Мои женщины. Ноябрь. 1962. Великий Октябрь.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Продолжение: Мои женщины. Октябрь. 1962. Карибский кризис.
Наш семейный поход в изостудию к знаменитому городскому художнику-оформителю потряс мою маму.
Она очень долго вспоминала мастерскую этого художника, художественный бардак в этой мастерской, кучу пустых бутылок из-под водки, вина и пива, недорисованную картину голой женщины, взлохмаченную причёску и небритость художника, а также смесь застарелых запахов краски, холста, окурков, солёной рыбы, перегара и мужского пота.
Ни я, ни папа не помнили этого запаха. Наверно потому, что нам было некогда это нюхать. Я тогда усиленно рисовал Афродиту Книдскую, а папа, по его словам, еле-еле удерживал себя от того, чтобы «надавать этому художнику по шеям».
Я не очень-то понимал, почему папа хотел надавать этому человеку «по шеям». Также мне было непонятно, почему мама вдруг изменила своё мнение об этом художнике, потому что она до похода к нему, всё рассказывала нам, как в городе «появился гениальный художник», «автор множества прекрасных картин», «которые все уважающие себя люди в городе покупают за бешеные деньги».
Теперь мама с возмущением говорила, что «этот мазила к тому же ещё и развратник», что «он не только превратил свою мастерскую в притон, но ещё и осмелился набирать себе учеников, чтобы воспитывать из них таких же мазил и развратников».
Папа сдержанно успокаивал маму, пытался немного оправдать этого художника, но ничего не помогало.
Вскоре мама пришла с работы и торжественно объявила нам, что «этот художник (она произнесла это слово с отвращением) попался».
- После того, как мы ушли от этого ужасного человека, - рассказывала нам мама, - Он принял в свою школу несколько мальчиков и девочек. Сначала они рисовали, как все, разные предметы, натюрморты, гипсовые головы аполлонов, а потом он всё-таки заставил их рисовать то, что рисовал наш Саша.
- Только Саша рисовал по своей воле, случайно увидев то, что его поразило тогда, статую Афродиты, - продолжала возбуждённо рассказывать мама, - А в этот раз он, бессовестный негодяй, поставил перед детьми обнажённого натурщика!..
- Некоторые дети принесли свои эскизы домой, родители это увидели и устроили скандал в РОНО, - сказала торжественно мама. – Они потребовали запретить этому художнику совращать наших детей.
Папа тяжело вздохнул и промолчал.
Мама перевела на меня торжествующий взгляд, но мне было как-то не до этого художника, хотя я ничего такого в его поступке не увидел. Во всех книжках-учебниках по рисованию обязательно рассказывается и показывается, как надо рисовать фигуры человека, приводятся рисунки-иллюстрации Леонардо да Винчи и других художников.
Я уже давным-давно видел и был знаком с тем, что художники рисуют голых тёть и дядь, девушек и юношей, в том числе натурщиков, когда учатся рисовать человеческое тело.
Тут мама что-то «переборщила»…
Не увидев в наших глазах и в нашей реакции понимания и сочувствия, мама немного «остыла», а потом строгим голосом сказала то, что резко изменило всю мою жизнь.
- Саше незачем становится художником, - сказала мама. – Это дело неблагодарное, капризное и грешное. Сашино умение рисовать может пригодиться в черчении, в конструировании, в творческом отношении к делу. Я думаю, что из него может получиться хороший инженер-конструктор, как мои сёстры из Севастополя.
Папа немедленно вскинулся и горячо поддержал мою маму.
- Верно, дорогая, - сказал он маме, обнимая её за талию. – Саше прямой путь в инженеры-конструкторы. Мой папа, его дед, был в деревне шорником, сапожником и кузнецом таким, каким ни до него, ни после уже никто не становился. Он был Мастером с большой буквы!
Папа поднял вверх свой указательный палец и со значением на нас всех поглядел.
- Я окончил ремесленное училище, технологический техникум и машиностроительный институт и стал высококлассным токарем, фрезеровщиком, слесарем, мастером, инженером-механиком, технологом, конструктором и руководителем сложнейшего высокоточного производства, учителем труда и машиноведения, – длинно и одним духом выпалил папа и вновь победно оглядел всех горящим взглядом.
- Мои сыновья должны последовать моему и моего отца, их деда, примеру – стать современными инженерами-конструкторами, участвовать в создании новой техники, в строительстве коммунизма! – торжественно закончил папа.
