Реинкарнация11

         


          Р Е И Н К А Р Н А Ц И Я               
                11
Прочитав последнюю главу первой книги Уолша, Чумак не стал верующим, но заинтересовался, замыслом автора—что скажет Всевышний, если продолжить разговор не о личном, а более широком обзоре отношений человека с высшим существом. Будь то Бог, Природа или что-то другое. Чумак решительно набрал в Интернете автора распечатал текст.
« Эта  книга беспокоит  и тревожит, потому что  в ней, как в зеркале,  мы предстаем  в  весьма   неприглядном  свете.  Она--обращенное  к  каждомутребование стать  лучше, стать  выше привычного  образа себя, сотканного  из самосожалений  и самооправданий:  стать достойным того первородства, которое как залог жизни вечной Бог даровал человеку.
Эта книга ободряет и  утешает, потому что в ней  нет традиционного  для мистических озарений «страха Божьего»: не осуждая человека, каким бы ни  был его выбор. Бог показывает ему путь к Себе. Такова по крайней мере познавательная  ценность «необычного диалога», в которой,  независимо от  вкусов и пристрастий,  читатель может  убедиться  в согласии с тем, что говорит ему совесть о близости к Богу или удаленности от Него.
Эта  книга порой увлекает, порой  огорчает,  бросает  вызов,  поднимает настроение. Она увлекает, потому  что захватывает дух  от масштаба  и размаха обсуждаемых вопросов. Она тревожит, потому что  показывает человеку самого себя  и  род людской  в очень неприглядном свете. Она бросает вызов, как никто и  ничто прежде.  Вызов быть лучше,  вызов быть больше, вызов быть источником мира, в котором гнев, мелочная ревность,  сексуальная  несостоятель ность,  экономическая несправедливость, одурмани вание умов  в  образовании,  социальное  неравенство  и запутанность политики,  крючкотворство  и игрища облеченных властью уже  больше не  будут частью человеческого опыта.
Она воодушевляет, потому что сулит надежду на то, что все это возможно. Действительно ли мы можем построить такой мир? Бог говорит «да», и все, что нам для этого нужно, -- это по-настоящему решиться на это. Эта  книга  представляет  собой  реальный -- невыдуманный  -- диалог  с Богом.
 Вы можете не поверить, что этот материал действительно исходит от Бога. Но это не важно, важно только, чтобы материал представлял собой какую-то  ценность, нес в себе  прозрение,  способствовал пробуждению, побуждал новые  желания  и  содействовал  плодотворным  изменениям  в  нашей повседневной  жизни  на Земле.  Ведь  что-то должно измениться.  Мы не можем больше жить по-старому.
Поэтому,  читая эту книгу, вы можете чувствовать себя не так комфортно, как желали бы. Живите с новым мировоззрением. А еще  лучше, помогайте творить его  чудом и  примером своей собственной жизни. Важно, чтобы вы поняли: вы сами отчасти вызвали это событие, сами стали причиной  того, что в данный  момент  вы держите в руках эту  книгу. Причина всех событий в вашей жизни лежит  в вас самих, и вы все являемся со-творцами с Единым Великим Творцом в создании каждого обстоятельства, обусловливающего эти события.
Зачем нужен такой поворот здесь? Потому что эта книга пишется по  просьбе Всевышнего. Это  Он попросил вас быть здесь. Послушаем, что Он говорит,общаясь со мной.
Сейчас у тебя  нет предварительного плана, кроме исполнения Моей Воли.
--Да. Это верно.
--И  это  очень  хорошее  дело. Надеюсь, ты часто будешь следовать этому, как и другие люди.
--Но я думал, что Твоя Воля -- это и  моя воля. Как же можно не исполнять Твою Волю, если это и моя воля?
--Это сложный  вопрос и  неплохое начало --  неплохое  начало  для нашего диалога. Давай вернемся немного назад. Я никогда не говорил, что Моя Воля – это и твоя воля.
--Да нет же. Ты говорил! В первой книге Ты очень четко сказал: «Твоя воля есть Моя Воля».
--В самом деле. Но это не одно и то же.
--Разве? Ты дурачишь меня.
-- Когда  Я говорю  «Твоя воля  есть Моя Воля», это  не то  же  самое, что сказать «Моя Воля есть твоя воля». Если  бы  ты  всегда исполнял  Мою  Волю,  то  тебе  ничего  больше  не требовалось бы делать, чтобы достичь Просветления. Процесс  был бы завершен. Ты уже был бы там. Исполняя лишь Мою  Волю и ничего другого  в течение хотя бы одного дня, ты бы достиг  Просветления. Если бы ты исполнял Мою Волю в течение  всех лет своей жизни, тебе  не  было бы  необходимости  вовлекаться сейчас  в процесс написания этой книги. Очевидно, что до сих  пор ты не исполнял Мою Волю.  Фактически, большую часть времени ты даже не знал Мою Волю. Не знал?
--Нет. Тогда почему Ты не говорил мне о ней?
-- Я говорил. Но ты не слушал. А если и слушал, то, в сущности, не слышал. А когда ты слышал, ты не верил тому, что  ты слышал. А когда ты верил  тому, что ты слышал, ты все равно не следовал указаниям. Поэтому сказать, что Моя Воля есть и твоя воля -- это явно неправильно. С другой  стороны,  твоя воля есть и Моя Воля. Во-первых,  потому что Я знаю ее. Во-вторых, потому что  Я принимаю ее. В-третьих, потому что одобряю ее. В-четвертых,  потому что Я люблю ее.  В-пятых, потому что Я обладаю ею и называю ее Своей Собственной. Это значит,  что у  тебя есть свободная  воля  поступать  так,  как  ты хочешь, а Я твою волю делаю Моей благодаря бескорыстной любви. И чтобы Моя Воля была и твоей, тебе надо делать то же самое.
Во-первых, ты должен знать ее. Во-вторых, принимать ее. В-третьих, тебе надо  одобрять  ее. В-четвертых, ты  должен ее любить. Наконец,  тебе  нужно считать ее своей собственной. За всю историю вашей расы лишь  единицы  исполняли это последовательно. Горстка других поступали  так почти всегда. Многие в основном  так и делали. Основная  масса  людей  делали  это время от времени.  И  практически каждый поступал так в редких случаях, хотя некоторые не делали этого совсем.
-- К какой категории отношусь я?
--Разве это имеет  какое-то значение?  В  какой категории ты хочешь быть, начиная с этого момента? Не этот ли вопрос здесь уместен?
--Да.
--И каков твой ответ?
--Я бы  хотел быть  в первой  категории. Я  бы  хотел постоянно  знать  и исполнять Твою Волю.
--Это похвально, достойно одобрения, но, пожалуй, невозможно.
--Почему?
--Потому что  тебе  надо  еще очень много  расти,  прежде  чем ты сможешь претендовать на такое. Но Я говорю тебе: ты можешь заявлять о своем праве на это, ты  можешь достичь  Божественности  сию минуту,  если ты выбираешь это. Твой рост не займет много времени.
--Почему же раньше на это уходило так много времени?
--В самом деле, почему? Чего ты ждешь? Ты, конечно, не думаешь, что это Я сдерживаю тебя?
--Нет. Ясно, что я сам себя задерживаю.
--Хорошо. Ясность -- это первый шаг к мастерству.
--Я хотел бы овладеть мастерством. Как мне его достичь?
--Продолжай читать эту книгу. Именно туда Я тебя и веду.
--Пространство -- это время... в наглядном виде.
--Истина в том, что пространства вообще не существует -- в  чистом  виде, «пустого»,  в котором  бы  ничего  не было. Все является чем-то. Даже  самое «пустое»  пространство  наполнено парами  настолько  разреженными, настолько рассеянными в бесконечно больших объемах, что кажется, будто их нет совсем.  А  когда  исчезают   пары,   остается   энергия.  Чистая  энергия.  Она проявляется  в  виде вибрации.  Колебаний.  Движения  Всего  с  определенной частотой. Невидимая  «энергия»  является   «пространством»,   которое  удерживает «материю вместе».
Однажды -- используя  ваше  представление о линейном  времени  -- вся материя во Вселенной была уплотнена  до  размеров крошечной  частицы. Вам не
представить такую плотность,  ведь вы думаете,  будто материя в  том виде, в каком она сейчас существует, является плотной. На  самом  деле то, что вы сейчас называете  материей,--это,  главным образом, пространство. Все «твердые» предметы состоят из 2 процентов твердой «материи»  и 98 процентов «воздуха». Пространство между крохотными частицами материи  во  всех  предметах огромно. Оно подобно расстоянию между небесными светилами  в ночном  небе, которое вы  видите. Но вы называете эти  предметы «твердыми».
В какой-то  момент вся  Вселенная  действительно была  «твердой». Между частицами материи  практически  не  было пространства.  «Пространство»  было изъято  из  всей  материи,  и  без  этого огромного  «пространства»  материя заполняла объем меньше, чем булавочная головка. На самом  деле до этого «времени» было «время», когда материя вообще не существовала, а была лишь  Энергия Наивысшей Вибрации в чистом виде, которую вы бы назвали антиматерией. Это  было время «до» времени -- до существования физической Вселенной в том виде, в каком  она вам известна. Ничто  не существовало  в виде материи.
Некоторые  люди воспринимают  это  как  рай или «небеса»,  так  как «не было материи». Или, по-другому, потому что «ничто не имело значения». Вначале чистая энергия--Я!--вибрировала  и  колебалась  настолько быстро, что образовалась материя -- вся материя Вселенной!  Ты тоже можешь вершить подобное. Фактически, ты  делаешь это, и делаешь каждый день. Твои мысли--это чистая вибрация, и они могут создавать --  и действительно  создают  -- физическую материю! Если  достаточное  количество людей  придерживаются  одной мысли,  то  вы  можете  воздействовать на  свою Вселенную и даже создавать ее части.
Похоже на учёный диспут,--подумал Чумак,--с той лишь разницей, что оппонет не может возразить, так как общается в пони мании автора с Высшей Инстанцией. Или с Высшим Существм, которое следит за развитием науки на Земле и высказывает критические замечания. Должно быть интересно, потому и почитаем дальше.
-- Вселенная расширяется и сейчас?
--С такой скоростью, какую ты не можешь себе представить!
--Она будет расширяться вечно?
--Нет. Наступит время, когда энергии, управляющие расширением, рассеются, а  энергии, удерживающие  вещи  вместе, примут  руководство на  себя,  снова стягивая все вместе.
--Ты хочешь сказать, что Вселенная сожмется?
--Да. Все буквально «встанет на свое место». И у вас снова будет рай. Нет материи. Только чистая энергия. Другими словами, -- Я! В  конце  концов все  вернется ко Мне. Вот откуда происходит выражение: «Все идет к тому».
--Это значит, нас больше не будет!
--Не в физической  форме.
То есть конец Света. Ещё одно предсказание или действительный факт? Трудно понять и трудно поверить, хотя учёные и говорят о угасании Солнца и тгда действительно произойдёт конец света. А как видит этот процесс Высшее Существо?
--Что значит в физической форме?
--Т есть вас не будет, но  вы всегда будете существовать. Вы не можете не существовать. Вы -- это То, что Есть.
--Очень интересно. Что произойдет после того, как Вселенная «сожмется?»
--Весь процесс начнется заново! Произойдет другой так называемый «большой Взрыв», и родится другая Вселенная. Но это произойдёт не скоро, может быть пройдут миллионы лет, а вы будете физически существовать на другой планете. Ведь Вселенная необъятна. А новая Вселенная будет расширяться  и сжиматься. И все повторится  вновь. И вновь. И вновь. Вечно и бесконечно. Мир без конца. И опять появятся люди, но это другие люди. Это вдох и выдох Бога.
--Опять  же, все  это  очень  интересно,  но очень мало  связано  с  моей повседневной жизнью.
--Как  Я  уже  сказал, не  стоит  тратить  непомерное количество времени, стараясь разгадать глубочайшие тайны Вселенной,--это,  вероятно, не самый лучший способ прожить  свою жизнь. Но из этих простых и доступных  пониманию аллегорий и описаний крупномасштабного  процесса нужно извлечь  определенную пользу.
--Какую, например?
--Например, понять, что все вещи цикличны, -- включая саму жизнь. Понимание жизни во Вселенной поможет тебе понять жизнь Вселенной внутри тебя. Движение жизни происходит  по циклам. Все циклично. Все.  Когда ты  это понимаешь, ты становишься способным все больше радоваться самому Процессу --не просто выживать в нем. Все вещи двигаются циклично. У жизни есть особый  ритм,  и все движется согласно этому  ритму;  все  в  этом потоке.  Поэтому  написано: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом».
Мудр тот, кто это понимает. Умен тот, кто это использует. Мало  кто понимает ритмы  жизни лучше,  чем женщины.  Женщины  всю свою жизнь живут в ритме. Они в ритме с самой жизнью. Женщины больше способны «плыть по  течению», чем мужчины. Мужчины хотят толкать, тянуть,  сопротивляться, управлять потоком.  Женщины ощущают его, а потом подстраиваются к нему, чтобы создать гармонию. Женщина  слышит  мелодию  цветов  в  шуме   ветра.  Она  видит  красоту невидимого. Она чувствует порывы и устремления жизни. Она знает, когда время бежать, а когда время отдохнуть; когда время смеяться и когда время плакать; когда время удержать и когда время отпустить.
 Многие женщины покидают свое тело изящно. Большинство мужчин борется со смертью. К тому же женщины более благосклонно относятся к своему телу, когда они пребывают в  нем. Мужчины обращаются  со своим телом  ужасно. Так же они относятся и к своей жизни.  Конечно, нет правил без исключений. Я говорю  здесь в общем. Я говорю о том,  как  обстояли дела до сих  пор. Я  говорю в широком смысле. Но если ты посмотришь на жизнь, если  ты осознаешь то, что видел  и видишь,  если ты --то, что есть, то в этом обобщении ты можешь обнаружить правду.
Мне  становится грустно.  Мне  начинает  казаться, будто женщины – это исключительные создания. Что они «правильнее устроены», чем мужчины. Частью восхитительного ритма жизни является Инь  (женское  начало) и Ян (мужское начало). Одна сторона «Бытия» не «совершеннее» и не «лучше» другой. Обе стороны это просто -- и чудесно -- разные стороны.
Безусловно, мужчины  воплощают в себе другие  черты Божественности, --черты, на которые с завистью смотрят женщины. Но сказано,  что быть мужчиной  --  это  проверка,  это твое испытание. Когда ты пробыл  мужчиной достаточно долго -- когда  ты достаточно выстрадал из-за  своего собственного безрассудства. Когда ты причинил себе  достаточно боли от несчастий, порожденных тобой же. Когда ты обидел так много людей и перестал вести себя подобным образом. Когда   ты   сменил   агрессию  на  понимание,  презрение  на   сострадание, «победу-любой-ценой»  на  вариант  «никто-не-останется-в-проигрыше»,  --  то тогда ты можешь стать женщиной.
Когда ты  узнаешь, что тот, кто силен, -- не «прав»; что сила -- это не власть «над», а власть «с»; что абсолютная сила не требует от других ничего; когда ты поймешь это, ты  можешь заслуженно  носить женское тело, потому что ты, наконец, поймешь ее Сущность.
-- Выходит, что женщина лучше мужчины.
--Нет! Не «лучше» -- просто  она  другая!  Это ты судишь таким образом. В объективной  реальности не существует  таких вещей, как «лучше» или «хуже». Есть только то, что Есть -- и чем ты хочешь Быть.  Жара  не лучше, чем холод; верх не лучше, чем низ, -- Я уже обращал  на это особое внимание.  Поэтому женщина не «лучше»,  чем мужчина. Все есть как Есть. Как и ты есть то, что ты есть.
Никто  из  вас  не  ограничен.  Ты можешь Быть тем, чем ты хочешь Быть, выбрать  то,  что  ты хочешь испытать.  В этой  жизни, и в следующей,  и еще дальше. Каждый из вас всегда перед  выбором. Каждый из  вас создан  из Всего Этого. В каждом  из вас  есть мужчина  и  женщина.  Выражай и испытывай  тот аспект  себя, который тебе больше по  нраву.  И знай, что  все  это  открыто каждому из вас.
--Я не хочу переходить к другим темам. Я хочу еще поговорить о мужчинах и женщинах. В конце  первой  книги  Ты  обещал более  детально  обсудить  весь сексуальный аспект этой дуальности.
--Да. Пожалуй, нам с тобой -- тебе и мне -- пора поговорить о Сексе.
--Зачем  ты  создал  два  пола? Это  был  единственный  путь, который  Ты придумал для воспроизведения человеческого рода? Как нам относиться к  этому невероятному опыту, который называют сексуальностью?
--Конечно, не стыдясь этого. И без чувства вины, и без страха.  Потому что стыд -- не добродетель, а вина  -- не благо, и страх  никому не делает чести. И  не  с  вожделением, потому  что похоть --  не  страсть. И  не очертя голову,  потому что  несдержанность  не  означает  свободу.  И не напористо, потому что настойчивость -- не признак пылкости. И, конечно, без мысли  обладать, показать свою власть или силу, ибо это не имеет ничего общего с Любовью.
--Но... может  ли  секс   быть  просто  для  собственного  удовольствия.
--Удивительно,  но  ответ--«да»,  потому что «личное  удовольствие»--это просто еще одно название Любви к Себе.  Собственное удовольствие за долгие годы снискало дурную славу, и в этом кроется главная причина того, что секс во многом связывают с чувством вины.  Вам сказано, что вы не должны использовать для личного удовольствия то, что лично  вам доставляет огромное  удовольствие! Это явное противоречие для тебя  совершенно очевидно, но  что тут  поделаешь.  И ты решил, что, если ты испытываешь  чувство  вины по поводу того, как тебе  было хорошо во  время и после секса, то это по крайней мере хоть что-то уладит.
 Это мало  чем отличается от хорошо известной вам всем певицы, чье имя Я не стану называть здесь. Она получает миллионы долларов за исполнение  своих песен.  Когда  ее  попросили   прокомменти ровать  ее  невероятный   успех  и богатство, которое он ей  принес,  она сказала: «Я чувствую  себя в какой-то мере виноватой, потому что я так люблю этим заниматься». Подтекст ясен. Если ты очень  любишь чем-то заниматься, то ты не должен получать  за  это  деньги  как  дополнительную  награду.  Большинство  людей зарабатывают деньги, делая то, что они ненавидят, -- или по крайней мере за какой-то тяжелый труд, но не за бесконечную радость!
-- Получается,  что жизнь учит:  Если ты  питаешь отрицательные  чувства к чему-то, то только тогда ты можешь наслаждаться этим!
--Вина часто является твоей попыткой относиться плохо  к тому, от чего ты получал удовольствие, -- уладив тем самым свои отношения с Богом... который, как тебе кажется, не желает, чтобы ты получал удовольствие от чего бы  то ни было. Ты не  должен получать удовольствие от радостей тела. И уж конечно,  не от... --твоя бабушка боялась говорить это  слово вслух, поэтому она шепотом произносила его по буквам – «С-Е-К-С-А»... Но хорошая новость состоит в том, что любить секс -- это нормально! Любить  самого   Себя --тоже   нормально!  Фактически,  это  просто необходимо.
Тебе  не стоит превращать секс в привычку (как и что-либо  другое).  Но любить его -- это нормально! Упражняйся, произнося вслух десять раз каждый день:
               Я ЛЮБЛЮ СЕКС
Упражняйся, произнося десять раз:
             Я ЛЮБЛЮ ДЕНЬГИ
А теперь, хочешь попробовать «покруче». Тогда повтори десять раз:
             Я ЛЮБЛЮ СЕБЯ
 Вот еще несколько вещей,  которые,  как  считают, ты не  должен любить. Поупражняйся в любви к ним:
                ВЛАСТЬ
                СЛАВА
                ИЗВЕСТНОСТЬ
                УСПЕХ
                ПОБЕДА
 Хочешь  еще?  Вот, попробуй.  По  идее,  ты должен испытывать настоящее чувство вины, если любишь это:
                ОДОБРЕНИЕ ДРУГИХ
                БЛАГОПОЛУЧИЕ
                ДОСТАТОК
                ЗНАТЬ КАК
                ЗНАТЬ ПОЧЕМУ
Достаточно?  Постой!  Вот еще  предельная  вина.  Ты  должен испытывать предельное чувство вины, если думаешь, что ты
                ЗНАЕШЬ БОГА
  Разве  это  не   удивительно?  На  протяжении  всей  твоей  жизни  тебя принуждали чувствовать себя виноватым за
     ТО, ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ БОЛЬШЕ ВСЕГО.
Но  Я  говорю  тебе: люби, люби, люби то, чего ты хочешь, -- потому что любовь ко всему этому притягивает это к тебе. Эти вещи являются содержанием нашей  жизни.  Если ты любишь их, значит, ты любишь жизнь! Когда ты заявляешь, что ты их хочешь, ты объявляешь, что ты выбираешь все блага, которые может предоставить жизнь! Поэтому  выбирай секс  --  столько секса, сколько  ты хочешь! И выбирай власть -- столько  власти, сколько  ты можешь сосредоточить в своих руках!
И выбирай  славу -- столько славы,  сколько ты можешь достичь! И выбирай успех--весь  успех, которого ты  можешь добиться! И выбирай  победу --  столько победы, сколько ты можешь испытать! Но выбирай  секс не вместо любви, а как торжество любви. Выбирай власть не над людьми, а власть,  разделенную с людьми. Выбирай славу  не ради самой славы, а как средство добиться большего. И выбирай успех  не за счет других, а  как инструмент,  с  помощью  которого ты помогаешь другим. И  не  выбирай победу любой ценой,  а выбирай победу, которая другим ничего  не стоит  и от которой они даже выигрывают.
Продолжай  действовать и  выбирай  похвалу от других -- но  воспринимай всех людей достойными того, чтобы ты мог излить свою похвалу, и делай это! Продолжай  действовать  и выбирай  благополучие, но не для того,  чтобы жить лучше других, а чтобы жить лучше, чем ты жил раньше. Продолжай действовать и выбирай достаток, но  только для того, чтобы ты мог больше отдавать. И  конечно, выбирай  «знать как» и  «знать  почему», --  чтобы  ты  мог поделиться знаниями с другими.
 И  обязательно  выбирай ЗНАТЬ БОГА. Фактически, ВЫБИРАЙ  ЭТО  В  ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ, а все остальное последует. Всю жизнь тебя учили, что лучше  отдать, чем взять. Но нельзя  дать то, чего не имеешь. Вот почему важно  самому получать удовольствие -- и вот почему вызывает сожаление факт, что об этом говорят с такой неприязнью. Безусловно, здесь не может быть и речи о получении удовольствия за счет других.  И это  не значит, что  не надо  принимать  во  внимание потребности других людей.  Но  ты  не должен  игнорировать  свои  собственные интересы в жизни.
Доставляй себе  удовольствие  сполна,  и ты  сможешь доставлять  полное удовольствие другим. Знатокам  виртуального  секса  это  известно.   Поэтому  они  поощряют мастурбацию, которую некоторые из вас считают грехом.
-- Мастурбацию? Ну  и ну, --ты  превзошел  все  границы.  Как Ты можешь затрагивать  подобные  вещи-- как Ты  можешь  даже  говорить  о них -- в послании, которое идет от Бога.
--Понимаю. Ты осуждаешь мастурбацию.
--Ну, я, может быть, и нет. Но большинство читателей  могут относиться  к этому именно так. Ведь Ты говорил,  что  эта книга  рассчитана  на массового читателя.
--Так и есть.
--Так почему же Ты преднамеренно задеваешь их чувства?
--Я  никого   «преднамеренно   не   задеваю».  Люди  вольны  выбирать—«обижаться» им или нет. А ты действительно считаешь, что мы  можем открыто и
откровенно говорить  о сексуальности людей так, чтобы никто  не почувствовал себя «оскорбленным
-- Нет. Но так мы  можем зайти очень  далеко.  Я не думаю, что многие люди готовы услышать, как Бог говорит о мастурбации.
--Если  ограничиваться в  этой книге только тем, что люди готовы услышать от Бога, то получилась бы очень  маленькая книжка. Многие из  вас никогда не
оказываются готовыми слышать то, что  говорит Бог в тот момент, когда он это делает. Они обычно ждут 2000 лет.
--Ладно. Продолжай. Кажется, мы оправились от первоначального шока.
  --Хорошо. Просто  я  использовал этот аспект жизненного опыта  (в который многие  из вас вовлечены,  но  о котором  никто  не хочет  говорить),  чтобы пояснить суть. Я  повторю,  в  чем  заключается  суть:  Не  отказывай  себе  в  полном удовольствии, и ты будешь в состоянии доставить полное удовольствие другим.
 Учителя  так  называемого  тантрического  секса (а это,  кстати,  очень просветленная  форма  сексуального  опыта)  знают,  что  если  ты  начинаешь
заниматься  сексом,  испытывая  сексуальный  «голод»,  то  твоя  способность доставить  удоволь ствие  своему  партнеру   и   испытать  продолжи тельный  и радостный союз душ и тел (а это веская причина,  чтобы заниматься сексом) --значительно уменьшается.
Поэтому  тантристы часто  доставляют удовольствие себе,  прежде чем они насладятся друг другом. Часто  это происходит в присутствии друг друга.  Они обычно воодушевляют  друг  друга, помогают и  с нежностью подсказывают  друг другу. Потом, когда они утолят первый голод,  более глубинная жажда–жажда получить  экстаз  в  продолжительном  единении--может быть восхититель ным образом удовлетворена.
Во  взаимном  самонаслаждении  вся  радость, игривость, любвеобильность сексуальности,  проявленной  сполна.  То,  что  вы  называете коитусом,  или сношением, может наступить  после двухчасовой  любовной игры.  А может  и не наступить.  Для  большинства  из  вас  это  единственная  цель  20-минутного упражнения. То есть -- 20 минут, если вам повезет!
--Я не предполагал, что это обернется руководством по сексу.
--Это не так. Но если бы это и случилось, то было бы неплохо. Большинство людей должны многое узнать о пользе и радостях секса. Однако я хотел  еще больше раскрыть суть дела. Чем  больше удовольствия
ты  доставляешь себе, тем  больше удовольствия ты можешь доставить  другому. Таким же образом, если ты получаешь удовольствие от того, что ты сильный, то у  тебя  больше сил поделиться с другими. То же  самое верно и  в  отношении славы, богатства, успеха и всего того, что доставляет тебе удовольствие.
Между  прочим,  Я думаю,  нам пора  взглянуть  на то,  почему  какая-то конкретная вещь на самом деле тебе «в радость».
--Ну ладно, -- я сдаюсь. Почему?
--Чувство радости -- это способ души прокричать: «Вот Кто Я Есть!». Тебе  когда-нибудь  доводилось бывать  в  классе, когда  учитель  делал перекличку и когда твое имя называлось, ты должен был сказать «здесь!».
--Да.
--Так вот, «состояние радости» -- это способ души сказать «здесь!». Многие люди посмеиваются над идеей о  «благих намерениях». Они говорят, что ими «вымощена дорога в ад». Я говорю, что это дорога на небеса! Многое,  конечно,  зависит  от  того, что для  тебя «благие намерения». Другими словами, что  обеспечивает тебе хорошее самочувствие? Я говорю тебе: никакая  эволюция  никогда не совершалась  через отрицание.  Если ты намерен эволюциони ровать,   то  это   произойдет   не   потому,  что   тебе  удалось благополучным образом  лишить себя  тех вещей,  которые тебе  «в радость», а потому, что ты даровал себе  эти удовольствия --  и обнаружил нечто большее.
--Но как можно знать «большее», если ты еще не вкусил «меньшего»?
--Религия  непременно  будет  диктовать тебе  свои взгляды  на этот счет. Поэтому все религии в конце концов терпят крах. Духовность же всегда добивается успеха. Религия требует, чтобы ты учился на опыте других.  Духовность побуждает тебя вести собственный поиск. Религия не выносит Духовности.  Она не может мириться с ней. Потому что Духовность может привести тебя к другому выводу, чем предлагает  религия, -- а вот уж этого никакая религия не потерпит.
Религия советует тебе исследовать мысли других и принимать их как  свои собственные. Духовность предлагает тебе отбросить чужие мысли и думать своей головой. «Состояние  радости»--это способ  сказать  самому  себе,  что  твоя последняя мысль была правдой,  твое последнее слово было мудростью, что твой последний поступок был любовью. Чтобы узнать, какого прогресса ты достиг, чтобы измерить, как далеко ты продвинулся, просто посмотри и пойми, что тебе «в радость».
Но не  старайся  достичь своего совершенства силой--эволюционировать дальше  и быстрее,-- отвергая то,  от чего тебе хорошо, или отстраняясь от этого. Самоотрицание -- это самоуничтожение. Но знай также,  что саморегуляция -- это не самоотрицание. Контроль над своим  поведением -- это активный выбор сделать что-то или не делать, исходя из  собственного решения  о том, кто ты есть. Если ты заявляешь,  что ты тот человек, который уважает права других  людей,  то решение не грабить их и не воровать  у них едва ли можно считать «самоотрицанием». Это самоутвер ждение.
