Мы сели за столик, второй от входа в левом ряду. Я сел в торец стола, а Юлия расположилась от меня справа. Юлия не зря выбрала это место – с него прекрасно просматривался весь зал с его обитателями. Смог рассмотреть их и я.
За столом по соседству сидел высокий, грузный мужчина в очень качественном и дорогом пуловере табачного цвета, лет пятидесяти. Короткие, жесткие седеющие волосы у него на голове были зачесаны назад, а коротко постриженные усы, также тронутые сединой, сердито топорщились, когда он наклонял багровое, в прожилках, лицо с крупными чертами к литровой кружке пива, отпитой уже на половину. Между глотками он жевал почти потухшую сигару, и смотрел невидящими глазами в пустоту перед собой.
- Это и есть Пал Палыч, - почти касаясь моего уха губами, прошептала Юлия.
Второй обитатель удивил меня больше. Лет двадцати семи, одетый в черное пальто, которое он не снял по каким-то своим соображениям, он пил из маленькой фаянсовой чашки зеленый чай, наливая его себе из плоского заварного чайника, сидя за средним столиком в правом от входа ряду, то есть почти напротив нас. Черные, как смоль, длинные, ниже плеч, волосы вились, как будто их обладатель делал себе мокрую химию. Они обрамляли узкое, хищное лицо с большими, черными, как будто горящими изнутри пламенем, глазами. Эспаньолка и черные усы дополняли облик мушкетера, заблудившегося в российской деревне нынешнего века.
- А это священник наш, отец Иоанн, - не отнимая губ от моего уха, шептала Юлия.
Третий обитатель заведения, не считая бармена Тихона, был маленького роста старичком, лет семидесяти, который пил водку, наливая ее себе из графинчика. После каждой стопки он удовлетворенно крякал и закуривал папиросу, вытряхивая ее из пачки с надписью «Любительские». Сидел он в самом углу, за самым ближним к стойке столиком, и соседствовал с отцом Иоанном.
- Это - Александр Израилевич, из коттеджа за нашим, - Юлия, оказывается, все это время, пока я рассматривал обитателей паба, что-то мне говорила, уже откровенно касаясь моего уха губами.
Я довольно резко откинулся на высокую спинку стула, отхлебнул виски и откусил молочного шоколада, названия которого я воспроизвести не смог – слишком хитры были золотые вензеля на фольге обертки. Юлия, слегка зардевшись, принялась сосредоточено перемешивать соломинкой свой коктейль, пристально наблюдая за этим процессом. Я обвел глазами зал, скользнув по каждому из посетителей. Казалось, никому из столь немногочисленной компании не было абсолютно никакого дела до нас. Да и вообще до того, что происходит вокруг. Пал Палыч пристально глядел в пустоту, Александр Израилевич довольно крякал и попыхивал «Любительскими». Один отец Иоанн переводил взгляд с меня на Юлию и обратно. Наши глаза встретились, и мне стало как-то не по себе. Такие взгляды могли, наверное, быть у инквизиторов, или даже у самого Торквемады. Черные как смоль, они глядели осуждающе и, в тоже время, как будто скорбя о нас заблудших. Он, не отрывая от меня глаз, налил себе еще чаю и, так же, не отрываясь, отхлебнул.
Пал Палыч встал из-за своего столика и, слегка качнувшись вперед, принялся натягивать короткую куртку хорошей шерсти. Он коротко кивнул каждому в пабе, в том числе и мне, и, слегка покачиваясь, направился к выходу. Дверь за ним закрылась, оставив в пабе, как будто напоминание о нем, облачко табачного дыма. Наблюдая за тем, как дым рассеивается в воздухе, я достал сигарету и прикурил.
- А что вы курите, - спросила Юлия.
- У меня крепкие.
- А можно я у Вас возьму сигареточку? - она слегка потупилась, - Я вообще-то не курю. Так иногда, под коктейль…В общем – балуюсь.
- Пожалуйста, - Юлия взяла наманикюренными пальцами сигарету, и я поднес ей огня.
- И правда крепкие, - почти выплюнув с кашлем первую затяжку, сказала она.
- Я раньше трубку курил. После нее это одна из немногих марок, о которых я не кашляю.