Мама тяжело вздохнула, погладила нежно меня по голове и сказала, что «он должен быть хорошим человеком, настоящим мужчиной и иметь современную высокооплачиваемую специальность и профессию, чтобы безбедно и уверенно жить самому и содержать свою семью, а не строить вечно коммунизм».
Папа поперхнулся в своём победном возвышении, смущённо посмотрел на маму и на меня, стушевался и обиженно уселся на своё любимое место на диване. Он встряхнул газетами так, что они характерно и возмущённо зашуршали, но мама только повела на это плечами и позвала всех ужинать.
Мы с братом заняли свои места за столом на кухне и стали ждать папу. Мама никому не наливала из кастрюли вкусно пахнущую куриную лапшу, чтобы она не остывала и терпеливо ждала.
Через три минуты степенно появился папа. Он помыл руки под краном и сел за стол. Затем он молча переложил с места на место ложки и вилки и молча подождал пока мама нальёт ему суп. Потом он молча стал кушать, аккуратно поднося ложку ко рту, как того всегда требовала от него наша мама.
Все молча кушали. Ощущалась общая неловкость…
Мама и папа с переменным успехом спорили друг с другом по вопросу «строительства коммунизма».
То папа с возмущением высказывался, что «такими методами коммунизм не построишь», то мама осторожно, но с болью говорила, что «на пути строительства коммунизма поломано и ещё будет поломано столько судеб, что коммунизм не будет раем и спасением для выживших».
Мы с братом не участвовали в этих тихих спорах родителей, потому что нам родителями было строго-настрого запрещено не только слушать или говорить на эту тему, но даже не вспоминать и не думать.
Все папины и мамины споры о коммунизме и о происходящем в стране прекращались ими сразу же, как только они замечали, что мы волей или неволей прислушиваемся к их разговору-спору. После этого они сразу же мирились и переводили разговор на другую тему.
А мир и наша страна жили свой жизнью. Мы усиленно готовились к празднику 7 ноября, когда будет отмечаться 45 годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции.
К этому дню мы усиленно в 3-«А» классе готовили очередную нашу стенгазету. Завуч сказала нам, что после «триумфального успеха вашей первой газеты вы должны сделать всё гораздо лучше и интереснее».
Мы опять, как прежде, дружно спорили, ругались, искали, сочиняли, придумывали. Потом оставались после уроков, чтобы «с пылу, с жару» нарисовать и написать то, что придумали.
Теперь уже на трёх листах ватмана были собраны:
короткие, написанные от руки каждым учеником своим почерком (конечно, улучшенным – это было задание-соревнование по чистописанию), сочинения на тему празднования Великого Октября,
рисунки-картинки на эту же тему с аккуратно и правильно (без ошибок) написанными фамилиями и инициалами авторов,
итоги первой четверти по оценкам по всем предметам и по списку всех учеников 3-«А» класса,
а также с новинкой – лентой из больших по размеру кинокадров с юмористическими картинками, изображающими в хронологическом порядке смешные и интересные случаи, случившиеся в нашем классе за последнее время.
Мы решили не рисовать и не вставлять в газету «доску Почёта» и «доску Позора», чтобы не обижать никого, но решили всё-таки немного пошутить и посмеяться как над «отличниками», так и над «неуспевающими».
Я много думал над этими «кинокадрами» из нашего классного «Фитиля», потому что мне, как инициатору этого предложения, было приказано всё подготовить, придумать, нарисовать, а они «посмотрят и решат – пускать мои рисунки в номер или не пускать»…
Папа и мама переглянулись, когда я им сообщил о таком предложении и сказали, чтобы я не расстраивался, а начинал думать и работать, так как «никто, кроме тебя этого сделать не может».
Сначала я нарисовал на листе из большого альбома для рисования заглавный плакат нашей стенгазеты.
На плакате был нарисован мужчина в рабочей одежде. Одной рукой он показывал вверх и вперёд, а в другой руке он держал свёрнутый рулоном чертёж.
Это был мой папа, его профиль…
По направлению его поднятой руки ввысь были устремлены фантастические остроносые ракеты-звездолёты, а за фигурой этого рабочего-инженера были нарисованы трубы нашей электростанции, высокие дома со шпилями и звёздами, телевизионные вышки-антенны.
Внизу и справа от папы я написал большими буквами: «Слава Великой Революции!». Писать слова «Октябрьской» и «Социалистической» у меня не хватило места…
Потом я нарисовал на отдельном листе себя поющим на уроке пения песню об отличнике: «Пятёрки в мой дневник, как ласточки летят» (слова Т. Волгина и музыку А.Филиппенко «Совсем наоборот»).