Вот  почему считают,  что показателем  развития человека является именно то, что доставляет ему радость. Если ты радуешься оттого,  что ведешь себя безответственно, или оттого, что своими поступками заставляешь других людей  страдать  и можешь причинить им неприятности и боль, то ты не очень-то далеко ушел. Осознанность--вот  что  является ключом. И  задача взрослых в ваших семьях  и  сообществах  как  раз в  том,  чтобы взращивать  и распространять осознанность  среди  юных. Подобно тому, как работа посланников  Бога в том, чтобы  способствовать росту осознанности  среди  всех  людей -- чтобы  все понимали:  то, что делается кому-то или для кого-то,  делается  всем или для всех, ведь все мы -- Одно.
Если  исходить  из   осознания  «всеобщего  Единства»,   то   абсолютно невозможно получать  удовольствие,  причиняя  боль  другому.  Так называемое «безответственное   поведение»   исчезает.   Именно   по   таким   критериям просветленные существа  стремятся оценить  свой жизненный  опыт.  И именно в этом контексте Я говорю: позволь  себе иметь все,  что предлагает  жизнь, и ты увидишь, поймешь, что в ней есть гораздо больше, чем ты когда-либо мог себе представить.
Ты -- это то, что  ты  переживаешь на  опыте. Ты испытываешь то, что ты выражаешь.  Ты выражаешь то, что у тебя есть. У тебя есть то, что ты даруешь себе.
--Мне это нравится. Но, может быть, вернемся к нашему вопросу?
--Да. Я  создал два  пола  по той  же причине,  по какой Я заложил «Ян»  и «Инь» во все --  и  по всей Вселенной! Мужское и женское  -- это части  Ян и Инь. В вашем мире мужчины и женщины -- наивысшее и живое их выражение. Они Ян и Инь... во плоти. В одной из многих физических форм.  Инь и  Ян, здесь  и  там... то и это... верх  и  низ,  холодно и жарко, большое и маленькое, быстро и медленно -- материя и анти-материя...
 Все это  нужно  тебе, чтобы испытать  жизнь в том  виде,  в каком ты ее знаешь.
--Как нам лучше всего выражать то, что называют «сексуальной энергией»?
--С любовью. Открыто. Игриво. Весело. Неистово. Страстно. Свято. Романтично. С юмором. Непосредственно.  Трогательно.  Изобретательно. Без смущения. Чувственно. И конечно, часто. Кое-кто  считает,   что  единственная  оправданная   цель  человеческой сексуальности -- деторождение.
Вздор.  Деторождение  --  это  счастливый  исход,  а не  спланированное заранее логическое следствие большей части сексуального опыта людей.  Идея о том,  что секс существует лишь для того, чтобы производить на свет детей, --наивна. А мысль о том, что секс должен быть прекращен  с последним ребенком,--  просто  нелепа. Она  против  человеческой природы,  а этой  природой вас одарил Я.
Проявление сексуальности --это  неизбежный  результат вечного процесса притяжения и ритмического потока энергии, которая питает в жизни все. Я встроил  во  все  вещи энергию, которая посылает свои сигналы по всей Вселенной. Каждый человек, животное, растение, камень, дерево -- каждая вещь материального мира -- посылает вовне энергию, как радиопередатчик.
Ты рассылаешь энергию  -- излучаешь энергию -- прямо сейчас, из глубины своей души  во всех  направлениях.  Эта  энергия,  -- которая и  есть ты, -- волнами выходит наружу. Эта энергия покидает тебя, проходит через стены, над горами, за Луну и прямо в Вечность. Она вообще никогда не останавливается. Каждая  мысль,  которая  когда-либо приходила тебе в голову, окрашивает  эту энергию. (Когда ты думаешь о каком-то человеке, он почувствует это, если он достаточно восприимчив.) Каждое  сказанное тобой  слово придает ей форму. Все, сделанное тобой когда-либо, оказывает на нее влияние.
Вибрация,  скорость,  длина волны, частота твоих  эманаций сдвигаются и изменяются с твоими мыслями, настроениями, чувствами, словами и поступками. Тебе доводилось слышать выражение «посылать положительные флюиды», -- и это на самом деле так. Точно подмечено! Любой  другой человек, естественно,  делает то же самое.  И получается, что эфир – «воздух»  между вами -- наполнен  энергией. Матрица  сплетений и переплетений личностных «флюидов»,  которые образуют ткань более хитроумную, чем ты можешь себе представить.
Это сплетение представляет собой поле из совмещенных энергий, в котором вы живете. Оно настолько мощное, что оказывает  влияние на все. Включая тебя самого. Затем  ты  посылаешь  вновь созданные «вибрации»,  на  которые повлияли поступающие  вибрации,  воздействию  которых  ты  подвержен,  а те,  в  свою очередь, пополняют и изменяют Матрицу,--которая, в свою очередь, оказывает влияние на энергетическое поле любого другого человека, -- которое влияет на вибрации,  которые  они  посылают -- что  влияет  на Матрицу,  --  которая оказывает влияние на тебя... и так далее.
Ты можешь  подумать,  что  это  всего  лишь плод  воображения.  Но тебе приходилось  когда-нибудь входить  в комнату, где «воздух настолько спертый,что хоть топор вешай»? Или,  может  быть, ты  когда-нибудь  слышал  про двух  ученых,  которые работали  над  одной  и той  же  проблемой  одновременно,  в противоположных уголках земного  шара, не зная друг о друге, -- и вдруг они оба в  одно и то же время пришли к одинаковому решению,--причем независимо?
Это   обычные  явления,  по   которым  чаще  других  можно   обнаружить существование Матрицы. Матрица--смешанное перемещающееся энергетичес кое поле внутри  любого заданного  параметра -- это мощная вибрация.  Она напрямую  может  оказывать
влияние, воздействовать и создавать материальные объекты и события. Ваша  современная   психология   назвала  эту   энергетическую  Матрицу «Коллективным  Сознанием».  Оно  может  воздей ствовать  --  и  действительно воздействует  -- на  все, что  есть на  планете: поводы для войн и шансы для мира;  геофизические  изменения  или  планета  в  покое;  распространившаяся болезнь или здоровый мир.
Все это результат сознания. То  же самое можно сказать и о характерных  событиях и положении дел  в твоей личной жизни.
Конечно, за Бога говорит сам  автор. В этм сомнения нет, но он должен быть огдарённым и разбираться во множествуе наук. Я не смогу оппонировать ему, так как не знаю большинства из затронутых им вопросов. Тем интересней читать дальше. Познавательныфй материал. От Бога или от автопа—разницы нет.
--Это интересно, но какое отношение это имеет к сексу?
--Терпение. Я как раз к этому перехожу. Весь  мир  постоянно обменивается энергией. Твоя  энергия высвобождается, затрагивая все  остальное. Все  остальное (живое и неживое) затрагивает тебя. Но  здесь происходит нечто интересное. В каком-то месте  посередине пути между  тобой  и  чем-то другим  эти  энергии встречаются. Чтобы  яснее описать  всю  картину,  давай  представим, что в  какой-то комнате  двое  людей.  Они в  разных  концах комнаты,  вдали друг  от друга. Назовем их «Том» и «Мэри»
Индивидуальная энергия Тома посылает во Вселенную сигналы о Томе на 360 градусов. Часть этих волн энергии попадает к Мэри. Тем  временем  Мэри излучает  свою  собственную энергию,  часть которой попадает к Тому. Но  эти энергии встречаются друг  с  другом  так,  как  ты себе еще  не представлял. Они встречаются на полпути между Томом и Мэри. Здесь эти энергии  объединяются (запомни,  что эти энергии материальны; их  можно измерить, почувствовать)  и соединяются,  чтобы  образовать  новую единицу энергии, которую мы назовем «Томэри». Это общая энергия Тома и Мэри.
Том и Мэри с таким же успехом могли бы называть эту энергию «Тело Между Нами»,  --  потому что это  и есть тело энергии, с  которым они оба связаны, которое  оба питают энергиями,  постоянно  к  нему  притекающими,  и которое посылает  свои  энергии  обратно  к  обоим  своим  «спонсорам» по нити, или пуповине, или каналу,  что всегда существует внутри  Матрицы. (На самом деле этот «канал» и есть Матрица.)
Именно  ощущение  «Томэри» и  есть  правда  о Томе и  Мэри.  Этих двоих связывает  Святое  Причастие,  к которому  они оба  приобщились. И  по этому каналу они ощущают высшую радость Промежуточного Тела, Священного Союза.  Том  и  Мэри, находясь на  расстоянии  друг от  друга, могут  физически ощущать, что происходит в Матрице. Оба моментально втянулись в этот опыт. Им обоим хочется двинуться навстречу друг другу! Сразу же!
 Но вмешивается их  «воспитание».  Жизнь научила  их  остужать  пыл,  не доверять чувствам, «быть начеку», быть сдержанными. Но душа... хочет познать «Томэри» -- немедленно. Если  эти  двое  счастливчики,  то  они  почувствуют  себя  свободными, отбросят страхи и поверят, что все, что есть, -- это любовь. Они,  эти двое, безвозвратно притянулись  к Промежуточному  Телу  Между Ними. Томэри уже ощущается метафизически, но Том и Мэри очень хотят испытать это  физически. И они  начинают приближаться  друг к другу. Не дойти друг до
друга, как кажется стороннему наблюдателю. Каждый из них  пытается добраться до ТОМЭРИ.
Они пытаются дойти до того места Божественного Союза, который уже существует между ними. И они уже знают место, где они Едины, -- и что значит Быть Единым Целым. И они движутся навстречу этому «чувству», которое они испытывают. Когда расстояние  между  ними  сокращается,  когда они  «укорачивают пуповину», то энергия, которую они оба посылают ТОМЭРИ, перемещается на все более короткое расстояние и поэтому становится еще более интенсивной.
 Еще ближе. Чем короче расстояние, тем сильнее напряжение. Еще  ближе. И снова напряжение возрастает. И вот  они  уже  в  нескольких шагах друг  от друга. Промежуточное Тело между ними пылает жаром. Вибрирует со страшной скоростью. Обратная «связь» с Томэри  становится  плотнее,  объемнее,  ярче,  возгорается  от  невероятной энергии. В таких  случаях  говорят,  что  эти двое «горят желанием».  И  это действительно так. И еще ближе. Теперь они прикасаются друг к другу.  Ощущение почти нестерпимое.  Острое. На пике прикосновений друг к другу они чувствуют всю  энергию ТОМЭРИ  -- всю уплотненную,  единую субстанцию их Единой Сущности.
Если  ты откроешь  себя самой большой  чувствительности,  на  какую  ты олько  способен,  ты  сможешь ощутить  эту  тонкую, чистую  энергию в  виде особого трепета,  --  и  «трепет»  вдруг  охватит всего тебя.  Или  в момент прикосновения  ты  почувствуешь жар, --  жар, который  ты вдруг ощутишь всем своим телом, но который сосредоточен,  главным образом, в нижней чакре  (или энергетическом центре).
Там «горение» будет особенно ощутимым, и тогда о них  скажут, что Том и Мэри «очень хотят» друг друга!  И  вот  эти двое начинают обнимать друг  друга. Расстояние между Томом, Мэри и Томэри сокращается  настолько, что все это теперь сосредоточено почти в одном и том же пространстве. Том и  Мэри ощущают Томэри между собой,  -- и им хочется еще большей близости. Буквально, слиться с Томэри. Стать Томэри в физической форме.
Создавая тело  мужчины  и  женщины,  Я предусмотрел,  как это  сделать. Наступает момент,  когда Том и Мэри  уже готовы  это совершить. И  тело Тома уже, в прямом смысле слова, готово войти в Мэри. Тело Мэри,  в прямом смысле слова, готово принять Тома в себя. Трепет  и жар необычайно сильны. Это...  трудно  выразить словами.  Два тела соединяются. Том, Мэри и Томэри становятся Едины. Во плоти. Но они все еще обмениваются друг с другом энергиями. Пылко. Страстно.  Телодвижения. Они все  не могут насладиться друг Другом, им не  хватает близости. Они жаждут близости. Ближе. ЕЩЕ БЛИЖЕ.
Они, буквально, взрываются,--и их  тела содрогаются в конвульсии, их охватывает дрожь с головы до ног. Во взрыве своего единения они познали Бога и Богиню, Альфу и Омегу,  Все и Ничто!- Сущность жизни --  Опыт  Того, Что Есть. Происходят физические изменения и на химическом уровне. Двое слились  в Одно-- и  нередко  из  этого  единства  возникает третье  существо  --  в физической форме.
Вот так воплощается Томэри. Плоть от плоти. Кровь от крови. Они буквально создали жизнь! Разве Я не говорил, что вы -- Боги?
 --Это самое  прекрасное описание  человеческой сексуальности,  какое  мне доводилось слышать.
--Ты видишь красоту там, где хочешь видеть. Ты видишь отвратительное там, где боишься увидеть красоту. Ты бы удивился,  если бы узнал, как много  людей воспринимает то, что Я только что сказал, как что-то отвратительное.
-- Нет, я бы не удивился. Мне  уже приходилось замечать, с каким страхом и неприязнью люди относятся к сексу. Но Ты упустил очень многие вопросы.
--Я здесь для того,  чтобы на них ответить. Но позволь Мне  еще чуть-чуть продолжить Мой рассказ, прежде чем ты забросаешь меня своими вопросами.
--Да, пожалуйста.
--Этот...  танец,  который  я  только  что  описал, этот  обмен  энергией происходит постоянно -- во всем и со всем. Твоя   энергия,  которая  излучается   как   Золотой   Свет,  постоянно взаимодействует со  всем и с каждым другим. Чем  ближе  вы,  тем интенсивнее энергия. Чем дальше,  тем  тоньше.  Но ты  никогда  не  отделен  ни от  чего полностью.
 Между  тобой и  любым  другим  человеком,  местом  или вещью существует точка. Именно в ней две энергии соединяются и образуют третью, намного менее интенсивную, но не менее реальную единицу энергии. Всякий человек  и  любая вещь  на  планете,  как  и  во всей Вселенной, излучает энергию во все стороны.  Эта энергия смешивается со  всеми  другими энергиями, пересекаясь вдоль и поперек с такой сложностью,  что и вообразить невозможно.
Эти    пересекающиеся,    смешивающиеся,    переплетающиеся    энергии, стремительно переме щающиеся среди  всего,  что  вы называете материальным, и есть то, что связывает материальность воедино.  Это и есть Матрица, о которой Я  говорил. Именно через  эту  Матрицу вы посылаете  друг  другу  сигналы-- послания,  замыслы,  исцеления и  другие физические воздействия, созданные отдельными  личностями и, главным образом, массовым сознанием.
Эти бесчисленные энергии, как  Я  уже  говорил, притягивают друг друга. Это  называется   Законом  Притяжения.   Согласно  этому   закону,  подобное притягивает подобное. Одинаковые   мысли  притягивают  такие  же  мысли  по   Матрице.  Когда достаточное  количество  таких энергий,  так  сказать, «состыковывается», их вибрации   становятся  тяжелее,  скорость  замедляется  и   некоторые  мысли становятся материальными. Мысли действительно создают физическую форму. Когда много людей  думает об  одном  и  том  же,  то   велика  вероятность,  что  их  мысли   создадут Действительность.
(Вот почему слова «Мы за тебя  помолимся» такие мощные. Можно  написать целую книгу  с  доказательствами  чудодейственности  молитвы, когда  молятся сообща).
По-моему, автор просто приписыват достижения науки и их объяснение Высшему Созданию.
Также верно и то, что  и  далеко  не молитвенные  мысли могут создавать «последствия». Распространившееся во  всем  мире сознание  страха, например, или злобы,  нужды, неудовлетворенности может породить такой же опыт по всему земному  шару или  в  какой-то  отдельной  местности,  где  эти коллективные убеждения сильнее всего.
Например, нация  на Земле, которую  вы  называете Соединенными Штатами, давно считает, что она «под Богом, неделимая, со  свободой и справедливостью для  всех». Эта нация стала  самой процветающей нацией на Земле не случайно. Не удивительно также и  то, что эта нация постепенно утрачивает то, что было создано таким трудом. Кажется, эта нация утратила свои взгляды. Слова «под Богом, неделимая» значили то, что  они выражали, -- Всеобщую Правду  Единства; Единение (Матрицу, которую  очень  трудно  разрушить).  Но Матрица  была  ослаблена.  Религиозная  свобода  превратилась  в религиозную правоту, граничащую с религиозной нетерпимостью. Свобода  личности неизбежно исчезла с исчезновением личной ответственности.
Понятие  личной ответственности  было  искажено  и  подменено  понятием «каждый сам по себе». Это новая философия, мнящая себя продолжением сурового индивидуализма первых американцев.  Но  первоначальный  смысл  личной ответственности, на которой  основаны американское мировоззрение и американская мечта, находит свой самый глубокий смысл и самое высокое выражение в понятии «Братская Любовь».
 Америка стала великой  не  потому, что каждый  человек боролся  за свое собственное выживание, а  потому,  что  каждый человек принял на себя личную ответственность за выживание всех. Америка  была  той  нацией, которая  не  отворачивалась от  голодающих, никогда  не отказывала  нуждающимся,  с  распростертыми объятиями  принимала отчаявших ся и бездомных и делилась своим изобилием с миром.
Но  когда Америка стала великой страной, американцы  стали жадными.  Не все, но многие. И со временем их становилось все больше и больше. Американцы понимали, насколько хорошо им  жилось  оттого,  что  все это возможно  было иметь, однако им  хотелось большего.  Но для  того, чтобы они могли иметь все больше, больше и больше, был только один путь. Кто-то другой должен был иметь еще меньше, меньше и меньше.
Когда  в  американском характере величие заменилось  жадностью, в людях все меньше оставалось  места для сострадания к обездоленным. Менее удачливым говорили,  что, если  они не  могут  иметь  больше, значит, это  «их участь, виноваты сами». В конце концов, Америка -- страна равных возможностей, разве не так?
Никто, кроме  тех  менее  удачливых, не нашел возможности признать, что при    существующем    общественном   порядке   перспектива   по-американски ограничивалась «своими»,--теми, кто  шел  проторенным путем. По  большому счету,  к  ним не  относились  многие меньшинства, которые отличались цветом кожи или полом.
На  международном уровне американцы стали вести себя высокомерно. Когда миллионы людей по всему земному шару голодали, американцы выбрасывали  такое количество еды,  которым можно было накормить целые народы. Да, Америка была щедрой по отношению к некоторым, но все больше и  больше ее внешняя политика сводилась к расширению ее  собственных корыстных интересов. Америка помогала другим,  когда это было выгодно ей. (То  есть выгодно американским  властным структурам,  американской  элите  богачей, или  военной  машине,  эту  элиту защищавшей, -- и их совместным фондам.)
Основной идеал Америки  -- Братская  Любовь -- был разрушен.  И  теперь любой  разговор о  том,  что надо быть «хранителями братства»  несет оттенок нового американизма -- обостренного интереса к тому, как удержать нажитое, и колкостей  в адрес  тех,  кому повезло  меньше,  кто  осмелился  потребовать восстановления справедливости. Каждый человек -- как  мужчина, так и  женщина  -- должен взять на себя ответственность. Это бесспорно.  Но Америка, как и другая страна, может быть по-настоящему благополучной  только тогда, когда каждый человек  готов нести ответственность за всех вас как Целое.
--Выходит, Коллективное Сознание порождает общие результаты.
--Именно так. И это  не раз подтверждалось свидетельствами  на протяжении всей вашей истории. Матрица  втягивается в  себя, -- и это происходит точно  так же,  как в случае  описанной  вашими  учеными  явлении  Черной  Дыры.  Она  притягивает подобные энергии  друг  к  другу и  даже сближает друг с  другом  физические объекты. Затем те объекты должны оттолкнуть друг друга -- отстраниться, -- иначе они сольются,  -- фактически, перестанут существовать в своей нынешней форме и приобретут новую форму.
Все   сознательные   существа   интуитивно  это  знают,   поэтому   все сознательные   существа   отстраняются  от  Окончательного   Слияния, чтобы сохранить  свои отношения  со всеми  другими  существами. Если они этого  не сделают, то они вольются во все другие существа и испытают Единение Навеки. Это состояние, из которого мы вышли. Отстранившись от этого состояния,  мы  постоянно притягиваемся  к  нему снова.
Приливы и  отливы,  движение «вперед  --  назад»  -- это основной ритм Вселенной и всего, что в ней. Это секс -- обмен взаимоусиливающей энергией. Вы постоянно  притягиваетесь, вовлекаетесь  в  процесс единения друг  с другом (и со всем, что  есть  в Матрице).  Потом,  в момент  соединения,  ты отталкиваешься  от  этого союза, сделав сознательный  выбор. Твой  выбор--оставаться свободным от него, чтобы ты мог пережить это  на опыте. Ибо, став однажды частью этого  Единства и  оставшись там, ты не можешь  знать его как Единство, потому что тебе больше не ведомо Разъединение.
--Другими словами: чтобы Бог мог познать  Себя как  Всё  Это,  Бог должен узнать Себя не как Всё Это.
--Через вас --  как и через любые другие  единицы энергии во Вселенной --Бог знает  Себя как Части Всего и тем  самым  дает Себе  возможность познать Себя как Всё во Всём на Своём Собственном Опыте. Я могу  испытать то, что Я есть, только испытав то, что не  есть  Я. Ты видишь эту Божественную Дихотомию: То, что не есть Я, -- это тоже Я. Отсюда и утверждение: Я Есть то, что Я Есть.
Как Я  уже сказал,  эти естественные  колебания, этот естественный ритм Вселенной -- обычное явление в жизни, включая и те движения, которые создают саму жизнь. Словно какая-то неведомая сила влечет вас друг к другу,  чтобы потом вы отпрянули и разъединились,  чтобы потом броситься навстречу друг другу вновь и снова  расстаться, а потом  ненасытно,  страстно, неудержимо стремиться  к полному единению вновь.
Вместе --  врозь, вместе -- врозь, вместе -- врозь танцуют ваши тела  и двигаются так естественно и  так  инстинктивно, что вы  очень мало осознаете преднамеренность   действия.   Наступает   момент,  когда   все   происходит автоматически.  Ваши тела не нужно учить, что делать.  Они просто делают это -- с неотступностью, как и сама жизнь. Это и есть жизнь, и она выражает себя как жизнь. И сама жизнь порождает новую жизнь в лоне своего собственного опыта. Вся жизнь следует этому ритму. Вся жизнь и ЕСТЬ ритм. А значит, вся жизнь наполнена благодатным ритмом Бога, --  тем, что  вы называете циклами жизни.
Пища  выращивается  по циклам. Времена  года приходят и уходят. Планеты вращаются и движутся  по орбитам.  Солнца взрываются  и  сжимаются,  а потом взрываются вновь.  Вселенные  вдыхают и выдыхают.  И все это  происходит--абсолютно все -- по кругу, в  ритме, с вибрациями, соответствующими частотам Бога--Богини -- Всего. Потому что Бог-- это Все в целом, и Богиня -- это все, что есть. И нет ничего другого.  И все, что  когда-либо  было, и  есть сейчас, и  когда-либо обязательно будет, -- это твоя жизнь без конца.
                Аминь.
-- Самое интересное, когда беседуешь с  Тобой, это то, что у меня остается больше вопросов, чем ответов. Теперь у меня появились вопросы  и о политике, и о сексе! Некоторые утверждают, что  это одно и то же, потому что в политике тебя все время...
--Минуточку! Уж не собираешься ли Ты сказать непристойность? Да, я так и думал, что ты будешь немного шокирован.
--Эй, ЭЙ! Прекрати! Бог не должен так выражаться!
--Тогда почему вы это делаете?
--Большинство из нас не выражается.
--Черта с два вы не выражаетесь.
--Те, кто боится Бога, этого не делают!
-- Да, понимаю. Чтобы не обидеть Бога, ты должен его бояться. А кто сказал, что какое-то слово как-то может меня обидеть? И, наконец, некоторые  из вас в  порыве  страсти  описывают потрясающий секс тем же  словом, которое воспринимается  как самое  большое оскорбление. Интересно, не так ли? Можно ли, исходя из этого, понять, как вы относитесь к сексу? Я думаю, ты заблуждаешься. Не думаю, что люди говорят это слово,  когда описывают восхитительный, по-настоящему романтический момент секса.
--Неужели?
--Ты бывал в последнее время в спальнях?
-- Нет. А Ты?
--Я нахожусь во всех спальнях -- постоянно.
-- Да уж. И мы должны хорошо себя чувствовать.
--И что?  Ты хочешь  сказать, что  в своей  спальне  ты делаешь то, что в присутствии Бога ты бы ни за что делать не стал.
--Большинство  людей  неуютно  себя  чувствуют,  когда   за  ними  кто-то подсматривает, тем более Бог.
--Но  в  некоторых  культурах--у  индейцев,  полинезийцев  --  любовью занимаются открыто
-- Да, но  многие люди просто еще  не доросли до такого уровня свободы. На самом деле они бы сочли такое поведение регрессом-- возвратом к первобытной культуре, к язычеству.
--Те  люди,  которых  ты  называешь  «язычниками», имеют огромное чувство уважения к жизни. Они не знают, что  такое  изнасилование, и в их обществах, по существу, нет убийств. Ваше общество  прячет  секс  (очень естественную и нормальную человеческую  функцию) и в то же время убивает  людей  совершенно открыто. Вы  сделали  секс   таким   грязным,  постыдным,  запретным,  что  сами стесняетесь им заниматься!
--Это  бессмыслица.  Большинство  людей  просто  по-другому  воспринимают пристойное в  сексе, --  я  бы  сказал, более  возвышенно. Они  считают, что сексом надо  заниматься  наедине. Для некоторых  это  что-то  неземное в  их отношениях.
-- Отсутствие уединения не означает отсутствие святости. Большинство самых священных обрядов совершается публично. Не путай уединение со святостью. Большинство ваших самых отвратительных
поступков совершается в  одиночку, для публики вы приберегаете только  самое лучшее в своем поведении.
--Это не аргумент в пользу публичного секса.
--Это просто к сведению о том, что  уединение  не  обязательно равнозначно святости и  что  публичность  не лишает тебя святости. А что касается пристойности, то само слово и образец поведения, который стоит  за ним,  как  ничто другое наложили  запрет на  величайшие  радости и мужчин, и женщин  (кроме, разве что, идеи о карающем Боге, который  завершил работу).
--Видимо, Ты не веришь в пристойность.
--Проблема «пристойности» в том, что кто-то должен  устанавливать  нормы. Это автоматически  означает, что  чье-то мнение ограничивает твое поведение, управляет тобой и диктует, что должно доставить тебе радость.  В  сексуальности,  как и  во  всем другом,  это  может быть  больше чем «ограничение», -- это может разрушать.   О ком  можно подумать с еще большей  грустью, чем о  мужчине и женщине, которым хочется что-то испытать, но они воздерживаются от этого, потому  что их мечты и фантазии нарушили бы «Правила Пристойности»!
--Обрати внимание,  дело не в том, что  они не стали бы этого  делать, -- просто это не-«пристойно».
--Не  только  в том, что касается сексуальности, а вообще во всем в жизни никогда, никогда,  никогда не думай, что ты не  можешь  делать что-то только потому, что это могло бы нарушить чьи-то правила пристойности.  Если бы мне надо было повесить на бампере своей машины  лозунг, то я бы выбрал такой:
         НАРУШАЙТЕ ПРИСТОЙНОСТЬ
И уж конечно, я повесил бы такую же табличку в каждой спальне.
--Но чувство  «правильного»  и «неправильного»  объединяет наше общество. Как же мы можем жить вместе, если в этом нет согласия?
--«Пристойность»  ничего   общего   не  имеет  с   вашими  относительными ценностями «правильности»  и  «неправильности». Вы все можете  согласиться с тем, что убивать  человека  -- «неправильно». Но  разве «неправильно» бегать голым  под дождем? Вы все можете согласиться  с тем, что «брать» жену соседа—«неправильно».  Но  разве «неправильно»  «брать»  собственную  жену  (или позволять ей «брать» вас) с большим наслаждением?
«Пристойность»  меньше всего связана с  юридическими  запретами и  чаще всего имеет отношение к тому, что считают «достойным». «Пристойное» поведение-- это  не всегда  то, что лучше всего для тебя. Такое поведение редко доставляет тебе большую радость.
-- Вернемся  к сексуальности.  Значит,  Ты  говоришь, что  любое поведение допустимо, если есть взаимное согласие тех, кто  к этому причастен и на кого это оказывает влияние?
--Разве в жизни не должно быть именно так?
-- Но иногда мы не знаем, кого это коснется, или как...
--Ты должен быть  очень  восприимчивым  к  таким вещам.  Ты  должен тонко осознавать. А там, где  ты действительно не знаешь,  не  можешь  понять,  ты должен отдаться во власть Любви. Принимая  ЛЮБОЕ  решение, задавай себе  самый  главный  вопрос: «Что бы сейчас сделала любовь»?  Любовь к себе и любовь ко всем другим, кто в это вовлечен и на кого это влияет. Если ты  любишь другого,  ты не сделаешь того,  что  могло бы причинить вред тому человеку.  Если в  этом  есть какие-то  сомнения, то ты подождешь, пока все не прояснится.
--Но  получается,  что  другие  могут  держать  тебя  в «заложниках».  Им достаточно  лишь  сказать,  что это или то может  их «обидеть»,  --  и  твои действия будут ограничены.