- А Вы курили трубку? Как романтично, - воскликнула Юлия, снова затягиваясь, - А вот Александр Израилевич говорит, что всю жизнь курит папиросы. Другого курева не признает, говорит, - Александр Израилевич, как будто услышав, что говорят о нем, повернул к нам голову и устремил на Юлию выцветшие, слезящиеся глаза.
- А-а-а, Юленька! – подмигнув ей, широко улыбнулся он ей почти беззубым ртом, - А Вы сегодня с кавалером, я гляжу. Откуда Вы их умудряетесь добывать в нашей-то глуши? – он вновь налил себе рюмку водки и, крякнув, опрокинул ее себе в рот. Далее последовала череда манипуляций с «Любительскими».
- Это психотерапевт из города, - смущенно ответила Юлия,- Он мне и не кавалер вовсе! А потом, Александр Израилевич, разве могут у меня быть кавалеры? Ведь я замужняя женщина?! – шутливо, чтоб скрыть смущение, возмутилась Юлия. Я легко кивнул ему, подтверждая свое живое участие в беседе.
- Терапевт, стало быть? Ну ладно, - Александр Израилевич покивал головой, - пусть будет терапевт. А вот, Юленька, какая Вам нужда в терапевте-то здесь? Просторы. Покойно. Суеты, как у них там, в городе, нет. Живите себе припеваючи, да нас радуйте своими появлениями. Давно, кстати, Вы у нас с женой в гостях не были.
- Терапевт – это для Полины, - голос Юлии слегка дрогнул, и я подумал, дрожит ли он от тревоги за дочь, или оттого, что ей, вдруг, напомнили нечто неприятное и выпадающее из ее размеренной жизни.
- А-а-а…Бедная девочка, - Александр Израилевич слегка поцокал языком, - какая драма, я бы сказал, Юленька! Сочувствуем Вам с женой, искренне сочувствуем. С того самого момента, как пропала она, голубушка. Сколько ей годочков-то? Девятнадцать, вроде? Совсем дитя еще. Э-эх, вот когда мы с женой сядем, бывало, вспоминать, как оно у нас-то было, так и взгрустнется невольно. Это как по сторонам поглядишь – все как-то вывернуто стало. Неправильно, что ли. Помните, как у Достоевского в «Братьях Карамазовых» глава такая была - «Надрывы»? Вот так оно и сейчас. Они ведь, молодые, коли и веселятся, то, как то…лихорадочно что ли. С надрывом как-то. Как будто последний день живут. А жить то им еще…Ой, жить. А они чего? – он долил водки из графина, махнул стопку и закурил «Любительскую».
- Да ладно Вам, Александр Израилевич, нормально детишки развлекаются. Веселятся, любят друг друга. Что ж Вы прямо так сразу – «последний день живут»? – заступилась за молодежь Юлия, слегка коснувшись под столом моего колена своим, - мы-то разве не такие же были, коли вспомнить?
- И-и-и, нет…Мы другие были. Мы вот с женой, например, после танцев на сеновал не шли.
- Да у Вас в городе и сеновалов не было, - пошутила Юлия.
- Не было, - согласился Александр Израилевич, - это я образно сказал. Для понимания сути процесса, так сказать, - подмигнул он уже мне слезящимся глазом и тяжело поднялся из-за стола, - Ладненько, пойду я, а то жена заждалась уже, наверное, - он неверным шагом направился к выходу, - Мое почтение Вам, Юленька, и Вам, - он кивнул мне, и дверь за ним закрылась.
- Совсем с ума сошел, - вздохнула Юлия, - сколько мы здесь живем, все в гости зовет к себе с супругой. А она ведь умерла у него лет двадцать назад. Мне сын его рассказывал, которого, собственно, и коттедж. От рака, вроде. А он все не поверит никак, только пьет все больше. И чем больше пьет, тем больше не верит.
- М-да…Достаточно трагично. Но, увы, распространено, - поддержал я печальную тему.
- А я думала, он один такой, - удивилась Юлия.
- Вы пообщайтесь с пожилыми, у которых была утрата близкого, - они в большинстве случаев реагируют или так, или верят до конца, и заменяют идею утраты на что-то иное. На религию, например, - я покосился на отца Иоанна.
-Какая же у Вас страшная работа! – притворно ужаснулась Юлия, - Извините, я отойду, - она встала из-за стола и направилась к противоположной входу стороне паба.