Я нарисовал себя, как был – стоящим у доски и звонко, серебряным голосом Робертино Лоретти, который так любит наш учитель пения, поющим:
Я первый ученик среди ребят, —
Пятёрки в мой дневник, как ласточки, летят!
Теряю счёт! Пятёрки круглый год!
И дома уважение, и в школе мне почёт!
Вокруг я нарисовал пятёрки в виде разных птичек, которые слетались ко мне со всех сторон.
Потом в другом кадре я нарисовал группу ребят, которые показывали в мою сторону (за кадр) и хором пели:
Ха-ха, почёт! Совсем наоборот:
Две четвёрки в табеле - позорный счёт!
Среди ребят я нарисовал очень узнаваемый профиль моего друга Славки Юницына, который по отметкам «шёл ноздря в ноздрю» вместе со мной.
На следующем кадре я уже нарисовал не себя, а Кольку Движкова, стоящего в гордой позе за столярным верстаком. В руках он держал молоток и большой школьный звонок-колокольчик, который пытался отремонтировать на уроке труда. Он пел:
Умею я друзья, строгать, пилить,
Могу отлично я будильник починить.
Сосед сказал, что мастером я стал, —
Ну прямо нынче некуда деваться от похвал!
Рядом с ним я нарисовал его соседа Шурика Каргина, который хлопал в ладоши и прославлял Кольку.
На следующем кадре я нарисовал группу наших девчонок, придав им одинаковые кукольные лица, но узнаваемые причёски. Они тоже хором пели:
Ха-ха, похвал! Ну, разве не бахвал?
Испортил три будильника — какой скандал!
В следующем кадре я нарисовал Сашку Кузнецова, нашего самого красивого, сильного и ловкого спортсмена. Он стоял в позе скульптуры «девушка с веслом», стройный, мускулистый, поджарый, с высоко задранным носом. Он держал в руках кран, который недавно зачем-то отвинтил в школьной уборной и пел:
Я воду полюбил и водный спорт,
Недавно я побил по плаванью рекорд.
Притом всегда ныряю без труда,
Как рыба, в речке плаваю, вся школа мной горда!
На последнем кадре я нарисовал нашу учительницу-классного руководителя и завуча, которые выглядели как Дон Кихот и Санчо Пансо. Они хором пели:
Ха-ха, горда! Заврался, как всегда!
По всем предметам «плаваешь», вот это да!
Пора бы перестать людей смешить.
Не стыдно ль этак врать? Ну как с тобой дружить!
Эти слова песни я не мог нарисовать никому кроме учителей, так как Сашка Кузнецов просто побил бы меня и всех тех, кто был бы нарисован или смотрел бы эти рисунки.
Все в классе боялись Сашку Кузнецова, потому что он был старше всех, сильнее всех и наглее всех. Дружить с ним было нелегко. Он был нахал, хулиган, бунтарь и внешне очень похож на молодого Че Гевару.
Маме очень понравились мои рисунки. Она только исправила ошибки и поставила нужные знаки препинания в словах текста куплетов песни. Потом она похвалила меня.
Опять я препинаюсь на этих знаках препинания!..
Мой старший брат сдержанно похвалил меня и сказал, что «Сашка Кузнецов меня не простит в любом случае».
- Но ты не ссы, Сашок, - сказал мне грубо брат. – Делай вид, что тебя это не касается, а будет хорохорится, скажи, что позовёшь меня, твоего старшего брата и тогда этого Сашку Кузнецова будут от стенки отковыривать. Понял!
Я-то понял, но храбрости мне эти слова брата не добавили…
Папа внимательно рассмотрел все рисунки. Долго присматривался к изображению рабочего-инженера. Потом долго смотрел рисунки-кадры, спросил «где и как это будет размещено», потом внимательно посмотрел мне в глаза и сказал: «Вот ты, какой, оказывается…».
- Какой? – спросил я папу, не зная, обижаться мне или радоваться.
- Умный и находчивый, - сказал папа. – Тебе надо в КВН-е играть.
Я немного подумал и решил обрадоваться на папины слова…
В школе я не стал показывать ребятам мои рисунки-кадры, но показал их только нашей учительнице – классному руководителю.
Она тут же убежала показывать их завучу и вскоре вернулась с сияющим лицом и сказала, что «мы наклеим эти рисунки-кадры в газету непосредственно перед тем, как её вывесить в школьном зале».