--И ты это  делаешь Сам. Разве ты не хотел бы ограничить свои собственные поступки лишь теми, которые не причиняют вреда твоим любимым?
--Но что, если ты чувствуешь себя ущербно, оттого что не сделал чего-то?
--Тогда  ты должен сказать  своему любимому человеку свою правду,--что тебе  обидно, ты разочарован, ущемлен,  оттого  что тебе не удалось  сделать что-то конкретное. И ты хотел бы это сделать. И тебе нужно согласие любимого человека на то, чтобы ты сделал это. Ты должен  постараться  найти это  согласие.  Действуй,  чтобы  достичь компромис са. Найди такой путь, чтобы от этого выиграли все.
--А если это невозможно?
--Я повторю то, что уже говорил: измена самому себе, чтобы не изменить другому, это все равно измена. И это Наивысшая Измена. Ваш Шекспир выразился по-другому:
         Всего превыше: верен будь себе.
         Тогда, как утро следует за ночью,
         Последует за этим верность всем.
--Но  человек,  который  всегда  «потакает»  своим  желаниям,  становится большим эгоистом. Не могу поверить в то, что Ты это защищаешь.
--Ты предполагаешь, что человек всегда сделает «эгоистический выбор», как это у вас называется. Я говорю тебе: Человек способен сделать высший выбор. Но Я также говорю: Высший Выбор -- не всегда тот выбор, который угоден другим.  Другими словами, иногда мы должны ставить себя на первое место. Ты всегда должен ставить себя на первое место! Потом, в зависимости от того,  что ты пытаешься сделать или  хочешь испытать,  ты  сделаешь  свой выбор.
Когда твоя цель -- цель твоей жизни -- высока, то и твои решения  будут такими же. Поставить себя на первое место -- это не значит быть «эгоистом», как вы это называете. Это значит -- знать себя.
--Ты  закладываешь  широкую  базу  в  поведенческий  аспект  человеческих отношений.
--Только упражняясь  в высшей свободе, можно достичь высшего развития,  и другого не дано. Если ты постоянно только  и делаешь, что следуешь  чьим-то правилам, то ты не достиг роста, -- ты просто был послушным. Вопреки  вашим  представлениям,  не  послушание  Мне   нужно   от  вас. Послушание -- это не рост, а Я хочу именно роста.
-- А если мы не «растем», то Ты отправишь нас в ад, да?
--Это  неправда. Но Я уже обсуждал этот вопрос  и мы продолжим говорить об этом в последующем.
--Ладно. Если учесть те широкие критерии, которые Ты изложил, то могу  ли я задать Тебе несколько последних вопросов, прежде чем мы закроем эту тему?
--Вперед.
--Если секс--такая  замечательная  часть жизненного опыта, то  почему многие  духовные учителя проповедуют  воздержание? И почему  многие  мастера несут обет безбрачия?
--По этой же причине их  жизнь  описывали  как  очень  скромную. Те,  кто достигает в своей эволюции высокого уровня понимания, приводит свои плотские
желания в гармонию со своим разумом и душой. Вы,  в
сущности,  состоите  из  трех  частей,  но   большинство  людей воспринимают себя только как тело. Даже ум остается забытым, после того, как возраст перевалил  за 30. Никто  не  читает.  Никто не пишет. Никто не учит. Никто не  учится. Ум позабыт. Его не  питают.  Не тренируют. Не  дают ничего нового. Требуют от него минимум деятельности. Ум не накормлен. Не пробужден.
Его баюкают, отупляют.  Ты  делаешь все, чтобы  не  включать его  в  работу. Телевидение, фильмы, бульварное  чтиво. Что бы ни делать, только не  думать, не думать, не думать! Так большинство  людей проживает жизнь на  уровне тела. Накормить тело, укрыть  тело,  дать телу  «начинку».  Большинство  людей за многие  годы  не прочитали хорошей книги -- Я имею в  виду такой, что  может чему-то научить. Зато они знают всю  телевизионную программу  на неделю. Есть в  этом  что-то очень грустное.
     Правда  в  том,  что большинство  людей не хотят  думать.  Они выбирают лидеров, поддерживают правительства, следуют религиям, которые не требуют от них мыслить самостоятельно. «Облегчите Мою задачу. Скажите мне, что надо делать».
 Большинство людей хотят  этого. Где мне сидеть? Где мне стоять? Как мне приветствовать? Когда мне платить? Что мне делать?  Какие правила?  Какие ограничения? Скажите мне, скажите мне, скажите! Я сделаю, только кто-нибудь скажите мне, что именно! Затем  к ним  приходит  неудовлетворение,  разочарование. Они следовали всем  правилам, они  делали все, как было ведено.  Что же оказалось  не так?
Когда все пошло не туда? Почему все расстроилось? Все  расстроилось  потому,  что  остался  невостребованным твой  ум  -- величайший  творческий  инструмент,  который когда-либо у тебя  был.  Пришло время снова с  ним подружиться. Будь  его товарищем -- ведь ему так одиноко. Будь его кормильцем -- ведь он так голодал.  Некоторые из вас (очень немногие) понимают, что у них есть тело  и  ум.
Они хорошо  обращаются со своим умом. И все же среди тех,  кто уважает  ум и умственную  деятельность, лишь  единицы научились использовать  более  одной десятой всех его  возможностей. Если бы ты знал, на что твой ум способен, ты бы никогда не переставал прибегать к его чудодейственным силам.
И если число тех, кто живет и умом и телом, невелико, то число тех, кто видит себя как триединое существо -- тело, ум и душа, -- совсем ничтожно.  И все  же  вы  --  триединые  существа. Вы  больше, чем  просто тело. И больше, чем тело, наделенное умом.
Заботишься ли  ты о  своей душе? Замечаешь ли ее? Лечишь или причиняешь ей боль? Ты растешь или вянешь? Расширяешь себя или ограничиваешь?  Твоя  душа  так  же  одинока,  как  и  твой  ум?  Или  ты   еще  больше пренебрегаешь  ею? Когда  ты  в  последний  раз  чувствовал, как  твоя  душавыражает себя? Когда в последний раз плакал от радости? Писал стихи? Сочинял музыку? Танцевал под дождем? Пек пирог? Рисовал что-нибудь? Чинил что-нибудь сломанное?  Целовал ребенка? Подносил кошку к лицу?  Лазил по горам?  Плавал голым?  Гулял  на  восходе  солнца?  Беседовал  до  зари?  Занимался  часами любовью... на пляже, в лесу? Общался с природой? Искал Бога?
Когда  в последний  раз  ты сидел один в тишине,  путешествуя  по самым глубинам своего существа?  Когда  в последний раз  ты говорил «привет» своей душе? Когда  ты живешь как одностороннее создание, ты глубоко  погружаешься в заботы  тела:  Деньги.  Секс.  Власть.  Вещи. Физические  потребности  и  их
удовлетворение. Безопасность. Слава. Финансовый достаток.
Когда ты живешь как двустороннее  создание, то ты расширяешь круг своих интересов на деятельность ума. Общение; творчество;  развитие  новых мыслей, новых идей; постановка новых целей, новых задач; личностный рост. Когда ты  живешь как триединое существо, ты  достигаешь баланса в  себе самом. Твои дела включают в себя интересы  души: духовное самопознание, цель жизни, отношения с Богом, эволюционный путь, духовный рост, высшая участь. Эволюционируя  к  более  высоким  состояниям  сознания,  ты  достигаешь реализации каждого аспекта своего существа. И все же эволюция не означает отбрасывание одних аспектов себя в пользу других.  Она  просто   означает  расширение  кругозора,  переход  от  полной вовлеченности в один аспект к пониманию и любви ко всем аспектам.
--Тогда  почему же так много  учителей придерживаются полного воздержания от секса?
--Потому  что они не  верят, что люди могут достичь  гармонии. Они знают, что сексуальная энергия (как и другие  энергии, связанные с разным жизненным опытом) -- слишком  мощная,  чтобы ее  можно  было  усмирить,  привести  в равновесие. Они думают, что воздержание -- это единственный путь  к духовной эволюции, а не просто один из возможных ее результатов.
--Разве  не  правда,  что  многие  люди,  достигнувшие  высокого   уровня развития, «отказались от секса»?
--Не  в общепринятом  смысле  слова «отказаться».  Это не принуждение  по поводу чего-то, чего ты  до сих пор хочешь, но  знаешь,  что «это нехорошо». Это,  скорее, избавление,  шаг  в  сторону, --  как кто-то,  например, может отказаться от  добавки десерта.  И  не потому, что  десерт плох.  И даже  не потому, что это тебе не на пользу. А просто потому, что, каким бы вкусным он ни был, ты уже сыт.
То же самое может быть и  в отношении секса, и ты можешь поступить  так же. Но, опять же, ты можешь и не захотеть этого. Возможно, тебе никогда и не придет в голову, что с тебя «довольно», и ты всегда можешь хотеть испытывать этот  жизненный опыт в гармоничном  сочетании с другими видами  опыта твоего Бытия.
И это хорошо.  Это нормально. Сексуально активные не меньше  способны к просветлению и не менее развиты в духовном плане, чем сексуально неактивные.Что просветление и эволюция действительно  побуждают тебя отбросить, --так  это пристрастие  к  сексу,  глубокую потребность  в таком  опыте,  твое импульсивное поведение.
Твоя озабоченность  деньгами, властью, безопасностью, имуществом и всем другим, что  может испытать твое  тело, тоже исчезнет.  Но не  исчезнет и не должна  исчезнуть  твоя  высокая  истинная  оценка  всему  этому.  Именно  в благодарности  за все,  что есть  в жизни,  проявляется почтение к Процессу, который Я создал. Презрение к жизни и к  любым ее радостям (пусть даже самым примитивным) -- это презрение ко Мне, -- Создателю. Ведь если вы  называете Мое творение нечестивым, то как же вы называете Меня?  Но  когда  вы  относитесь  к Моему  творению  как  к  священному,  вы воспринимаете как святость  переживание его на  своем  опыте, -- а значит, и Меня тоже.
Я говорю тебе: Я не  создал ничего нечестивого, и, как говорил Шекспир, ничто не бывает «злом», пока мы сами его не придумаем.
--Тогда  у  меня есть  еще несколько последних вопросов о сексе. Любой ли секс при согласии совершеннолетних допустим?
--Да.
--И  даже  «извращенный»  секс?  Даже  без  любви?  Даже  гомосексуальные отношения?
--Во-первых, давай еще раз уясним, что нет ничего, что Бог не одобряет. Я не рассиживаюсь  здесь  и не сужу, что один поступок -- это Добро,  а другой -- Зло. Только ты можешь это  решить, исходя из того, помогает это тебе или нет на Пути Эволюции.
Однако есть универсальный  принцип, с которым  большинство  продвинутых душ согласны. Ни один  поступок, который причиняет боль другому, не  ведет  к быстрой эволюции. Есть также второй принцип. Ни одно действие, предполагающее  участие  в  нем другого  человека, не может быть предпринято без его согласия.
 А теперь давай вернемся к твоим вопросам с учетом этих принципов.  «Извращенный» секс? Ну, если он никому  не доставляет боль и происходит с согласия всех, то какие есть причины, чтобы называть его «неправильным»?
Секс без  любви?  О  сексе «ради секса» спорили с начала времен. Каждый раз, когда  я  слышу этот вопрос,  мне хочется  войти  в комнату, где  много людей, и сказать: «Пусть поднимет  руку  тот, кто не занимался  сексом  помимо  отношений глубокой, долгой, прочной и преданной любви».
-- Позволь  мне сказать: Все, что без  любви, --  не самый быстрый путь  к Богине.
--Будь  это  секс без  любви  или спагетти с тефтелями без любви, если ты устроил  пир и поглощаешь  все  это  без наслаждения,  то ты упускаешь самую удивительную часть жизненного опыта. Будет ли неправильным лишать  себя этого? Опять же, «неправильно» здесь может  быть не  самым  подходящим  словом.  «Невыгодно» было бы точнее, если учесть  твое   желание  стать  как  можно  быстрее  высокоразвитым  духовным человеком.
Секс гомосексуалистов? Многим  так хочется  сказать, что Я против такой сексуальности. Но я не осуждаю ни этот, ни какой-то другой выбор, который ты делаешь. Люди хотят выносить  приговор всему. Я не  буду с ними заодно  в  таких суждениях,  и  это особенно смущает  тех,  кто утверждает, будто  Я  все это устроил.
Вот что Мне очевидно: Однажды было время, когда люди считали, что браки между  представителями  разных  рас  не  только  неразумны,  но  они  еще  и противоречат  Закону  Бога. (Удивительно, но некоторые люди  до сих  пор так считают).   Они   ссылались   на  свою  Библию,  которая  являлась  для  них авторитетом, -- и они используют этот же авторитет, решая вопросы, связанные с гомосексуализмом.
-- А Ты хочешь сказать, что вступление в брак людей разных рас допустимо?
--Нелепый  вопрос,  но  не  такой нелепый по сравнению  с  тем, что  люди уверены в отрицательном ответе.
--А вопросы с гомосексуальностью такие же нелепые?
--Вам  решать.  У Меня  нет суждения  по этому поводу, как  ни по  какому другому. Я  знаю, что вам бы хотелось, чтобы было так. Это намного облегчило
бы вам  жизнь. Не надо  ничего решать. Никаких соблазнов. Все за вас решено. Ничего  не  надо делать,--только быть  послушными. Не  очень-то похоже на жизнь, -- во всяком случае, если говорить о способности творить или о вере в собственные силы. Но, черт возьми, -- зато голова не болит.
-- Я хочу задать Тебе несколько вопросов о сексе и детях. В каком возрасте можно позволить детям знать о сексуальности как об одной из сторон жизни?
--Дети с самого начала своей жизни осознают свою половую  принадлежность,-- то есть можно сказать, что они осознают свою человеческую природу. Сейчас многие  родители на  всей планете пытаются отбить у них  охоту замечать это. Если  детская  ручонка  тянется  «не  туда»,  вы  убираете  ее  оттуда. Если крохотный  ребенок   в   невинных   забавах   находит  возможность  получить удоволь ствие,  забавляясь  с  собственным  телом,  то вы  с  ужасом  на  это реагируете и передаете этот ужас своему ребенку. Ребенок удивляется:  «Что я сделал, что я такого сделал? Мама в ужасе, -- что же я такого натворил»?
Что  касается вашей расы,  то у вас  не стоял  вопрос,  когда знакомить своих отпрысков  с  сексом.  Вопрос  ставился  по-другому:  когда  перестать требовать, чтобы они не замечали отличительных признаков своего пола. Где-то в возрасте от 12 до 17  дет большинство из  вас  уже сдаются и, по существу,
заявляют (хотя, конечно, не словами  -- у вас об этом  не принято говорить): «Ладно. Теперь можешь замечать, что у тебя есть половые органы, и ты знаешь, для чего все это».
Но к тому времени  ущерб уже нанесен. Лет десять или больше вашим детям внушали, что  они должны стыдиться cвoиx половых органов.  Некоторым даже не говорили, как они  на  самом  деле называются.  Они слышат всякие слова – и «пи-пи»,  и  «то,  что  ниже»,  и  разные  другие,  которые  вам  приходится изобретать с  такими  усилиями, -- и все  это только лишь для того, чтобы не сказать просто: «пенис» и «влагалище».
 Четко усвоив:  все,  что связано  с  половыми органами, нужно скрывать, молчать  об  этом  и  не иметь  с  этим  никаких  дел, ваши  отпрыски  потом стремительно вступают в возраст половой зрелости и не  знают, как относиться к тому,  что с ними  происходит. Они к этому абсолютно  не готовы. Они ведут себя  жалким  образом  и  реагируют на новые  и самые  непреодолимые желания неумело, если не сказать -- совсем неуместно.
 В этом нет необходимости, и Я  не  вижу,  чтобы  в этом  была  какая-то польза  для ваших  детей.  Многие  из  них  вступают  во  взрослую  жизнь  с сексуальными табу, запретами и со всякими комплексами «выше крыши». В цивилизованных обществах детям никогда не мешают, их не упрекают и не «поправляют», когда  они начинают  находить первые  удовольствия от познания собственной природы.  И  сексуальность  родителей --  то  есть  самобытность родителей  как представителей  разного  пола  --  не игнорируют и  не  видят необходимости ее скрывать.  Обнаженные тела, будь то  родители, их общие или единокровные дети,  не  прячут  и относятся к этому как к чему-то  абсолютно естественному, удивительному, нормальному и не считают это постыдным.
В  некоторых обществах родители совокупляются на глазах у своих  детей,-- и что может дать детям большее чувство красоты, чуда,  искренней радости, абсолютной естественности сексуального выражения любви,  чем  это?  Родители постоянно моделируют  «правильность» и  «неправильность»  всех поступков,  а дети улавливают от  родителей видимые и  невидимые признаки обо всем,  видя, как родители мыслят, что говорят и что делают.
Как  уже  раньше  было подмечено, вы  можете  называть  такие  общества «языческими»  или   «примитивными».  Но  они  отличаются  тем,   что  в  них практически   нет   изнасилований  и  преступлений  на  почве  страсти,  над проституцией  смеются как над чем-то абсурдным, а о  сексуальных запретах  и сексуальной несостоятельности вообще не слышали.
Хотя  такая  открытость не  рекомендуется сейчас для вашего общества (в любой культурной среде, кроме очень нетипичных случаев, это,  без  сомнения, воспринималось  бы  как   позор),  для  всех   так   называемых  современных цивилизаций на вашей планете наступила пора что-то делать, чтобы  прекратить подавление,  чувство  вины и  стыда,  которые  слишком часто сопровождают  и характеризуют отношение к сексу и с сексуальному опыту в целом.
--Предложения? Идеи?
--Перестаньте наставлять  своих детей с самого раннего детства,  что все, что связано  с естественным функционированием тела,  -- постыдно  и достойно осуждения.  Прекратите  показывать  детям  пример  того,  что  все   имеющее отношение к сексу  надо скрывать. Позвольте  своим  детям видеть и наблюдать романтическое в вас.  Пусть они видят, как вы обнимаетесь, прикасаетесь друг к другу, ласкаетесь, -- пусть они видят, что родители любят друг друга и что
выражать свою  любовь физически -- это  так естественно и  так замечательно.
(Удивительно,  но  во   многих  семьях  такого  простого  урока  никогда  не преподавали.) Когда  ваши  дети  начнут  воспринимать  свои  собственные  сексуальные чувства,  любопытство и влечения,  побудите их  связать  этот  новый для них расширяю щийся опыт познания  себя с внутренним чувством радости и торжества, а не с чувством вины и стыда. И,  ради  всего святого,  перестаньте  прятать свои  тела от детей. Это нормально,  когда дети видят, как вы  голыми купаетесь в  деревенском пруду, когда  отдыхаете на природе,  или в бассейне,  который у  вас во  дворе. 
Не падайте  в обморок, если  они увидят,  как вы  идете из спальни в ванную без халата. Бросьте  эту  свою ужасную привычку прикрываться, запираться, лишать своего ребенка всякой возможности -- каким бы наивным  это ни показалось, -- осознать вашу и свою принадлежность к  определенному полу. Дети думают,  что их  родители бесполые, потому что сами родители преподносят себя именно так. Дети воображают, что именно так они и должны себя вести, ведь дети подражают своим родителям. (Психиатры скажут  вам, что  некоторые подростки до сих пор никак  не могут представить  себе,  как их родители вообще могут «заниматься этим». 
И конечно,  они--теперь уже  пациенты психиатрических клиник  --испытывают  чувство гнева, вины, стыда,  потому что они, естественно,  хотят «этим заниматься» и никак не могут понять, что с ними не так).
Поэтому  говорите со своими детьми о сексе, смейтесь доброжелательно по поводу секса, наставляйте их, позволяйте им, напоминайте им и показывайте им пример,  как  надо  радоваться  своей сексуальности. Именно  этим вы  можете помочь своим детям. Делайте  это с самого  первого дня  их рождения,  с того самого   момента,   когда   они   ощущают   ваш  первый  поцелуй,   объятие, прикосновение, и пусть они видят, как вы дарите все это друг другу.
--Спасибо  Тебе. Спасибо.  Я  надеялся, что Ты внесешь  в  эту тему  хоть какой-то  здравый  смысл.  Еще один  последний  вопрос:  когда  именно нужно начинать говорить  с  детьми о  сексе, обсуждать и  знакомить их  с половыми особенностями?
--Они  сами  об  этом скажут,  когда придет  время.  В отношении  каждого ребенка  вы  ясно  и безошибочно  почувствуете это,  если  вы  по-настоящему наблюдаете и прислушиваетесь. Это приходит постепенно. И вы узнаете, в каком возрасте лучше всего  заняться вопросами секса с  вашим  быстро  взрослеющим ребенком,  когда вам самим  все  станет  здесь ясно,  когда  вы  перестанете отмахиваться от этого «незаконченного дела».
--Как это лучше сделать?
--Делайте  все,  что  для этого  нужно.  Запишитесь на  семинар. Посетите врача.  Ходите на занятия в  клуб. Почитайте книгу. Размышляйте об этом. Но, прежде всего, снова открывайте  друг в  друге мужчину и женщину. Открывайте, снова почувствуйте, восстановите, улучшите свою  собственную  сексуальность. Находите  в этом  удовольствие.  Наслаждайтесь. Пусть это  займет подобающее место в вашей жизни.
Отдавайте должное своей сексуальности, которая  приносит вам радость, и тогда   своей   поддержкой   вы   поможете  детям   понять   их  собственную сексуальность.
--Еще раз спасибо Тебе.  А  теперь,  переходя от вопроса о  детях к общей теме о человеческой сексуальности, я должен задать Тебе еще один вопрос.  Он может показаться нескромным и даже дерзким, но я не могу не задать его.
--Перестань, наконец, извиняться и просто спрашивай.
--Хорошо. Может ли секса быть «чересчур много»?
--Нет. Конечно, нет. Но может быть чересчур большая потребность в сексе. Я предлагаю вот что: 
              Наслаждайся всем.
              Не нуждайся ни в чем.
              В том числе и в людях?
              В  том числе и в людях.
Особенно в  людях. Потребность в ком-то  -- это
самый быстрый способ погубить взаимоотношения.
--Но нам всем нравится чувствовать, что в нас нуждаются.
--Тогда пусть разонравится. Пусть вам вместо этого  нравится чувствовать, что  в вас не нуждаются, потому что самый лучший  подарок, который ты можешь преподнести кому-то,--это сила и возможность не нуждаться в тебе, чтобы от тебя никому ничего не было нужно.
--Я готов  двигаться дальше. Ты  обещал  побеседовать  о некоторых  более крупных аспектах жизни на  Земле. С тех пор как я услышал Твои комментарии о жизни в Соединенных Штатах, мне хочется поговорить об этом больше.
Что я прочитал? Невероятно, чтобы это был голос Всевышнего. По-моему это голос одной их сект, даже не знаю какой религии. Дело не в том, что проповедуется свобода секса, а в том, что о такой свобогде не помышляют, как описано—цивилизованные люди или «продвинутые» как в тексте. Даже у «язычников» не было такой свободы. Впрочем, это слова автора, а ему тк хочется свободы, что он даже влжил свои слова в уста Всевышнего. Продолжим...
-- Хорошо. Я хочу,  чтобы были  затронуты более масштабные вопросы, имеющие отношение к вашей  планете. Нет вопроса более крупного, чем воспитание ваших детей.
--У нас с этим не все в порядке, не так ли.
--Все,  конечно, относительно.  Относительно ваших  слов  о  том,  что вы пытаетесь делать, -- да, у вас это не получается. Все, о чем Я здесь говорю, все, что до сих  пор обсуждалось и послужило поводом для этого документа, должно рассматриваться в этом  контексте. Я  не сужу о «правильности» или «неправильности», о том, что «хорошо» или «плохо». Я просто делаю замечания насчет эффективности того, что вы, как вам кажется, пытаетесь делать.
-- Я это понимаю.
--Я знаю, что  на словах это так. Но может подойти время -- еще  до того, как этот диалог завершится, -- когда  ты обвинишь  меня в том, что Я осуждаю вас.
--Я никогда не стал бы винить Тебя в этом. Я знаю лучше. Это  «знание  лучше» никоим образом в прошлом  не помешало человеческой расе считать, что Бог судит.
--Со мной такого не будет.
--Увидим.
--Ты хотел поговорить об образовании.
--В самом деде.  Я вижу,  что  многие из вас  недопонимают роль,  цель  и назначение образования, не говоря уж о том, как его лучше организовать.
--Сказано слишком широко, и я хотел бы в этом разобраться.
--Большая  часть  человеческой расы  решила,  что роль,  цель  и  функция образования в  том, чтобы  передавать  знания,  что обучать  кого-то-- это означает давать знания.  По большому счету, имеются в  виду знания  какой-то конкретной семьи, клана, племени, общества, нации, мира. Но образование имеет очень отдаленное отношение к знаниям.
-- Неужели? Ты водишь меня за нос.
--Я выразился точно.
--Тогда с чем же оно связано?
--С мудростью?
--Мудростью.
--Да.
--Ладно, сдаюсь. И в чем тут разница?
--Мудрость -- это примененное знание.
--Выходит, мы должны стараться дать своим детям не знания, а мудрость.
--Прежде  всего,  не  надо  «стараться»  что-то делать.  Просто  делайте. Во-вторых, не  пренебрегайте знаниями в  угоду  мудрости.  Это  может  стать роковым. С другой стороны, не пренебрегайте мудростью  в  угоду знаниям. Это тоже может оказаться роковым. Это погубит образование. На  вашей планета это уже происходит.
--Разве мы пренебрегаем мудростью в угоду знаниям?
--В большинстве случаев -- да.
--Как такое может быть?
--Вы учите своих детей что думать, вместо того, чтобы учить как думать.
--Объясни, пожалуйста.
--Конечно. Когда  вы даете  своим детям знания,  вы учите их, что думать. Это значит, вы говорите им, что все, что, по вашему мнению, они должны знать и понимать, -- истинно. Когда  вы даете своим детям  мудрость,  вы не говорите  им, что  именно знать и что верно, а скорее как добраться до своей собственной правды.
--Но не бывает мудрости без знаний.
--Согласен.  Вот  поэтому-то  Я и  сказал, что  вы не должны пренебрегать знаниями  в  угоду мудрости.  Определенный объем знаний  должен  перейти  от одного поколения к другому. Это очевидно. Но как можно меньше. Чем меньше --тем лучше. Пусть ребенок постигает сам. Знай это:  Знание утрачивает ся.  Мудрость невозможно забыть.
--Получается, что в школах надо обучать как можно меньше?
--Вашим школам надо сменить приоритеты. Сейчас все внимание сосредоточено только  на знаниях,  а мудрости уделяется очень мало внимания.  Занятия, где учат мыслить критически, проблемное обучение, логику родители воспринимают с опаской. Они считают, что этому не место в обучении. Им хотелось бы защитить свой  образ  жизни.  Ведь может случиться так, что дети,  которым  дозволено развивать  свое  критическое мышление, могут отвергнуть мораль,  ценности  и весь образ жизни своих родителей.
 Чтобы защитить свой  образ жизни, вы  придумали систему  образования, в основе которой лежит развитие памяти детей, а не их способностей. Детей учат запоминать  факты  и  вымыслы-- вымыслы, которые  каждое  общество  о себе придумало.  В них не  развивают  способности находить  и создавать правду  о самих себе,
Те,  кто  думают,  что  они  знают,  что  нужно  знать  ребенку, громко высмеивают программы, которые направлены  на развитие у детей способностей и навыков, а не на механическое заучивание. Но то, чему вы учили, привело  ваш мир к невежеству, а не увело от него.
-- В наших школах не учат вымыслам -- там учат фактам.
--Вы лжете самим себе и лжете своим детям.
--Мы лжем своим детям?
--Конечно. Возьми  любой  учебник истории и  почитай. Вашу историю писали люди,  которые  хотели, чтобы дети увидели мир в определенном  свете.  Любая попытка  расширить   исторический  анализ  более  широким   обзором   фактов отвергается,  ее называют  «ревизионизмом».  Вы  не  расскажете своим  детям правду о  своем прошлом, пока они  не увидят вас такими, какие  вы  есть  на самом деле.
История  в  основном  пишется  исходя из  воззрений  той  части  вашего общества,  которую  вы   называете   белыми,   англосаксами, русскими, американцами, французами, протестантами, мужчинами.  В  то  время  как женщины,  темнокожие или представители  других меньшинств  могут  сказать: «Эй, постойте! Все  было  не так.  Вы  многое не учли». Вы морщитесь, кричите и  требуете, чтобы «ревизионисты» оставили свои попытки изменить ваши учебники. Вы не хотите, чтобы ваши дети  знали, как вы оправдывали  то,  что происходило,  исходя из собственной точки зрения. Тебе нужен пример?
--Да, пожалуйста.
--В Соединенных  Штатах вы не учите своих детей  всему, что им необходимо знать о решении  страны сбросить атомные бомбы  на два японских города, убивая и  калеча  сотни тысяч  людей. Вы предпочитаете давать им факты в том виде, в каком они, по вашему мнению, должны их воспринимать. Когда делается попытка привести эту  точку зрения в равновесие с другой точкой  зрения  (в  данном случае -- японцев),  --  вы  визжите, гневаетесь, произносите  целые  речи,  беснуетесь,  вскакиваете,  бегаете  туда-сюда   и требуете, чтобы школы и думать не смели о том, чтобы раскрыть данные в своих исторических  обзорах этого  важного события. Получается,  что вы  учили  не истории, а политике.
