Семь эпизодов иного житья-бытия-1

ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ - ЯНВАРЬ
                Январь – как чистый лист тетради, где записей пока что нет.
                С надеждой шепчешь: "Христа ради, пусть год дарует мне побед,
                И всё, что надо, преумножит, а что не надо – отметёт;
                Пусть новый путь в судьбе проложит"… Январь – ворота в новый год!

     Не без труда и не без усилий застегнув расползавшуюся с каждым разом всё больше и больше замок "молнию" ширинки (или, если хотите, гульфика), подтянув постоянно сползающие гораздо ниже уровня пупка штаны (грациознее бы звучало – брюки, но - увы!) и выйдя из тесного замкнутого пространства частого пользования с философски верным изречением, запечатлённым на двери: "Ничего хорошего здесь из тебя не выйдёт", в коридорную свободу, Монтон привычно (скорее всего, неосознанно автоматически) щёлкнул включателе-выключателем.
     Знакомый щелчок спровоцировал в его голове целый сном мыслей, мыслищ и раздумин, примерно такого характера: "Позвольте пополемизировать по этому поводу. Один популярный писатель-юморист приватно, то есть "по секрету всему свету", сообщил, что на Западе этот прерыватель электрической сети правильно называют "включателем". А в принципе, кто знает, что вернее? Включил - включатель, выключил – выключатель. К тому же, если идти простой логической дорогой, стоит задуматься и о том – о сём, что немаловажно. Вот они, которые из Нового света, - они любят при полном освещении. А наше население по языческому обычаю совершают это в кромешной темноте. В то время, когда гусарские ментики и аксельбанты были не внове, пииты любили томно намекать, что без канделябров сие действо лучше ладится. Сложно не согласиться, ибо гитарное исполнение пребывало в стадии процветания, а демографические показатели страны в целом радовали монархов и заставляли завидовать белой завистью все волости, города и веси не только нашенские, но и далеко за пределами великого государства…"
     Монтон… Пока наш персонаж довольно медленно продвигается по коридорчику, продолжая развивать сплетающуюся и расплетающуюся тему, давайте воспользуемся этим обстоятельством и познакомимся с весьма колоритным и в меру упитанным представителем человечества. Кстати сказать, апартаменты его двухкомнатного дворца были воздвигнуты во времёна махрового расцвета и упрочения позиций руководителя страны с башмаком в руке, твёрдо и уверенно обещавшего всем без исключения, что его народ будет жить при светлом будущем, которое станет по-настоящему осязаемым с одна тысяча восьмидесятого года – не раньше и не позже. Однако тот лидер в своих пространных речах не обозначил, с какого именно числа и месяца людям надлежало радоваться этому достижению. Ну и Бог с ним! Вернёмся к нашему прерванному знакомству. 
     Итак, несмотря на лысоватость, а точнее – редковолосье, заканчивающееся на затылке тонюсеньким, но длинненьким хвостиком, туго стянутым почти у самого его образования чёрным резиновым (аптекарским) колечком, невзирая на абсолютную неимпозантность дикорастущей бороды, на несколько засаленную местами потёртость одежды и на запылённо-загрязнённость обуви, хозяин квартиры в определённое время и в определённых кругах слыл вальяжным высокоинтеллигентным интеллектуалом, в котором умещались одновременно и философ, и филолог, и филантроп, и филателист, и филуменист, и филонист, и библиофил, и даже неуёмный вуменофил.
     Да, тогда его можно было уподобить многогранному алмазу. Тогда он блистал и внешностью, и умом. Непредсказуемый будто фейерверк он покорял сердца сокурсниц и (что скрывать) молодых преподавательниц буквально всем, чем можно было покорить, - и особым трудолюбием, и несравнимой  работоспособностью, и беспредельной выносливостью. У него был весьма широк круг близких и не очень близких друзей, хороших и не совсем знакомых не только на своём родном филологическом факультете, но и далеко за его пределами. Ему, преуспевающему студенту, прочили удачную карьеру и перспективно высокие посты. Многие ему завидовали белой завистью, его хвалили и в глаза, и за спиной. Его статьями восторгался даже сам ректор, при случае, а порой безо всякого случая ставя его в пример. У него довольно часто брали интервью и для университетской газеты, и для местной прессы. При первой же оказии ректорат и деканат безоговорочно направляли его в любой регион, в том числе и в столицу (туда-то особенно часто), нашей необъятной страны на научные конференции, симпозиумы, философские чтения и на прочие мероприятия планового и внепланового характера с докладами и постоянно появляющимися сообщениями по его тематике. Таковым Монтон был на самом взлёте и на пике славы.
     Это теперь, на данный жизненный момент он зачастую бывает слегка выбрит и не реже тщательно пьян. К тому же, в нём произросло и прочно укоренилось критиканство, особенно в периоды алкогольного возбуждения на фоне нетрезвого нигилизма. А так-то он, веря истинности документов, не только имеет три законченных (два из них - заочных) образования, но и является кандидатом философских наук.
     Да-да, представьте себе, он был просто без ума от философии (или, как он любил говорить, от философизма) мыслителя Мишеля де Монтеня. Впрочем, иначе и быть не могло, ибо изучение трудов великого француза было основой его сначала состоявшейся через год по окончания университета кандидатской, а потом – докторской (увы, не состоявшейся из-за пристрастия к горячительным напиткам) диссертаций. В памяти соискателя непрерывным карусельным потоком роились цитаты кумира, которые применялись им настолько часто, что цитателю было присвоено прозвище – Монтон, невзирая на то, что в этом прозвании (если хотите, кличке) не было ни одной буквы, созвучной с автонимом, то есть ни с именем, ни с отчеством, ни даже с фамилией, хозяина сего пристанища.
     Если быть честным до конца, то следует признать, что прозван он был так неспроста, а конкретно за научные труды. А именно - за переводы трудов того самого Монтеня на мордовские (и эрзянский, и мокшанский) языки. Настоящую, вернее выразиться – точную, его фамилию с течением времени никто из его приближённого общества, названным с его лёгкой руки "Обчество человеков" (с его представителями нам ещё предстоит познакомиться), и не помнил. То ли Вечктянов (производное от эрзянского выражения – "мон тонь вечктя", что означает "я тебя люблю"), то ли Кельктянов (от мокшанского – "мон тон кельктя" или в русском переводе звучит аналогично: "я тебя люблю"). А может быть, так на местный манер они сами превратили обычную и довольно часто встречаемую фамилию – Любимов – в смачно звучащее слово, отдалённо напоминающее романтика с большого моря графа Монте-Кристо, и потом дружно забыли об этом, каждый раз повторяя полюбившуюся кличку - Монтон? Кто знает, кто знает, кто знает…
     Тем временем уже знакомый нам человек завершил своё продвижение в пространстве, одновременно завершив и глубокие размышления по поводу составной части электрической сети. Он мог ещё долго развивать эту грандиозную тему с эпическими отклонениями, но перед ним - как бы из ниоткуда и вроде бы из ничего - материализовалась дверь, за которой раздавались реальные голоса. Распахнув её, Монтон для начала потёр левой ладонью участок лба, только что контактировавший с деревянной плоскостью, а затем шмыгнул носом настолько громко, чтобы все присутствующие среагировали на его возвращение. Желаемого эффекта не последовало. Тогда он громко провозгласил по привычке:
    - Други мои! Ратоборцы с зелёным змием! Слухайте сюды! Позвольте вас пригласить на пару тактов! Как говаривал Адик Шикльгрубер, более известный в истории как ефрейтор Гитлер: "Господа, я поздравляю – у меня сегодня был отличный стул"!
     - О, версификатор-верификатор объявился, - ворчливо буркнул Бацарт, не повернув головы и внимательно разглядывая веер карт. – Чтой-то вы долгонько призадержались в пустынном уголке.
     - Сие действо не терпит суеты, мой юный друг! – пафосно напомнил Монтон.
     А прозван он был ещё к тому же и версификатором-верфикатором в связи с тем, что при всей его сообразительности в нём бытовало глубокое (если не сказать – врождённое) заблуждение в применении двух слов "версификация" и "верификация". Он считал, что это одно и то же слово. Хотя согласно "Энциклопедического словаря" слово "версификация" трактовалось как стихосложение. Версификатором называли рифмоплёта, рифмача, то есть человека, легко слагающего стихи, но лишённого поэтического дара. А верификация в том же источнике познаний означала проверку, иначе говоря - эмпирическое подтверждение теоретических положений путём сопоставления их с наблюдаемыми объектами, чувственными данными, экспериментом.
     Стартовавший диалог не возымел своего логического продолжения. У Монтона чесался язык вымолвить что-то эдакое вычурное и тем самым блеснуть сохранившимися познаниями. Но - увы!… Поэтому он огорчённо вздохнул, озираясь вокруг, и вскоре приютился у левого бока Мадам Ого, которая умудрялась, не изменяя позу заинтересованной слушательницы, периодически подрёмывать. Мало того, она находила в себе способность изредка оживляться, задавать вопросы из разряда "по теме и в тему" и снова погружаться в излюбленное дремотное состояние, нисколько не мешая и не раздражая окружающим. А те привычно прощали её повадки, сочувствуя и даже одобряя её способности.
     Мадам Ого… О, она была на особом счету в этом изнеженным алкогольными победами Обчестве! С её мнением считался каждый, ей прощались и мелкие шалости, и прямо-таки огромадные закидоны. А то - как же! Иначе поступать с кормилице-поилицей и не мыслилось. Особенно в тяжкие моменты существования завсегдатаев этой квартиры.
     Но об этом надо говорить отдельно и позже (см. по тексту), дабы не мешать присутствующим.
     Тем более в этот временной промежуток, когда масть не понравилась сразу двум соперникам – победителям предыдущих игр (таких игрунов в народе называют "кидалами"). Хотя подобное наблюдалось при каждой игре, но сейчас возмущение, видимо, достигало апогея. Подобные взлёты сего деяния фиксировались ежемесячно, отдалённо напоминая менструальную цикличность у ярких и нежных представительниц всего человечества.   Интересен не столько взрывоопасный процесс, сколько аналогия поведения всех участников при подобном эксцессе. Но и об этом чуть позже…
     Давайте уйдём от ненужного нам риска и совершим маленькую экскурсию по музееподобному (в смысле  хрущобовидности) жилищу.
     Начинать с прихожей – только время терять. Ничего примечательного в прихожей-то и не было, и нет. И вряд ли когда-нибудь будет. Скопления грязевых комочков по всем углам, но более у входной двери; наличие пяти дюбелей в бетонной стене справа от входа, забитых не без труда, судя по окрестным следам воздействия тупого твёрдого предмета (возможно, даже молотка) в местах их локализации, но с некоторым художественным шармом – три чуть повыше, два чуть пониже; присутствие на левой стене неработающего электрозвонка и светильника-бра с сохранившимися до наших дней осколками разбитого плафона, но с лампочкой-оливкой, - вот, собственно, и все имеющиеся достопримечательности. Почти всех посетителей завораживал цвет краски, которой, прямо скажем, были измазаны стены, пол и даже потолок. А может быть, это была не одна краска, а лихая смесь всех имеющихся на тот период красок, замешанная на смелом полёте оголтело-неуёмно новаторских мыслей маляров-футуристов. Откровенно говоря, всё перечисленное выше целесообразней называть по совокупности не прихожей, а сенями - в известном смысле.