Я остался в одиночестве за столом под пристальным, изучающим взглядом отца Иоанна. Чай у него в чайничке, похоже, не кончался вообще. Во всяком случае, он пил вот уже какую чашку и ни разу не попросил еще чаю у бармена.
- А что, надолго Вы к нам, - вдруг нарушил тишину отец Иоанн.
- Да не знаю даже. Как работа пойдет.
- Вас Юлия Александровна наняла?
- Ага!
- По поводу дочери?
- Да, - я был немногословен – неизвестно как относятся священнослужители к сумасшествию в их приходе.
- А-а-а…, - он покивал, - Хорошая девушка.
- А чем она так хороша?
- Искренностью, - отец Иоанн тоже на слова скупился.
- И в чем же она так искренна? Вы вообще знаете, что с ней произошло?
- Да, - он поднял на меня черные, пронзительные глаза от чашки, - знаю.
- А, как по-вашему, почему с ней такое?
- А по-вашему? – ответил он мне вопросом на вопрос.
- Ну… У меня, как у психиатра, Вы же понимаете, есть довольно специфическое мнение о подобных состояниях.
- Это Вы про шизофрению, что ль? – черные глаза насмешливо прищурились.
- Ну…Я бы так прямо вот сразу не говорил…Но весьма вероятно. Весьма.
- Вот и Яков Захарович так думает. Все-таки врачи все одним миром мазаны.
- А Вы-то что думаете сами? Одержимости? Овладение дьяволом? – я не мог скрыть сарказма.
- Нет, - вполне серьезно ответил мне Иоанн, - это не одержание. Есть ведь болезни нам во испытание духа нашего, а есть ведь и в наказание.
- Ну а здесь то что, по-вашему? – он покачал головой над чашкой, и его мушкетерские локоны закачались тоже.
- Вы знаете, где находится церковь, где я служу? Это километров десять будет отсюда. Коли не поленитесь – заходите ко мне как-нибудь. А сейчас мне пора уже, тем более и спутница Ваша возвращается. Нехорошо при матери обсуждать ее дитя, - он кивнул на идущую меж столиков Юлию, встал и направился к выходу, - Увидимся, даст Бог, коли зайдете ко мне, - сказал он, обернувшись в дверях, и вышел. За окном взревел мотоцикл, и шум его покатился в сторону от паба, пока вовсе не исчез вдалеке.
- Вы уже поговорили с отцом Иоанном? – спросила Юлия, подсаживаясь ко мне.
- Да. Очень любопытный человек.
- А мне он таким не кажется. Он меня почему-то пугает. Такие, наверное, жгли ведьм на кострах при инквизиции, - она зябко повела плечами, хоть лицо ее и разрумянилось от коктейля.
- Да полноте Вам, - я ободряюще улыбнулся, - Вы-то - не ведьма.
- Всякая женщина немного ведьма, кокетливо улыбнулась она в ответ, - мы же можем очаровать. Значит, у нас есть чары. А раз они есть, значит, всякая женщина несколько ведьма, - она откровенно кокетничала.
- А Вы сейчас меня чаруете? – я постарался придать нашему разговору шутливый тон.
- Конечно, - она грациозно потянулась.
- А зачем?
- Боюсь, это в крови каждой женщины. Особенно, если она живет одна в глуши, сидит, выпив спиртного, за столиком с хорошо сложенным мужчиной и, тем более, принимает этого мужчину в своем доме, - она улыбнулась.
- Ну, разве только на правах хозяйки, - пошутил я в ответ.
- Да! И на правах гостя Вы должны проявлять к хозяйке чуткость, - я о таком праве гостя не слышал, но все рано решил ей подыграть.
- И чего же хозяйка хочет сейчас?
- Сейчас? – она задумчиво обвела паб глазами, - Сейчас…Ой, уже стемнело! Идемте же домой, а то мы с Вами в темноте по здешним дорогам перепачкаемся ужасно!
- Тогда я допиваю, расплачиваюсь с барменом, и мы идем, - я опрокинул в рот остатки виски.
- Даже не думайте расплачиваться! Это дело тех, кто придумал паб. Все уже оплачено, еще в начале месяца, так что можно тем, кто внес деньги, и их гостям приходить в любое время и заказывать все что угодно, - я и правда не заметил, чтобы посетители расплачивались.
Мы собрались под пустым взглядом Тихона, который рассматривал нас, как имбецил, которому подарили пластмассовый трактор, и вышли в морозный мрак улицы.