То же происходит с русскими. Они кричат на весь мир, что Запад искажает историю Великой отечественной войны, а сами в это же время искажают историю этой же войны, привнося в неё элементы, которые не могли быть по существу. Например, религизность рядового и командного состава, чего на самом деле не было, потому что каралась лагерями или смертью.
История должна быть точным и подробным анализом того, что произошло  на самом деле. Политика  никогда не  связана  с  тем,  что  в  действительности случилось.  Политика  --  это всегда  лишь чья-то  точка  зрения  по  поводу произошедшего.  История  раскрывает  факты,--политика  судит.  История  разоблачает, говорит все как есть. Политика скрывает, рассказывает только одну сторону. Политики   ненавидят   правдиво  написанную  историю.   Любая  история, написанная правдиво,  также не слишком хорошо отзывается о политиках.
Но на вас  новый  наряд короля,  потому что дети  видят  вашу наготу. Если научить детей критически мыслить, то  они посмотрят на вашу историю  и скажут: «Надо же, родители и взрослые так  заблуждались». А этого вы  не  потерпите, и  не допустите, чтобы такое  пришло им  в голову.  Вы не хотите, чтобы ваши  дети располагали самыми основными фактами. Вы хотите, чтобы у  них был ваш взгляд на вещи.
--Я думаю. Ты здесь немного преувеличиваешь. Ты далековато  зашел  с этим аргументом.
--Неужели?  Большинство людей в вашем обществе даже не  хотят,  чтобы  их дети знали самые основные факты жизни. Люди  пришли  в ужас, когда  в школах стали  учить, как функционирует человеческое тело. Теперь говорят, что детям нельзя  рассказывать  о том, как передается  СПИД  и как  сделать так, чтобы этого  не  происходило.  Разве что  вы обстоятельно  расскажете  о  том, как избежать СПИДа.  Тогда это нормально.  Почему бы  просто не дать факты  и не позволить им самим решать за себя? Ни за что в жизни. Дети  еще  не  готовы  решать такие  вещи за  себя.  Их надо  тщательно наставлять.Ты наблюдал за тем, что происходит в мире в последнее время?
--Ты о чем?
--О том, как вы раньше воспитывали своих детей.
--Нет, мы  только  вводили их  в  заблуждение. Если  мир в таком  ужасном состоянии -- и во многих отношениях, -- то это вовсе не потому, что мы учили детей старым  ценностям,  а  потому, что мы позволили обучать  их всем  этим «последним крикам»!
--И ты в это действительно веришь?
--Ты чертовски прав. Я действительно верю в это! Если бы мы  ограничились в обучении  чтением, письмом и арифметикой вместо того, чтобы перекармливать их  всякой всячиной  типа  «критическое  мышление»,  то мы  бы  сегодня жили намного лучше. Если бы мы выдворили так называемое «сексуальное просвещение» из классов, то  нам  бы не пришлось сейчас видеть  подростков с собственными детьми, и матерей-одиночек,  которые в свои 17 лет претендуют на специальное пособие,  и  того, как мир  просто выбивается  из-под контроля.  Если бы  мы настояли на том, чтобы наша молодежь жила нашими моральными нормами, если бы мы не позволяли детям отступать от них и  создавать  свои собственные, то мы бы не превратили нашу когда-то  сильную, жизнеспособную нацию в свое  жалкое подобие.
--Понимаю.
--И еще. Не настаивай и не говори мне, что мы должны вдруг  признать себя «неправыми»  за то, что совершили  в Хиросиме и Нагасаки. Ради Бога, мы ведь покончили с войной. Мы спасли тысячи жизней. С обеих сторон. Мы заплатили за это ценой войны. Никому не нравилось это решение, но его надо было принять.
--Понимаю.
--Да уж, Ты понимаешь. Ты как  все эти  розовые  коммунисты-либералы.  Ты хочешь, чтобы мы пересмотрели нашу историю. Ты хочешь, чтобы мы все изменили и  сами сжили  себя со света.  И тогда вы,  либералы,  наконец-то  добьетесь своего,  завладеете  миром, -- создадите   свои   декадентские  общества, перераспределите богатства. Власть народу и всякая подобная чушь. Только это нас ни к чему не привело. То, что нам нужно,--так  это возврат к прошлому, к ценностям наших предков. Вот что нам нужно!
--Больше сказать нечего?
Чумак устало отложил книгу. Задремал. Стук в дверь. Он встрепенулся и помотрел вокруг. Обстановка была совершенно незнакома. Посмотрел на стол и увидел газету. Взял в руки развернул. Глаза моментально выхватили год и день издания—24 июя 1955 года и страну издания--Нидерланды. Чёрт возьми, подумал он. Я ещё и не родился. Стук повторился. Чумк вышел из-за стола, открыл дверь и на пороге увидел средних лет мужчину, который приветливо улыбался ему. На двери Чумак увидел трафарет: «Доктор Винцент .......». Моментально в голову пришла мысль, а кто из моих родственников имел отношение к Голландии. Ведь ранее все реинкарнации происходили к моим родственникам. Вспомнил. Его тётя, жена родного брата его бабушки было голладкой. Даже фамилию припомнил—не то Клейн, не то Кляйн.
--К тебе можно, спросил мужчина?
--Заходи. И сразу всё стало на свои места. Он уже знал, как зовут этого мужчину, где он находится и чем занимается.













        Г Л А В А  1

-- Существует  ли  такая  вещь, как реинкарнация? Сколько у  меня  было жизней в прошлом? Кем я тогда был? «Кармический долг» -- это реальность? Трудно поверить в то, что по этому поводу все еще возникает вопрос, Я с трудом  могу себе это  представить. Было  так много сообщений  о вспоминании прошлых  жизней  из  исключительно  надежных   источников.   Некоторые люди поразительным  образом воскресили в  памяти  подробные  описания событий,  и доказано, что при этом была исключена всякая возможность того, что они могли каким-то   образом   выдумать   или   изобрести   что-то,   чтобы   обмануть исследователей или своих близких.
--У тебя было  647 прошлых жизней, раз уж ты настаиваешь на точной цифре. Это  твоя  648-я. В  других ты был  всем. Королем, королевой, рабом.  Учителем, учеником, мастером.  Мужчиной, женщиной. Воином, пацифистом. Героем, трусом. Убийцей, спасителем. Мудрецом, глупцом. А сейчас детективом и будешь им долго, полка самому не надоест. Всем этим ты был!
 --Я иногда  чувствую себяэкстрасенситивом.Существует ли вообще такая вещь,  как «ясновидение»? Есть  ли  оно  у меня?  Находятся ли люди, которые называют себя экстрасенсами, «в сговоре с дьяволом»?
--Да, такая вещь, как ясновидение, существует. У тебя оно есть. Оно  есть у каждого. Нет человека, у которого не  было  бы  способностей,  которые  ты называешьэкстрасенситивными, есть только люди, которые их не используют.  Применять ясновидение и другие подобные способности -- это не более чем пользоваться шестым чувством. Очевидно, что это не означает  «быть  в сговоре с дьяволом», иначе я бы не дал тебе это чувство.  И  конечно,  нет никакого дьявола, с которым можно было бы сговориться.
                (Уолш. «Беседы с Богом»)
Когда в голландской деревне происходит убийство, что случается гораздо чаще, чем полагают те, кто не забивает себе голову историей криминалистики, все обычно испытывают потря-
сение, которое тем сильнее, чем солиднее репутация у данной деревни. Преступление, случившееся в Стапгорсте, потрясло общественные устои до основания. Преступление долгое время скрывалось, но потом известие о нем прорвалось наружу, словно гнойник. Многие местные жители были вне себя от ярости. Некоторые боялись. Однако прошло целых полтора месяца, прежде чем люди начали робко заговаривать о том, что в округе творится неладное; кое-кто по-прежнему предпочитал ничего не замечать. Но к тому времени дело зашло уже слишком далеко.
Стапгорст—старое, религиозное поселение. Примерно в трёх килогметрах  проходит дорога, соединяющая Меппел с Хронингеном и Меппел с Амстердамом. Несколько лет назад деревня попала в путеводитель--благодаря своей церкви пятнадцатого века, затронутой «реставрациями» и после наполеоновскими событиями 1840-х годов, а также группе мощных каменных глыб, возможно друидских, на северо-восточном лугу.
В то лето, 1955 года, деревня, всеми забытая, жила тихой мирной жизнью, окруженная высокими зелеными кипарисами. Такая жизнь вполне подходила ее обитателям. Правда, за несколько недель до начала нашего рассказа здесь
произошло небольшое событие. В возрасте восьмидесяти двух лет скончался старый пастор самой большой церкви деревни, в которой имелось ещё 15 малых церквей и прихожане гадали, кто станет его преемником.
Полковник в отставке Гус Бюрен, который долгое время провёл в Индии в составе английских колониальных армейских подразделений,  с сомнением хмыкал.
--Пожалуйста, не волнуйся,--успокаивала полковника племянница Мирьям Бюрен.--Уверена, нам не пришлют слишком уж рьяного сторонника  церкви, который будет без конца воскурять фимиам и все такое.
--Как его зовут?
--Однажды кто-то при мне обмолвился, что к нам назначен преподобный Мартин Джон Люберс, племянник епископа.
--Попахивает церемониями!--проворчал полковник Однако он ошибся. Преподобный Мартин Джон Люберс, которого друзья называли просто Мартин, оказался благожелательным и добродушным молодым человеком атлетического сложения.
Несмотря на искреннюю преданность своему призванию, он обладал таким легким характером, что ни у кого не вызывал раздражения. Молодость нового приходского священника смущала лишь мясника. Дамы же сходились на том, что священнику необ-
ходимо жениться. Кроме того, благодаря одному его промаху все произошло нечаянно, и, откровенно говоря, он потом не мог вспоминать о случившемся без неловкости--некоторые представители местного избранного общества очень полюбили его.
В Стапгорсте была и по сей день есть всего одна улица, Главная. На одном ее конце стоит древняя церковь. Фасад ее обращен на восток, в сторону парка, окружающего серую каменную громаду старого замка. Пути от церкви до поместья по хорошей дороге минут пять. Вот уже двенадцать поколений прошло с тех пор, как поместьем владела семья Гендриксон. По традиции старшего сына в каждом поколении зва-
ли Ганом. При этом ни один односельчанин никогда, даже про себя, не называл его «старым хозяином», или просто «Томом».
И нынешний Ган Гендриксон, самый богатый житель в округе, не был исключением из правила. Многие состоятельные жители деревни, из тех, кто
считался местным «высшим обществом», жили на территории огромного парка при поместье. Позади замка, в котором жил сам Гендриксон, находился огород, за которым ухаживали, как за
Эдемским садом; за огородом же были разбиты два грунтовых теннисных корта, которыми Ган Гендриксон очень гордился. Хотя образование он получил в Англии, деревенские обычаи и деревенский говор въелись в его плоть и кровь.
Плотный, краснолицый, с длинными, заботливо завитыми седыми усами, Ган Гендриксон, бывало, покачивался на каблуках и, по своей привычке, орал-- он изъяснялся вежливо только по торжественным случаям.
--Смотри в оба, Том!--поучал он управляющего.-- Чтобы корты у меня были в идеальном состоянии, а не то получишь под зад коленом, понял?
Так случилось, что жарким июньским днем, когда река Маас, искрясь на солнце, неспешно текла между сонных зеленых берегов, преподобный Мартин Люберс принял приглашение на партию в теннис. Играли две смешанные пары: сам преподобный, полковник Бюрен, молодая и хорошенькая Мирьям
Бюрен и, наконец, Тресс Томас, живая и веселая молодая темноволосая женщина, про которую ни у кого язык не повернулся бы сказать «старая дева».
Преподобный и Мирьям Бюрен играли против полковника Бюрена и Тресс Томас. Из них всех только одна Тресс Томас любила бегать по всей площадке. Остальные, в том числе и Мирьям, брали силой удара. Одетые в белое фигурки сновали по корту под палящим солнцем.
«Как хорошо!»--сказал себе преподобный Мартин Люберс. Возможно, дело было в том, что ему очень нравилась кудрявая голубоглазая Мирьям. На ней были шорты и блузка без рукавов, которая... впрочем, скорее всего, молодой священник
даже не заметил, во что она одета. Будучи первоклассным теннисистом, он делал резкие выпады и успевал следить за всем происходящим. Вскоре он получил возможность взять сет.
После сокрушительного смеша Мартина Люберса мячик со свистом полетел к задней линии площадки противника. Преподобный Люберс превосходно рассчитал силу и направление
удара. Облачко желтовато-коричневой пыли взметнулось с земли за пределами площадки --значит, мячик вылетел в аут.
--Черт побери!--довольно громко воскликнул преподобный--и сразу опомнился. Щеки священника сделались пунцовыми. Он открыл рот и тут же снова его закрыл. Никто не улыбнулся; казалось,
присутствующие ничего не услышали. В конце партии полковник Бюрен как бы между прочим подошел к преподобному Люберсу, В глазах полковника плясали веселые огоньки.
--Рад, что вы с нами,--заявил он, глумливо кривя
губы. На языке полковника подобные слова означали, что преподобный Мартин--славный малый. Его признали своим. Разумеется, пошли слухи, которые постепенно раздувались. Так, говорили, что новый приходской священник не стесняется
в выражениях и ругается даже почище сапожника. Поведение священника шокировало многих обитателей Главной улицы. Мясник, зеленщик и владелец универсального магазина были потрясены. Зато поведение священника понравилось Гану Гендриксону. Что же касается дам, то они пожимали
плечами и с таинственным видом говорили, что «так и знали с самого начала».
--Ему в самом деле необходимо жениться,--заявила фрау Кнол, закончив вышивку и откусывая нитку. Она сидела в своей уютной гостиной над аптекой. Господин Кнол, аптекарь, человек, получивший мало-мальски приличное образование, неуверенно покосился на жену поверх очков в золотой оправе.
--И почему вам, женщинам, непременно надо кого-нибудь женить?--спросил он.--Ни одному мужчине не придет в голову сплетничать да перемывать косточки соседям!
И все-таки маленький господин Кнол призадумался.
--Как по-твоему, женится господин Дюберс на госпоже Мирьям Бюрен? Ъ
Фрау Кнол презрительно фыркнула.
--На госпоже Бюрен!--повторила она.--Ты что, с ума сошел?  Она по уши влюблена в ... Нет, я не стану перемывать ей косточки, как ты. Но господин Кок-- славный джентльмен; и я нисколько ее не осуждаю.
Однако господн Кнол, человек суетливый и добрый, все еще обдумывал матримониальные возможности священника.
--А как насчет мифрау Лауры?
Госпожа Кнол отложила шитье и метнула на мужа зловещий взгляд.
--Ах, мифрау Лаура!--промурлыкала она с опасной мягкостью.--И ты еще утверждаешь, будто вы, мужчины, не сплетники! Надо же придумать такое-- мифрау Лаура! Вдова со взрослой дочерью, которой почти пятнадцать лет! А самой ей все
сорок, и никак не меньше.
--Может, так, а может, и нет,--с достоинством возразил аптекарь.--Но вот что я тебе скажу. Когда мифрау Лаура входит в аптеку--кстати, любезнее покупательницы не найдешь,--то ей никак не дашь больше тридцати. Ей-богу, и даже меньше!--
распалился аптекарь.--Она не выглядит ни на день старше двадцати пяти!
Госпожа Кнол, которую от негодования прошиб холодный пот, приготовилась к отповеди. Но то были лишь круги по воде, безобидные сплетни. В Стапгорсте живут такие же люди, как и в других местах. К сожалению, Ессика Лаура была любимой мишенью для злословия соседей. И утром первого июля первая ядовитая стрела была пущена, первый камень был брошен именно в мифрау Лауру.
Ессика Лаура, которой в действительности исполнилось тридцать четыре года, была женщиной изящной и утонченной, с пепельными волосами и большими серыми глазами. Она не отличалась разговорчивостью, но, когда открывала рот, обна-
руживала своеобразное чувство юмора. Мифрау Лаура --как и полковник Бюрен, Мирьям  Бюрен, Винанда Зволле и романист Джон Кок--занимала один из четырех коттеджей, стоящих на территории поместья. Дочь Ессики Лауры звали Линда.
Итак, утром первого июля Ессика пошла на почту купить марок. Посещение тесной, маленькой почтовой конторы, которая обслуживала только жителей поместья, где пахло старым деревом и креозотом, часто действовало людям на нервы из-за почтмейстерши. Средних лет почтмейстерша Сюзанна ван дер Фогт была почти совершенно глуха. Когда ей задавали вопрос, она читала по губам, а отвечала резким, скрипучим голосом, как у попугая;
слов было почти не разобрать. Сюзанна также была ярым приверженцем соблюдения всяческих правил. Бывало, в крошечной почтовой конторе перед зарешеченным окошечком скапливается целая толпа озлобленных посетителей, и все слушают, как
Сюзанна добрых десять минут отчитывает клиента за то, что тот неправильно упаковал посылку, и требует все переделать.
Ессика Лаура, как обычно, подошла к прилавку с дружелюбной улыбкой на губах и просунула в окошечко полгульдена.
--Книжечку марок, пожалуйста.
Сюзанна за прилавком разбирала утреннюю почту перед тем, как передать ее почтальону. Обычно в такое время она обращала на клиентов не больше внимания, чем на черных тараканов. Но в тот день она была в хорошем настроении.
--Вам письмо, мифрау Лаура!--прокричала она.
--Неужели?--прошептала пораженная Ессика. Все в Стапгорсте знали, что письма мифрау  Лаура получала только от  дочери, когда та уезжала в школу, да еще каждый квартал получала длинные конверты из Амстердама, от своих поверенных.
Черные глаза Сюзанны радостно сверкнули. Когда Сюзанна улыбалась, ее зубы, казалось, занимают почти все лицо.
--Вам письмо!--снова проскрежетала она и помахала конвертом в воздухе.--Сами возьмете или подождете, пока  почтальон доставит?
--О ... сама. Спасибо большое.
Сюзанна просунула письмо в окошко. Конверт был из обычном бумаги; адрес аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Мифрау Лаура недоуменно и почти испуганно посмотрела на конверт, потом осторожно вскрыла. Внутри находился сложенный вдвое листок бумаги. Через пару секунд Сюзанна ван дщер Фогт подняла глаза от газет и, испугавшись за посетительницу, испустила оглуши тельный  вопль:
--Мифрау Лаура! Что с вами?
Лицо у Ессики Лауры вначале покраснело, словно ее ударили или она услышала непристойность. Потом она так побледнела, что стала казаться значительно старше своих лет. Серые  глаза под пепельными волосами потемнели.
--Только не книга!--произнесла она.--Только не книга!
--Книга, мифрау Лаура? Книжечка марок?
Видимо, Ессика ее не слышала. Торопливо сунув письмо в  сумочку, она выбежала из почтовой конторы. Хлопнула тяжелая дверь с пыльной стеклянной панелью; Сюзанна ван дер Фогт про- кричала что-то вслед, махая забытым полугульденом.
Письмо стало первым в длинной череде анонимок, которыми в последующие недели завалили жителей Стапгорста. Даже сейчас, когда известны все подробности, полиция не  в состоянии точно определить, сколько всего было подметных писем.
Все молчали, а оцухоль росла. Никто не проронил ни единого слова! Некоторые смеялись--нервно и коротко--и презрительно швыряли письмо в камин. Другие, помявшись, рвали анонимку на мелкие клочки и пытались незаметно выкинуть. О  том, чтобы за серыми каменными фасадами Стапгорста тво- рились страшные преступления и темные дела, и речи быть не мигло, нет! Яд автора или авторши анонимок был направлен  против невинных людей.
«Разумеется, меня оболгали,--уверял себя каждый житель Стапгорста, получивший письмо.--Но что, если соседи поверят?!»
Вот чем опасны анонимки. Большинство деревенских жителей скорее умерли бы, чем признались в получении письма.  В продолжение тех недель преподобный Мартин Джон Люберс, который хотел подружиться со всеми, не мог не заметить, что лица его прихожан похожи на окна, как будто наглухо закрытые ставнями. Несмотря на моложавый вид и стремительную походку, преподобный не был совсем уж неопытным юнцом. Он три года служил священником в приходе Утрехта, Когда его дядя, епископ, раздобыл ему этот приход--для священника, беднейшего из бедных, жалованье в четырнадцать тысяч гульденов  в год казалось королевским,--он надеялся пробудить в своих прихожанах воодушевление и радость. Однако, как он заявил полковнику Бюрену, он ничего не понимал.
--В чем же дело?--не выдержал он однажды в конце июля.
У полковника Бюрена было два хобби: живопись и древняя военная история от начала времен до Ганнибала. В тот момент, когда к нему обратился Люберс, он сидел в своем садике и набрасывал эскиз акварелью.
--Дело не только в том,--продолжал преподобный
Мартин,--что они почти не разговаривают со мной. Они и с соседями почти не общаются и постоянно косятся друг на друга. Такое можно только почувствовать. Как будто что-то ... что-то ...
--Вот-вот взорвется?--предположил полковник Бюрен.
--Вот именно. Можно и так сказать. Но в чем же дело?
--Не знаю,--отвечал полковник, который еще не получил ни одного анонимного письма. Его косматые брови, сивые, с торчащими волосками, сдвинулись на переносице.--Могу только гадать. Но, ей-богу, наверняка ничего не знаю.
--Хотя бы предположение!
--Лучше не надо,--бесстрастно отвечал полковник, снова берясь за кисть.
Как ни странно, преподобный Мартин не виделся с Мирьям Бюрен со дня теннисного матча. Зато довольно часто встречал Тресс Томас, неизменно оживленную брюнетку, не скрывавшую, что ей сорок два года. Тресс Томас как будто не слыхала о том, что в деревне творится что-то странное. Однако, когда священник нанес визит Джону Коку, писателю,
произошел крайне неприятный инцидент.
Кок одну за другой выпекал популярные вещицы-- приключенческо-любовные романы, которые обожает  публика всего западного мира. Кроме того, он писал сценарии для радиоспектаклей. Когда по телевизору транслировали постановки по его пьесам,
служба опроса слушателей, к радости составителей программ, докладывала, что аудитория составляет почти половину населения королевства Нидерландов. Джон Кок жил один в самом маленьком, двухкомнатном, домике на территории поместья,
среди плодовых деревьев.
Преподобный Мартин, наслышанный о том, что писатель--деликатнейший человек, с улыбкой постучал в дверь. Его немного удивил грубый голос, крикнувший:
--Кто там? Входите!
Кок сидел за письменным столом в просторном кабинете, стены которого были сплошь заняты книгами, а также иностранными диковинками и разного рода экзотической дребеденью. Перед ним стояла пишущая машинка. Стол находился у
плотно занавешенного окна, выходящего на север. На вид Джону Коку можно было дать лет тридцать пять. Он был среднего роста, худощавый и жилистый, с темно-каштановыми волосами, горящими карими глазами и впалыми щеками. На нем был старый свитер и фланелевые брюки. Увидев гостя, он не встал из-за стола.
--Господин Кок?--Священник смущенно улыбнулся.--Я Мартин Люберс. Кажется, вы ... мм ... пишете?
--Да,--кивнул Кок, поднимая голову.--А вы, кажется ... мм ... проповедуете?
--О, я стараюсь делать это как можно реже,-- засмеялся преподобный Мартин после неловкой паузы,-- кроме тех случаев, когда стою на кафедре ... Знаете,-- добавил он добродушно,--боюсь, я, к стыду своему, не читал ни одно из ваших творений.
Кок повернулся в кресле, оказавшись лицом к лицу с гостем, откинулся на спинку и закинул руки за голову.
--Скажите, господин Мартин Люберс,--с интересом спросил писатель,--а как бы вы сами отреагировали на подобное замечание?
--Н -не понял ...
--Мне часто приходится слышать: «Боюсь, я не читал ни одно из ваших творений». Вам что, трудно добавить, к примеру, «извините» или вообще промолчать? Или воспитания не хватает?
--Дорогой мой! Я вовсе не хотел вас ...
--Да ерунда. Забудьте.
Преподобный Мартин тут же снова просиял.
--Вижу, вы много путешествовали, господин Кок?
--Раньше--да. Теперь--нет.
--Позвольте узнать--почему?
--Позволяю. Потому что путешествия меня разочаровали. Все, что ни есть интересного, выходит отсюда.--Кок потрогал клавиши пишущей машинки.
Преподобный Мартин снова рассмеялся. Так как сесть его не пригласили, он подошел к камину. Походя он заметил, что на каретке машинки лежит вскрытый конверт. Адрес Кока был аккуратно написан печатными буквами, синими чернилами. Но священник не обратил на конверт особого внимания.
Над камином он вдруг разглядел маленькую картину, писанную маслом: головка Мирьям Бюрен. Здесь чувствовалась более опытная рука, чем рука ее дяди. Свет умело падал на курчавые каштановые волосы, приподнятые вверх по моде 1955 года; волосы оттеняли ослепительно-белую кожу. Художнику удалось ухватить и характер Мирьям: голубые глаза
светились теплотой, полуулыбка на губах свидетель ствовала о пылкости и скрытой чувственности.
--Интересно?--оскалился Кок.
Но преподобный Мартин по какой-то причине словно бы и не заметил картину. Он торопливо оглядел каминную полку, на которой красовались засушенная африканская голова, военный головной убор индейца племени команчей, два испанских кинжала шестнадцатого века и свернутое кольцом
чучело змеи.
Вскоре священник обнаружил: если взять змею в руки и потрясти, она начинает злобно жужжать-- выдумка изобретательного таксидермиста.
--Ну и ну!--радостно удивился он.--Надо же!--и обернулся.
Чучело все продолжало жужжать; в маленьком домике, стоящем среди плодовых деревьев, было еще много всякой всячины. «Жэж-ж, ж-ж-ж»--жужжала змея. Вдруг преподобный Мартин, высокий и худощавый, в толстом твидовом костюме с пасторским воротничком, быстро положил змею на каминную полку и, будто что-то вспомнив, изумленно заморгал глазами.
--Согласен,--сухо заметил Кок.--Но поскольку я сейчас очень занят, прошу меня извинить.
Преподобный Мартин не слишком обиделся. Ему уже приходилось наносить визиты вежливости людям, чья враждебность не объяснялась лишь тем, что они не посещали церковь.
Вскоре ему вообще стало не до личных обид. Одна из отравленных стрел наконец попала в цель.  На южной, «фешенебельной», стороне Главной улицы жила женщина, похожая на мышку, но вовсе не уродливая. Госпожа Алекс Схюрманн была органисткой в церкви преподобного Мартина,
а на жизнь зарабатывала шитьем. В ночь на двенадцатое августа госпожа Схюрманн утопилась в реке.
Ее нашли на рассвете; труп зацепился за упавшее дерево. Раздувшееся от воды тело погрузили в тележку, накрыли джутовыми мешками и вывезли на покрытый пышной растительностью луг, примыкавший с севера к Главной улице.
--А мне все-таки ее жаль,--осторожно проворчал кто-то.
--Ну и ладно,--отозвался другой. Вот и все.
Невдалеке, над поместьем, взошло красное солнце; туман рассеялся. Когда тележку прикатили на луг, метрах в ста от Главной улицы, солнечный луч коснулся группы высоких каменных глыб--иногда они казались монолитом,--которые стояли на том месте с незапамятных пор. Издали они походили на фигуру женщины с кокетливо опущенным плечом. Ка-
менное изваяние выступило из тумана; причудливые трещины и проломы В верхней части походили на глаза и рот.
Работники, толкавшие тележку, так привыкли к валунам, что не замечали их; впрочем, один из них поднял голову.
--Старая Ведьма!--проворчал он.
Тележка глухо ударилась о камень и легко прокатилась по гладкой поверхности Главной улицы на четыре или пять метров. Грохот колес глухо и гулко отдавался в предрассветной тишине. Улица была пустынна. Потом кто-то уверял, что  сапожник-атеист, выглядывал из окна второго этажа своего
дома и ухмылялся. Местного констебля, дюжего малого, которого била крупная дрожь, попросили позвонить в отделение полиции. В отделении пообещали попозже прислать инспектора Сняйдера или, по крайней мере, сержанта. Ган Гендриксон уз-
нал новость только в семь утра; когда ему сообщили, что про- изошло, он принялся ругаться, как один из его далеких предков.
Но преподобный Мартин--как будто все местные жители дружно сговорились молчать--ничего не знал до того, как к нему в дом пожаловал инспектор Сняйдер. Преподобный Мартин пил чай у себя в кабинете; вдруг вошла госпожа де Бур, пожилая и очень респектабельная экономка. За нею следовал полицейский. Госпожа де Бур некоторое время постояла в дверях, а потом стремительно бросилась
прочь.
--Представляете,--говорила она потом,--бывают времена, когда он действительно похож на священника, и никакой ошибки тут быть не может!
Экономка и не подозревала, каким суровым может становиться лицо молодого священника, а взгляд--холодным, как у стапгоского каменного изваяния.