     Справа по ходу нашего продвижения вглубь жилища перед поворотом в зал мы видим серую дверь, за которой размещается совмещённый санузел. Но этот интимнейший уголок, исходя из этических соображений,   посещать с вами тоже не будем, ибо нет ни у кого в том надобности (я так думаю и надеюсь). Да и потом – вы что, никогда не видели треснувший от непомерных натуг унитаз, соединённый на веки вечные с поднимающимся по трубе к потолку каскадно-водопадным водобачковым инструментом? Или покрашенную вручную жёлто-серой краской ванну? Или уныло висящий над ней на заржавленном гвозде душ-разбрызгиватель? Или пустое с кратерами отбитого бетона место, где когда-то была укреплена раковина? Или свисающую с потолка на длинном электропроводе запылённую лампочку-сороковаттку? Или мирно покоящееся  на змеевике трубы грязное полотенце рядышком со слегка выстиранными и сожмаканными в жгуты носками? Если действительно не видели и у вас крепкие нервы, то тогда - пожалуйста, будьте любезны – смело вперёд! За последствия не отвечаем и претензии не принимаем. Ага, желающих нет? Чудненько! Я, между нами говоря, этому отсеку присвоил более подходящее наименование – отхожее место.
     Давайте войдём под своды зала. Вообще-то, поскольку приём пищи и возлияния происходят именно в этом помещении, уместно сменить благородное слово "зал" на "трапезная". Я бы сказал, не просто трапезная, а натурально – затрапезная трапезная. Именно так и я говорю, с ударением на букву Е в обоих словах. Впрочем, судите сами.
     Первое, что поражает взор, так это обои. Такого приторно-гадючного цвета с уверенностью можно сказать, что вы не только не встречали, но и надумать не можете. Даже с самого глубокого похмелья. "Это что-то!" – как говорит один персонаж нашего повествования (с ним, а точнее, вам ещё предстоит встретиться). Шпалеры… В этом слове есть что-то такое не совсем или совсем неприятное, что делает его наиболее подходящим для названия стенообклеевающей продукции именно этой (и подобным ей) квартиры. Итак, шпалеры, сработанные, как поётся в одной известной песне с незатейливым рефреном, давным-давно на одной из региональных бумажных фабрик, с назойливым аляповатым рисунком украшены хаотично разбросанными то там, то тут замасленными (так и хочется написать – жирными) пятнами. Обильное их количество располагается при входе в зал и при выходе из кухни.
     Постепенно продвигаясь в сторону балкона вдоль стены, разделяющей зал с кухней, вас, несомненно, заставит встрепенуться неожиданная находка – фотообои с изображённым на них пейзажем горного ландшафта, покрытого томно тёмно-зелёными, преимущественно хвойными деревами, упирающимися прямо в серо-голубой небосвод.
     У подножья этого шедевра фотографической находки разместился прямо на полу лишённый когда-то четырёх опорных ножек массивный телевизор. Агрегат, иного названия и подберёшь этому первенцу былых высоких теледостижений местной промышленности, перестали включать из-за рекламной перенасыщенности. Один острослов был прав, сказав: "Плохо, что сверхинформационную и колоритную рекламу прерывают какими-то блёклыми, ничего незначащими передачами". Ныне позабывший свои возможности цветного вещания телевизор обречёно исполнял роль дополнительного стола, судя по наличию на нём общепитовских тарелок и тарелочек с хлебными сухими крошками, тщательно обглоданными скелетами сельди, головами килечек и мумифицированными трупиками мух.
     Основной (он же - завтракальный, он же - обеденный, он же – ужинальный, когда есть поесть, он же – чаще всего в этом обиталище выпивально-закусочный) стол с квадратной крышкой расположился перед тёмно-коричневым кожаном диваном у противоположной балкону стены. Над диваном на том месте, где, судя по ореолу выцветших обоев, когда-то висел ковёр, позже по воспоминаниям обитателей красовалась картина с живописным пейзажем заброшенного озера, щедро обрамлённого сочной растительностью, ныне укреплена на кожаном тонком ремне, переброшённом через дюбель, под сорокапятиградусным углом семиструнная гитара. Рядом с ней намертво приклеен плакат с изображением засунувшего руки в джинсовые карманы и упрямо глядящего на зрителей Владимира Высоцкого, справа на этом же плакате столбиком помещён календарь за 1988 год. На момент нашего экскурса стол покорно исполняет роль игорного плаца, за которым священнодействуют четыре крайне увлечённых игрока. Как говорилось ранее, к ним мы ещё вернёмся и познакомимся с ними поближе, а пока не будем им мешать, ибо это может быть чревато их неадекватной реакцией.
     Лучшим занятием нам послужит сосредоточение внимания на апофеозе мебельного производства, возвышающемся напротив входа в трапезную. На полках многофункциональной стенки советского периода многострадальной страны одиноко разместились три зачитанных тома высокочтимого (особенно хозяином квартиры) Мишеля де Монтеня на русском языке, три тома означенного автора на французском языке с нетронутыми доныне страницами и ещё один толстенный том американизированного этого же мыслителя с редко торчащими закладками. Остальные деяния писателей-классиков, равно как и писарей современности детективно-чтивного пошиба (а таковые, судя по слухам, имели место быть), исчезли окончательно и бесповоротно.
     Здесь, по-видимому, необходимо информировать любопытных до всего экскурсантов, что исчезали полиграфические издания по мере периодически и систематически пробуждающихся питейных желаний библиофила, превращаясь в не достойную их, но достаточную для питейных целей суммы. Кстати, уровень оплаты последних прямо пропорционально зависел от уровня накануне принятого зелья и от выраженности тремора не только рук и век, но и от истерзанной перенедопитием, либо недоперепитием души. Вернее сказать, от степени выраженности вибрации внутренних органов. Это явление с лёгкой руки уличных бомжеобразных особей означалось не иначе, как "ливеротряс".
     Сохранившиеся стеклянные полки облагороженной ДСП-ешной стенки своими припылёнными разновеликими  кружками и кружочками на фоне насыщенного пыльного слоя свидетельствовали о том, что здесь некогда возвышались рюмки, рюмашечки, фужеры и, возможно, грациозно-хрустальные бокалы, а также какие-то удлинённой формы предметы (например, селёдочницы, салатницы и т.п.). Как всё-таки много может поведать обыкновенная пылелогия, точнее, пыль былых времён!
     Начинаясь из дальнего от балкона угла, стенка в аккурат заканчивалась у двери, извините, у дверного проёма. Сама же дверь-то снята с петель и пропита так давно, что даже уже никто не помнит.
     Кстати о дверях. Сохранились только балконные двери с частично застеклёнными и частично задрапированными прямоугольниками из трёхслойной фанеры. Все прочие двери (а таких было ещё две - в зало-кухонном и в зало-прихожем проёмах) давным-давно утратили свою постоянную прописку на этой жилплощади по аналогичному, то есть - вышеуказанному, поводу.
     Нет-нет, на балкон мы с вами не пойдёт. Почему? По единственной причине – мы просто туда не пройдём при всём нашем желании. Имеется лишь одна единственная возможность – распахнув двери, заглянуть в балконное пространство. Можно, конечно, выйти одному человеку, уместившись именно перед дверью на этом малюсеньком островке незахламлённости. Левую часть балкона занимают деревянные и пластмассовые ящики и ящички, картонные короба, внутри которых коробки и коробочки, упакованные друг в друга по матрёшечному принципу. Правая сторона хранит покой горшков и горшочков с заплесневелой от времени землёй, благодаря которой ранее росли цветы и цветочки. Здесь же разместилось (точнее - уместилось, а ещё точнее – набилось) несметное число пустых, а вернее – опустошённых, пластиковых бутылок и бутылочек, преимущественно из-под пива, джина с толиком, извините за оговорку – джина с тоником, из-под "отвёртки"… Нет, женщина, не из-под инструмента - отвёртки, а из-под напитка с таким же названием. Вот тот мужчина меня понял.
      Да-да, балкон застеклён своими руками. Нестандартно? Несоразмерно слева и справа? Неаккуратно? А что вы хотите? В Обчестве человеков, обитающем  в этой квартире, нет ни столяров, ни плотников, ни – тем более – стекольщиков. И гляди-ка – такое сварганили за пару дней из остаточных материалов соседнего дома, в смысле – из материалов, которые остались от остекления балкона в соседнем доме. А чего не хватило, например, стёкол, так они были натырены из мест, где плохо лежали. Правда, пришлось изменять конфигурацию проёмов в оконных рамах с обеих сторон. Главное, что весной и осенью меньше заливает дождём, а зимой не надо очищать от снега. А так вышел, покурил, – уступи место следующему. Да, собственно говоря, курильщиков немного – от силы три – четыре человека (когда как, в зависимости от буден и праздников). Это из мужчин. А единственной даме дозволялось курить, не выходя, и не выходить, куря. Нет, тут никто не убирается. Не знаю, может, полтора, а может, два года. Да как почему? Сами же видите, что одному человеку с пустыми руками, не считая сигареты, не развернуться. А представьте человека с веником или с ведром? Островочек – вон какусенький! Идём дальше?
     Минуя дверной проём, мы попадаем в следующую, смежную и последнюю по счёту комнату. Здесь в спальне (сейчас по своей сути это чисто условное благородное название помещения, где предавались сну уставшие от безмерного возлияния обитатели) остались только следы воспоминаний о двух полутораспальных кроватях в виде квадратиков на полу – место их стояния. Теперь в углах по обе стороны стен, противоположных единственному окну, лежали бывшие больничные полосатые матрацы, по пяти штук в каждой стопе.
     Это было великое достижение самых находчивых членов сообщества по пьяным интересам – Радика и Алика. Они действительно самые находчивые, так как всегда находили и находят что-то взамен вдруг пропавшему или вдруг исчезнувшему. К примеру, матрацы появились с их подачи после проданных за бесценок кроватей ради "бухла" (опять-таки какое смачное слово, ибо оно многофункциональное и абсолютно верно отражающее в какой-степени количественный, но более качественный показатель напитков).
     Прямо по центру встречаемой нами стены спальни (может быть, стоит назвать её опочивальней) монументалится шкаф – одностворчатый и старомодный, но не настолько, чтобы занести его в реестр антиквариата. Это своеобразное хранилище самого святого для хозяина и неприкасаемого для всех появляющихся неизвестно откуда и исчезающих неизвестно куда персонажей, посетителей, ночлежников, страждущих (ненужное зачеркнуть).
К самому святому относится давно вышедшие из моды и рассчитанные для любой погоды личные вещи Монтона: двубортный костюм из тёмно-серого твида, слегка побитого молью, всесезонное, но в отличии от костюма однобортное пальто из трудно сказать какой, но плотной ткани, две сорочки (одна из них чёрная, другая – белая), пара галстуков (отгадайте какого они цвета? Правильно, один чёрный - под белую сорочку, другой белый – соответственно под чёрную сорочку), узконосые чёрные лакированные туфли на размер больше, чем положено (обладатель их страдает с детства сухими мозолями). Довершает весь этот прикид шляпа из серого фетра с большими и замасленными кое-где полями, которая покоится на верхней полке. Понаслышке в перечисленном наряде, естественно - с учётом погодных катаклизмов, Монтон ходит в присутственные места и, как он сам утверждает, на приём к высокопоставленным особам (но последнему заверению многие относятся скептически).