Я не мог рассказать ребятам и Вале Антиповой об этом секрете и выдержал бурю упрёков и обвинений в мой адрес за то, что я «сорвал выполнение ответственного задания перед празднованием дня Октябрьской Революции».
Целый день в четверг 1 ноября 1962 года я вынужден был терпеть упрёки моих товарищей и друзей, но второго ноября в пятницу все классы должны были вывесить на второй перемене свои стенгазеты на длинных деревянных рейках, прикрученных к стенам зала на втором этаже нашей школы.
Нашу длинную стенгазету «3-«А» - Класс!» вешали старшеклассники под руководством самого завуча школы…
В зале столпились практически все ученики и все свободные учителя школы. Редколлегии каждого класса кучковались у своих газет, а остальные ученики ходили, бегали и шастали от газеты к газете, спорили, сравнивали, шумели, обсуждали.
Все газеты были просто чудесными, красочными, украшенными с рисунками, оценками за четверть, плакатами и даже приклеенными к стенгазете букетами бумажных цветов.
Как мы не догадались сделать из бумаги цветы?!
Из-за спин учеников и учителей я не видел, как они реагировали на нашу газету, но постепенно возле нашего места скопилось больше всего народу. Кое-кто оглядывался назад и кивал на меня головой или даже показывал пальцем.
Я почувствовал, как противно заныло холодной дрожью у меня в животе, и внезапно ослабли ноги…
Из толпы ребят выскочил раскрасневшийся и потный мой друг Славка Юницын. Он подскочил ко мне, сделал «круглые глаза» и зашептал мне прямо в лицо: «Ну, ты даёшь! Молоток! Всем дал «под дых!».
- Что там? – спросил я его «невинным» хриплым голосом. – Смотрят?
- Ещё как смотрят! – горячо ответил Славка. – Любуются! Смеются! Читают. Всё читают, все надписи, записи, твои куплеты, а рисунки смотрят как кино. Обсуждают…
- Осуждают? – с просил я, опять стараясь быть равнодушным.
- Нет, наоборот, говорят, что ты их нарисовал точно, как в жизни.
- А кто там? – спросил я тревожно. – Движок есть?
- Движок, Кога, Валька Антипова. Все там есть, - отвечал уже немного успокоившийся Славка. – Только Сашки Кузнецова нет. Он ещё не появлялся…
Мне стало совсем нехорошо. Я подумал, что мне надо бы пойти в класс, где должен был быть мой брат. Чего-то его не видно…
- «Скорей бы уж перемена заканчивалась», - подумал я и вслух сказал, - Может, обойдётся?
Славка тревожно взглянул мне в лицо и вдруг куда-то исчез. Мне стало совсем нехорошо…
Через минуту меня окружили мои школьные друзья и подружки. Их привёл Славка. Они наперебой стали меня поздравлять и опять ругать за то, что я скрыл от них мои рисунки и заглавный плакат нашей стенгазеты.
Колька Движков и Шурик Каргин дружески пнули меня несколько раз кулаками, но сказали, что «они нарисованы похоже и события действительно были, так что после снятия газеты они заберут эти рисунки себе на память».
Все опять заспорили и зашумели, протестуя против разрушения такой замечательной газеты.
Я ждал реакции Вали Антиповой, но она молчала…
Валя Антипова после той памятной совместной работы над первой стенгазетой старалась меня избегать и при встречах мы расходились мимо друг друга, как будто боялись прикоснуться друг к другу. Все это замечали, но считали, что мы просто соперничаем друг с другом или «недолюбливаем друг друга»…
Некоторые этому радовались, а некоторые говорили, что «это вредит интересам класса»…
Шурик Каргин даже как-то сказал мне: «Что ты на неё злишься! Что она тебе такого сделала? Девчонка как девчонка, старается для всех, а ты на неё смотришь так, будто она «враг народа».
Я даже поперхнулся от такого сравнения!
Я, который жарко волнуется каждый раз, когда приближается к ней на расстояние двух метров!..
…Который временами, делая вид, что смотрит задумчиво в окно на ворон, а на самом деле неотрывно смотрит в её затылок и ловит её мимолётный взгляд!..
…Который мечтает всё-таки сказать ей: «Валя, я тебя люблю, давай с тобой дружить!» - я могу на неё злиться и так её называть?!
Большей несправедливости я ещё не знал и не ощущал…
Я тогда ещё больше замкнулся в себе и усиленно думал над словами Шурика Каргина.