--Понятно,--заявил преподобный Мартин, когда инспектор Сняйдер коротко и туманно сообщил ему о происшедшем.--Я хорошо знал госпожу Схюрманн. Она была нашей органисткой. Она ...--Он стиснул в кулаке ручку.--Инспектор, можете объяснить, как так случилось, что госпожа Схюрманн погибла?
--По моему мнению, дело достаточно простое. Несчастный случай.
--Несчастный случай?!
Инспектор Сняйдер, крупный мужчина с узкими бесстрастными глазами и родимым пятном на щеке, отвел глаза в сторону.
--А вы считаете по-другому, преподобный?
Священник затруднился с ответом. Даже сравнительно умный человек часто не замечает того, что творится у него под носом. Инспектор Сняйдер понял, что внешне сдержанный священник кипит от ярости. Предположить, что маленькая, энер-
гичная госпожа Алекс Схюрманн  покончила с собой? Немыслимо!
--И так, господин?--не отставал инспектор.
--Благодарю вас, это все. Вы можете идти.
--Выгнал меня,--раздраженно заявил Сняйдер сержанту, выйдя в коридор,--как будто он сам Гендриксон! Ничего! Здесь нам все равно больше нечего делать.
Сержант озадаченно хмыкнул:
--В Стапгорсте? Но я думал ...
--Я говорю,--со значением повторил Сняйдер,-- здесь нам больше нечего делать.
Разумеется, инспектор Сняйдер не питал никаких иллюзий. Краткий допрос родственницы покойной, пара кружечек пива в двух ближайших кафе, небольшая прогулка по деревне--и он носом почуял запах анонимных писем. Но старший инспектор, не говоря уже о грозном божестве в лице начальника полиции, питали ненависть к подобным происшествиям. Они
презирали их. Полиции часто приходится сталкиваться с подметными письмами в высшем обществе, где полно кляузников. Если такое случалось, анонимки предпочитали просто игнори-
ровать.
--Оставайся в стороне, Франк Сняйдер,--приказал себе инспектор.--И не суй свой нос в чужие дела, если не получишь иного приказа от вышестоящих властей-- хотя ты его не получишь.
Судмедэксперт из местной боьгицы  оказался человеком понимающим. Наверное, тогда аноним хорошо посмеялся. Поскольку старый доктор Бринкманн уехал в отпуск, вскрытие производил местный, стапгорсткий врач--коренастый серьезный доктор Мюллер. Он сообщил, что госпожа Схюрманн
была девственницей, не страдала ни от каких серьезных заболеваний, а смерть наступила в результате утопления. Но доктор сжалился над покойницей. Полагая, что госпожа Схюрманн покончи-
ла с собой из-за несчастной любви и желая спасти доброе имя бедняжки, он надавил на присяжных, требуя вынести вердикт о смерти в результате несчастного случая. Присяжные единогласно проголосовали «за». Инспектор Сняйдер вернулся в Зволле, весело насвистывая.
Дело могло получить неприятную огласку, особенно после того, как после похорон сестра Алекс Схюрманн истерически рыдала на ее могиле, однако автор анонимок сделал перерыв на несколько недель.
Мало-помалу все успокоились. Преподобный Мартин, все еще кипя, пытался забыться в делах и в мелких хлопотах, которые докучают даже священнику сельского прихода. И тут произошел настоящий взрыв.
Днем в воскресенье, тринадцатого сентября, преподобный Мартин снова пил чай у себя дома. Окна в мелкий переплет выходили на северный церковный придел. Он только что закончил писать текст завтрашней проповеди, когда госпожа де Бур внесла поднос с чаем и послеобеденной почтой.
Пришло всего два письма. Верхнее было в обычном конверте с адресом, написанным синими чернилами. Разливая чай, преподобный Мартин лениво разрезал конверт. Он прочел письмо и тут же вновь медленно перечитал его. Потом что
есть мочи позвал госпожу де Бур.  Экономка вбежала в кабинет.
--Боже мой!--прошептала она, открыв дверь.
Преподобный Мартин стоял за письменным столом; его обычно румяное лицо побледнело. Он тяжело дышал. Озарение редко приходит постепенно. Оно обрушивается как удар, во всей своей вызывающей ужас полноте.
--Госпожа де Бур,--заявил священник без всякого вступления,--что вам известно об анонимных письмах от имени некоей «Ведьмы»?
--Простите, что, господин?
--Я предпочел бы выслушать правду, госпожа де Бур.
Госпожа де Бур торопливо отерла губы подолом передника.
--Господин, лично я ни единого ...
--Я намерен вытащить это дело на свет,--заявил преподобный Мартин, ударяя кулаком по столу.--С помощью Божией мы выясним правду!
Испуганная госпожа де Бур ничего не ответила. В ту минуту вид у священника был такой же непреклонный, как у старого екископа в Утрехте. Взглянув на письмо и перечтя первые слова, преподобный Мартин почувствовал дурноту при
мысли о долге, который, как он знал, ему предстоит исполнить.
Письмо начиналось словами: «Hy и ну! Вы с Мирьям Бюрен  ... «.
 В ту же субботу, примерно в то время, когда преподобный Мартин принял важное решение, у церкви на западной оконечности Главной улицы остановилось такси, приехавшее из самого Амстердама. Из такси вылез высокий и молодой, можно сказать, представительный джентльмен в белом  костюме.
Главная улица с ее аккуратными тротуарами полого спускалась к поместью на другом конце. Все было погружено в субботнюю дрему. У обочин стояли припаркованные машины. За окнами слышалось звяканье чайной посуды; жены накрывали
столы и будили мужей, которые любили поспать после обеда.
Джентльмен, выбравшись из такси, уперся кулаком в бок, и, надменно улыбаясь, принялся обозревать окрестности. Очки в черепаховой
оправе съехали на самый кончик его носа. Огромная, коротко подстриженная голова оставалась непокрытой, несмотря на осеннюю прохладу. Впрочем, вскоре таксист выудил откуда-то из недр
машины кепочку и пассажир нахлобучил ее на затылок.
--Значит, это и есть Стапгорст?--презрительно осведомился Винцент Боугарт.
--Ага,--отвечал таксист, в котором легко угадывался уроженец провинции Оверайселл.--Ну и чемоданчик у вас--экстра-класс!--Таксист еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.--Просто любо-дорого смотреть! Вот это вещь!
--Не твое дело,--сурово отвечал пассажир.--
Твое дело--вытащить мой чемодан и поставить его стоймя--не забудь, стоймя! Именно так, как я тебя учил по дороге.
--Будет сделано, командир!
На противоположной стороне улицы, сбившись в кучку, стояли шестеро детей в возрасте от девяти до тринадцати лет. Их сопровождали две собаки, шотландский терьер и черно-белая длинноногая дворняжка. Когда в тот день юные предста-
вители Стапгорста вышли из дому, они сияли чистотой, как полы в кухне у их матерей. Сейчас всех их--и мальчиков, и девочек--трудно было отличить от африканских божков вуду. Они уныло ждали, что вот-вот их позовут домой пить чай--и тогда начнутся репрессии.
Однако, когда дети увидели такси, меж ними словно пробежала электрическая искра.
--Полегче!--рокотал джентльмен.--Во имя всех
святых, полегче!
То, что появилось из такси, на первый взгляд было обычным коричневым кожаным чемоданом, только очень большим и удлиненной формы. Но когда таксист с трудом приподнял его и поставил на тротуар стоймя, дети увидели на донышке четыре толстеньких маленьких никелированных колесика.
--Спасибо.--Джентльмен расплатился с
таксистом. Продев два пальца в кожаную ручку, Винцент Боугарт величественно закосолапил по улице. Он не тащил тяжесть; огромный чемодан просто катился за хозяином--бесшумно и довольно зловеще.
--Вот это да!--послышался чей-то голос.--Вы только посмотрите!
Винцент, после защиты диссертации, считая себя великим человеком, только хмыкнул и кашлянул. Понимая, что на него смотрят--он не заметил еще пятнадцати пар глаз взрослых, глазевших на него из-за занавесок. Боугарт небрежно вез чемодан одним пальцем, как будто вел по ипподрому победи-
теля дерби.  Дети и собаки рассредоточились по улице; они окружили приезжего у табачной лавки, которая размещалась в одном доме с парикмахерской.
--Господин!--послышался чей-то дрожащий голосок.
--М-да?
Говоривший оказался долговязым тринадцатилетним мальчишкой в кепке Мальборо. Выговор у него был безупречным.
--Пожалуйста, скажите, господин,--продолжал мальчик,--почему у вас такой смешной чемодан?
Боугарт обиделся.
--Что не так с моим чемоданом?--Он так грозно воззрился на детей, что обе собаки затявкали и отступили назад.--Я сам его изобрел, лично! И теперь мне не приходится таскать тяжести! Разве у тебя никогда не болела спина оттого, что приходи-
лось тащить тяжеленный чемодан сорок километров?
Разгадка тайны до того сильно подействовала на всю группу, что дети некоторое время молчали, собираясь с мыслями.
--Ага!--с упрямым видом заявил коренастый малыш.--У него колесики на днище. А наверху-то зачем?
Малыш, сын мясника, был прав. В верхней части чемодана также посверкивали четыре колесика; мальчик по очереди крутанул каждое из них, оставив на коже чемодана художественные отпечатки своих грязных ладоней.
--Эх, сынок!--укоризненно вздохнул Винцент Боугарт--Мой чемодан всегда находится нужной стороной вверх, как бы ты его ни схватил. Снизу тоже есть кожаная ручка. Тебе остается только пере- вернуть чемодан--и вот, пожалуйста!
--Неужели вы до всего этого сами додумались?-- недоверчиво и восхищенно переспросила одиннад цатилетняя девочка с леденцом за щекой.
--Ну ... да!--Винцент скромно взмахнул рукой.
Жуткий вопль, от которого по черепу Боугарта побежали мурашки, не означал, что кто-то из детей сошел с ума. Просто юному Уесли, сыну  Гендриксона и самому грязному мальчишке из всей компании, вдруг пришла в голову счастливая мысль. Растолкав друзей, он шагнул вперед и по-свойски дернул Боугарта за полу пиджака.
--Послушайте!--прошепелявил он.--А если взять
вашу громадину да поставить боком, как обычный чемодан?
--Допустим!--кивнул Винцент, обычно не отличавшийся терпимостью.--Ну а дальше?
--Тогда у него будут по два колесика спереди и сзади. Чемодан тяжеленный. И громадный, как гоночный автомобиль. Наверное, он пролетит вниз четыреста метров--отсюда до папиного парка, как сэр Малколм Кэмпбелл в «Синей птице»!
--Хм ... ну что ж. .. - задумался великий человек-- Можно проверить. Устроим гонку? Чемодан против собак!
--Здорово!--прошептал юный Гендриксон, пораженный великодушием незнакомца.--Вот именно! Против собак!
Состязание вот-вот готово было начаться; к действительности, суровой действительности, Боугарта вернули только оглушительные вопли:
--Спорим, моя собака обгонит чемодан!
--Ха! Твой жирный скетч-терьер? Да ни за что! Зато мой пес обставит его!
--Берегись, Уесли Гендриксон!--пропищала очень маленькая девятилетняя девочка.--Твой папа сегодня обходит Северный луг, и он сказал ...
--Рэр-р!--зарычала черно-белая дворняжка. Обе собаки ощетинились и смотрели на чемодан одновременно подозрительно и неприязненно.
--Ставлю тысячу гульденов!
--А я – миллион!
--А я...
--А ну, молчать!--рявкнул Боугарт. На улице воцарилась мертвая тишина. Дети обступили его и просительно дергали за полу пиджака; возможно, так они демонстрировали свое доверие, что, впрочем, портило белый костюм и омрачало настроение Боугарта. Поправив очки, он выдвинул ультиматум.--
Состязание состоится,--объявил он.--Это я вам обещаю. Более того, приводите, если хотите, и других участников, за исключением борзых. Мой чемодан даст им фору. Но только не сейчас.
--Почему?
--Как вы не понимаете? Мне нужно распаковать
свой старый добрый чемодан, вынуть оттуда вещи--на случай, если он случайно откроется. Чтоб мне лопнуть, у меня там бутылка виски! Вы же не хотите, чтобы полная бутылка виски разбилась ?!
Девочки захихикали, но в целом дети нехотя согласились с Винцентом. Мальчик в кепке «Мальборо», выдвинул встречное предложение:
--У вас есть сигареты?
Пораженный Боугарт выпятил грудь и оглядел четверых мальчишек.
--Не вздумайте курить сигареты, слышите?-- загремел он.
--Да, господин,--уныло кивнул мальчик в кепке.
--Чтобы никто из вас не вздумал курить сигареты, поняли?
Мальчишки мигом поскучнели.
--Сигареты,--наставительно продолжал Боугарт,-- курят только девчонки да маменькины сынки. Если уж хотите курить, то курите сигары, как я. Вот, держите!--И он извлек из внутреннего кармана пиджака четыре превосходные гаванские сигары, каждая в целлофановой обертке.
Дети пришли в исступленный восторг. Пятнадцать взрослых, продолжавших наблюдать за происходящим из-за занавесок, выпучили глаза. Одиннадцатилетняя девочка с леденцом со скучающим видом дернула плечиком--очень по-женски.
--Не грусти, девочка,--обратился к ней Боугарт.-- Вот двадцать центов для вас, девочек; разделите поровну и купите себе конфет, помады или еще что-нибудь. По-моему ...
Он замолчал и посмотрел на другую сторону улицы. Метрах в пятнадцати от них, небрежно прислонившись спиной к стене, стояла еще одна девочка лет четырнадцати--хорошенькая, пе-
пельноволосая, в нарядном и очень чистом платье. Боугарту показалось, что, несмотря на несколько надменное и скучающее выражение лица, в серых глазах девочки стояли слезы. Поняв, что
ее заметили, красавица повернулась и зашагала прочь.
--Это Линда Лаура,господин,--светским тоном заметил мальчик в кепке «Мальборо».--Дочь мифрау Лауры. Подходящая малышка.
--Ага,--воскликнул мятежный и практичный сынишка мясника.--А папаши-то у нее и нет!--Он презрительно фыркнул.
--Хватит болтать!--прикрикнул на него Боугарт.-- Что значит «папаши у нее нет»?
Девочка вынула леденец на палочке изо рта и повертела в руке.
--Ну-у...--протянула она.--Одни так говорят, другие - - по-другому. Линда такая интелекталка ...
--Интеллектуалка,--поправил ее мальчик из «Мальборо».
--Возможно, вы и правы, сын мясника,--фырк-
нула девочка.-- Интелекталка она для нас. Но мой папа говорит ...
--А кто твой отец, куколка?
--Иоганн де Йон, сапожник,--с гордостью отвечала девочка.--Он уж такой интелектал, что никому не верит. Он говорит, что она распущенная.--Все это время девочка не сводила глаз с лица Винцента..--Вот попробуйте нагнать ее и дать десять центов!
--Не знаю, о чем ты!--солгал Винцент, взмахнув рукой.--Кстати, мне пора. Может ли кто-нибудь из вас сказать, где найти человека по имени Ральф Дронг?
--Из книжной лавки?--хором закричали дети.--А что вам от него нужно?
--Вам-то что, черт меня дери! Только вы, детишки, не ругайтесь! Где он?
--Идите прямо вниз, по этой стороне.
И Боугарт зашагал прочь, невзирая на мольбы остаться. Он гордо шел, ведя рукой чемодан и даже не подозревая о грозящей ему катастрофе. Винцент Боугарт был очень доволен собой. Он не только не
поддался искушению, но и преподал наглядный урок нравственности представителям молодого поколения.
Вскоре взгляд его уткнулся в позолоченную вывеску над довольно пыльной витриной. Вывеска гласила: «Pольф Дронг: КНИГИ».
У входа в лавку стоял лоток с дешевыми изда-
ниями по два цента. Наблюдательный прохожий непременно отметил бы одну странность: витрина книжной лавки была забрана тяжелыми железными прутьями, как, впрочем, и остальные окна дома. Хотя в Стапгорсте фамилия «Дронг» мало что говорила кому-нибудь, кроме Джона Кока  и полковника Бюрена, она весьма знаменита в кругах богатых и не очень богатых коллекционеров редких изданий в Амстердаме и Берлине. Целых двадцать лет магазин Дронга в этих городах являлся их Меккой. До сих пор многие любители негодуют на Дронго за то, что он похоронил себя в глуши Стапгорста,--им
очень недостает долгих, неспешных бесед с владельцем магазинчика на тихой улочке.
--Я люблю мир и покой,--объяснял знакомым Дронг.--А дела веду в основном по почте. Можете выписать по каталогу любую книгу, на которую хотите взглянуть ...
--Пустая трата времени!--раздраженно возражал Дронгу один постоянный и состоятельный покупатель.-- И потом, вы ведь и сами любите порыться в книгах-- вдруг да отыщется что-то ценное] Главные редкости вы ни за что не поместите в каталог! И мы даже не узнаем о новых сокровищах, покуда не приедем к вам и не схватим вас за горло! Тут букинист уклончиво хмыкал и спешил перевести разговор на другую тему.
Итак, при ехавший в Стапгорст ясным солнечным днем Винцент Боугарт осторожно прислонил чемодан к лотку с дешевыми книжками, чтобы тот не убежал от него, и с легким
сердцем вошел в лавку. Коротко тренькнул колокольчик над дверью. Перешагнув порог, Винцент оказался в длинном полутемном зале, кото-
рый еще удлинили, сломав заднюю стенку. Сбоку, в альковах, стояли стеллажи, пространство посередине занимали низкие столы со стопками томов. Здесь пахло старыми книгами; их аромат гораздо вернее запаха скучных роз или других цветов передает атмосферу мира грез.
Напротив входа, между высокими шкафами с дверцами, забранными сеткой,--в них хранились сокровища,--с потолка свисала лампа под зеленым абажуром; свет падал на конторку с
закругленными углами. Сбоку от нее, закинув ноги на столешницу, сидел сам букинист и читал книгу.
 Боугарт громко откашлялся, поправил панаму и, пыхтя, затопал к конторке. Ральф Дронг осторожно положил книгу, сбросил ноги на пол и повернулся лицом к вошедшему.
--Привет, Ральфl--буркнул посетитель.
--Добрый день, великий человек,--отозвался букинист, как всегда, негромко и хрипловато, но вместе с тем решительно.
Господин Дронг был полный пожилой человек; голову его покрывал редкий белый пушок В лице букиниста не было ничего примечательного, если не считать острых голубых глаз, смотревших поверх очков без оправы, съехавших на самый кон-
чик носа. При виде гостя в глазах господина Дронг заплясали веселые искорки. Хотя жилет его был запачкан табачным пеплом, руки сияли чистотой.
--Очень рад, Винцент,--с искренней теплотой продолжал Дронг.--Сколько мы с вами не виделись? Почти два года! Садитесь, садитесь!--Он показал на маленькое потертое кресло с кожаным
сиденьем, в которое Боугарт тут же плюхнулся. Кресло под его весом угрожающе заскрипело.--Как поживаете, дорогой Винцент?
--Ужасно,--с охотой отозвался Боугарт.--У меня такое давление, что врачи специально таскают меня по всем отделениям больницы и хвастаются перед коллегами. Но надеюсь, хуже уже не будет.
--Я ... мм ... не совсем вас понимаю.
--Вот какое дело!--Боугарт выразительно взмахнул рукой.--Недавно я вернулся в Амстердам из Бреды. Там меня впутали в расследование одно-
го убийства. Ах, чтоб мне лопнуть! Расследование-то меня и доконало. В жизни больше не притронусь ни к одному преступлению, даже если мне посулят бочку золота! В общем, я вернулся домой, надеясь с месяц поваляться в постели и поразмышлять. Но не тут-то было! Я получил вашу телеграмму.
Букинист, смущенно опустивший взгляд, ничего не ответил. Вы пишете,--продолжал Боугарт,--что у вас есть нечто настолько прекрасное, что я должен увидеть это лично. И потому мне необходимо бегом бежать в вашу богом забытую деревню. Что ж, Ральф, будем надеяться, что я приехал не зря.
Дронг кивнул. Он поднял голубые глаза на Винцента, но тут же снова опустил их в пол.
--Насколько я помню,--начал он,--вас очень интересуют  ловкие мошенники и авантюристы, став-
шие министрами при дворе императора Японии. В вашем ка- бинете даже висит большой портрет одного из них.
--Угу. Ну и что?
Дронг соединил кончики пальцев и задумчиво осмотрел их.
--Наверное, вам неизвестно,--продолжал он,--что этот ваш Ямомото по приказу императора написал секретные мемуары. В них он раскрывает не известные никому подробности и тайные интриги, связанные с жизнью императорского двора с 1714 по 1741 годы.
Винцент потрясенно воззрился на букиниста.
--Ах, чтоб тебя!--прошептал он.
--Вот именно.--Казалось, букинисту очень не хочется рассказывать о сокровище, которое он откопал.--Мемуары в веленевом переплете вышли всего в двух экземплярах: один предназначался императору, а второй--самому Ямомото. Известно,
что экземпляр Ямомото уничтожен. Но ...--Дронг показал на один из шкафов с проволочной сеткой,--у меня имеется единственный сохранившийся экземпляр с примечаниями, написанными рукой императора. Хотите взглянуть на книгу?
--Я хочу ее купить,--решительно заявил Боугарт, кладя панаму на столик сзади.--Ральф, насколько я помню, вы не любитель торговаться; я тоже. Назовите вашу цену!
--Книга не продается,--заявил Дронг.
Винцент Боугарт прищурился.
--Наверное, правда,--заявил он после долгой паузы,--что цель жизни всех букинистов--отмена книжной торговли.--Он не выдержал.--Зачем же, ради всего святого, вы вытащили меня сюда?!
--Вы не поняли,--мягко возразил Дронг.--Я подарю
вам книгу, если вы найдете человека, который рассылает в нашей округе анонимные письма.
Снова наступило молчание.
--Анонимные письма ... вот как?
--Их автор подписывается «Ведьма». «Ведьмой» в наших краях называют древнее каменное изваяние на лугу... От этих писем половина моих односельчан едва не сошла с ума. По моему мнению, именно из-за них одна почтенная, хотя и немного нервная женщина утопилась в реке--в полумиле от того места,
где мы с вами сейчас сидим... После ее смерти,-- продолжал Дронг,--письма вроде бы перестали приходить.--Он особо выделил «Bpoдe бы».--Но несомненно, скоро поступление их возобновится, и последствия будут еще плачевнее. Позвольте
рассказать вам, что произошло.
Видимо, воспользовавшись методом дедукции в сочетании с многочисленными сплетнями, букинист в общих чертах узнал большую часть--однако не все--из того, что  уже известно читателю. Его негромкий хрипловатый голос продолжал монотонное повествование. При ярком свете лампы заметно было,
какой у него неожиданно решительный подбородок.
Боугарт сидел без движения, скрестив на груди руки. Выражение его лица изменилось: редкие морщины разгладились, словно он надел суровую, но бесстрастную маску. Глаза неотрывно следили за Дронго. Сейчас представители молодого поколения Стапгорста не узнали бы своего знакомого. Дронг закончил рассказ неожиданными словами:
--Винцент, ради бога, вмешайтесь и предотвратите еще чью-нибудь смерть!
Боугарт по-прежнему сидел неподвижно.
--Скажите, Ральф, вы тоже получили анонимку?-- спросил он.
--Да, получил--две.
--Что вам приписывают?
--Среди прочего--что я торгую порнографи ческими изданиями и с их помощью соблазнил одну деревенскую девушку. Между прочим, и то и другое-- неправда. Но видите ли,--тут умудренный опытом букинист улыбнулся,--против подобных обвинений я не возражаю. Суть в том, что автор анонимок полагал, что его яд меня заденет.
Он кивнул в сторону торгового зала.
--У меня имеется секция, посвященная криминологии и криминалистике,--продолжал он.-- Однако там нет...мм... пособий по написанию анонимных писем.
--Ах, Ральф! Подобной литературы пруд пруди. Да и практического опыта тоже хватает. Расскажите поподробнее о тех письмах, которые вы получили.
Порывшись в битком набитом отделении для бумаг, Дронг вытащил сложенный пополам лист почтовой бумаги.
--Особенно мне бы хотелось, чтобы вы прочли вот это. Погодите, прошу вас!
--В чем дело?
--Признаюсь, мои познания в данной области проистекают главным образом из ... мм ... популярной прессы. Но позвольте после того, как вы прочтете письмо, и перед тем, как выскажете свои соображения, задать вам два вопроса!
Боугарт кивнул. Ральф Дронг передал ему листок. Пока Боугарт читал, ни один мускул не дрогнул у  него на лице, и общее его выражение невольно внушало страх. Дочитав, Боугарт сложил
письмо и вернул букинисту.
--Насколько мне известно,--заявил Дронг,--большинство анонимок пишется людьми полуграмот ными. Впрочем, некоторые авторы подобных писем-- люди образованные, которые нарочно делают орфографические и грамматические ошибки, чтобы их было труднее опознать. Я прав?
--Да, правы, Ральф.
--Отлично! Теперь возьмем письмо, которое получил я, и еще одно, которое показал мне один знакомый. Грамматика, орфография и пунктуация в каждом из них правильны до педантичности. Правда, автор изредка вставляет нецензурные слова, однако употребляет их нарочно, для создания эффекта неожиданности, который производят и сами послания.
Злоба в них так и кипит.
Боугарт задумался.
--Мерзопакостное письмо,--согласился он и снова
погрузился в размышления.--После чтения у меня испортилось настроение, как случилось бы со всяким другим человеком. Однако дело не просто в настроении. я ...
--Что?
Боугарт снова надел маску невозмутимости.
--Лучше говорите вы, Ральф.
--Автор анонимок--человек высокообразованный, по крайней мере, очень хорошо образованный,-- продолжал Дронг.--Следовательно, по-моему, мы можем исключить из списка подозреваемых девяносто пять процентов местных жителей. Фермер или простой работник не в состоянии написать подобное письмо, как не в состоянии он, скажем, создать дрпматическую пьесу. Значит, под подо-
зрением у нас остаются ...
--Продолжайте. Кто у нас остается?

Букинист замялся. Очевидно, ему очень не хотелось высказывать вслух свои подозрения, однако и молчать он не мог.
--Во-первых,--беззаботно заявил он,--я сам.-- Голубые глаза над очками сверкнули.--Простоты ради допустим, что я не виновен. Далее мы имеем госпожу Тресс Томас, мифрау Ессику  Лауру, юфрау  Мирьям Бюрен, полковника Бюрена и господина Джона Кока. Еще есть врач, который временно замещает нашего доктора,--доктор Мюллер; он плоховато говорит по-голландски, но пишет всегда правильно, без ошибок. И еще можно включить в список подозреваемых аптекаря, и хормейстера... Нет, погодите!--мягко прибавил Дронг, заметив, что Боугарт собирается
что-то сказать.--Давайте выполним более приятную задачу и исключим тех, кого можно.
--Значит, по-вашему, кого-то можно исключить? Ну-ну.
--Если бы вы слышали, как изъясняется наш Ган Гендриксон,--улыбнулся букинист,--вы бы сами его исключили. То же самое относится и к бедному Иоганну де Йон, сапожнику,--хотя он когда-то даже купил пишущую машинку, чтобы писать гневные письма в газету, но потом разозлился и выкинул
машинку в реку. Как вы понимаете, многие мои «подозреваемые» на самом деле вряд ли таковыми являются.
Боугарт извлек из внутреннего кармана портсигар с кубинскими  сигарами. Превосходные «гаваны» которые он раздал мальчишкам, были блефом. Сам он считал, что курить «гаваны» ниже его достоинства.
--Ральф, каков ваш второй вопрос?--спросил он.
--Второй вопрос?
--Ну да. Вы сказали, что зададите мне два вопроса. Все ваши предположения, высказанные до сих пор, касаются психологии автора анонимок. Так каков же второй вопрос?
Букинист встал, отодвинул книгу, которую читал и повернулся спиной к конторке.
--Автор писем, которые я читал, буквально сдвинут на сексуальной почве... Все в них так и дышит сексуальностью, каждая строчка--даже подтекст... Разве неправда, что большинство анонимных писем пишутся женщинами-психопатками?
--О нет!--Боугарт покачал головой. Голос его гулко прокатился по комнате. Дронг изумленно посмотрел на своего гостя.--Тут дело вот в чем,--продолжал Боугарт.--Конечно, неправильно утверждать, будто половина анонимок пишется мужчинами, а
половина--женщинами. Женщин все-таки больше. Но все же среди анонимов попадаются как те, так и другие.
--Но я всегда думал ...
Слабо звякнул колокольчик над входной дверью, словно чья-то нерешительная рука наконец-то собралась повернуть ручку. На пороге, на фоне угасающего заката, появилась Мирьям  Бюрен.


 
         Г Л А В А  2


Мирьям бесшумно и быстро прошла по левому проходу, ловко лавируя между альковами и столами. На ней было простое белое шелковое платье, шелковые чулки и туфли на низком каблуке; в руках, кроме дамской сумочки, был пакет с покупками.
Она не заметила Боугарта, сидевшего у конторки, поскольку голова его была скрыта за книгами, наваленными на ближнем к ней столе. Она разглядела только голову букиниста; под белым
редким пушком в свете лампы просвечивал розовый череп.
--Добрый день, господин Дронг,--взволнованно произнесла девушка.--Будьте добры, скажите, пожалуйста, нет ли у вас книги о ... о ...