     Между шкафом и окном распят и пригвождён к деревянному полу и бетонной стене самодельный стеллаж с полками от самого потолка до самого пола. На одной из них приютились папки научных трудов – кандидатская диссертация, начало докторской, вспомогательный материал и что-то ещё с крепко-накрепко завязанными тесёмочками. На остальных полках тихо и спокойно спит многослойная пыль, возлежат мумии мух и мушек, комаров и комариков, пауков и паучат, и даже один майский (неизвестно какого года) сухой жук.
     Мы с вами побывали везде, кроме кухни (так и тянет обозначить её как кашеварня). Вот туда-то напоследок и заглянем. Может быть, разживёмся чем-нибудь съестным (что-то в желудке поскрипывает). Увы, но на кухонном столе у окна, кроме невымытых тарелок с голубым клеймом "Общепит" и алюминиевых ложек, съедобным и не пахнет.
     Кстати о запахе: вот оказывается, где располагается источник ядрёной тузлуковости застоялого воздуха кабацкого розлива, которым пропитаны все жилые и нежилые помещения.
Часть посуды занимает раковину в правом от входа углу кухонного пространства.   Параллельно ей почти у окна размещена газовая плита с двумя конфорками. Между раковиной и плитой занял свое почётное место самодельный так называемый "разделочный столик" с двумя слегка струганными полками для двух разновеликих кастрюль и одной глубокой чугунной сковороды. В ведре мирно плесневеют остатки когда-то недоеденной картошки и что-то ещё трудноразличимое. Именно в этом отсеке квартиры готовится снедь. Но чтобы здесь не варилось, жарилось или парилось, всегда получалось одно единственное - закуска. Она-то была самой востребованной, и её постоянно не хватало. Потому как для попоек… (извините, сорвалось!) Потому как для обмывок существовало, существует и будет существовать  превеликое множество поводов.
     Применительно к рассматриваемому обществу перечислим лишь некоторое их количество: это и получение очередной пенсии по инвалидности, полученной по пьяни… (простите, опять сорвалось!) по недоразумению сложившихся обстоятельств; это и реализация или правильнее назвать трансформация книги либо ещё какого предмета из закромов хозяина квартиры в казначейские билеты; это и удачный приработок Мадам Ого,  исполненный по просьбе измученных жаждой Истины организмов (напомним, что по утверждению великих - Истина зиждется в вине, вернее, в любом спиртосодержащем напитке); это и успешное завершение кладбищенских бдений, как-то: рытьё могил с последующими за сим ритуальными услугами (и такое бывало, особо оценивалась если не денежными знаками, то жидкой валютой со съедобным приложением работа в  бригаде, создаваемой правоохранительными органами при эксгумациях трупов для повторного исследования); это и общепринятые, и общенародные праздненства (день рождения, день чьей-то свадьбы, день чьего-то развода, день аванса, день чекиста, то есть получения зарплаты, день приезда, день отъезда, день добрых дел, день запуска на околоземную орбиту первого искусственного спутника, день запуска на околоземную орбиту второго искусственного спутника, день запуска на околоземную орбиту третьего искусственного спутника, и т.д.); это, конечно же, и религиозные даты; это и…
Впрочем, достаточно сотрясать воздух теоретическими перечислениями. Обратимся наконец к существующим реалиям.
     Нынче шёл уже восемнадцатый день от конца прошлого года. Наши герои и не помышляли ещё расходиться после того, как они воссоединись за предновогодним столом. Время текло незаметно. Основная масса обитателей была словно примагничена к своим местам. Те, кто был помоложе, по очереди быстро выходили из дома и также быстро возвращались назад по необходимости, которая периодически возникала в связи с приобретением новой партии выпивки с закусью (или как здесь говорили: "уход в поход за покупкой бенедиктина с блевантином"). График ухода и прихода к смешанной радости присутствующих иногда нарушался явлением нежданных, незваных и просто случайно забредших гостей с непустыми руками. Вопрос - уходить или оставаться в этой гостеприимной квартире после беспощадного уничтожения принесенного – решался строго индивидуально, без нажима и по собственному желанию. Подсказки и намёки о перемене дислокации отдельных особей, превратившихся под влиянием горячительных напитков в воинствующих ратников, конечно, порой возникали, но крайне редко.
А решалось всё очень тривиально: не можешь – научим, не хочешь – заставим. Главное, что всё проходило без участия следственных органов и мировых судей: первое - замечание, второе – предупреждение Бацарта: "Бью кулаком только два раза, причём второй раз – по крышке гроба", а на третий раз, если товарищ не понимал, от слов к делу – в торец или по носопырнику неслухьяну, после чего последний в состоянии нокдауна или нокаута перемещался в спальню на матрац. И никаких кассационных жалоб, никакой дискриминации, никакой Декларации прав человека
     Что же успелось за указанный период свершить, а точнее – отметить? Это безо всякого якого, конечно же, Новый год (на что ушло пять дней подряд). На шестой день новогодняя встреча, как и положено, мягко перешла в предпраздничный канун – Рождественский сочельник. По этому поводу Мадам Ого решительно сварганила пустую пшённую кашу, которая хоть и была горькой по причине непромытого зерна, но понравилась всем. Какое-никакое, а разнообразие! Кто-то вспомнил, что обычно накануне Рождества колядуют, попробовали спеть, но поскольку кроме матерных частушек уже никто другого исполнить не мог, решили оставить сие занятие и продолжили пить молча, как перед атакой.
     На следующий день прозвучало предложение отметить Рождество фирменным коктейлем "Крякунчик", что было поддержано активно и единогласно. Рецепт приготовления прост, как просо. Берётся чистый гранёный стакан, куда, наслаивая друг на друга, вливается одна треть водки "Пшеничной", одна треть водки "Столичной" и одна треть водки "Старка" (последнюю можно заменить "Перцовкой" для своеобразной и неповторимой цветовой гаммы), затем осторожно перемешивается чистой вилкой и выпивается, пока сохраняется вращательное перемещение слоёв. После чего в обязательном порядке смачно крякается, ибо каждый выпьет, да не каждый крякнет, и закусывается тремя (не более) оливками с косточками.
     Последующие дни возлияния сопровождались тостами: "За Рождество – день второй", "За Рождество – день третий", "За Рождество – день четвертый", "За Рождество – день пятый", "За Рождество – день шестой", затем тосты сменялись поочередно "За Васильев день", "За Старый Новый год", "За Старый Новый год – день второй", "За Старый Новый год – день третий", "За Старый Новый год – день четвёртый".
Назавтра ожидалось Крещение...
     Вот с этого места давайте будем поподробнее. Итак, если завтра Крещение, то это означало, что сегодня - в Крещенский вечерок, как повелось издревле, на посиделках гадали. А так как гадание свершалось на чём угодно, в том числе – кое-где и на картах, члены Обчества человеков не стали нарушать вековых традиций. Прекратив тренировочный спарринг в "подкидного дурака", единогласно решено было расписать по такому поводу предпраздничную "пульку" в преферанс.
     Тем более в этот вечер объявился собственной персоной сам Ставр Годидзе – профессиональный любитель игры в преферанс, неизменный и пока незаменимый тромбонист оркестрика, постоянно шлёндрающего по так называемым "жмурам". Да ещё и не с пустыми руками, а с тремя бутылками поминального пойла (следует читать – самогона) и с тремя пирожками. Он так и сказал, красиво французоподобно грассируя словно перекатывающийся звук "р", сливая воедино сразу две буквы – неуверенную за счёт вибрации язычка "х" и дребезжаще-горловую р"…
     [Если не очень или вообще не понятно, каков этот звук на самом деле, прислушайтесь к совету: "Срочно научитесь храпеть, тем более что учителей вокруг предостаточное количество". Чтобы внести свою лепту в сферу храпообучения, предлагаем прочитать вслух сочетание двух букв "хр" и повибрировать при этом маленьким язычком во рту. А что вы не расслаблялись во время самостоятельного процесса обучения, принято решение: "В письменное изложение речи Ставра вставить дополнительную букву "х" перед буквой "р"].
     Итак, Ставр, выставляя на стол принесенный с собой гонорар, грассированно сообщил:
     - Я пхрямо с кохрабля на бал. Мы славно похработали и славно, я надеюсь, отдохнём. Тем более, есть с чем, - выставляя на стол гонорар.
     - Работник ты наш, - пасть щербатую ощеря, не без сарказма в голосе произнёс молчавший до сих пор Светляк. –Ты, насколько известно, дуешь и дуешь в свою длинную дудку. Устал, поди?
     - Глянь в окно – блин, на улице-то не лето. Медленно идёшь за домовиной, стахрательно выдуваешь нужные ноты, чтобы не были ни диссонанса, ни нонсенса. Не дай Бог, смодулихровать на полтона ниже! По губам схлопочешь. Губы-то к мундштуку прикипают от стужи.
     - Бедненький ты наш, картавенький ты наш, - разжалобилась Мадам Ого. – Иди ко мне скорее - я тебя согрею и пригрею. А мальчишку того – лысенького - не слушай. Дурень – он, стопроцентный дурень, всю жизнь дурью мается, а не лечится. Подул бы он с твоё, друг мой сердешный, узнал бы, по чём фунт гребешков! За просто так ведь никто и никогда такой вот презент не выдаст. Стоящие люди – не чета вам - понимают это, и сочувствуют, кто чем может. Не то что некоторые, - последняя разъясняющая фраза была адресована конкретно Светляку. -  А с чем пирожки, Ставрушенька?
     - С луком и яйцами, - смущаясь, улыбнулся Ставр, прочувствовав своевременную поддержку. Он всегда, с самого босоногого и беспорточного детства смущался, когда ласково и уменьшительно произносили его имя. И даже годы оказались бессильны перед этой его привычкой. Секундная пауза для преодоления нахлынувшего чувства, и он тут же оживился: – Иде у нас бухометхры?
     Под бульканье желанной жидкости он оживился и, дождавшись окончания процесса розлива, торжественно напомнил свой любимый для подобных ситуаций вопрос:
     - Ну что, декхане, всё ахрака дехканите?
     На что острый на язычок Бацарт, отлично знавший эту традицию, тотчас откликнулся:
     - Нет, арака в помине нет, а вахлаки водяру с первачом вахлачат!
     - Значит, быть добру! – откликнулось в ответ многоголосо.
     - Храсступись земля сыхрая, зачихрикай соловей! – мгновенно заглотил свою порцию тромбонист,  предварительно старательно разгладив ладонью непослушные треньди-бренди тонких и жидких волос.
     - Хорошо! – с полузакрытыми глазами выдохнул Алик. – Никогда так хорошо не было!
     - Не напиток, а сплошной до-мажохр! – подтвердил нотный грамматик и отчасти композитор (когда забывалась традиционная мелодия) Ставр. – Это вам говохрю безо всякой пхресловутой модуляции.
     - Ставрида понесло, - констатировал факт Монтон. – Много на грудь досель принял?
     - Честно говоря, я выпил бутылку пива на двоих. Правда, пил один. Без помощников-нахлебников. Я имею в виду заххребетников – пивных любителей. Похохроны состоялись в классическом вахрианте – и с песняками, и с дхракой. Одним словом, как положено, так и покладено. Там два пособника нахрисовались, думали, что свадьба – и ну метелить почём зхря налево-напхраво. Опосля хразобхрались – ан-нет, совершенно иной пхроцесс. Пока замихривались да объяснялись, по-новой почесали кулаки. Хребята с обеих стохрон были неслабые. Это я вам сказываю! Того, что повыше, хразукрасили по самое некуда. Уж больно гоношилистый попался! Тот, что поменьше, похож из бывших интеллигентов: кому-нибудь по физии своей гхрабахркой съездит и тут же: "Извините, ошибся!" Вот ведь паскуда паскудиссимо какая! ХРадик, дай-ка я хрядом с Мадам Ого храсположусь, - в голосе пришлого гостя после принятого алкоголя появилась знакомая всем баритональность, а в движениях - уверенность. Ставр целеустремился к избранному им объекту:
     - Подвинься, Алик. Что значит: "Да пошёл ты…"? Ты мне дхруг или похртянка? Ишь, хразбхросал свои гениталии по всему дивану – не сядешь!