Может быть, я действительно так выгляжу и смотрю на неё?
Дома я стал наблюдать за своим выражением лица в зеркале и изучать свою мимику. Я смотрел на себя сурово, спокойно, весело, любопытно, гневно, равнодушно, заинтересованно, с юмором, шутливо и т.д.
Я отрабатывал разные улыбки, выражения лица. Я вспоминал, как выглядит лица моих друзей и пытался копировать их – смотрел, как смотрит мой друг Славка Юницын, Колька Движков, Шурик Каргин, Валерка Молинский, Сашка Кузнецов…
Потом я начинал корчить разные страшные и весёлые рожи и всё моё глядение в зеркало заканчивалось тем, что я разочаровывался в моём лице, в моём носе, губах, скулах, ушах и вообще, во всё моём некрасивом теле и лице…
Единственное, что мне понравилось – это выражение моего лица с чуть-чуть приподнятыми в полуулыбке уголками губ и с чуть-чуть прищуренными глазами с добрым взглядом.
Я решил сделать это доброе и открытое улыбчивое выражение лица моим личным, особым, собственным…
Пока я опять напряжённо думал о том, почему Валя Антипова никак не выражает своего отношения к моим рисункам, на школьной лестнице послышались крики. Появился Сашка Кузнецов в окружении своих подручных, Витьки Ряшина и ещё каких-то ребят из младших классов.
Толпа возле нашей стенгазеты расступилась. Сашка Кузнецов подошёл к газете, минуту смотрел, потом обернулся в мою сторону и криво усмехнулся.
В этот момент в сопровождении завуча и учителей по лестнице в зал поднялся директор школы. Всем была дана команда собраться на свои «классные места» для вручения призов и наград конкурса стенгазет, посвящённого празднованию 45-ой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции.
Вскоре суматоха занятия мест закончилась. Директор с завучем сказали, что «все классы проявили выдумку, творчество, мастерство и создали великолепные стенгазеты», что «некоторые из них будут отобраны для участия в конкурсе стенгазет нашего района и может быть даже области».
Все дружно зааплодировали и стали шуметь…
Потом директор школы пригласил конкурсную комиссию доложить результаты конкурса. Завуч и другие учителя – члены комиссии тоже сказали, что «все молодцы» и поздравили всех «с успешным окончанием первой четверти и с праздником Великого Октября».
Потом стали вручать подарки и призы. Сначала тем классам, которые заняли призовые места, потом третье и второе места.
Нашего 3-«А» класса среди них не было…
Мы стояли, потупив головы, переминались с ноги на ногу и смотрели, как выбегали за коробками с красками, за карандашами, за альбомами и за книгами призёры и победители. Девочки наши чуть ли не плакали. Валя Антипова посматривала на меня и даже Сашка Кузнецов тихо матом выражал своё несогласие.
- После недолгого колебания, все члены конкурсной комиссии, надеюсь с вашего единодушного одобрения, решили вручить первый приз победителей конкурса стенгазет нашей школы, ученикам… - завуч сделала паузу и обвела притихший зал лучистыми глазами, - 3-«А» класса. Их газета опять самая «классная»!
Рёв голосов оглушил всех. Все орали, хлопали в ладоши, шумели, некоторые прыгали на месте от восторга. Наш класс буквально взорвался криками, шумом, улыбками и тумаками. Все ребята и девчонки прыгали и орали от внезапно свалившегося счастья.
Славка Юницын и кто-то ещё обнимал меня, хлопал по спине, пихал меня в бока, пожимал руку, что-то орал мне прямо в ухо.
Директор взял из рук завуча коробку с чем-то большим и пригласил представителей нашего класса к нему взять первый приз.
Ребята и наша учительница вытолкнули вперёд Валю Антипову и меня…
Вновь, как когда-то 1 сентября 1960 года, как в день рисования нашей первой газеты, мы шли с Валей рука об руку вместе по широкому школьному залу, и я вновь не видел и не слышал ничего, кроме внезапного ощущения её близости …
Вновь от Вали шёл какой-то чудесный и незнакомый запах, может быть одеколона или даже духов…
Вновь я ощущал, что у меня набухает и увеличивается писка. Я испугался, что она сейчас надуется так, что будет видно через материю штанов…
Вновь я не мог совладать с моим лицом и поэтому старался взять себя в руки и сдержать прыгающие щёки и губы, прекратить их гримасничанье…
Мы с Валей подошли к директору. Он вручил мне большую коробку с пачками шоколадок для всех учеников нашего класса.