Винцент Боугарт узнал молодую особу по описанию Дронга.
--Очень симпатичная девчонка,--сказал он себе, что в его устах означало высший комплимент.--Одна из тех провинциалочек, которые буквально излучают обаяние и сексуальную привлекательность, хотя сами ни о чем таком не догадываются. Она любит, когда ее считают «славным малым». Вежлива и
сдержанна на людях, на самом деле вспыльчива, как порох. Если влюбляется--то, кроме своего избранника, больше ни на кого не смотрит. Верная, достаточно умная, любит посплетничать.
Дронг надел маску добродушного, побитого молью старика, при помощи которой в прошлом обманул в Амстердаме немало людей.
--Да?--улыбнулся он.--Книгу... о чем?
Тут Мирьям заметила Боугарта и вздрогнула.
--Простите.--Дронг чуть нахмурился.--Позвольте представить вам моего старинного приятеля. Госпожа Мирьям  Бюрен—Винцент Боугарт.
--Здравствуйте,--приветливо улыбнулась Мирьям, питавшая неподдельный интерес ко всем чужакам, приезжавшим в Стапгорст. Вдруг какая-то смутная догадка забрезжила в ее мозгу.--Кажется ... я уже встречала где-то вашу фамилию.
--Ну что вы!--скромно возразил великий человек.
Свет лампы падал на густые вьющиеся каштановые волосы Мирьям, венцом обрамлявшие лицо. Кожа у нее была такая белая, что выдавала все перепады настроения. Наконец она вспомнила.
--Знаю! Вы--тот человек, который разгадывает тайны запертых комнат, находит исчезнувших людей и истолковывает чудеса. Я читала в газете о вашем последнем деле в Бреде. Должно быть, вы приехали, чтобы ...
Мирьям вдруг замолчала. Левая рука потянулась к сумочке, висевшей на правом локте, однако внезапно упала. Боугарт, казалось, ничего не заметил.
--Послушайте, госпожа.--Он не спеша оглядел ее с ног до головы.--Вам кто-нибудь говорил, что по сравнению с вами Афродита выглядит как пыльный мешок?
Мирьям изумленно воззрилась на него. Кровь бросилась ей в лицо.
--Неужели?--холодно произнесла она.--Нет, разумеется, нет! То есть кроме ... Я хочу сказать ...
Тактичный, как всегда, Дронг поспешил ей на помощь.
--Вы не должны сердиться на Винцента,--с улыбкой заявил он.--Такова его манера делать комплименты. Мм ... как поживает ваш дядюшка?
Мирьям Бюрен снова взглянула на Боугарта. Несмотря на холодность, было ясно, что комплимент криминального следователя с невозмутимым лицом не был ей совершенно неприятен.
--У дяди Гуса ... настроение все время меняется,--ответила она.--Он уверяет, что скоро начнется еще одна война. Говорит, в ней будут применяться атомные бомбы, а не танки, самолёты и ружья. Время от времени он пишет ругательные письма в военное министерство; оттуда ему присылают вежливые ответы, в которых просят не волноваться, потому что наша оборона в надежных руках. В настоящий момент,--Мирьям криво улыбнулась,--дядя Гус сидит на лугу возле Главной улицы и пытается создать миллионное изображение Ведьмы... Кстати, господин Дронг,--не переставая тараторить, Мирьям то
и дело косилась на Боугарта,--нет ли у вас сегодня в витрине особой выставки картин или подборки репродукций?
Букинист удивился:
--Нет, конечно нет! Почему вы спрашиваете?
--Дело в том,--ответила Мирьям так же удивленно,--что на противоположной стороне столпились человек двадцать ребятишек; они сидят на тротуаре перед магазином и смотрят на ваш дом так, словно ждут, что он вот-вот сгорит. И еще я насчитала там одиннадцать собак.
--Ну и ну!--проворчал Боугарт, виновато
потупившись.
--Наверное, все они побывали дома на вечернем чаепитии,--продолжала Мирьям,--потому что все чистенькие. Что еще любопытнее, трое отцов семейств разгуливают по улице туда-сюда и курят толстые сигары. Я и не знала, что господин Бринк,--она имела в виду мясника,--может позволить себе сигары!
Боугарт, снова надев маску невозмутимости, довольно резко, хотя и негромко напомнил:
--Вы пришли сюда за какой-то книгой. Вам нужна книга об анонимных письмах?
--Нет.--Мирьям надменно вздернула круглый подбородок и повернулась к букинисту.
--Господин Дронг! Нет ли у вас
книги, в которой содержатся полные ... и правдивые сведения о каменном идоле, который у нас называют Ведьмой, или Старухой? 
Дронг опустил глаза:
--Милая девочка, какие тут могут быть полные и правдивые сведения?
--Ну пожалуйста!--молила Мирьям.--Прошу вас!
--Уверяю вас, дитя мое! Каменное изваяние появилось здесь раньше данов, раньше норманнов. Путеводители по нашему краю,--он кивком указал на книжный шкаф,--сообщают лишь немногим больше того, что напечатано на обороте открыток, которые можно купить в половине здешних мага-
зинов. Пожалуйста, извините ... я сейчас.
Ловко обойдя один из шкафов, почти вплотную примыкающих к конторке, Дронг направился к камину и снял что-то с каминной полки. Вскоре он вернулся с запыленной цветной почтовой открыткой и эскизом пастелью в рамке размером девять на двенадцать. Перевернув открытку, Дронг прочел крошечную надпись в верхнем левом углу:
«Насмешливая Ведьма, Стапгорст. Каменное изваяние высотой 12 метров, 11,5 метра в основании. Обхват головы--2,4 метра. Стоит на лугу рядом с Главной улицей. Название, вероятно ранне христианское, восходит к библейской притче о
погрязших в грехе городах: согласно ей, одну жившую там женщину за ее нечестивое поведение обратили в камень».
--Но все это я знаю с раннего детства!-- возразила Мирьям.--Я же спрашивала о ...
Дронг поднял руку.
«Глаза изваяния,--продолжал он,--достаточно большие, чтобы в них уместилась голова человека. Если смотреть на Ведьму со стороны Главной улицы, можно заметить на ее лице насмешливое и жестокое выражение, из-за которого и возникло название».
Положив открытку, Дронг взял эскиз.
--Это,--пояснил он,--всего лишь набросок, нарисованный странствующим художником в начале девятнадцатого века; однако он дает общее представление о том, как могла выглядеть
Ведьма в жизни.
--Уберите!--воскликнула Мирьям. В ее голубых глазах застыло выражение испуга, розовые губы побелели от страха.--Пожалуйста, уберите!
--Милая юфрау Бюрен! Ну конечно!
Дронг перевернул эскиз изображением вниз и положил его на стол. Однако Боугарт успел разглядеть лицо женщины средних лет, с запавшими глазами, темно-каштановыми густыми волосами, змеившимися по плечам. Выражение лица изображенной на эскизе женщины с прищуренными веками и изо-
гнутыми в злорадной улыбке губами было отнюдь не добрым. Сама ее поза, подчеркнутая туманным, расплывающимся фоном, невольно внушала ужас-- такое легче понять, чем описать.
--Я с детства ее боюсь,--призналась Мирьям,--хотя сейчас издается столько открыток с ее изображением ...
--Что вы!--поразился Боугарт.--Это всего лишь вымышленное страшилище: подобные существа особенно хорошо удавались художникам. Ведь вы понимаете, что на самом деле такой женщины не
существует.
Мирьям попыталась засмеяться, но у нее ничего не вышло.
--Разумеется, понимаю!--Оба ее собеседника по-прежнему чувствовали исходящий от нее страх.--Я просто думала об этих письмах ... и женщине, которая писала их... наверное, она похожа ...--Поняв, что совершила грубую оплошность, Мирьям
осеклась.--Но если о ней ничего не написано,-- продолжала она более веселым тоном,--ничего не поделаешь... правда? Извините, что доставила вам столько хлопот, господин Дронг.--Пальцы снова прикоснулись к сумочке.--Рада была познако-
миться, господин Боугарт.--Улыбка ее увяла. - Боюсь, мне пора готовить ужин; ужасно поздно. Извините, но мне надо идти.
Мирьям почти выбежала из лавки; вслед ей звякнул колокольчик. Наступила долгая пауза.
--Ральф,--задумчиво проговорил Винцент, вертя в руке закрытый портсигар,--кто ее приятель? Джон Кок?
--Так говорят...Дронг помолчал.--Откуда вы зна-
ете?
--Я просто внимательно слушал все, что вы мне рассказывали ... Славная девушка, Ральф.
--Да! И все остальные тоже славные. Милейшие и добрейшие люди...--Дронг снова помолчал и постучал по сложенному листку бумаги, лежащему на столе.--И все же кто-то ведь строчит эту пакость! Очень прошу вас: ради бога, вмешайтесь и помогите нам!
--Ральф,--очень спокойно проговорил Винцент.-- Нет необходимости подкупать меня мемуарами знаменитого японца. Провалиться мне на месте, я и сам хочу вам помочь. Но не могу.
--Не можете?
--Я могу лишь кое-что предположить. Но разве вы не понимаете, что ваше дело непременно требует вмешательства организации. Следственной организации?
--Нет, не понимаю.
--Ральф, у них все отработано. Нужно допросить кучу свидетелей, задав каждому тысячу вопросов; мотаться по разным местам... Нет, я не справлюсь с таким объемом работ, даже если захочу! Мое дело-- сидеть и думать. Сейчас объясню, что я имею в виду.
--Хорошо.
--Ральф,--Боугарт хмуро посмотрел на портсигар и поднял голову,--кто из вашего списка подозреваемых--и вообще из всех--получил больше всего анонимных писем?
--Не знаю! Откуда мне знать?!
--Вот именно, сынок. А сыскная организации, или попросту—полиция, первым делом выяснит это-- как бы между делом, задав свидетелям массу других,
вполне безобидных вопросов. Почему? Потому что человек, которому адресовано большинство писем--в среднем от пяти до пятнадцати, а то и больше,--почти всегда сам оказывается анонимом.
Дронг затеребил очки.
--Но когда к нам приезжали полицейские, они проявили легкомыслие или ... как бы получше выразиться? В общем, смерть бедной Алекс Схюрманн объявили несчастным случаем.
Я не могу на них повлиять ...
--Ого!--оживился Боугарт.--Зато я могу. Предоставьте это дело мне.
Сунув портсигар в карман, Винцент поднялся на ноги, снова развернул анонимное послание и перечел его.
--Придется им поискать пишущую машинку,-- проворчал он.--Кстати, Ральф... Помните, в начале двадцатых годов некоторые фирмы--производители пишущих машинок выпускали портативные модели?
--Да, помню. Но какое отношение ...
--Ральф, у меня тоже была малютка «Формоза»-- такая легкая, что ее можно было поднять одним пальцем. Но клавиатура оказалась очень неудобной, а буквы и символы располагались непривычно. Моя машинка выдавала восклицательный знак всякий раз, как я хотел поставить запятую; в результате
тексты, напечатанные на той машинке, походили на ругательства на эсперанто.
--Но мое письмо абсолютно грамотное!
--Это я только для примера,--пояснил Боугарт, бросая на своего собеседника загадочный взгляд.-- Похоже, Ральф, мне придется задержаться в Стапгорсте дольше, чем я предполагал. Есть здесь гостиница, где я мог бы поселиться?
--Что вы! Живите у меня!--
Боугарт досадливо поморщился:
--Видите ли, Ральф ... не обижайтесь, но у вас я жить не стану. Да, мне хотелось бы разместить у вас свою штаб-квартиру. Но ничего хорошего не получится, если я начну принимать здесь разных посетителей--а кое-кого и выпроваживать--в любое
время дня и ночи. Так что насчет гостиницы?
Дронг вздохнул:
--У нас их две. «Голова лошади» через дом, на той стороне. «Зебра» напротив «Головы лошади».
--Что порекомендуете?
--«Зебру»,--с оттенком презрения ответил Дронг,-- построили пару лет назад в псевдостаринном, псевдо-
викторианском стиле, когда его хозяйка, хемента, решила, что у нас будет много туристов. «Голова лошади» на самом деле построена в пятнадцатом веке, как и церковь. «Лошадь», пожалуй, потеснее и там не так... мм ... чисто. Но вы, разумеется,
предпочтете настоящий пятнадцатый век.
Боугарт молча смотрел на своего собеседника.
--Эх!--воскликнул он.--Вы правы, я испытываю сильное влечение к пятнадцатому веку. Но еще более сильное влечение я испытываю к водопроводу, который работает. Такой уж я упрямый.
Желая поскорее отвлечь собеседника от своего последнего замечания, Винцент с отвращением ткнул пальцем в книгу на столе у букиниста.
--Толстым увлекаетесь?--ухмыльнулся он.--Как вы можете читать такого скучного старого лентяя?
Его уловка удалась. Дронг немедленно завелся.
--Дорогой Винцент,--заявил он,--завидую вашей железной убежденности! По-вашему, на свете нет и не было ни одного писателя равного Конан-Дойлю?
--Конечно,--удивился Боугарт,--так оно и есть... Ах, чтоб мне лопнуть! Хотелось бы мне посмотреть спектакль под названием «Как бы Конан-Дойл написал романы Толстого.
--По-вашему, это смешно?
--Может, и не смешно. Но ужасно согревает душу. Таинственные дамы в черном бросают зловещие взгляды из окон дома преступника! За фикусом затаился епископ с кинжалом... Приходской священник, испуская дикие вопли, хлопает дверями, расшвыривает в стороны стулья и скачет через столы в поисках пропавших документов!
--Винцент, дело в том, что вам по душе только неприличное. Уверяю вас, подобные вещи не происходят в реальной жизни. Правда, можно возразить, что ...
--Дз-зынь!--звякнул колокольчик над входной дверью, и дверь тут же распахнулась так широко, что задела стеллаж в витрине. Захлопнулась она столь же резко. Хотя на улице еще не совсем стемнело, сумерки сгущались. В призрачном свете на пороге обозначилась высокая мужская фигура в облачении протестантского священника.
Очевидно, не замечая прохода и видя перед собой только ряд столов, священник перескочил через первый стол с легкостью опытного спортсмена. Почти так же ловко он преодолел второй стол, хотя задел пяткой две книги. Книги полетели на
пол; запорхали, словно голубиные крылья, страницы.
Очутившись перед третьим столом, доверху завален-
ным стопками томов, священник, казалось, внезапно понял всю несообразность своего поведения. Зардевшись от смущения, он нерешительно направился к ошеломленному букинисту.
--Господин  Дронг?--спросил он, тяжело дыша.-- Примите мои самые искренние извинения. Иногда, к сожалению, я ... так тороплюсь, что не думаю, куда иду.
--Что вы, что вы,--ответил Дронг, кланяясь.
Священник вдохновенно продолжал.
--Я должен извиниться и за другое. К сожалению, обязанности настолько заполняют мое время, что до сих пор мне не удавалось нанести вам визит, господин Дронг,--он улыбнулся, подавляя присутствующих своим обаянием,--и как следует, не спеша побеседовать с вами о книгах.
--Что вы, что вы,--с улыбкой повторил Дронг. В глазах его плясали веселые огоньки.
Однако один предмет настолько занимал и жег мысли преподобного Мартина Люберса, что исключал все остальное. Искренность бурлила в нем, словно кипяток, время от времени прорываясь наружу.
--Я пришел спросить,--заявил он,--нет ли у вас книг, посвященных написанию анонимных писем?
--Анонимных писем?--переспросил Дронг, заслоняя своим телом лежавший на столе листок
--Да,--как ни в чем не бывало подтвердил преподобный Люберс.--Я намереваюсь посвятить данному предмету завтрашнюю проповедь.
Воцарилась мертвая тишина. Если преподобный Люберс рассчитывал произвести впечатление, даже подсознательно, он, несомненно, достиг цели.
Дронг застыл как вкопанный. Боугарт, успевший развернуть и раскурить кубинскую сигару, не донес ее до рта.
--Я говорю это вам,--продолжал преподобный Люберс,--потому что никакой тайны здесь нет. Если бы мне представился случай, я бы во всеуслышание заявил о своих намерениях сегодня же вечером ... Я скажу своей пастве всю правду. Устрою им разнос, буду язвить и бичевать порок всеми доступны-
ми мне скромными средствами. Я скажу прихожанам в лицо, что я о них думаю. Если им не понравятся мои слова, боюсь, здесь не моя вина.
Дронг тихо заговорил.
--Но ваша паства ...--Он помолчал.--Почему?
--Вы, господин, нечасто бываете в церкви?
--Да. К сожалению, нечасто.
--Они могли бы открыться мне,--заявил преподобный Люберс.--По крайней мере, многие из пострадавших. Но все молчали, боясь скандала. Я мог бы спасти жизнь невинной женщины ...--Священник стиснул кулаки.--Однако я во что бы то
ни стало намерен разоблачить авторшу анонимок и выставить ее на всеобщее поругание! Впрочем ... я не должен разоблачать свой план до завтра. Кстати, сам я тоже хорош! Ведь и я понятия не имел о поразившей нас чуме до тех пор, пока вчера днем сам
не получил такое письмо!
--Можно узнать,--спросил Дронг, глядя в пол,--что
было в письме?
--Можно,--кивнул преподобный Люберс, обхватывая себя руками. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он порылся там, но ничего не нашел.--Я... забыл его дома. В общем, меня
обвиняют в ... незаконной связи с юфрау Мирьям Бюрен.
Признавшись в самом страшном, преподобный заговорил смелее.
--Я намерен,--заявил он,--зачесть вслух полученное мной мерзкое письмо во время утренней службы!
Наступила такая тишина, что стало слышно собачье тявканье на противоположной стороне улицы. Но Винцент Боугарт настолько погрузился в себя, что напрочь забыл о ждущих его детях.
Первым нарушил молчание Дронг.
--Как вы заметили, я не любитель посещать церковь,--хрипло начал он, потирая подбородок костлявыми пальцами.--И все же... Необходимо расследование, согласен; во что бы то ни
стало! Но подобный метод ...
--Знаете, что произойдет, когда я прочту письмо в церкви?--спросил священник.
--Конечно,--кивнул Боугарт.--Разразится адский скандал.
--Надеюсь, что так, господин,--только не в буквальном смысле. Но вы не поняли моей истинной цели. То письмо ...
Преподобный замолчал и нахмурился. Он только сейчас заметил фигуру со злорадной усмешкой на губах; незнакомец сидел в кресле и курил кубинскую сигару. Священник вопросительно посмотрел на Дронго.
--Господин Мартин Джон Люберс,--проговорил он, --позвольте представить вас Винценту Боугарту.
Преподобный, вежливо кивнув, уже собирался произнести какую-нибудь любезную фразу и отвернуться, как вдруг словно что-то вспомнил и сморщил довольно красивое лицо, которое несколько портил слишком длинный нос. Потом провел рукой
по светлым волосам и удивленно вскинул брови.
--Но...--сказал он,--тогда вы, должно быть, и есть тот самый феноменальный сыщик!
Он произнес последнюю фразу очень спокойно и искренне, как будто сказал: «Но тогда вы, должно быть, и есть король Нидерандов».
Нечасто в своей жизни Боугарт слышал подобную интонацию; куда чаще его нехотя благодарили или откровенно грубили. Так что от изумления он едва не выпал из кресла. Зато сигара
выпала из его негнущихся пальцев, и ее затушил Дронг. Сам же Боугарт впился глазами в священника, пытаясь угадать, не издевается ли тот. Однако преподобный Люберс и не думал шутить.
--Господин,--заявил Боугарт, выбираясь из кресла,--я чрезвычайно тронут!
--Для меня знакомство с вами большая честь, господин Боугарт.
--Я и так набожен как черт,--откровенно признался Винцент,--а после таких слов, надеюсь, буду еще чаще ходить в церковь.
Меня не ценят, это факт. От кого вы слыхали обо мне?
--От одного приятеля, адвоката по имени Фред Колин. Он часто вспоминает о деле в Утрехте в связи с запертой комнатой, а вы, по его рассказам, просто святой!
--Ах, господин священник, нельзя верить абсолютно всему,--скромно возразил Боугарт, которого слегка покоробило сравнение со святым.--Но то расследование ... да, есть о чем вспомнить!
--Расследование!--воскликнул преподобный, в порыве вдохновения хватая Боугарт за плечи.--Ну конечно! Не скажу, будто вас послало мне Провидение,--он рассмеялся,--но, по крайней
мере, это самая счастливая встреча, которая может выпасть на долю бедного сельского священника! Вы посланы мне свыше, чтобы помочь разоблачить преступника!
Боугарт настороженно посмотрел на преподобного Люберса.--Мы сейчас же пойдем ко мне,--заявил священник,--и вместе изучим анонимное послание. Как странно! Оказывается, здесь есть проход.--Он уже рьяно подталкивал Боугарта вперед.--
Дорогой господин, неужели вас не волнует насущная обязанность?
--Откровенно говоря, нет,--сказал Боугарт.--Вот что! Снаружи я оставил свой весьма ценный чемодан с колесиками. Мне нужно отвезти его в отель под названием «Зебра», потому что ...
--Ваш багаж, господин Боугарт? Не волнуйтесь, я о нем позабочусь.
--Именно этого я и боюсь. Дело в том, что ...
--Вперед!--весело вскричал преподобный Люберс, распахивая дверь. Звякнул колокольчик.--Ах, ваш чемодан!--добавил он.
Чемодан, перевернутый широкой стороной вниз, был прислонен к книжному лотку; два колесика, торчавшие в воздухе, поблескивали в последних лучах солнца. Преподобный Люберс, который, естественно, решил, что перед ним самый
обычный чемодан, из галантности попробовал поднять его. С трудом оторвав изобретение Винцента от земли, он не удержался и с размаху опустил его на тротуар-- естественно, широкой стороной вниз. При этом колесики оказались тоже внизу. Потом
преподобный принялся искать несуществующую ручку, за которую можно было бы нести чемодан, и нечаянно ударил коленом в его днище, словно баран рогами. После этого он воскликнул.
-- Ну вот!--и застыл, пораженный.
Старый добрый чемодан, как будто заразившись его энергией, покатился по гладкому покатому тротуару вниз, вдоль улицы. Двадцать мальчишеских и девчоночьих глоток испустили возмущенный вопль. Крики детей смешались с лаем одиннадцати собак всех пород и мастей—от терьера до овчарки. Собаки разбежались по улице, точно пестрый движущийся ковер.
До сих пор  Боугат уверен, будто все произошло не по его вине. Но он совершил досадную ошибку, которую никогда не признает. В тот миг, когда преподобный толкнул коленом чемодан, Винцент Боугарт бросился вниз по улице, размахивая рука-
ми; он собирался предупредить Уесли Гендриксона и его шайку, что гонка еще не началась. Но точно посреди улицы он натолкнулся на свору собак.
Боугарту не удалось избежать столкновения. Крепко вцепившись в панаму, он дважды обернулся вокруг своей оси и с глухим стуком плюхнулся задом на асфальт, едва не проделав в нем трещину. Трое отцов семейств, не выпуская из рук гаванские сигары, подошли к незнакомцу и возмущенно осведоми-
лись, что за представление он тут устраивает.
--Так нечестноl--закричал один мальчик, дергаясь от возмущения всем телом, точно у него была пляска святого Витта.
--Нечестноl--вторили другие.--Священник лягает собак!
Обвинение было несправедливым и неверным. Преподобный Люберс, увидев, что случилось, решил, что единственно правильное решение--попробовать догнать чемодан и схватить его. В колледже Святого Луки  он был великолепным спринтером. Разумеется, собаки и не думали состязаться с ним в беге: им только хотелось поймать странный предмет и разо-
рвать его в клочья. И если на бегу священник и отпихнул какую-то собаку, он действовал не нарочно.
Дронг, который выбежал на дорогу, чтобы помочь Боугарту, понял, что им грозит новая беда.
--Винцент!--умоляюще взывал он.
Боугарт в съехавшей на глаза панаме вознес кулаки к небу. С губ его слетали такие непристойности, такие живописные ругательства, что все окошки в верхних этажах раскрылись, словно в музыкальном ревю.
--Прошу вас!--стонал Дронг.
--Ах ты, чтоб тебя! ..--отвечал Боугарт.
--Внизу, на лугу, сидит полковник Бюрен!—снова простонал Дронг.-- Чемодан и собаки несутся прямо на него! Если они свалятся на полковника ...
--То что?--спросил Боугарт, резким жестом сдвигая панаму на затылок. Если бы не новая угроза, он бы просидел на улице минут двадцать, в красках расписывая урон, какой понес его копчик от
соприкосновения с асфальтом. Но, услышав о надвигающейся беде, он с трудом встал, придерживая обеими руками панаму, и, переваливаясь, побежал вниз по Главной улице со скоростью, почти поражавшей воображение.
--Эйl--кричал Боугарт поверх голов зрителей.-- Остановите его! Остановите сейчас же!
Любой завсегдатай скачек вполне мог оценить картину даже без полевого бинокля: обезумевшие собаки, несущийся по улице священник--и торжествующий чемодан, катящийся на четыре корпуса впереди самых быстрых собак. Все звуки
вдруг перекрыл пронзительный взволнованный дискант юного Уесли Гендриксона:
--Витязь! Витязь! Взять его!
Реакция последовала незамедлительно.  Из беспорядочного пестрого клубка вырвался черно-белый пятнистый пес. За полсекунды он на три корпуса опередил остальных. Гонка приближалась к повороту, за которым находился при-
горок, довольно круто обрывавшийся вниз. Чуть в стороне от обрыва сидел спиной к дороге высокий джентльмен с хорошей выправкой, в котором без труда угадывался военный, и наносил мелкие мазки кистью на холст, стоящий перед ним на мольбер-
те. Позади мольберта находились две дамы, одной из которых была Мирьям Бюрен. Их лица были обращены к улице. При виде происходящего дамы замерли, раскрыв рты.
--Витязь!--в последний раз прозвенел боевой клич. Одним прыжком длинноногий Витязь нагнал чемодан, запрыгнул на него и свалился, ошеломленный. Чемодан, покачнувшись от неожиданного толчка, изменил направление и
двинулся прямо к обрыву, распахиваясь на лету.

Пятнистая собака полетела в одном направлении. Бутылка хорошего коньяка--в другом. Чемодан как будто расправил огромные, дьявольские кожаные крылья и спикировал прямо на затылок полковника Бюрена, завалив его нижним бельем Боугарта и впечатав лицом во влажный холст; чемодан, полковник и мольберт свалились на землю. По меньшей мере на несколько секунд после того толпа очевидцев--собаки, дети, зеваки--окаменела, как изваяние насмешливой Ведьмы, которое высилось на некотором расстоянии. Однако всеобщее оцепенение не было вызвано прискорбным положением полковника Бюрена.
На лугу, метрах в тридцати от них, стоял Ган Гендриксон: он беседовал с двумя людьми, держащими теодолит. Услышав шум, Ган медленно обернулся. В руках его был тяжелый терновый
посох. Даже с дальнего расстояния было видно, как вытаращились его глаза, а брюшко заходило ходуном, набирая воздуха для боевого клича.
--Ха-а-а-а!--завопил Ган Гендриксон.
По оценкам Мирьям  Бюрен, подобного вопля никто не слышал со времен разгрома фашистской армии при высадке десанта на побережье Франции. За долю секунды все--собаки, мальчики, девочки, даже
их родители--развернулись кругом и, толкаясь, понеслись обратно, вверх по Главной улице. И вся масса на полном ходу врезалась в Винцента Боугарта. Тот галантно изогнулся, но удержать равновесия не смог и снова плюхнулся на дорогу. Только три крошечные фигурки из всей толпы остались стоять, парализовакнные страхом, у обрыва.
--Жуть!-- прошептал юный Уесли Гендриксон.
--Дядя Ган!--пропищала девятилетняя девочка. Пятнистая собака окидывала место действия ясным взором; она пыталась выглядеть столь же невинно, как и сам Боугарт.
--Я с вас шкуру спущу!--заорал Гендриксон, потрясая терновым посохом.--Чтоб мне провалиться, со всех троих спущу шкуру!
Троица, как будто у каждого над ухом спустили курок стартового пистолета, немедленно бросилась к широким воротам парка. Темнело; на лугу, где произошла катастрофа, преподобный Люберс, тяжело дыша, пытался помочь полковнику Бюрену вы-
браться из-под чемодана, мольберта и красок.
Боугарт, опустив голову и ссутулясь, все си-
дел посреди дороги, как человек, который сдался под напором обстоятельств. Дама, стоявшая рядом с Мирьям Бюрен, оказалась Ессикой Лаурой. Покосившись на свою спутницу, она мягко попеняла ей:
--Мирьям, прошу вас! В том, что случилось с вашим дядей, я не вижу абсолютно ничего смешного.
--Н-н-н...--начала Мирьям, но продолжать не могла. Отвернувшись, недостойная племянница закрыла лицо ру- ками и принялась раскачиваться взад-вперед. Ессикак Лаура выразила легкое возмущение.
--Чувство юмора, Мирьям,--заметила она,-- заключается не в том, чтобы потешаться над беднягой, поскользнувшимся на банановой кожуре. Вульгарный, грубый фарс не имеет никакого отношения к юмору!
--Н-н-н ...