     - Поскольку первая уже уконтрапупилась, а между первой и второй мокрец не должен пролететь, потому как не вовремя принятая вторая – это загубленная первая. Для особо одарённых и приободрённых объясняю, дабы пресечь в корне диспуты и дискуссии: мокрец сиречь комар. Читайте Вову Даля, он в своём Толковом словаре великорусского языка всё прописал. От самой Альфы до самой Омеги, то есть Я, - Монтон, разглагольствуя, не позволял бездействовать рукам. А те похоже чётко знали, к чему текут подобные речи, и, работая в автоматическом режиме, наполняли выпивательную посуду очередными объёмами. – Итак, други мои! Ратоборцы с зелёным змием! Хватит заниматься дуристикой! Водка стынет, в смысле - греется. Дебаркаднем – и снова нальём!
     - А тост? – жеманно вытянула в трубочку губы Мадам Ого. – Пить без тоста – пьянка так просто, а когда с тостом, не пьянка, а мероприятие.
     - Ах, вы, дорогая, именно так вопрос ставите? Ребром-с? – чувствовалось, что принятый алкоголь достиг-таки речевого центра Монтона: - Будьте любезны! Но это не тост, а убеждение. Вернее, тост-убеждение: "Пить будем всегда, но курить никогда не бросим!"
Глядя как все поспешно принялись утилизировать "огненную воду", так никто и не понял: понравился ли тост или не понравился. Звуки глотания слились в единое хоровое исполнение, завершившееся дружным покрякиванием. Последовавшая за этим тишина разрушилась бацартовской фразой, наполненной явным сладостным надрывом:
     - Эх, вторая хороша – распанахилась душа! Будь здорова, моя черноброва!
     - Может, ещё по одной дебаркаднем?
     - Куда гонишь, дурбыло? – незлобно рыкнул Бацарт. – Спешишь напороться, как вчера, да поблевать? Ты у нас в этом деле дока. Разнообразие в жизни должно быть. Вот побормочем чуток да "пулечку" сгоняем. Стольные праздники – это не рядовое застолье. Всё должно быть чин-чинарём. А налакаться успеем – дурное дело не хитрое. Алик, готовь стол для игры! Как говаривал один программист на зоне: "Жизнь – игра. Задумана хреново, но графика – обалденная!" Так! Остальные дрозды, ну-ка расселись по кустам, согласно купленным билетам! Поурякали, покрякали и – в кусты. Светляк, колоды на стол!
     Командирский тон Бацарта привёл в движение всех и вся. Образовалась некая суета. Каждый из присутствующих обрёл наконец-то какую-то целенаправленность действий в предчувствии неординарного события. Обчество человеков разделилось на две половины: одна из них любила непосредственно участвовать в нём, другая не без удовольствия наблюдать за ним. Четверо игроков заняли места за столом: Бацарт, слева от него Ставр, справа Алик, Светляк напротив Бацарта. Зрители обстоятельно рассаживались на диване как можно удобнее, подобно курам на насесте.
     Недовольный тем, что интерес окружающих сместился не в его сторону и перешёл совершенно противоположное от него направление, Монтон обиженно сопел, но вынужденно исполнял свои в таких случаях обязанности: он перемещал спиртное и его комплектующие на пустые полки мебельной стенки. Завершив приготовления, он акцентировано плюхнулся под левый бок Мадам Ого и не удержался от желания сконцентрировать – хоть ненадолго – внимание на своей персоне:
     - Ожидаючи вас, имел неосторожность испортить свой слух очередной песней БГ.
     - Как это? – оживился Ставр, тщательно перетасовывая карты.
     - Радиоматюкальник включил, а там он канючит очередной опус.
     - О, как! – изумился тромбонист, не утративший желания быть в курсе музыкальных и песенных новинок. – О чём же песняк-то?
     - Название не помню, - оживился тем, что его стрела достигла цели, Монтон. – А первые слова запомнил: "Под небом голубым…"
     - Ну, ты даёшь! Ему – этому опусу - сто лет в обед! А вообще-то мне сообщили, что вхроде Бохрис Гхребенщиков сейчас в полном застое. А я даже и не удивился этому: не всю же жизень гахрцевать – похрой приятно постоять. Между нами откхровенно скажу, не нхравится мне он что-то последнее вхремя! – в конце оценки прозвучал уничижительный хмык. – Ну, чё – погнали Хрекса?
     - Банкуй! Места разыгрывать не будем, – Бацарт тряхнул головой, расправляя волны причёски и как бы невзначай бросил взгляд на лежащую, как предписано правилами, слева от сдающего вторую колоду. Перетасованную первую колоду Светляк положил справа от себя, подвинул к себе лист бумаги, на котором проворно и аккуратно расчертил схему в виде конверта для записи взяток, очков, штрафов и прочего, обозначив "горку", "пульку", "подвал" для "вистов", четыре "ёлочки", и написал своим каллиграфичным почерком имена играющих.
     - "Пулька"?
     - Десяточки хватит.
     - До утра?
     - Как пойдёт.
     - По рублику за "вист"?
     - Тебе, Ставрида, что ли трусы жмут? Пиши нашу обычную цену.
     - Согласны, - облегчённо выдохнули ответ.
     В это время Ставр снял треть колоды, лежащей перед ним, и положил её рядом с колодой. Светляк, собрав колоду, раздал карты по две, начиная с Алика по часовой стрелке, не забыв при этом перед собой бросить пару карт в прикуп после второго круга раздачи. Но карты никто не спешил брать.
     - Бацарт, а моге быть?
     - Традиции нарушать не будем. По пять грамм от Радика.
     Ожидавший именно этой фразы долговязый Радик буквально вскочил с дивана, умело плеснул в бухометры одинаковое количество водки, не обижая ни игроков, ни зрителей, и подал блюдечко с нарезанным мелкими кружочками солёный огурец.
     - Сразу видно – профи, - похвалил Бацарт. – Море перескочит, пяток не замочит.
     - Как он умудхряется всем похровну поделить?
     - По булькам считаю, - расплылся довольный оценкой, прозвучавшей в его адрес, прогундосил Радик. – Главное в нашем деле – тренинг.
     - Вот за это и гулькнем! Все здравствуйте, только не хвастайте.
     Выпили все разом – одним глотком, бросив вослед жидкости по огуречному кружочку. И только после своеобразной стартового тоста Алика карты оказались в руках игроков и, не спеша, развеерились.
     - Да, верно говорят: "Алкоголь – враг преферанса", - произнёс Алик. – Пас.
     - Согласен, - Бацарт сложил веер карт. – Пас.
     - Два паса, а в пхрикупе чудеса. Каждый храз одно и то же. Светляк, тебе постоянно твехрдим: "Похра в Мацесту хручки полечить", - Ставр пробурчал, разглядывая карты. –  Ладно, скажу "раз" и покаюсь. Кажи прикуп.
     Не без волнения Светляк перевернул по одной обе карты и облегчённо выдохнул:
     - За двух тузов имею? Туз – он ведь и в Африке туз!
     - Знал бы прикуп – жил бы в Сочи! – в сердцах бросил карты перед собой Алик. – Пас!
     - Заодно и нервы подлечил бы, - усмехнулся Бацарт. – Давно пора, кстати. Вистую. Ложись, Алюша, в купоньку. Если крыть нечем, крой матом. Подивимся на наши чудеса.
     Тот покорно разложил сразу все свои карты на стол. Взглянув на них, Бацарт свои карты решил показывать по одной:
     - Не надо так волноваться, Алюша, не надо торопиться. "Жадность фраера губит". Так, кажись, бают в народе? – положив последнюю карту, более констатируя, нежели спрашивая, он хитро взглянул на игрока: - А ты, Ставрида, без лапы? Даже прикуп не помог?
     - И за безлапие пишу? – обрадовано заелозил Светляк.
     - Пишешь-пишешь, - скрипнул зубами Ставр и сбросил карты рубашками вниз. – Чтоб тебе родить ежа против шерсти! Езжай лучше в Мацесту – руки полечи!
     - Спешить не надо, - Бацарт подмигнул зрителям и потёр ладони. – Неплохой старт получился. Если руки золотые, то неважно, откуда они растут. Пиши, Светляк, за всех. Не забудь кое-кому на "горку" записать. С горы оно завсегда видней. Верно, Ставр? Алик, понял, как сдавать надо?
     - Как это у Леонида Филатова: "Не что я да не пойму, при моём-то при уму"? – Алик уже проворно тасовал вторую колоду.
     - Я бы по этому поводу выпил! – улыбался по весь рот Светляк.
     - Пехребьёшься, - Ставр внимательно рассматривал первые записи на схеме. – А вот "зуб" на тебя, беззубого, я всё-таки изобхражу. Дели, Алик!
     - Как там у Высоцкого? Не про тебя ли, Алик, он пел: "Руки задрожали, будто кур я воровал, будто сел играть я в самый первый…" Хватит тасовать. Сказано тебе: "Дели". Значит дели!
     А сдающий на этот раз уже лихо, со знанием дела приступил к исполнению своих обязанностей, потому как помнил святое правило преферанса: "Сначала общественное, потом личное". И как всегда с прибауткой:
     - Гуляй, Вася! Гуляй вальсом. Ешь опилки. Я – начальник лесопилки! Так кем ты раньше работал, Светляк?
     - Последний раз метрдотелем в ресторане "Центральный".
     - Главным официантом, стало быть?
     - Стало быть - так.
     - Так - не так? Перетакивать не будем. И каким ты был в то время – метр от сель до тель? Или метр – до тель и полтора – от тель?
     - Да пошёл ты со своими штучками! Молчи, как рыба в пироге, – Светляк в очередной раз попался в один и тот же подначки.
     - А куда идти-то? Адрес напомни…
     - Хорош идиотничать, - прервал их Бацарт. – Тля буду, в "гору" запишешь ненароком, Алик.
     - Это я-то запишу? Замучишься ждать! – последние две карты были брошены на место. – "Ваше слово, товарищ маузер", выражаясь жгучим глаголом поэта осенней революции.   Ставрида, карты ближе к орденам! А тебе, светлый ты наш, дам совет: "Никогда не заглядывай в окна чужих людей". Не потому что стыдно будет от того, что увидишь, а потому что можешь схлопотать по кумполу! Въезжаешь? Ну и ладненько! Ну-тесь, сколько вистиков на вас написать, милейший?
     - Какие ещё "вистики", тля беспардонная? Ведь игры-то не было, - поинтересовалась Мадам Ого дремотным голосом.
     - Доброе утро, страна! Я думал, что ты уже почивать изволишь. Ошибка вышла – вот о чём молчит наука. Так, кажется, пел Владимир Семёнович? Объясняю доступным языком: Алик просто-напросто блефует, - пояснил Монтон. – Ему не терпится получить консоляцию, когда обремизивают играющего.