Потом он вручил Вале Антиповой красивый кубок с какой-то надписью на боку, вложил в этот кубок коробки с простыми и цветными карандашами, кисточки разного размера и ручки с уже вставленными плакатными перьями.
Валя подняла этот кубок над головой и показала всем. Шум усилился.
Директор подождал, пока шум уляжется и сказал: «Руководство школы и РОНО по итогам первой четверти учебного года 1962-1963 годов приняло решение досрочно принять в пионеры учеников 3-«А» класса за их успехи в учёбе и примерное поведение. Это хороший подарок к празднику Великого Октября вашим родителям и нашей любимой Родине. Так держать! Будьте готовы!
- Всегда готовы! – хором и дружно ответили все, кто находился в зале. Мои руки были заняты коробкой, поэтому я не успел салютовать, как пионер. Это сделала за себя и за меня Валя Антипова.
Мы сейчас снова были вместе. Я чувствовал, что наш разрыв улетучился, испарился, пропал.
Она сейчас была со мной и была моей…
Строй учеников в зале рассыпался. У меня отобрали коробку и все наши ребята и девчонки стали хватать из неё шоколадки, разворачивать обёртки, отламывать кусочки-квадратики, есть и угощать всех, кто толпился рядом с нами.
Когда я потянулся к коробке – она уже была пуста…
Я даже не почувствовал сожаления о том, что мне не досталась шоколадка. Я хотел уйти, спрятаться, вернуться в класс или даже убежать домой, потому что у меня в штанах происходило что-то необычное. Похоже было, что я малость описался…
Внезапно появился Славка Юницын и сунул мне мою шоколадку. Он заранее взял себе и мне, потому что видел, моё «глупое, отрешённое лицо»…
Я всё ещё не мог решиться, куда мне бежать – в класс или домой, к маме. Мне было страшно взглянуть на низ живота. Мне казалось, что изнутри через материю штанов проступает мокрое пятно…
Пока я так мучился – прозвенел звонок, все стали разбегаться по классам. Я тоже побрёл в класс, думая, что лучше спрятаться за крышкой парты.
В классе все радовались и поздравляли друг друга, угощались шоколадками, делились впечатлениями.
Все с восторгом вспоминали поздравление директора, мой глупый вид и счастливую красивую Валю Антипову, которая как победитель махала нашим кубком. Кубок стоял на учительском столе и действительно был красивым.
- Но здоровски, конечно, всех обманул наш Сашка Суворов, - сказал Колька Движков. – Он скрыл, что нарисовал карикатуры в газету и тем самым преподнёс всем неожиданный сюрприз!
Все с этим согласились и снова стали меня поздравлять и ругать за то, что я скрыл от них этот «сюрприз».
- Здоровски всё нарисовал, - снова заявил громко Колька Движков. - Но лучше всех получился Сашка Кузнецов. Прямо вылитый Ах-Аполлон!
Все засмеялись и обернулись на покрасневшего и гордого Сашку Кузнецова.
Он даже не скрывал своей радости оттого, что попал в стенгазету и стал героем сегодняшнего успеха и победы.
- Если бы не я, - сказал он веско, - Не было бы этого рисунка и этой победы. Так что вы мне все должны спасибо сказать!
- Спасибо! – с иронией и весело недружно ответили ему ребята и девчонки.
Валя Антипова тоже обернулась вместе со всеми к Сашке Кузнецову, и я поразился перемене в выражении её лица…
Она смотрела на Сашку влюблёнными глазами!..
Учительница прекратила эти выражения восторга и напомнила нам об уроках, которые никто не отменял.
Впереди был ещё один день учёбы, демонстрация 7 ноября и осенние каникулы.
Впереди была жизнь и новые приключения, а для меня в этот миг всё кончилось…
Валя Антипова смотрела на Сашку Кузнецова совсем не так, как на меня или на кого-то другого.
Она смотрела на него, как на героя…
Значит, я не был её героем…
На следующей перемене от нашей стенгазеты «3-«А» - Класс!» на стене остались только название и жалкие обрывки.
Директор и завуч в отчаянии начали суровое расследование, но всё было впустую – традиция, родившаяся во время выпуска самого первого номера нашей стенгазеты, продолжилась.
Папа сказал, что это «истинное выражение народного признания результатов твоего труда».
- Гордись! – сказал папа, но я, почему-то очень жалел, что первым не оторвал от газеты плакат, на котором был нарисован мой папа в образе рабочего-инженера…