Наконец полковник Бюрен поднялся. Лицо его пестрело гаммой красок. Зеленая трава, асфальтово-
-черный оттенок каменного изваяния, синее вечернее небо казались бледными и выцветшими на фоне его физиономии. Полковник стоял прямой, как палка, в твидовом пиджаке и брюках-гольф. На шее у
него, подобно гербам у славных рыцарей прошлого,болтались красные фланелевые кальсоны Боугарта.
--Мирьям!--крикнула Ессика Лаура.
--Н-но ... это всего лишь акварель! Она ... легко смывается водой! Д-достаточно намочить тряпку ... Она н-н ...
Полковник Бюрен не обратил внимания на племянницу.
--Что за странная штуковина?--спросил он, сдерживаясь из последних сил и пиная чемодан носком ботинка.--И кто...--его тяжелая, покрытая веснушками морщинистая рука указала вверх,--кто тот господин, что спускается сюда?
--Винцент Боугарт,--прошептал преподобный
Люберс.—Знаменитый дедектив,--добавил он.
Знаменитый дедективт, о котором шла речь, величественной походкой приближался к ним. Спускаясь с обрыва, он поскользнулся и чуть было снова не оказался в сидячем положении, но крепкое ругательство, а также злость на подковырку судьбы удержали его на ногах. Смешно переваливаясь и отду-
ваясь, он подошел к полковнику Бюрену.
--Послушайте!--начал он, резко поднимая вверх правую руку, словно приносил присягу.--Я клянусь всем, что только есть на свете, что в данном случае я абсолютно непричастен--не-при-ча-стен!--ко всей кутерьме. Меня не в чем упрекнуть. Я имею такое же отношение к тому, что произошло, как и швейцарские часы с кукушкой. Сейчас я вам докажу.
И он доказал. Когда Вин6цент Боугарт в ударе, он становился несравненным оратором, а его богатой жестикуляции мог бы позавидовать любой премьер-министр. Живо поводя рукой из стороны в сторону, он описал ужасное происшествие. К тому времени преподобному Люберсу с трудом удавалось сохра-
нять на лице серьезную мину, но Боугарт намеренно не обращал на него внимания.
--Вот как все произошло,--подытожил он,--и да поможет мне Бог!
Некоторое время полковник Бюрен не двигался. Затем он сделал именно то, что и следовало ожидать при данных обстоятельствах от человека военного. А именно--он запрокинул голову и разразился громким хохотом.
--Черт побери, отлично задумано!--Он снова пнул носком чемодан и, подумав, добавил.--Приходите сегодня к нам!
Боугарт поклонился и прижал руку к животу.
--Вот спасибо,--проговорил он.--Почту за честь
принять столь лестное для меня приглашение.
--Славный малый! Мирьям! Есть у нас сегодня что-нибудь особенное?
--Ах!—пробормотала Мирьям, поняв, что опоздала. Ее розовые губки раскрылись.--Дядя Гус, я ...
--Может, индейка?--предложил. сияющий от радости полковник. Мирьям вздохнула с облегчением. Ее дядю можно было потчевать индейкой триста дней в году, и он, как правило, ничего не замечал и только провозглашал, что отлично пообедал.
--Дом наш вы легко найдете,--объяснял он Боугарту.--Войдете в ворота парка и сразу поворачивайте налево--там есть дорожка, посыпанная гравием. Первый дом, какой попадется вам
на пути,--наш. Поняли? Вот и прекрасно.
Полковник Бюрен, не отличавшийся чванством, совершенно забыл о дикой раскраске своего лица. Он подобрал мольберт, измятый холст, кисти и большую коробку красок и сунул все под мышку. Его волосы цвета перца с солью, как и поседевшие усы, были коротко пострижены. Глаза, поблескивающие из-под косматых бровей, выдавали ум и проницательность. Ошибались те, кто сравнивал полковника Бюрена с  твердолобым солдафоном с карикатурных плакатов.
--Приходите пораньше,--отрывисто добавил полковник,--и мы побеседуем всласть. Особенно приятно поговорить с парнем из полицейского министерства--о, я знаю, кто вы такой!--но не
с таким скрытным, как большинство из них. До скорого!
И, швырнув красные фланелевые кальсоны Боугарта преподобному Мартину, который суетливо запихивал вещи обратно в чемодан, полковник усталой походкой направился домой. Через секунду священик щелкнул замками и выпрямился. Его кра-
сивое лицо дышало решимостью. Но певучий голос прерывался от сбитого после бега дыхания.
--Полковник Бюрен!
--Что?--откликнулся полковник с пригорка, поворачиваясь к преподобному Люберсу.
--Вы не возражаете,--мягко спросил священник,-- если сегодня вечером я тоже зайду к вам по ... одному церковному делу? Вы--единственный член приходской управы, с которым я намерен посоветоваться.
--Бросьте,--досадливо отмахнулся полковник Бюрен.--Дело может подождать!
--Боюсь, что нет,--по-прежнему задыхаясь, возразил преподобный Люберс.--Речь пойдет об анонимных письмах. Я недавно получил одно такое.
Полковник Бюрен задумался.
--Ну ладно...--бросил он на ходу, поворачивая к воротам парка. Атмосфера и настроение оставшихся резко переменились. Все вдруг почувствовали, что на лугу поднимается туман, а высокая, слегка накренившаяся фигура насмешливой Ведьмы
находится не так уж и далеко.
Мирьям не двигалась с места, стиснув руки; в ее голубых глазах застыло замешательство. Ессика Лаура, делавшая вид, будто все произошедшее ее не касается, устремила взгляд в пространство. Боугарт, который следил за всеми, уголком глаза заметил, что к ним, скатившись с обрыва, приближается кто-то новый.
Хорошо, что темпераментный Боугарт не заметил его раньше—Кок Джон наблюдал за гонкой из-за пня, упав на колени и опустив голову, чтобы подавить смех. Но сейчас от веселости не осталось и следа.
Жилистый и худой тридцатипятилетний Джон Кок был по-прежнему в старом свитере и выцветших фланелевых брюках. Рот и подбородок его с первого взгляда казались безвольными, но над ними светились живые карие глаза. Морщинки
вокруг глаз все еще не разгладились после смеха; однако рот его презрительно кривился.
--Наверное,--заметил Боугарт, обращаясь к священнику,--вы первый из всех заговорили об этих анонимных письмах. Так сказать, взбаламутили сонное болото, как гремучая змея. В чем дело?
В разговор вмешалась Ессика Лаура.
--Мирьям, дорогая,--сказала она, едва заметно улыбаясь Боугарту, дабы смягчить ядовитые слова,-- по-моему, нам не следует слишком откровенничать с этим джентльменом. Его зовут Винцент Боугарт.—Джон Кок насторожился. Ессика Лаура возвысила голос.—Он раскрыл дело в Утрехте, нашел убийцу,-- прокричала она,--хотя никто не догадывался, кто им был. Он же всегдща работал в полиции!
--Ну и что?--возразила Мирьям, хотя руки ее дрогнули.--Сегодня я сама ...--Она осеклась.--Что за новые анонимные письма и зачем преподобному Мартину советоваться с дядей?
Преподобный Мартин стиснул зубы.
--Затем,--пояснил он,--что меня обвиняют...--Голос
его дрогнул,--в незаконной связи с вами. Откровенно говоря, я хотел заручиться вашим согласием и согласием вашего дядюшки на то, чтобы завтра в церкви упомянуть ваше имя.
--В церкви?--вскричала Мирьям. Джон Кок подошел к Мирьям. Он заговорил негромко и
сипло.
--Вы сами придумали вставить письмо в проповедь?--Голос его звучал сдавленно.
--Да, точнее, прочесть его вслух.
Кок медленно провел ладонью по щеке и подбородку; ему не мешало бы побриться. Для человека его роста ладонь была крупноватой.
--Письмо сейчас при вас?--спросил Кок.--Можно мы с Мирьям его прочитаем?
Далее случилась любопытная вещь. В магазине Дронга преподобный Люберс порылся во внутреннем кармане и объявил, что, наверное, забыл письмо дома. Сейчас же, словно что-то вспомнив, он полез в боковой карман серого твидового пиджака и достал оттуда сложенный вдвое лист почтовой бумаги.
На лице Боугарта не дрогнул ни один мускул.
--Можно,--разрешил преподобный Люберс, но, взглянув Коку в лицо, замялся.—Простая формальность...--Он неуверенно рассмеялся.--Вы, конечно, вернете мне письмо? Обещаете?
--Люберс,--медленно сказал Кок,--вы мне не понравились сразу, как приехали к нам. Сейчас вы нравитесь мне еще меньше. Но я буду с вами честен.
Преподобный Люберс молча протянул письмо Мирьям. Затем, заметно дрожа, он повернулся к Боугарту, словно ища поддержки.
--Разумеется, мы все понимаем...--чересчур громко начал священник.
Но Боугарт его не слу:шал. На западе, за Главной улицей, на фоне кроваво-красного закатного неба чернела церковная колокольня. На лугу уже
сгустились розоватые сумерки, из которых, хитро склонившись вперед, выступала насмешливая Ведьма. Боугарт, сдвинув панаму на затылок, запрокинул голову и оглядывал каменное изваяние.
--Вот какой вопрос,--проворчал он,--можно влезть
на ту фигуру?
--Влезть?--Священник недоуменно сдвинул брови. --Ах, забраться на нее! Знаете, местные жители... довольно суеверны и вряд ли одобрят такое поведение. Да я бы и сам туда не полез.
Издали она выглядит крепкой, но, возможно, треснула посередине и может обрушиться.--Преподобный Люберс вернулся к главной теме.--Разумеется, мы все понимаем,--громче повторил он,--что инсинуации анонима просто нелепы! Если на то пошло, я даже не видел мифрау Бюрен с тех пор, как... со времени
теннисного матча! По-моему, он состоялся в июле.
Боугарт развернулся на каблуках.
--Вот как?--негромко спросил он.--А почему вы ее избегаете?
--Из-избегаю? Я в-вас не понимаю ...
--Очень трудно не встречаться с кем-то в  деревне, как ваша. Месяца за два вы невольно столк-
нетесь со всеми местными жителями на улице, в бакалейной лавке или где угодно.
Преподобный Люберс оглянулся через плечо; сначала он посмотрел на бедную мифрау Лауру, пришедшую в полное замешательство, затем на Мирьям и Джона. Страсти кипели на ти-
хом лугу с такой силой, что хроникеру трудно было бы описать чувства, нелогичные поступки и жесты каждого из присутствовавших.
Джон Кок шагнул вперед и вручил священнику сложенный листок.
--Зачем вам нужно читать письмо вслух?--по-прежнему сипло спросил писатель.--Разве оно само по себе недостаточно жестоко?
--Я не хочу его читать. Ненавижу жестокость. Но я обязан исполнить свой долг.
--С чего вы взяли, что прочесть вслух письмо-- ваш долг? Зачем читать его?!
--Затем, что я обязан убедить своих добрых прихожан в том, что и я тоже причастен ко всему, что здесь происходит. Я тоже жертва, хоть я и ни в чем не повинен. В противном случае они меня не послушают.
--Что вы скажете, Мирьям?--осведомился Джон.
Как ни странно, Миьям казалась спокойной, хотя щеки у нее слегка порозовели.
--Нет,--прошептала она.--Какой ужас! Но все же ...
--Заметили, господин Кок? Юфрау Бюрен сама говорит «но все же ...».
Все заметно нервничали. Ессика Лаура отвернулась.
--Тогда я вас предупреждаю,--заявил Кок.--Если прочтете письмо, я в буквальном смысле слова сверну вам шею. Теперь настала пора вспомнить, что преподобный Люберс три года прослужил в Брабантском  приходе, где снискал уважение прихожан благодаря умению отправлять в
нокаут самых непокорных.
--Не нужно ссориться, старина!--На губах священн ика играла улыбка человека, уверенного в своих силах боксера-любителя. Кроме того, Кок был почти на полголовы ниже его.
--Да, не нужно,--согласился Кок, также уверенный в своих навыках--он занимался дзюдо.-- Скажу мягче. Если вы прочтете письмо завтра, то не сможете читать проповеди три недели ...--Тут Кок не выдержал.--Поняли, свинья вы этакая?!
Все молчали. Секунды показались нескончаемыми. Кок смотрел на священника в упор, словно вызывая его на поединок. На лице преподобного Люберса застыло несчастное и вместе
с тем сочувственное выражение; он опустил голову.
Наконец, Кок развернулся и широким шагом пошел прочь. Хотя он походя покосился на Боугарта и Ессику Лауру. Мирьям он словно бы и не заметил. В два прыжка поднявшись на пригорок, он стремительно зашагал к воротам.
--Джон!--крикнула Мирьям. Голос ее прерывался от волнения, и слова вырывались бессвязно.--Погоди! Пожалуйста, подожди!--И она, спотыкаясь, начала взбираться вверх следом за ним.
Кроваво-красное небо прорезал синий луч с золотым отблеском. Со стороны Главной улицы, казалось, не доносится ни звука. Три человека неподвижно стояли на лугу, под язви-
тельно-насмешливым взором каменной Ведьмы.


                Г Л А В А  3

Мирьям не догнала Кока, поскольку была вынуждена по пути забежать домой. Они с дядей обитали в квадратном викторианском доме с высокими окнами метрах в ста слева от входа в парк. Вокруг шуршали первые палые осенние листья. Поспешив в кухню, Мирьям почти бросила пакетом с покупками в универсаме, служанку, и попросила ее приготовить ужин, так как она умеет готовить индейку строго по рецепту, в то время как у нее, Мирьям, другие дела.
Служанка бросила сентиментальный взгляд на потолок и согласилась. Тогда Мирьям побежала по утоптанной земляной тропинке, вьющейся между деревьями, и скоро очутилась у двухкомнат-
ного домика Кока, окруженного плодовыми деревьями.
Дверь была открыта. Мирьям остановилась на пороге перевести дух. Внутри было темно.
Джон Кок сидел, закрыв лицо руками, на старом диване в своем кабинете, наполненном книгами и пыльными сувенирами.
--Я знаю,--не поднимая головы, заговорил он,-- все дело в моем проклятом характере. Я ничего не могу с собой поделать, сам не знаю почему. Я говорю и делаю то, что вовсе не собирался, а потом не могу взять слова назад. Извини, что я
сорвался. Но тебе, кажется, было все равно, прочтет этот высоколобый пастор письмо вслух или нет ...
--Что ж,--ровным тоном отвечала Джоан,--раз не можешь найти виноватого, брось камень в невиновного.
--Мирьям!--Пораженный, Кок встал с дивана. Как обычно в таких случаях, глаза ее наполнились слезами. От Мирьям, стоявшей в дверях, от ее стройной фигурки в белом платье, четко выделявшейся на фоне приглушенно-зеленой в сумраке листвы, исходило особое обаяние, о котором
она не догадывалась и которым, главным образом, была обязана своей юности. Такой девушке не обязательно даже быть хорошенькой, но Мирьям была красива. Из глаз ее хлынули слезы раскаяния.
--Милый!--вскричала она, подбегая к Коку с распростертыми объятиями. Он поцеловал ее так страстно, а она ответила так порывито, что даже деревенский дурачок (если бы здесь такой имел-
ся) догадался бы, что в данном случае речь идет не о простом флирте.
--Ты правда любишь меня?--спросила Мирьям.--На самом деле?
--Ты знаешь это,--глухо отвечал Кок, сжимая ее плечи.--Ты для меня все на свете.
--Тогда, милый ... Я вот о чем думаю ...
--О чем?
--Нет, погоди, послушай!--Ненавидя саму себя, Мирьям прильнула к любимому еще теснее и уткнулась лицом в вырез его свитера, отчего ее слова стали почти неразборчивыми.--Знаешь, Джон, мне на самом деле все равно. Правда! Но ведь  мы с тобой поженимся?
Кок вздрогнул:
--Разумеется! Я уже ...
--Ну, тогда... ах, вот самое ужасное! Мне и в голову не приходило ничего подобного до тех пор, пока ...
--Пока что?
--Не важно. Милый, послушай! У тебя столько книг и других вещей...ты, наверное, прилично зарабатываешь?
--Да,--ответил Кок, мрачно и загадочно улыбнувшись.
--Так почему бы нам действительно не пожениться? Не знаю, мне так... мучительно, так плохо, и я...--заторопилась она,--не знаю почему ...
--Зато я знаю,--мрачно заявил Кок.--И, клянусь Богом, я чувствую себя еще хуже! Погоди секунду! Я хочу кое о чем тебя спросить ...
Мягко разомкнув объятия, он ощупью двинулся в зеленоватых сумерках к письменному столу. Поскольку Стапгорст находился близко к высоко вольтной линии, здесь проложили электрический кабель, некоторые до сих пор жгли керосиновые лампы.  Хотя Кок мог себе позволить электричество, он нарочно жег керосиновые лампы, так как, по его словам, «ненавидел прогресс». Одна такая лампа под высоким стеклянным абажуром была прикреплена к стене у окна, возле стола, на котором
стояла пишущая машинка. Уэст зажег ее, подкрутил фитиль, и комната наполнилась теплым слабым золотистым светом.
Нагнувшись, он взял со стола дневник и неверными руками пролистал страницы.
--Нашел!--победоносным тоном заявил он.--Так и знал, что это здесь!
--Джн, ради всего святого, о чем ты?
Кок широко улыбнулся, отчего лицо его, отчетливо видное под желтой лампой, совершенно изменилось. Ушло брюзгливое, недовольное выражение. Теперь перед Мирьям был веселый и добрый человек, которому нет нужды ничего опасаться и который никем не притворяется.
--Мирьям,--очень серьезно спросил он,--ты окажешь мне честь выйти за меня замуж в пятницу, третьего октября?
Некоторое время Мирьям, тяжело дыша, лишь изумленно смотрела на него.
--Что?!
Кок повторил свой вопрос.
--Разве тебе не хватит времени, чтобы подготовиться и тому подобное?--добавил он, озабоченно морща лоб.--Я хочу, чтобы ты съездила в Амстердам или Зволле и купила все, что тебе нужно.-- Он вдруг нахмурился.--Погоди-ка! Так ты согласна или нет?
--Конечно согласна!--вскричала Мирьям.--Если ты не будешь со мной все время, а не только час-другой, когда мы уверены, что никто сюда не зайдет, мне лучше умереть.
--Тогда о чем мы спорим?
Мирьям беспомощно всплеснула руками. Сторонний наблюдатель не понял бы, плачет она или смеется.
--Милая, какая ты глупая!
Девушка ничего не ответила, как будто ей эти слова не понравились.
--Фрау Роввен говорит, что ты даже не позволяешь ей вытереть пыль, не говоря уже о том, чтобы прибраться. Фрау Роввен уверяет (ты не знал?), что она просто не вынесла бы таких речей ни от кого, кроме тебя.
--Ну и ладно! У меня столько недостатков, что ...
--Тот дневник?--спросила Мирьям.--Готова поспорить на что угодно, что у тебя в нем нет ни одной записи за целый год, кроме той, что ты прочитал: «Мирьям, свадьба» или еще как-то. Почему ты мне ничего не говорил!
--Я не мог. Я не знал, когда допишу книгу. Позволь сказать тебе главное.
Улыбка на губах Мирьям увяла.
--Вот,--продолжал Кок, указывая на толстую рукопись за пишущей машинкой,--более-менее при стойная версия романа. Когда я отошлю рукопись издателю, то есть меньше чем через неделю, я
на некоторое время покончу со своими обязательствами. Знаешь, что это значит?
Он медленно двинулся вперед, глядя Мирьям в лицо, затем ухватился руками за спинку дивана.
--Сейчас у меня скопилось столько денег на счете, что следующие несколько лет я могу не писать ни строчки. Понимаешь, Мирьям? Ни единой строки, черт бы их побрал!
--Но ... мне казалось, ты любишь свою работу!
--Люблю. Я бы скорее согласился сесть в тюрьму, чем лишиться возможности писать.--Уэст решительно взмахнул рукой, призывая невесту к молчанию.-- Некоторое время назад наш добрый священник нанес мне визит. Визит был... кратким. Среди прочего он спросил, почему я больше не путешествую, хотя я еше сравнительно молод. Я ответил: потому что путешествия меня разочаровали. Я солгал... Я не путешествовал потому ... что экономил, урезывая себя во всем, копил каждый грош, на который можно проехать третьим классом через любой пролив или жить в клоповнике в Сан-Франциско!
Но больше я так ездить не хочу. Если ты не можешь позволить себе сидеть на самых хороших местах в партере, лучше вовсе не ходить в театр! Если ты не можешь себе позволить путешествовать первым классом и платить щедрые чаевые за услуги, лучше сидеть дома... И много работать. Работать в
нужном направлении! При моем роде занятий это значит: трудиться, трудиться и еще раз трудиться!
Работать усердно и кропотливо! Восемнадцать, а то и двадцать часов в сутки--если выдержишь. Никогда не оглядываться назад, не поднимать голову от стола. Никакой другой деятельности, кроме книг; никаких выходных; кому нужна глупая поездка в Египет, если цель--на лунные кратеры? Заваливать читателей.
книгами; заставить публику узнать и полюбить тебя и твои творения; трудиться усердно и кропотливо-- годами. Десять лет, пятнадцать лет ... Впрочем, не так уж и долго. Примерно на полпути, когда кажется, что ты не способен выразить связно ни одной мысли, все неожиданно меняется.
Деньги начинают течь к тебе рекой. И ты понимаешь, что почти добрался до вершины. Но надо убедиться окончательно, Мирьям. Увериться до конца.
Кок замолчал. Мирьям смотрела на жениха так, словно видела его впервые. Разжав руки, сжимавшие спинку дивана, молодой человек глубоко вздохнул и криво ухмыльнулся.
-- Итак! Теперь всему конец,--сказал он. На лице его появилась славная, вызывающая сочувствие улыбка, стершая все признаки гнева.--Извини за то, что был с тобой таким скрытным. Я ничего не могу с собой поделать. В общем, первым шагом нашего медового месяца будет кругосветное путешествие.
Я отшлепаю тебя, если ты не будешь покупать все, что тебе понравится ...
--Ах, да какое мне дело до денег!
--А мне есть. По крайней мере, в том, что касается тебя. Как по-твоему, тебе понравится быть богатой?
--Джон!
Через некоторое время оба устроились в старом мягком кресле напротив черного холодного камина и принялись обсуждать сентиментальные глупости, которые нас не касаются. Небо за окнами и в проеме открытой входной двери потемнело; тихо шуршали листья. Тусклый свет лампы отражался на дьявольской зулусской маске, висевшей над книж-
ными полками.
--Как чудесно,--прошептала Мирьям.--Все на свете было бы чудесно...--она замялась,--если бы не...
--Если бы не что?
--Если бы не эти ужасные анонимки.
Кок напрягся--как будто чучело гремучей змеи на каминной полке вдруг злобно зашипело.
--К черту анонимки!--воскликнул он.
Джон,--сказала Мирьям, не сводя взгляда с какой-то точки на вороте его свитера,--ты никогда не говорил мне, что тоже получал их.
--Ну, раз уж на то пошло, то и ты не говорила. Когда преподобный Люберс там, на лугу, начал вопить об анонимных письмах ...
--Ты решил, что речь в них идет о нас?--Мирьям передернуло.--И я тоже. В первую минуту я перепугалась до смерти.
Кок, прикусив губу, ничего не ответил.
--Мы с тобой вели себя не очень...скрытно,--продолжала Мирьям.--По-моему, почти все наши соседи обо всем догадались. Я чувствовала это по их поведению. Но ведь никто не осуждал нас! Все только втихомолку улыбались, как будто говорили: «Ах, молодость, молодость!» Я ничего не понимаю.
--Послушай, Мирьям. Ты получала анонимки?
Пауза. Мирьям, сидевшая на коленях Кока, сосредоточенно ерошила его челку.
--Да, получала. Штук семь или восемь.
--Семь?! Ну что ж, по-моему, не так уж много. У женщины, что строчит эти письма, должно быть ... должно быть ...
--Ядовитые клыки вместо зубов,--закончила за Кока Мирьям, прижимаясь губами к его щеке. Потом она возвысила голос.--Джон, когда же все это кончится?
В тот момент, хотя они ни о чем не догадывались, в проем двери заглянул некто. Поскольку влюбленные сидели спиной к входу, они никого не заметили; а на земле не было слышно шагов. Только зловещая зулусская маска видела посетителя, но она не умела говорить. Мотылек, летавший по комнате, метнулся к стеклянному колпаку тускло горевшей лампы. Фигу- ра постояла на пороге и молча скрылась в темноте.
--Послушай, Мирьям,--тихо сказал Кок.--Ты получила семь писем, и во всех утверждается, будто у тебя роман с нашим высоколобым?
Джон, милый, ты не должен так отзываться о преподбном Люберсе! Он совсем не надменный и не кичится своим положением; тебе это отлично известно!
--Да, известно,--угрюмо согласился Кок.--Просто он мне не нравится, вот и все. Кроме того, ты уклоняешься от ответа. Речь в письмах идет о тебе и Люберсе?
--Ну...да. Главным образом. И еще всякие мелочи, которые не имеют никакого значения.
Она снова почувствовала, как насторожился Кок.
--Люберс тебе действительно нравится?--спросил он. Я не против, лгунишка, но, ради бога, скажи мне правду. Он тебе нравится?
--Нравится ... да.
--Ясно.
--Нет, ничего тебе не ясно! Я имею в виду вот что: он нравится мне так же, как, к примеру, наш хормейстер, или букинст из книжной лавки. Посмотри на меня!--попросила Мирьям.--Пожалуйста, посмотри на меня!
Один лишь взгляд в ее голубые глаза, исполненные страсти и нежности, убедил бы любого в ее искренности. Джону Коку стало тепло; он едва не растаял от облегчения. В тот миг в глубине души он готов был признать себя идиотом и предателем за то, что посмел подумать дурно о Мирьям и Люберсе.
Над такой нелепостью можно только посмеяться. И все же ... В комнате как будто бы снова послышался стрекот гремучей змеи.
--И потом,--быстро продолжала Мирьям,--ты не сказал, получал ли ты сам такие письма или нет. Так получал?
--Две или три штуки. Глупости, которые не имеют никакого значения.
--Джон, прекрати! Ты ведь понимаешь, как это важно. Что в них было? Они у тебя здесь?
--Нет, я сжег их в камине. Как ты сказала сама, речь в них шла о всяких мелочах, которые не имеют никакого значения.
Метнув на Кока быстрый взгляд, Мирьям опустила голову ему на грудь. На лице у нее появилось беззаботно-равнодушное выражение. Таким же был и ее голос, когда она, наконец, заговорила.
--Они касались женщины, правда?--спросила она небрежно. как ребенка.--Милый, не лги мне. Я все равно узнаю правду. О ком в них шла речь?
--Но послушай ...
--О какой женщине, Джон?
--Ах, бредни о Ессике Лауре и обо мне!
Тут на пороге домика появился второй невидимый соглядатай. Впрочем, второй гость очень сильно отличался от первого; откровенно говоря, то был не гость, а гостья. Госпож Тресс Томас, хорошенькая брюнетка сорока с небольшим лет, уже собиралась постучать в открытую дверь, но, заметив влюбленных, сидящих в кресле, улыбнулась и опустила руку. Губы ее беззвучно зашевелились.
--Благослови вас Бог, дети мои!—Тресс Томас подняла обе руки, словно благословляя, и тихо удалилась.
Ни Мирьям, ни Кок не заметили бы ее, даже если бы повернули головы.
--Мирьям ...
-- Что, милый?
--Ты ведь понимаешь, что все это ерунда, правда? Ну, о Ессике и обо мне.
--Конечно, милый. Разве клеветница не способна выдумать что угодно?
И все же атмосфера в домике изменилась. Мирьям, прежде такая теплая и близкая, стала почти холодна; она едва заметно дрожала.
--Будем же разумными,--рассмеялся Кок, слишком громко--в голове у него стрекотали гремучки. --Да, я восхищаюсь мифрау Лаурой. Она милая, приятная женщина ...
--Вульгарный, грубый фарс,--едва слышно прошептала Мирьям, словно передразнивая кого-то,-- не имеет никакого отношения к юмору.
--О чем ты?
--Ни о чем, дорогой. Прошу тебя, не кричи!
--Я не кричу, Мирьям. Просто пытаюсь объясниться. Как я и сказал, я очень уважаю мифрау Лауру. Жизнь У нее нелегкая ...
--Ах да,--прошептала Мирьям.--Все мы знаем о том, что она потеряла мужа-летчика, который погиб, испытывая новый самолет. Очень печально! И всем известно, как тяжело ей, бедняжке, воспитывать единственную дочь. Она редко говорит на публике, конечно, но мужчинам, наедине, она рассказывает
обо всех своих трудностях. Не думай, Джон, будто я против! Вовсе нет. Но мне немного неприятно знать, что ты...твое имя упоминается деревенскими сплетниками в связи с этой коварной особой.
--Коварной?
Мирьям была истинной голландкой. Если она видела мужчину с черными прилизанными жирными волосами, которые называют еще лоснящимися, или с бакенбардами хотя бы на миллиметр длиннее, чем то предписывается  обычаями, она испытывала такое отвращение, словно встретилась с ядовитым насекомым. И сходным образом относилась она к
женщине, которая делилась своими проблемами не только с ближайшими подругами.