     - Слушай, Монтон, тебя ведь, как я помню, ни разу никто не видел играющим в карты, - карты Бацарта явно не устраивали, поэтому он решил потянуть время, необходимое для обдумывания заказа раздачи. - Откуда, позвольте заинтересоваться, такие, как говорят учёные мужи и мужики, глубокие  познания в карточной терминологии?
     - Мой юный друг, - прозвучало в ответ от демагога, заждавшегося своего часа, словно тяжелобольной, потерявший надежду на реанимацию, – и вдруг она, радёмая!
     Звёздная болезнь не была Монтону в тягость. Он ей наслаждался и купался во всех её проявлениях, как в глубокой ванне, наполненной неземным фимиамом. Невостребованные мысли подобно эскадронам гусар летучих при первом удобном для него и далеко не очень удобном для других случае прямо-таки соскакивали с его языка. В Монтоне, по-видимому, умер не только учёный тонус, но и что-то ещё. Зато непоколебимыми остались актёрские способности, которыми он легко пользовался. Именно поэтому он немного затянул паузу, насладился напряжением тишины ожидания, как это делается на театральных подмостках, и повторно начал свою прерванную им же речь:
     - Мой юный друг, когда вы под стол – только без обиды - ходили пешком, я, будучи студентом, уже практиковался в этой области игорного искусства. Причём замечу – не без азарта. Но, взяв единожды на мизере девять взяток, я понял, что карты – это не моя вотчина, не моя, как говорится, юдоль, не моя стезя, если хотите. Поскольку после сего казуса я целый семестр вынужден забыть о стипендии.
     - О, Монтон, ты даже стипендию получал? Я торчу! – не удержался Алик.
     - А что такое - стипендия? – подмигнул неторопливый Радик, предчувствуя повод для ржачки. И у него это получилось - подогретый спиртным мозг Монтона встрепенулся:
     - Стипендия, други мои, она же – "стёпа", она же – "степуха", она же – средство существования обездоленного студента. Во славу ея слагались верши и гимны.
     - Даже гимны?
     - Не совсем. Тут я малость погорячился. Гимны, пожалуй, нет. А песни - да. Вот, к примеру – на мотив известной песни "Я люблю тебя, жизнь". Помните, что её первым исполнил Марк Бернес? Прошу простить за вокал – я сегодня не в голосе.
     - А когда-нибудь ты, тля наследная, был в голосе. Ни голоса, ни волоса.
     - Вот это не надо, - Монтон бросил взгляд на Мадам Ого. – Обижать человека нельзя. Человека надо любить.
     - Всю жизнь этим и занимаюсь, - хохотнула та.
     - Об этом знаю не только я. Не будем диспутировать. Фамилию композитора запамятовал, слова народные, то есть студенческие. Ну, так вот…
     И он запел своим противным голосом. Дело в том, что когда он начинал петь, голос становился противным. Мадам Ого однажды по этому поводу сказала ему: "Поёшь ты, Монтон, мотивно, но слушать противно". Это помнили все, даже сам Монтон, но, невзирая ни на что, он всё-таки запел, как обычно, рискуя нарваться на очередную подтырку:
   Я, ребята, студент,
   Что само по себе и не ново.
   В настоящий момент
   Это дьявольски веское слово…
   Мне немного дано –
   Три бумажки в четыре недели.
   Я просил их давно
   И душа еле держится в теле.
   В звоне каждого дня
   Не даёт мне желудок покоя.
   Я, ребята, студент.
   Жизнь, ты знаешь, что это такое!
     - Что-то мы аж сразу до песняков добрались! – поморщился Бацарт. – Монтон, не гундось. Лучше вернись к истокам.
     - С удовольствием, - тут же охотно откликнулся оратор. – О чём я, бишь? Ах, да! Как вы знаете, карточные долги – дело святое. Как говаривал один мой сокурсник: "Акча бар – играй, акча ёк – иди в дупло", что в авторизированном переводе с казахского языка звучит так: "Деньги есть – играй, денег нет – сиди и не рыпайся". И мне пришлось переместиться в зрительские ряды. Не скрою, что навсегда. Ибо я живо помню до сих пор анекдот с бородой. Позвольте его озвучить: "Трое играют в преферанс. Один из них взял шесть взяток на мизере. Его хватил инфаркт, и он скончался. На похоронах двое игроков идут за гробом. Первый говорит: "Если бы я тогда прорезал в "пичку", он бы взял все восемь". А второй в ответ: "Да ладно тебе, и так хорошо…" А познания мои в преферансе есть ничто иное, как результат кропотливого наблюдения за игрой и игроками. Глаза – да видят, уши – да слышат, а мозг анализирует и раскладывает по полочкам памяти.
     - Так порадуйте сие Обчество любознательных человеков вашими аналитическими наблюдениями! Что сопли жуёшь, тля учёная, в конце-то концов, - не выдержала Мадам Ого.
     - Вот про концы – не ко времени, сударыня, - отреагировал с пылу – с жару Алик. – Монтон, мы все внимание! Даже карты отложили в сторону.
     - Мерси, - последовал поклон головой. – Извините, излагать буду не в алфавитном порядке.
     Ренонс или иначе ошибка или промах. Этот термин допустим, когда игрок ошибочно вместо одной масти снесёт другую, либо, имея на руках масть, вместо неё побьёт козырем, или, наоборот, имея козырей, не побьёт при отсутствии требуемой масти.
     Ремиз – так именуется штраф.
     Консоляция – плата, которую получает сдающий или вистующий, когда он обремизивают играющего, оставляют его "без" (говорят: "сел без одной", "сел без трёх" или просто "без одной", "без трёх"), а также за "проданных" тузов.
     Птица (в иных областях можно услышать неблагозвучное "бомба") – это знак распасовки.
     Курочка, кура – тот же самый ремиз (сиречь штраф), записываемый в гору.
     Разбойник – тот игрок, у которого с горки списаны все очки.
     И последнее, что припоминается мне, это ответственный вист. Он назначается по договоренности для оживления игры, обычно в конце пульки. При ответственном висте вистующий штрафуется за ренонс (недобор взяток) тем же штрафом, что и играющий. Для вистующего игра становится раскованной, так как рассчитать, сколько он возьмёт взяток, вистуя, бывает невозможно...
     Оратор явно увлёкся. Он то закрывал глаза (как это делают чтецы поэм и прочих стихотворных строк), то делал многозначительные проходы вдоль мебельной стенки (чем балуются почти половина лекторов, находясь на кафедре), то застывал на месте (как бы ожидая, когда художник или скульптор зафиксирует весьма значимую для текущего момента фигуру мыслителя).
     Одним словом, он так увлёкся, что даже не заметил, как дигилястый Радик, шмыгнув своим, как выражался Бацарт, "носопырником тридцатого размеру", после одобрительного кивка довольно шустро разбулькал ещё по пять грамм и предложил остатки солёного огурца, как все выпили и закусили.
     Но обоняние Монтона трудно было обмануть – свежеиспечённый (если можно так сказать) перегар проник в ноздри и быстренько достиг необходимый анализатор в головном мозгу.  Однако только ритор успел раскрыть рот, чтобы выразить своё неудовольствие по поводу свершившегося без его участия, Радик, чётко знавший, как, собственно говоря, и все присутствующие, об этом феномене Монтона, моментально протянул его долю. Конфликтная ситуация растаяла, не успев накалиться.
     - Что может быть лучше прогулки на свежем воздухе? – вопросительно покрякивал ублажённый содеянным хозяин квартиры, расталкивая толстым задом сидящих на диване наблюдателей и втискиваясь между ними на своё прежнее место. - Разве что посидеть в прокуренной комнате и попить водки.
     - Обратите внимание, господа и дама, как точно замечено, - смачно затянувшись косячком, разулыбался Радик. – Хорошие слова и самое главное – вовремя сказанные. Сразу видно учёного интеллигента. Это тебе не хухры-мухры, а мухры-хухры.
     - Запомни, милок, интеллигентность – это деликатность души. Учёность здесь не при чём. И вообще - хватить лясы точить, - у Бацарта снова в руках оказались карты. –  Поблагодарим доцента-процента за обстоятельную и увлекательную лекцию. Бубны были в прошлый раз. А теперь наш козырь – крести. Поэтому мне пора доложить, что я буду играть "семь вторых". Ежели вы не против?
     - Крести – не бубна, - только и констатировал Алик.
     Противников, как и ожидалось, никаких не оказалось, вистовали оба – и Ставр, и Светляк. Они играли "стоя" и взяли каждый по одной взятке. Далее игра проходила в относительно спокойной обстановке. Конечно, не без некоторых казусов. Их было несколько, но о них в порядке очередности.
     Когда закончилась последняя бутылка водки, у которой имеется такое противное свойство – пропадать в самый неудобный момент, или как гугниво выражался в таких случаях Радик: "У водки есть один недостаток – это её недостаток!", неожиданный подарок всему страждущему обществу сделала Мадам Ого. Она вышла в спальню, пошвырялась, извлекла из-под матрацной кучи искусно спрятанную бутылку спирта, горлышко которой было обтянуто резиновым напальчечником, при виде которого припоминалось придуманное кем-то из завсегдатаев оригинальное название "мини-презерватив для Мальчика-с-пальчиком и Дюймовочки", и, вернувшись, молча поставила её в центр стола.
     - Изольда, откуда такое чудо? – откровенно изумился Ставр, округлив до невозможности глаза так, что казалось ещё немного - и глазные яблоки вывалятся из орбит.
     - Во-первых, - Мадам Ого сначала грозно свела брови к переносице и, хлопнув несколько сильнее, чем слегка, по затылку тромбониста, назидательно напомнила: - я - не Изольда, а Эвридика. А во-вторых, - брови мигом  расправились в благодушии, - это я сберегла для вас на праздник.
     Бацарт встал, обошёл стол по длинной дуге, приблизившись к дивану, куда уже успела угнездиться единственная дама, торжественно и в то же время грациозно, как только мог делать только он, лёгким прикосновением своей руки к её предплечью намекнул Мадам Ого о необходимости подняться. И когда это произошло, он со словами "Вот истинная русская женщина! Вот она - наша поистине кормилице-поилица!" троекратно расцеловал ее в щёки.   Вернувшись в обратном порядке на своё место за столом, Бацарт приказным тоном распорядился:
     - Повелеваю пить разбодяженный до 30 градусов спирт – и не более, строго памятуя об уже ранее сказанном: "алкоголь – враг преферанса"! – И вослед добавил без всякого пафоса: - Потому что больше дербалызнуть у нас – увы! - нечего не осталось.
     Приказание неукоснительно исполнили, затем продегустировали изготовленный напиток и продолжили игрища. Вдруг после пятой или шестой раздачи, судя по неуверенному говору и по характеру заданного вопроса, разомлевший от дегустации Светляк, неожиданно икнув, спросил:
     - Господа, позвольте! А почему же сейчас не сыграл мой козырный туз?
     - Раскладец, батенька, - лукаво улыбнулся в ответ Алик, - раскладец…
     - Как же так… - начал было Светляк.
     - А так, чудо в перьях, забодай тебя комар, пить меньше надо или реже, - оборвал его Бацарт.
     Вопрошавший понял, кто за столом "не пойман – не вор" и кто его традиционный заступец, осознал, что спорить по этому поводу не стоит, логично домыслил, что ещё немного спиртного и он допьётся до "ватерлинии" во рту (это когда выпивают, суют палец в рот, а там тот самый палец купается в водке, которая уже не проникает вниз, но ещё не возвращается назад, то есть самая что ни наесть "выполненная на сегодня норма", и решил, что на этом стоит до конца игры завязать с горячительными напитками. Так он и сделал.
     Чуть позже отличился Ставр, схватив на мизере три взятки. Бацарт не удержался от комментариев:
     - Аналогичный случай имел место быть с моим покойным – царствие ему небесное! – прадедом, когда он пришёл в банк, чтобы снять крупную сумму. Кассирша кокетливо его спросила его: "Что, гарнитурчик прикупили?" "Нет, - мотнул головой прадед, - не угадали, сударыня. Я прикупил… два туза на мизере".
     Потом снова лопухнулся Светляк. Оценивший произошедшее в данной ситуации, Алик, сидевший на раздаче, напомнил ему старый, как он выразился "добрый", анекдот в назидание: "Слушается в суде дело об убийстве. Подсудимый обстоятельно поясняет: "Играли мы в преферанс. Я в "пичку" – покойничек козырем, я в "пичку" – покойничек козырем, я в пичку – и покойничек в "пичку". "Так за это ж, канделябром по голове!" – возмущённо вскакивает судья. В ответ слышит: "Я так и сделал…" Подсудимый был оправдан за отсутствие состава преступления".
     Озвученный анекдот перевёл Монтона из состояния дрёмы в состояние бодрствования.   Пусковым моментом для его разглагольствования послужило слово "преступление". Он вступил, как выражаются музыканты, "из-за такта", и его понесло:
     - Ещё великий французский мыслитель Мишель де Монтень: "Наша сущность складывается из пагубных свойств: честолюбие, ревность, пресыщение, суеверие и отчаяние обитают в нас, и власть их над нами так же естественна, как и в животных; к ним добавляется и столь противоестественный порок, как жесткость, ибо, жалея кого-нибудь, мы при виде его страданий одновременно ощущаем в себе и некое мучительно-сладостное щекотание злорадного удовольствия… Но кто удалил бы из человека зародыши этих качеств, тот уничтожил бы основания, на которых зиждется жизнь". И далее он продолжал: "Величайшая трудность для тех, кто занимается изучением человеческих поступков, состоит в том, чтобы примирить их между собой и дать им единое объяснение, ибо обычно наши действия так резко противоречат друг другу, что кажется невероятным, чтобы они исходили из одного и того же источника".  А почему спросите вы? И я вам отвечу опять же словами Монтеня: "Эта наблюдающаяся у нас изменчивость и противоречивость, эта зыбкость побудила одних мыслителей предположить, что в нас живёт две души, а других – что в нас заключены две силы, из которых каждая влечёт в свою сторону: одна – к добру, другая ко злу". Ведь посудите сами или прочитайте у этого великого француза: "Существуют такие чудовища в образе людей, которые рады убивать ради удовольствия, доставляемого им убийством, которые рады рубить и кромсать на части тела других людей и изощряться в придумывании необыкновенных пыток и смертей… Чтобы насладиться приятным для них зрелищем умирающего в муках человека, чтобы слышать его жалобные стоны и вопли". А поэтому, други мои, нельзя не согласиться с его изречением: "Мы представляем собой не очень-то приятное зрелище: суетность и убожество – вот и вся наша сущность".
     Монтона никто не перебивал, никто с ним не спорил, потому что каждый был занят своим делом. Если человек начал говорить, значит, у него возникла такая потребность. Или надобность. Ведь когда у нас возникают даже низменные потребности или привычные надобности, мы непременно находим пути их реализации. С этим трудно не согласиться, верно?
     Пока Монтон приводил в пример строки, написанные русским поэтом Максимианом Волошиным:
   "Я люблю в себе следить
    Жутких мыслей и пороков
    Нас связующую нить",
пока цитировал французского писателя и философа Альбера Камю: "Я всех понимаю и никого не прощаю, всех жалею и никому не отпускаю грехов. И главное, всем своим существом чувствую, что мне поклоняются, что меня обожают", пока приводил – непонятно к чему – пример о том, что Пифагор слыл чудаком, так он покупал птиц и рыб, чтобы выпускать их на свободу, что большинству это было непостижимо", пока талдычил всем чьё-то изречение о том, что "в отличие от животных, почти никогда не добивающих побеждённого соперника, человек слишком редко дарует ему жизнь", игроки после сакраментальной фразы "три паса, а в прикупе чудеса" успели разыграть распасовку, в результате чего все они записали в своих подвалах по одной ёлочке, а Ставр и Светляк увеличили свои горки на три и пять очков соответственно. В связи с последним Ставр нарисовал ещё один "зуб" на сдававшего Светляка, а тот в свою очередь, обидевшись на него, отлячил нижнюю губу и грязно выругался в адрес всех ставровых родственников. И если бы Бацарт не вмешался своевременно, то зрители имели возможность присутствовать при кулачном выяснении отношений между горячим на руку Годидзе и не менее вспыльчивым Светляком.
     Чтобы каким-либо образом сгладить напряжённую обстановку, наблюдатели ринулись травить анекдоты. Первым спроворился Алик:
     - Сидят три нарика, играют в карты. Заходит к ним человек и говорит:
     - Пацаны, дайте сахара.
     Один подымает голову:
     - А сколько тебе?
     - Четыре ложки.
     Нарик, подумав:
     - Ну-у, неси ложки!
     Свой любимый, не единожды рассказанный - пересказанный анекдот поведал Радик:
     - Жена, давай собирайся, я тебя в покер проиграл.
     - Как так?
     - А, не говори, сам расстроился. Я и премию свою чуть не продул, хорошо – вовремя остановился…
     Свою лепту внесла и Мадам Ого:
     - Мужчина пьёт в трёх случаях: когда плохо – от горя, когда хорошо – от радости, когда всё нормально – от скуки. Потому что в жизни всё взаимосвязано: живёшь – хочется выпить, выпил – хочется жить!
     Бацарт почему-то неадекватно отреагировал на сказанное ею вопросом:
     - Простите, а это не вы случайно в "Масяне" снимались?
     Та сразу не поняла, от неожиданности глаза округлились и как бы сама собой её нижняя челюсть отвалилась вниз. И на этот раз Бацарт не удержался съязвить:
     - Ну что ты пасть раззявила, как Моника Левински?
     - Какая же всё-таки дурь лезет в твою голову, тля живучая - злоедучая! – только и смогла она возмущённо заметить.
     Радик нравоучительно прервал словесную потасовку:
     - Если дурь лезет в голову, значит, она хорошая! – и тут же не к селу - не к городу мечтательно прогугнил:
     - Если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт за вторым косяком.
     Постепенно всё утихомирилось – и игра вернулась в нужное русло. Пока тасовались карты, подобревший Бацарт решил заполнить выжидательную паузу:
     - Как играли мы с Гамовером, и он выдал нам презанятный такой случайный случай. Представьте себе некий морг при мед.ВУЗе. Охранник дядя Вася дежурит первого января. Со скуки помирает. Выпить не с кем, а пить одному не в жилу. И ведь до чего додумался, хлюст этакий. Короче, снимает он с полок пару "жмуриков" и сажает их за стол. Ставит перед ними и, естественно, перед рюмки, бутыловку самогоночки, суёт им в зубы по бычку. Разливает всем поровну, выпивает своё, потом их доли уговаривает. А когда захорошело, приносит карты, листок, расписывает сам с собой "пульку"… Утром второго числа приходят сдавать экзамен студенты-медики. Как положено, с бодунца. Глядь-поглядь: свет в моргушнике. Что за новогодняя иллюминация? Входят под морговы своды, а там - "жмурики"! И "пулька" расписана! Студики-медики  – нехилый народец, но девушки нервничают. Но, конечно, подозревается некий прикол. Начинаются предложения, обсуждения… И самый разгар дебатов с полки для "жмуриков" встаёт "труп" - дядя Вася. О такой немой сцене Гоголю только мечтать! Лучше не скажешь – хуже не напишешь… Светляк, ходи наконец-то, шевели памперсом Ну, сколько можно ждать, пока сообразишь? Ходи быстрей, шевели своими ложноножками!
     Через пару раздач, когда всё утихомирилось, и роль сдающего перешла к Алику, вспыхнул новый конфликт - не чета предыдущему.
     - А ну, покажь рукава, сучара! - грозно привстал Бацарт и с нескрываемым злом окрасил свои зенки кумачом.
     Ставр ринулся придержать левую руку "правдолюбца", помня, что Бацарт – левша. Алик тем временем разгружал рукав своего затрапезного пиджака в накладной карман без клапана. Светляк тупо сравнивал желаемое с происходящей действительностью, никак не доходя до логического финала. Ну, лох – он и есть лох! Будь хоть в Европе ли, в Азии ли, в Евроазии ли. Созерцая всё творящееся с высоты полёта пьяного попугая, Бацарт икнул в очередной раз и хорошо поставленным баритоном громыхнул:
     - Ну что, ещё не надоело? Слушай, пацан, если будешь мудрить, то можешь внезапно заболеть!
     - Чем же это?
     - Переломом челюсти и сотрясением мозга, дурак-куяр. Алик не зли меня очень! Может, тебе мозги трясануть прилюдно? Авось поумнеешь!
     - А что такое "дурак-куяр"? – сморщил лоб Радик.
     - Тыква.
     - Это по-каковски?
     - По-мордовски. Знать надо! Не на Марсе живёшь. Отдыхай! Ну, что, Алик, забздел, шанаврик? Не боись, с гляделками оставлю. Я тебя спрашиваю: не надоело пожирать чужие ЦНС, то бишь - центральные нервные системы? Вот он, - кивок в сторону Монтона, - знает, он учёный. А я поясняю значение мной сказанного для тех, кто не догоняет меня по скорости мышления.
     - Не! Ты посмотри, что они творят на глазах у всей честной публики! – воскликнул не к места Светляк, хотя и понимал, чем вызвана такая реакция.
     - Да у тебя рожистое воспаление головного мозга. Что мотаешь головёнкой, трутень облезлый? Ты глянь на свою рожу, - вгорячах резанул Алик.
     - Не трогай Светляка, вошь тифозная! А за твои выкрутасы, Алюша, следующий раз я тебе глаз на ж… сидячее место натяну и моргать заставлю! Как прав был мой учитель, повторяя неоднократно: "Что, как не игра, раскрывает человека?" Человека! А не человекоподобное существо, как наш Алик!  – Бацарт успел налить стакан забодяженным спиртом, крупным глотком заглотить всё, что было в гранённо-воронённом объёме, смачно щелкнуть языком, через паузу выдохнуть свежий запах начинающегося, вернее, продолжающегося процесса перегарообразования и со всей дури стукнуть по крышке стола побелевшим на костяшках кулаком так, что подскочили и испуганно звякнули стеклянные очевидцы возникшей схватки. Алик, воспользовавшись ситуаци. И далее он продолжал: ей, уронил на пол (как бы нечаянно и главное – веря, что никто ничего не заметил) спрятанную в рукав карту.
     Светляк буквально рухнул на пол, перехватил не завершившую свой полёт карту, вскочил подобно мячику на ноги, обслюнявил объект падения и оглушительно звонко приляпал червово-карточную некчёмность на лоб агрессивно (когда выпьет) настроенную личность, каковым слыл Алик.
     - Видишь ли, ты – кулёк самолётный, преферанс – такая же, как и все карточные игры – имеет только два выхода: либо ты выигранс, либо просиранс. Третьего, то бишь – запасного, выхода, как в автобусах и железных птицах, не существует. Ты меня понял, падаль парашютная?! Иди – кури носки! Гляди у меня, бздынь-конюшня, ещё раз мухлевать будешь, шулер стоеросовый, я тебе такую гоп-сметану устрою, забудешь, как тебя мама с папой назвали! – принятый алкоголь постепенно умиротворял Бацарта. – Ты-то хоть знаешь Закон Пола?
     - Какого пола – женского или мужского? – попытался пошутить Алик.
     - Урод! Деревянного пола. А может, бетонного. Без разницы!
     - Нет.
     - Тогда запоминай или запиши, а лучше намотай на уши: вырастут усы - перемотаешь. Всемирный Закон Пола гласит: "С пола невозможно упасть". Понял, к чему сказано? Намекаю, не торопясь! Следующий раз я не буду с тобой рассусоливать, уроню невзначай, - мощный удар левым кулаком намекнул, почему может произойти это "невзначай", - и растопчу как таракана. Раздавай по-новой, фокусник-самоучка, тля буду! Арутюн Акопян! Игорь Кио! Давид Копперфилд! Гудини!..
     Прервёмся на некоторое время – Бацарт будет долго перечислять всех известных ему магов, чародеев, факиров и кудесников. Для нас же  настала пора поговорить о "кидалах" (помните, это слово прозвучало в начале повествования?) Откроем огромный такой, секретнейший секрет: "кидалами" в этом Обчестве человеков были оба – и Бацарт, и Алик.
     Бацарт – человек, постоянно стремящийся к лидерству, обладая незаурядным математическим умом, с незапамятных времён играл в преферанс довольно много, весьма расчётливо и без суеты. Играл в основном именно в преферанс, хотя ради компании мог снизойти до "подкидного дурака". Будучи на зоне (о причинах пребывания его за колючей проволокой вам ещё предстоит узнать) он довёл своё искусство игры в преферанс до профессионализма. С ним было одновременно и трудно, и боязливо, и приятно состязаться.
Алик же с самого детства усердно и постепенно осваивал различные карточные игры, начиная с подворотен и дворовых беседок. Порой создавалось впечатление, что нет такой игры, в которой бы он не участвовал. Он изучил и довольно спокойно себя чувствовал в так называемых "неазартных играх". Название, как вы понимаете, относительное. Согласитесь, когда играть не на пустой интерес ради убийства времени, а на денежные знаки все игры автоматически превращаются в "азартные". Даже примитивная забава с детской юлой на тити-мити по накалу страстей не уступает скачкам на ипподроме. Ну да ладно, к слову пришлось! Вернёмся к способностям Алика. Он капитально освоил и "винт", и "бридж",  и "скат", и "кинг" со всеми разновидностями, и "самбу", и "комбо", и "безик", и "мушку", и "рамс"… Всего и не перечислишь! Умело разбросиывал множество пасьянсов. В арсенале Алика числились и фокусы с картами. Но больше всего его внимание привлекали "азартные" карточные игры: "двадцать одно" (или "очко"), "стос", "баккара", "макао", "тринадцать", "козёл" и, конечно же, "преферанс". Представляете, сколько затрачено терпения и времени! Феноменальная память, наитие и ловкость – вот составляющие части его успеха в карточном мастерстве.
     Взрывного Бацарта и простачка-зубоскала Алик объединяло ещё одно человеческое качество – они оба были наделены от природы актёрскими способностями. Это немаловажное свойство для карточных игроков. Особенно когда они принимают участие в одной игре.
     Встреча их по жизни произошла давно и случайно. Познав друг друга в картёжном деле, они решили работать в паре, играть на один общий карман  и условились ни при каких обстоятельствах, ни за какие коврижки не раскрывать этой своей тайны. А слово они держать могли. Они срывали громадные куши где-то там, на стороне. Устраивая карточные состязания в квартире Монтона в присутствии зрителей, оба, подобно футболистам или хоккеистам на тренировках, отрабатывали домашние заготовки, разыгрывали заштатные ситуации, репетировали невсамделишные конфликты, проверяли реакцию играющих с ними. Сохранение имиджа и своего реноме – вот что Бацарт и Алик считали первостепенным. Осуждение и нивелировка совместных действий и поведение друг друга в каждом конкретном случае лицедейства проходили с глазу на глаз. Монтон бы сказал: "За закрытыми дверями".
     А наблюдатели нашего Обчества человеков даже не подозревали, да и не подозревают, что перед их взорами идёт целое представление, ломают комедию или, как любит выражаться Мадам Ого, "фарсят". Даже сейчас они так и не допетрили, не въехали, не допёрли, - одним словом, не догадались, что при невыгодной для Бацарта раздаче партнёрами разыгрывалась домашняя заготовка – театрализованная миниатюра "Сокрытие сдающим карты". И, естественно, не заметили, что Бацарт в мгновение ока своим прищуром глаз и высоко поднятой левой бровью просигнализировал Алику, что у него на руках карты – просто отвратительные, поэтому выигрыш ему, а значит и им обоим, не светит…
     Алик, продолжая играть роль дюже обиженного, покорно раздал карты, вздохнул глубоко и тяжко, состроил невинные глаза, сделал брови домиком и уставился на партнёра. Тот понял, что пора завязывать с монологом и с перечислением фокусников. Его наставник в карточной игре (это было на зоне) не раз повторял: "Всё излишнее вредит". И конкретно добавлял: "Никогда не переигрывай выбранную тобою роль. Иначе тебя раскусят". Он замолчал, поднял карты, одобрительно улыбнулся уголком рта (дал знать Алику, что на этот раз карты – не люкс, конечно, но ближе к нему), после торговли присвоил прикуп и победоносно сыграл восьмерную. Довольный результатом триумфатор задорно с ухмылочкой пропел из репертуара таганского барда:
     - Делать было нечего – и я его убрал, -
       Зря пошёл я в пику, а не в черву…,
     - и категорично заявил:
     - Чужого нам не надо, но своё мы возьмём, чьё бы оно ни было! Верно я говорю, Светлячок? Не дрейфь, салага! Где наша не пропадала? Ничего-ничего, ещё и на нашей улице перевернётся грузовик с пряниками… А ты, Ставрида, если бы зашёл с пиковой девятки, мне была хана: сидел бы без одной, а то – глядишь! – и без двух. Наша жизнь, как кинжал, - вещь обоюдоострая. Вот Эвридика об этом знает. Я прав?
     - Чё без толку пристаёшь? – встрепенулась от глубокой дрёмоты Мадам Ого (cо сна она так и не достигла, а может быть, и не стремилась) и, широко, соблазнительно зевнув, задала неожиданный вопрос, как всегда с преамбулой: - Жизнь – как рояль: клавиша белая, клавиша чёрная, клавиша белая, клавиша чёрная и… крышка! Вот вы, игрули, скажите мне, только честно! Эти чёрные сердечки с хвостиком в уголках карт одни называют "пики", а другие - "вини". Я, например, не вижу никакой разницы. Или она таки есть?
     - Э-э-э, - Монтон с трудом разлепил веки, нашёл взглядом источник вопроса, не понятно, почему-то хмыкнул, потряс выпрямленным правым указательным пальцем, не найдя что сказать без размышлений, махнул рукой: - Мадам, я с вами полностью согласен: наша жизнь – как рояль. Могу официально добавить, что половая жизнь тоже бывает полосатой: то блондинка, то брюнетка… А вот по поводу разницы – я скажу тебе, милашка, а ты сиди и радуйся. Не всё так просто, как кажется. Вот, к примеру, часто спрашивают: "Какая разница между понятиями "жить" и "выживать"? Я в подобных случаях отвечаю: "Примерно такая же, как между "освежить" и "освежевать". Так-то! И вообще следует запомнить, что для влюблённых и коров сено пахнет по-разному. Это как в той притче про мух. Кстати, не только про них, но и про жизнь тоже. Прислушайтесь, какая в ней философская глубина зиждется!
     Сидят две мухи – пардон! - на какашке. Одна из них поморщилась недовольно и грустно эдак говорит другой:
   - Жизнь – дерьмо, дорогуша!
Вторая, закатывая глаза от наслаждения и захлёбываясь от переизбытка чувств, отвечает подруге:
   - Да, и это прекрасно!
     - Я вас, философов, не пойму, - вдруг непривычно резко очнулся ото сна Радик, принял более вертикальное положение и продолжил: - Вроде люди умные, вроде бы учёные, вроде интеллигенты, вроде бы интеллектуалы, а притчи - какие говнянные!
     - Фи, как грубо! – жеманно сморщила носик Мадам Ого.
     - Зато правда! – настаивал на своём Радик. – Или правда глаза режет? Вам всё подавай сюси-мюси-пюси! Самим-то не противно?
     - Хорош базарить! – Алику, судя по его физиономии, надоели и эти перепихи, и эти пикировки, и эта какая-то нынче длинная игра. Но поскольку он соблюдал неписаные правила, в которых значилось и такое: "каждый сверчок знай свой шесток", пришлось выбирать из трёх зол наименьшее, то есть доиграть во что бы то ни стало. – Карты уже остыли! Не пора ли нам пора то, что делали вчера?
     - А чё – сегодня уже вчера? – не подумав, ляпнула Мадам Ого.
     - Вот вам, господа, пример женской философии, женской логики! – торжественно произнёс Бацарт, завершив очередную раздачу. Сделал он это проворно, как впрочем и всегда. Чувствовалась школа.
     Надо заметить, что когда начиналась игра, посторонние разговоры умолкали. Игра завораживала буквально всех – и игроков, и зрителей. На этот раз выиграл Алик. С натугом, но свою игру всё-таки сыграл. Чаша успеха качнулась, - да что там качнулась, прямо таки зависла на стороне известных нам с вами партнёров.
     Они стремились развить этот успех, как внезапно Ставр попросил сделать перерыв в игре. Бацарта от такой неожиданности заёрзал в нетерпении фарта:
     - У тебя совесть есть прерывать игру на самом взлёте?
     - Пусть лучше совесть лопнет, чем мочевой пузыхрь. Он-то, мочевой пузыхрь, он как сехрдце. Ему не пхрикажешь. На унитаз хочу.
     Радик на это нежданно шустро заметил:
     - А знаешь, что унитаз – самый распространённый наркотик?
     - Почему?
     - На нём все сидят!
     - Ну что…, - Неизвестно, что хотел предложить Бацарт, как в дверь квартиры постучали – тихо, но настойчиво. – Кого это нелёгкая принесла, в такой мороз и без малого в полночь? Ставрида, иди - открой, а на обратном пути сделай пи-пи, ежели тебе так очень захотелось. Уж, правда, невтерпёж? Али врёшь?
     - Повхрёшь тут, пожалуй, когда пузыхрь уже гохрло подпихрает, - почти бегом кинулся тот в прихожую, открыл входную дверь и, даже не поздоровавшись с пришедшим, нырнул в совмещённый санузел, громко хлопнув дверью.
     Все повернулись в ожидании гостя. Он не заставил себя долго ждать. Как предполагали, это был никто иной, как Васёк-красный глазок. Ведь надо же, как закрепилось за ним прозвище с самого первого знакомства, когда он появился в этих пенатах с синяком в области красного левого глаза. Тогда кто-то поинтересовался;
     - Почему у тебя синяк под глазом?
     - А пусть не лезут! – гордо ответил тот.
     Его действительно звали Василием. А вот фамилия у него была странная – Цедило. Услышав её впервые, люди пытались докопаться, что же она обозначает, каковы её корни. Одни придерживались мнения, что возникла она от той вещи, через которую что-то цедили; другие утверждали, что произошла она от слияния украинской фразы "це дило", дословно по-русски "вот это дело". Вот последние скорее всего близки к истине, потому что Васёк-то был по отцовской линии украинцем, по маминой – мордвин, и не просто мордвин, а мордвин - шокша. Откровенно говоря, он ни слова не знал по-мордовски, в том числе - и по-шокшански, а его познания в области украинской мовы ограничивались услышанным из чужих уст. Но то, что всё-таки проникало в его извилины он непременно использовал в своей речи.
    Если кратко охарактеризовать гостя, достаточно сказать, что он – человек без определённого места жительства и без определённого рода занятий. Его сохранившееся физическое состояние позволяло эпизодически подрабатывать в качестве и грузчика, и бетонщика, и каменщика, и копальщика, и любые-тяжести-передвигальщика. Только бы платили и расплачивались без волокиты, то есть - сразу, тут же, на месте, без бюрократического оформления бухгалтерских ведомостей, без предъявления документов, удостоверяющих его личность. Такие люди, как показала жизнь, всегда востребованы, всегда на подхвате. А иногда они просто необходимы, как одноразовые шприцы.
     - А вот и мы пришли! – с загадочной улыбкой объявил гость.
     - Незваный гость хуже Гагарина. Так гласит марсианская поговорка, - пояснил Алик и тут же добавил: - Хуже незваного гостя может быть только невыпровоженный.
     - Кто это мы? – заинтересовался Радик. – Ты и шестивёсельные, в смысле вошки?
     - Опять ты про это? Я и пара девочек.
     - Нам только девочек и не хватало для полного счастья! – недовольно всплеснула руками Мадам Ого, явно не терпящая любой женской конкуренции в своем присутствии.
    - Да вы дывиться, яки воны красули! – и на столе появились две бутылки "Столичной" водки. Рядышком с ними присоседились три маленьких пакетика "Компашек" со вкусом красной икры.
    - Хорошо, когда радость приходит не одна, а с бутылкой! – блаженно расплылся от удовольствия созерцания принесенного Бацарт. – Особенно, когда с двумя сразу. Поди, озяб? Не знаю, как там за границей, а на Руси человек, пришедший с литром водки, считается родственником  Банкуй, родственничек! А тост?
    - С превеликим! – Васёк-подбитый глазок рьяно открутил пробку и плеснул во всю имеющуюся посуду. – А насчёт тоста прошу не беспокоиться. Всю дорогу учил наизусть. Слушайте тост в свете новых веяний - физкультурной подготовки населения, то есть в ногу со временем:
   "Здоровье в порядке – спасибо зарядке,
   Здоровье отлично – спасибо "Столичной"!
     - Актуально-актуально, - щедро похвалил Монтон.
Выпили, выдохнули и дружно крякнули.
     - Здоровье человеку даётся человеку один только раз, и пропить его нужно так, чтобы потом не было мучительно больно… - Бацарт кувыркал во рту сухарик. – Ёлы-палы, с кем только не поведёшься, чтобы набраться! Васёк, между первой и второй наливай ещё одну. У меня имеется в запасе ответный тост. - После соответствующей подготовки тост прозвучал в следующем изложении:
     - Выпьем за то, чтобы наши желания совпадали с нашим достоинством!
     - Я за это выпью особо! – акцентировала Мадам Ого.
     - Это ты о чём? – полюбопытствовал Радик.
     - Изольда, не обхращай внимания, - опередил готовящийся ответ Ставр. - У него так мало мозга, что он может смотхреть в замочную скважину только двумя глазами одновхремённо.
     - Да не Изольда я, а Эвридика! – раздражённо напомнила Мадам Ого.
     - Всё хравно – кхрасивая. Даже кхрасивей, чем была храньше. Дай я тебя, Евхродика…
     - Руки! Ставрик, ру – ки!
     - Что хруки?
     - Не протягивай руки, а то протянешь ноги! Ты меня понял? Ишь ты, какой лихой казак! Ведь каяться потом будешь.
     - Храскаяться никогда не поздно, а согхрешить можно и не успеть!
     - Ишь, ещё один острослов выискался, - хмыкнула дама. – А ты-то хоть знаешь, что такое женское счастье? Это когда её не донимают!
     - Други мои, - обратился к присутствующим Монтон в свойственной ему манере, - не пора ли нам вздрогнуть? Как говорится: "Выпьем с горя. Где же горе?"
     - Чё, на халяву и алебастр творог?! – заржал Алик. - Само собой плывёт в руки только то, что в воде не тонет. Это факт, или примета.
     - Ты уже утомил меня своими приметами! Уж коли ты собираешь разные дурацкие приметы, я хочу тебе поведать, что самой страшной приметой считается, если чёрный кот разобьёт зеркало пустым ведром, - парировал Монтон.
     - Отставить разговорчики в строю! – скомандовал Бацарт. – Лакать позже будем! А сейчас решим, что будем делать с недоигранной "пулечкой"? Одна раздача осталась.
     - А если снова распасы? – поинтересовался Алик.
     - Мужики, мабуть, хватит вам картиться? – молящее спросил непрошенный, но уже очень уважаемый всеми гость. (Ведь как говорят: "Заходи – гостем будешь, бутылку принёс – уважаемым гостем будешь, две принёс – очень уважаемым гостем будешь, ну, а если больше принёс – вообще хозяином будешь"). Васёк попытался аргументировать свою просьбу: – Всё-таки Крещение на дворе. Праздник-то какой великий, а вы в карты режетесь, будто грешники какие-то. Хиба ж так можно? Грешно ведь!
     - А ведь верно баит полухохол, - в два голоса подхватили Ставр и Светляк, у которых весьма солидные цифры красовались на "горах", и сохранялась возможность их увеличении при паршивом для них раскладе.
     - Уговорили, черти речистые, - смилостивился Бацарт и подмигнул своему неизменному партнеру: - Ты как, Алик, на это дело смотришь?
     - Мы разве против? Завсегда – за! Обоими рукавами. Но очёчки всё ж посчитаться придётся, - ответил тот тоном, не допускающим возражения. – Праздник праздником, товар чохом, а денежки счётом.
     - Всех денег заработать нельзя, - вставил Радик. - А пропить можно!
     - Ну, что ж, - многозначительно шмыгнул носом Бацарт и выдал свой вердикт: - Конец – телу венец! Считай, Светлячок. Ты у нас сегодня самый умный, тебе и перо в ж… руку.
     Светляк сел за стол, вооружился карандашом и начал вращать лист со схемой, бубня себе под нос и оставляя в каждом отсеке цифры. Все, кто находился в квартире, сгрудились над ним и рядом с ним наподобие персонажей на картине "Запорожцы пишут письмо турецкому султану".
     Завершив расчёты под пристальным контролем всех присутствующих и смахнув проступившие от волнения капли пота со лба, Светляк заключил:
     - Больше всех выиграл Бацарт, поменьше Алик, я - благодаря удачным раздачам - почти в нуле, а Ставр – в долгах, как в шелках. Иначе говоря, в глубокой дупе.
     - Наш Ерёма – не смотри, что дрёма. В Мацесту ездить на лечение не надо. За четырёх тузов и, конечно, за марьяж червлёный, тебе особое спасибо, - Бацарт дружелюбно похлопал по спине и похвалил за проделанную работу Светляка. – Ну а ты, Ставрида, спроси у Проши – почём гроши. Не вешай нос, гардемарин! Тебе учиться надою бери пример с Монтона. И карточных долгах помни – не забывай. Ну, Алик – собачий потрох, - Бацарт добродушно отвесил лёгкий подзатыльник напарнику, - что и требовалось доказать! – Потом приобнял за плечи Мадам Ого и весело произнёс: - А ты, дурочка, боялась: пять минут, а ты дрыгалась. Знай наших! – Васёк, дели мировую! – Наконец он повернулся к своевременному гостю. – Ежели праздник нынче, будем пить до тех пор, пока штопор не сломается! Радик, а ты сгоняй-ка опосля за парочкой бутылочек. Да смотри - большие бери! А я тебя, эконома, знаю: прошлый раз чекушек накупил. И никакого самогона! - на стол брошены три сотенных красавицы, и после размышлений добавилась ещё одна такая же. – На зуб прихватишь. Нет на свете краше птицы, чем свиная колбаса! На остальные, сколько хватит, пивка. Не зря есть в народе пословица: "В России два климатических сезона – водочный и пивной". Как ты там выражаешься? "Светлое завтра – это пиво, оставленное сегодня". Пиво – величайшее изобретение человечества. Колесо, конечно, тоже ничего, но колесо с воблой – всё-таки не то… Верно?
     - Точняк, командир! – Радик проглотил свой дарованный объём, привычно вытер рот рукавом ватника и натянул треух на непослушные вихры. - Пиво – жидкий хлеб. Водка – жидкое мясо. Пойду делать бутерброды!
     Когда захлопнулась за шустрым гонцом входная дверь, Бацарт наклонился к обречённо сидящему за столом и попытался заглянуть ему в глаза:
     - Твоими, Ставрида, расплачиваюсь. Верно сказывают: "Деньги – зло. Зайдёшь в магазин, и зла не хватает!" Запиши себе, если тумкало не работает. Вернёшь, надеюсь. Понял меня?
     Тот грустно со вздохом кивнул в ответ…
     До конца месяца, то есть до самых крутых морозов, когда старые ведуны сообщают, что пришло время прихода Афанасия береги-носа, в жизни уже знакомого нам Обчества человеков никаких катаклизмов и сверхестественных событий не происходило. Утром с похмелья как обычно и привычно звучало: "С бодуна хуже всего колобку – у него всё болит!" До обеда все разбегались, как тараканы, в разные стороны в поисках хлеба насущного. Далее по одной и той же программе: позубоскалили, выпили, закусили чем Бог послал, снова позубоскалили, снова выпили, снова закусили, опять позубоскалили, опять выпили, опять закусили, вдругорядь позубоскалили, выпили, закусили…
     Да, совсем забыл! Был один день, который по сложившейся традиции отмечался ежегодно по-особому. Это 25 января. Не потому, что сей день издавна прозывался всеми студентами Татьяниным, а потому что в день родился весьма почитаемый (естественно, не только Обчеством), великий бард России Владимир Высоцкий. Как водится, на столе, кроме незатейливой закуски, возвышались бутылки водки и располагались прочие питейные причиндалы. Звучали тосты в его честь и, конечно же, его песни. В конце вечера, как обычно, Бацарт исполнил одну из ранних песню о бале-маскараде. Помните, там есть такие слова:
   Сегодня в нашей комплексной бригаде
   Прошёл слушок о бале-маскараде, -
   Раздали маски кроликов,
   Слонов и алкоголиков,
   Назначили всё это в зоосаде.
     Далее по тексту Бацарт сделал недвусмысленный акцент почему-то на четвёртом куплете, где звучала такая информация:
   Ведь массовик наш Колька
   Дал мне маску алкоголика –
   И на троих зазвали меня дяди. 
     В этот же период появлялись и гости, и незнакомые многим завсегдатаям люди, и страждущие по известной причине соседи, и собутыльники различного ранга, и… Кого здесь только не было! Помните, кто-то из великих увековечил фразу: "Имя им - легион". И здесь они находили приют, ибо никто не приходил с пустыми руками.
     Все – и постоянные обитатели, и пришлые - между делом успевали и вздремнуть или прямо за столом, или в спальне, рухнув на матрацы. Но только не на диване, на котором изволил отдыхать Монтон – хозяин квартиры-вертепа…