--Да, я назвала ее коварной,--кивнула Мирьям, вставая и разглаживая белую шелковую юбку.--Я считаю ее коварной, и такая она и есть. Естественно, мое мнение о ней не имеет никакого значения. Мне совершенно все равно...--Она не вы-
держала.--Ах, Джон! Неужели ты и правда бегаешь за этой ужасной женщиной?!
Кок тоже встал.
--Сколько можно повторять--нет! Испробуй твой собственный метод: посмотри на меня! Вот оно! Можешь ли ты со всей искренностью и ответст венностью заявить, что веришь клевете?
Наступило молчание; палевый мотылек, смеясь, порхал возле лампы. Наполненные слезами глаза Мирьям мельком взглянули на мотылька. Потом она обвела взглядом комнату.
--Нет,--призналась она тихим голосом.--Я не верю, со всей искренностью и ответственностью. Но ...
--Что «но»?
--Яд проник мне в сердце, только и всего. И просто так не уйдет. Я все время думаю о том, как ты со Ессикой Лаурой здесь, в твоей комнате ...
--Прекрати! Неужели ты не понимаешь, что именно на такую реакцию и рассчитывает аноним? Из-за такого вот навета бедная Алекс Схюрманн покончила с собой, а возможно, дело
выеденного яйца не стоило!
Мирьям с усилием взяла себя в руки.
--Да,--согласилась она,--я понимаю. Извини. Я постараюсь исправиться.
--Если мы позволим анонимщику задеть нас за живое, мы пропали! Даже сейчас, когда я смотрю на вещи относительно легко и здраво, я понимаю, что в слухи о тебе и Люберсе никто не поверит. Если не считать ... если не считать меня.
--Вот именно! Взять, к примеру, Тресс Томас. Она--милейшая особа. Если бы Ведьма писала о преподобном Люберсе и  Тресс Томас...
--Что такое?!--вскричал пораженный Кок.
Мирьям, слегка склонив голову набок, оглядела его ласково, но с сожалением.
--Милый,--заявила она,--вы с моим дядей два сапога пара. Вы оба живете в башне из слоновой кости; вы никогда не видите того, что творится у вас под носом; вы оба не выносите сплетен.
--Да, я ненавижу сплетни и сплетников! Они ограниченные и ничтожные ...
--Нет, Джон. Просто ты вечно витаешь в облаках или плывешь в каноэ по Замбези. Ты никогда не замечаешь своих соседей.
--Понятно. А дядюшка чем тебе не угодил?
--Он долгие годы ругает военное министерство. Говорит, что в следующую войну, которая, по его мнению, начнется не позже чем через год, немцы нападут на нас на пикирующих бомбардировщиках при поддержке танков...--да-да, я знаю
все термины!--ринутся в молниеносную атаку, которую они попробовали применить в 1941 году, но потерпели общее поражение. Военное министерство отделывается вежливыми отписками; а он стар и устал от жизни.
Фантазия Джзона Кока услужливо нарисовала банальный образ полковника Бюрена, живущего в отставке на половинную пенсию. Образ приобретал любопытную пикантность.
--Видишь ли,--негромко продолжала Джоан,--интересоваться другими людьми вполне естественно, и это свойственно человеческой натуре. Вот я, например, очень любопытна. Можешь считать меня сплетницей; бывает, я по полдня болтаю по
телефону. Ничего не могу с собой поделать.
--Но, милая, ведь к тебе мои слова не относятся! Ради всего святого, сиди у телефона и болтай хоть двадцать четыре часа в сутки! Разумеется, при условии, что у тебя останется время для ...
Она снова протянула к нему руки. Наступило молчание.
--Мне действительно пора идти,--заявила Мирьям. –Служанка Сарра, наверное, уже готовит ужин; к нам придет тот сыщик в очках. Но вот еще что, Джон. Я решила никому не говорить, даже тебе; я и не собиралась никому говорить. Но ...
-- Что, малышка?
--Сегодня днем я снова получила такое письмо. Оно ужаснее предыдущих. Мне стало страшно, хотя в нем нет ни слова правды! Но ... Господи, как я боюсь!
Злейший враг не мог бы назвать Мирьям истеричкой. И все же бывают моменты, когда нервы сдают. В комнате воцарился ужас, как будто какое-то чудовище, разбив окна и задув свет, вползло внутрь.
--Закрой дверь и подкрути фитиль,--попросила Мирьям.--Пожалуйста, прошу тебя, зажги свет поярче!
Джон Кок, ставший серьезным и деловитым, действовал спокойно, но быстро. Когда он подкрутил колесико лампы, теплый желтый свет залил книжные стеллажи, однако тени за ними стали еще темнее и гуще. Кок закрыл дверь и задвинул засов; на ключ в Стапгорсте никто дверей не запирал. Потом он вернулся к ирьям. Голос его, хоть и властный, подей-
ствовал на нее успокаивающе, как и руки, которые он положил ей на плечи.
--Ну вот,--сказал он, и у глаз его снова появились морщинки.--Никто тебя не обидит; я об этом позабочусь. Что такое ты говорила? Тебе страшно, хотя в письме нет ни слова правды? В чем дело?
Мирьям судорожно вздохнула и прильнула к нему.
--Итак...--начала она.

Госпожа Тресс Мартин быстрым шагом удалялась от домика Кока после того, как наскоро заглянула внутрь. Она посмотрела на небо; луна в третьей четверти светила почти так же ярко, как солнце. Тресс всегда была веселой и оживленной. Но она вовсе не принадлежала к числу бесцеремонных, сующих во все свой нос особ, которых окружающим сразу хочется убить. Наоборот! Позвольте обрисовать ее так: если несколько мужчин рассказывали сомнительный анекдот, они тут же замолкали
при появлении Ессики Лауры или Мирьям Бюрен, однако они были не против, если анекдот услышит Тресс.
Мелкие зубки Тресс часто сверкали в улыбке; черные волосы, в которых не было ни единого намека на седину, были по моде коротко подстрижены. Платья и костюмы выгодно подчеркивали ее крепкую, статную фигуру. Тресс великолепно ладила и с детьми, и с собаками, и с лошадьми. Что же касается мужчин... Тресс иногда признавалась: в ее жизни для мужчин отведено маловато места, хотя она пользовалась уважением всех своих знакомых мужского пола.
Проходя по тропинке между деревьями, она заметила в ярком лунном свете две фигуры, которые приближались со стороны дома полковника Бюрена.
--Эй!--едва слышно прошептала Тресс.
Одна из фигур оказалась Ессикой Лаурой; на плечи поверх сизого платья она набросила легкую шаль. Второй была ее четырнадцатилетняя дочь Линда. Винцент Боугарт, который в тот день уже видел Линду на улице, сейчас оглядел бы ее внимательнее. Было бы не совсем справедливо утверждать, будто Линда--уменьшенная копия матери, хотя девочка тоже была тоненькой, стройной и хрупкой; пепельные волосы до плеч завивались на концах; на Линде, как и на матери, было красивое платье, скроенное по последнему крику мды. Но в Линде чувствовались
некая щенячья игривость и неуклюжесть, хотя она изо всех сил старалась выглядеть старше своих лет.
На круглом личике девочки выделялись серьезные, умные серые глаза, которые можно было назвать говорящими: они выдавали больше,
чем произнесенные слова.
--Эй!--громче крикнула Тресс, когда они встретились на залитой лунным спетом тропинке. Стало ясно, что она решила преградить Ессике путь.-- Надеюсь, вы не к Джону Коку,-- заговорила она.--Я сама заглядывала к нему, хотела взять по-
читать его роман « Изваяние в камне»--он считает эту вещь великолепной. Но его нет дома.
--К Джону?--Ессика удивленно подняла брови, как будто никогда не слыхала о таком.--Что вы, Тресс, милочка! Мы просто гуляем. Вы, конечно, знакомы с Линдой? Хотя она так редко бывает дома--только на каникулах.
Тресс улыбнулась девочке:
--Да, знакома. И как мы поживаем, Линда?
Девочка подняла на нее серьезный удивленный взгляд.
--Да,--неожиданно продолжала Тресс,--на редкость дурацкий вопрос. Не обижайся, просто ... так принято разговаривать с детьми.
В глазах Линды загорелся огонек искренней признательности.
--Добрый вечер, госпожа Томас,--сказала она.
Ессика неизвестно почему была сегодня чем-то расстроена и необычно говорлива.
--Ничего подобного,--заметила она,--я не считаю подобные вопросы дурацкими. Линда у нас иногда действительно бывает несносной. Правда, Линда? Она хочет играть в вульгарные игры, например в хоккей-- представляете?--и возиться в грязи. Боюсь, в ее школе одобряют подобные развлечения. А ее нелюбовь к чтению! Вы можете представить, чтобы молодая девушка, почти взрослая, не любила Диккенса, Достоевского и Толстого?
--Ах!--с тоской в глазах воскликнула Тресс.
Линда снова подняла  глаза на мать.
--Мама,--возразила она негромко и ласково,--ты все время путаешь их фамилии. И потом, кому какое дело, что творится с людьми в их романах? А фамилии русских героев похожи на каменные глыбы; да и сами книги такие же.
Ессика издала легкий смешок, который один из ее поклонников однажды сравнил со звоном маленьких серебряных колокольчиков.
--Линда, голубушка,--укоризненно заметила она.--Сколько раз тебе говорить: нельзя быть такой ограниченной.
--Почему?--удивилась прямодушная Тресс. Но Ессика ее не слушала.
--Бедное дитя,--заявила она,--ей, знаете ли, сегодня нехорошо.
--Мама!
--Возможно, вид у нее цветущий,--продолжала Ессика, обращаясь к Тресс и рассеянно покачивая пепельно-русой головой.--Я всецело доверяю доктору Мюллеру. И все же, в своем роде ...--Она помолчала.-- Вам известно, что доктор Мюллер не только закончил медицинский факультет в Амстердаме, но и ...--Ессика оборвала себя, как будто пробудилась ото сна.
Даже при лунном свете стало видно, как она зарделась багровым румянцем.--Господи, о чем я? Пожалуйста, простите меня.
Именно этого и хотела Тресс.
--Ну, пойдемте,--бодро предложила она, беря мать и дочь под руки и ловко уводя их в противоположном направлении.--Раз вы гуляете, давайте гулять вместе.
--Куда мы идем?
--К церкви: точнее, к дому приходского священника.
--Ну что ж! Наверное, мы успеем дойти туда и вернуться до того времени, как Линде пора будет ложиться спать.
--Мама!--вдруг вмешалась Линда.--А можно по пути посмотреть на молочный завод?
--Возможно, милая. Возможно,--рассеянно отвечала Ессикак, скорее всего не услышав, о чем просит дочь. Решив, что Тресс не обратила внимания на ее оплошность, мифрау Лаура снова стала такой, как всегда: немного замкнутой, с притворно-
застенчивым выражением на лице.
Они шли по тропинке, иногда задевая ногами палую листву, и внешне казались довольными, как трое детишек, которые ищут Волшебника из страны Оз.
--К дому приходского священника?--задумчиво повторила Ессика.--Вы много помогаете преподобноу Люберсу в его приходских делах.
--Да, много!—согласилась Тесс, поднимая голову и взглядывая на луну. Энергия била в ней через край. --У него очень много дел, знаете ли. Ровно через неделю благотворительный церковный базар; ему очень нужна помощь. Мартин ...--Ессика, услышав, как священника назвали по имени, воровато огляделась,-- так волнуется и так добросовестно относится к своим обязанностям!
--Преподобный Люберс,--заметила Ессика,--всегда казался мне ... очень молодым.
--Милая моя Ессика,--рассмеялась ее спутница, --вы знаете, сколько ему лет на самом деле?
--Нет... я никогда не задумывалась о том, сколько ему лет,--пробормотала Ессика, словно мысли о возрасте священника были чем-то неприличным.
--Ему тридцать восемь,--сказала Тресс.--Почти тридцать девять,--радостно добавила она.
--Что вы, Тресс!--изумилась ее спутница.--Вы уве-
рены?
--О, совершенно. Старая история. Мартин--третий сын в очень почтенной семье. Вы знаете?
Очутившись на твердой почве, Ессика закивала.
--Хотите сказать, родные не знали, что с ним делать?
--Вот именно,--весело продолжала Тресс.-- Почти до тридцатилетнего возраста он проучился три
года в университете да еще полтора в колледже теологии. Потом еще три года он был младшим приходским священником. Высокие блондины...-- Тресс отбросила со лба прядку прямых черных волос,--обычно выглядят моложе своих лет,
правда?
Тресс  было всего сорок два.
--Кстати, об обязанностях,--вдруг вспомнила Ессика.--Вы ведь не присутствовали, дорогая, при том ужасном происшествии на лугу?
Тресс развеселилась:
--Меня там не было. Но мне все рассказала кондитерша.—Тресс  тряхнула головой; ее светло-карие глаза под густыми черными ресницами весело сверкнули.--Я бы отдала пять лет жи... То есть я бы отдала что угодно, лишь бы увидеть такое!
--Все было вовсе не забавно, дорогая. Бедного полковника Бюрена чуть не убило.
--Конечно, конечно. И все же ...
На губах Ессики заиграла легчайшая улыбка.
--Впрочем,..--заявила она,--не скрою, что в продолжении истории я обнаружила зачатки высокой комедии. Боюсь, что многие--естественно, они невежды и глупцы--возлагают всю вину за случившееся на преподобного Люберса.
--Вот как?--Голос Тресс слегка дрогнул.--Почему?
--Возможно, вы не помните, но еще несколько месяцев назад поговаривали, будто преподобный Люберс добрых пять минут изрыгал чудовищные проклятия после того, как случайно послал теннисный мяч в аут?
--Я при том присутствовала,--холодно отвечала Тресс.--Мартин просто вслух помянул от досады черта, как на его месте поступил бы всякий, в чьих жилах течет кровь, а не вода.
--Разумеется, я все понимаю,--мягко заверила свою собеседницу Ессика.--Но наши ограниченные соседи настроены весьма предвзято. А сегодня я поняла, что дело обстоит еще хуже. Кое-кто уверяет, будто преподобный Люберс нарочно пнул чемодан, чтобы у него было преимущество на старте, прежде чем этогт приезжий Боугарт скажет: «Марш!». Говорят, преподобный гнался за чемоданом и пинками отгонял собак, которые приближались к нему.
Тресс Томас передернуло.
--Возмутительная ложь!--заявила она.
--Совершенно с вами согласна. По иронии судьбы, истинным виновником случившегося является этот приезжий, который... говорят... происходит из хорошей и очень старинной семьи; именно он подбил детей устроить гонку.
--Ну и что? Чего вы от него ожидали?
--То есть как?
--Он раздает мальчишкам сигары, а девочкам--помаду.
Автор утверждает, что строго говоря, было неправдой, но не важно было для собеседниц.
--А еще он уверяет,--продожала Тресс,-- что готов побиться с ними об заклад на что угодно. Моя милая Ессика, дети, наверное, решили, что он--
единственный нормальный взрослый среди всех, кого они знают. Кстати,--Тресс скривила губы,--не уверена, что дети так уж заблуждаются. Но я не понимаю,--с достоинством заключила она,--как можно потешаться над бедным преподобным Мартином ...
--Тресс! У меня и в мыслях не было ...
--Да?! А что вы только что говорили?
Ессика обратила к собеседнице невинные серые глаза и тряхнула пепельными волосами. Даже сизое платье, казалось, сжалось под шалью, в которую она куталась.
--Я сказала лишь, что обнаружила зачатки высокой комедии, а возможно, и трагедии. Ведь порой бывает, что цепь мелких несуразностей и нелепостей внезапно перерастает в какие-то важные и смертельно серьезные вещи. Как... как, например ...
Тресс смерила свою спутницу пристальным взглядом.
--Как, например, анонимные письма?--звонко спросила она.
Обе женщины замерли на месте, будто увидели на тропинке змею. Они совсем забыли про Линду Лауру, которая спокойно и задумчиво шагала между ними, держа обеих за руки. Когда ее
мать и госпожа Томас замерли на месте, Линда дернулась, как кукла. Однако остановил их не вопрос, заданный Тресс. Не из-за него кровь бросилась им в голову. Они услышали мужской голос, особенно ясный в ночной тишине.
Они как раз дошли до дома полковника Бюрена. Утоптанная тропинка, которая здесь переходила в дорожку, посыпанную гравием, вела мимо парадной двери домика с высокими окнами по фасаду и большими прямыми окнами по бокам, доходившими почти до самой земли. Свет горел лишь в одной комнате первого этажа. Среднее окно было задернуто плотными черными шторами. Но два боковых окна, которые находились менее чем в десяти метрах
наискосок от того места, где стояли  Тресс и Ессика, были широко распахнуты, и на них висели лишь легкие тюлевые занавески. Через эти занавески, как сквозь газовую завесу, они увидели приезжего господина в очках, съехавших на нос. Он стоял, подняв вверх сжатую в кулак руку, и раз-
глагольствовал. Его собеседника не было видно. Раскатистый голос гремел по всему парку.
Здесь автор должен сообщить, что всё, что поизошло в дальнейшем, совершенно не его заслуга, так же как и остальных участников. Всё произогшло помимо воли автора и тем более Чумака. Это была какая-то мистика, то довольно-таки странно называть мистикой превращение Чумака в Боугарта, а автора в специальном скандальном разговоре. Который мог бы произойти и спустя полвека или полвека ранее. Но в любом случае он всё-таки касался темы анонимных писем. Косвенно.
--Самые скандальные темы в любом коллективе—это политика и религия. Как только кто-нибудь заведёт беседу на эту тему, всё, туши свет. Будут биться в кровь. Причём, как правило, никто доподлинно не знает того, о чём говорит. Всё построено на домыслах и слухах, но каждый считает, что именно ему доступна истина.—Странно улыбаяст промолвил полковник.
--Да уж это точно,--мягко улыбнулся Боугарт,--Недавно я был в гостях, так там зашёл разговор о реинкарнации с точки зрения православия. Как с неё перешли на тему религиозных разногласий, никто потом и не вспомнил. В итоге не поругались только те, кто с самого начала молчал и сидел в углу. Остальные ушли страшно разозлённые.
--А ещё больная тема—вегетарианство,--вставил преподобный Люберс....—Как только появляеться за столом вегетариацец—жди обвинения всех в трупоедении. Ссылаются на какое-то учение, дескать, в нём говориттся, что мясо в пище повышает агрессивность человека. При этом сами такие злые, что дай им только волю—всех бы перекусали.
--Так они мяса хотят, но не признаются. Вот и злые,--засмеялся Боугарт.
--Почему? У меня двоюродная сестра вегетарианка, но добрая,--возразил поковник.—Правда, она не старается притащит в свою веру других. Готовит себе отдельно, вот и всё.
--Значит, мяса не хочет,--заключил Боугарт.—Бесспорно такие есть. А те, которые нападают—вечно голодны. Вот и злые.
Боугарт поссмотрел в окно.
--У всех есть любимые, которые их ждут.—Но тут же одёргивал себя. По опыту он знал, что у них есть кинематограф с любимым героем, или в лучшем случае кошка с собакой. Они на каком-то этапе заменяют человеку семью. А, впрочем, не заменяют. Дают ощущение своей нужности, чувство, что раз кто-то тебя ждёт, то ты не зря живёшь на свете.
--Зверь, человек, зверь.—Размышлял священник, усаживясь в кресло.-- Зверем был рождён, зверем и остался. Мораль его держит в узде, религия, общество, нравственность. А стоить дать слабину, как взрывается диким зверем. Так что пена летит и открывается таким, каким есть.Стоит страх преступить, страх перед законом и наказанием, как тут же появляется непрекрытая личина человека. Как только чует свободу—рвуться возжи, нет тормозов. Только и остаётся восходить к вершинам зла, узнавая с любопытством: что там дальше, в вышине?
--Если Бог есть, почему он так высоко задирает планку? Почему требует от нас невозможного?—спросил полковник Бюрен.
--Это потогму, что  вы не  верующий?
--Просто я вырос. И перестал верить в то, что нельзя понюхать или пощупать. Короче в то, что не доказано наукой. А потом в моей жизни появились девочки.
--Ах, да. Мальчики. Это многое объясняет.—Понимающе откликнулся преподобный.
--Не надо смеяться. В этом настоящий смысл жизни. Так ведь и Бог говорит. И с точки зрения биологии тоже.—Снова вмешался Боугарт.
--Секс?
--Продолжение рода. Этого требуют наши гены. Вот почему мы размножаемся. Мы думаем, что сами контролируем свою жизнь, но на сам ом деле мы просто рабы ДНК, которая заставляет делать детей.
--Вера сильнее доказательств.
--Вера во что? В невинность? В непогрешимость?  А есть ли что-то более хрупкое, чем вера в человеческую непогрешимость?А почему вы стали верить?—Провокационно спросил полковник преподобного.
--Потому что со мной говорил Господь.
--А кто это Господь?
--Иисус Христос.
--А разве он Бог?
--Для нас—да!!!! И я знаю, о чём вы сейчас думаете. Что только психи слышат голоса. Только психи слышат, как с ними разговаривают ангелы. Вы сморите на всё глазами преданного науке человека. Вы можете сказать, что всё это приснилось. Или это временная вспышка шизофрении. Я знаю все теории. Вы знакомы с житиями святых? Многие слышали Божий глас. Как вы это объясни те?
--А вы сами всё и объяснили. Они слышали Божий глас, а не какого-то Господа. А слуховые галлюцинации часто интепретируют как религиозный опыт.
--Но я говорю, что слышала голос Бога. Я впервые рассказываю об этом, потому что знаю, что думают люди. Я бы и сам не поверил, если со мной не случилось чудо. Когда говорит Бог, разве можно ослушаться.
--И поэтому стали священником? Разве вам надоела свобода?
--У меня была невеста. Она не поняла. И никто не понимал, почему я, молодой человек, решил стать священником. Хотела подчинить свою волю Господу. Да, конечно, у меня дядя епископ, но не эхто послужило поводом для моего выбора.
--Вы опять путаете Бога с Господом.
--А для нас, христиан, это всё едино. Но я знал, что делаю. Я знал с того самого момента, когда Господь позвал меня. Я стоял, слушал пение птиц и вдруг зазвучал его голос, чистый, как колокольный звон. И я понял. Когда вас призывают, вы понимаете, что отмечены печатью Господа и отвечаете на его призыв с радостью. И служите ему до смерти. Тоже с радостью и идёте на смерть ради него.
--А что такое смерть?
--Ну, если медицинская наука не может объяснить до конца понятие смерти, то куда уж мне.
--Возможно медицинская наука не может объяснить, но Бог, а не Господь, прекрасно знает, что такое зачатие. Он знает, что для этого требуется. И, главное, Он не верит в непорочное зачатие.
--Но этого не может быть. Тогда откуда взялся Господь наш, Иисус Христос?
--А он ниоткуда не взялся. Просто его нет. Нет возможно он был, но как человек, а не Бог.
--А как же тогда он воскрешал людей.
--Никак. Это не под силу и настоящему Богу, Всевышнему.
--Значит вы не верите в то, что Бог-отец воскресил Иисуса Христа и он стал Богом.
--Но не может быть двух, трёх или четырех богов. Он—один и единственный.
--Неужели у вас нет никакой веры??
--Почему же. Я уже объяснил, что я верю единому и неделимому Всевышнему. Это чистая вера. А вера в вашего Господа требует доказательств или слепого подчинения, а это уже не вера, а рабство. Всевышний всегда даёт право выбора и от человека зависит, что он выбрал. А Иисус Христос, если он есть, требует слепого подчинения, например, веры в непорочное зачатие.
Боугарт обернулся к преподобному и вернул его к вопросу о его решении.
--Почему вы решили стать священником
--Я принял это решение так давно, что уже перестал задавать себе вопросы.
--Должно быть очень верил?
--Я и до сих пор верю.
--Разве этого недостаточно?—Боугарнт посмотрел на Люберса удивлённо.--Неужели ты на самом деле считаешь, что одной лишь веры недостаточно?
--Нет, конечно.
--Иногда полезно оказаться лицом к лицу со смертью. Это заставляет взглянуть на собственную жизнь.
--Я бы предпочёл этого не делать.
--Почему?—Полковник не дал ответить преподобному.
--Я не силён в самоанализе. Уроки философии меня всегда раздражали. На эти вопросы нет ответов. Вот физика и химия—другое дело. Это я понять могу. Естественные науки действуют успркаивающе, потому что их законы воспрризводимы и упорядочены. Я не люблю того, что не поддаётся объяснению.
--Вы правы полковник,--поддержал его Боугарт.--Если бы Всевышний хотел от нас повиновения, он не создал бы искушений! Помогать бескорыстно—это ведь естественное свойство человека? Помогать бедным и защищать слабых без раздумья и выгоды—не эта ли простая способность делает нас людьми, а вовсе не дура--эволюция, провозглашённая по всему миру безумцем Дарвиным.
--Согласен с вам, господин Боугарт. Дом разврата внешне не отличается от жилищ приличных горожан, которые не хотят заниматься со своими женами бесплатно, за что платят в публичном доме.
Женщины подошли ближе. И остановились в полном недоумении. Если они хотели услышать что-то тайное или недозволенное, то, разумеется по воле автора, котрый снова просит прощения у читателя, за прорвавшийся невесть откуда разговор, а, главное, такой разговор. Персонажи вышли из-под контроля и временно зажили своей жизнью. И потому, женщины  услышали:
--... правду, так что помогите мне разобраться с проклятыми анонимками!
И с этого момента роман покатился по накатнной тропинке.
Тресс украдкой огляделась, как будто опасаясь обнаружить поблизости других случайных или неслучайных прохожих. И ничего удивительного в том, что они не заметили ухода преподобного Люберса из дома полковника не было. Трес увлеклсь наблюдением, а Ессика присутствием своей дочерью. Ессика отреагировала спокойно и проворно.
--Линда, дорогая!--прошептала она.
--Что, мама?
--Боюсь, сегодня мы не сможем погулять. Беги скорее домой и через полчаса ложись спать. Будь умницей!
--Но, мама! Ты обещала ...
Подавляя возражения дочери, Ессика заговорила самым сладким голосом:
--Понимаю, милая, что я совершенно не права. Вот видишь, я честно признаюсь в своей неправоте. Мы погуляем в следующий раз и сделаем все, что собирались. А теперь делай, как я велю, или...--в голосе появилась мягкая угроза,--придется снова позвать к тебе доктора Мюллера.
Линда посмотрела на мать. Во взгляде ее не было ненависти; в нем читался скорее изумленный беззвучный крик, который пытаются воспроизвести в своих стихах молодые поэты: «Почему, почему мир так жесток»!
Дом Ессики Лауры находился немного на отшибе, на противоположном краю парка; он стоял против дома полковника Бюрена, как домик Тресс располагался против домика Кока. Их разделяла низкая массивная громада замка, в котором обитал сам Гендриксон. Линда, стиснув кулаки, побежала по аллейке.
Взволнованная Тресс кивнула в сторону освещенных окон--обе знали, что за ними находится кабинет полковника Бюрена.
-- Вы действительно считаете, что нам следует?.
--По-моему, это наш долг,--с добродетельным видом заявила Ессика.
Стараясь не задевать ногами сухую листву, женщины осторожно подошли к ближайшему окну, которое доходило почти до земли, и стали слушать.
--...и вот почему,--гремел Винцент Боугарт, - я рассказал вам, что случилось после того, как вы ушли! Священник собирается вслух прочесть письмо, в котором ему приписывают шуры-муры с вашей племянницей! Я должен был вас предупредить--на случай, если вы вскипите и взлетите до потолка.
Полковник Бюрен кивнул. Он сидел в кожаном кресле спиной к окну; их с Боугартом разделял столик, на котором стояло виски с содовой. Глазки Боугарта метали молнии.
--Главное,--продолжал он, --в том, как вы намерены с ним справиться?
--Я с ним справлюсь,--коротко и со значением ответил полковник.
--Погодите-ка, черт побери! Ведь не можете вы просто стащить священника за ухо с кафедры!
Две женщины под окном услышали какой-то стук Это полковник Бюрен раздраженно забарабанил по столу костлявыми, как у скелета, пальцами.
--Хм, верно,--заявил он через несколько секунд.-- Не могу. Слишком унизительно.
--Вот именно. Я  человек из полиции.—Боугарт горделиво хлопнул себя в грудь,--и сразу подумал о последствиях. Как насчет членов приходской управы?
--Мы имеем право выразить свой протест, вот и все. Но этого недостаточно.
--Далее,--продолжал Боугарт, взволнованный куда сильнее, чем мог себе признаться,--молодой Кок клянется, что убьет Люберса, если тот прочтет письмо вслух. Кок способен на такое?
--Способен и убьет его,--сухо отвечал полковник Бюрен.--Но без всякой пользы--вред уже будет причинен. Погодите-ка!--Его пальцы снова начали отбивать барабанную дробь на столе.--А что, если ... скажем, Кок поговорит с Люберсом перед службой ...
--Ах, черт возьми!
--В чем дело?--осведомился полковник.
--Да поймите вы! Нельзя допустить, чтобы Кок позорил  священника на глазах у всех прихожан! Если применить силу, дело получит огласку и разразится грандиозный скандал.
При упоминании слова «скандал» у полковника встали дыбом коротко стриженные седеющие волосы.
--И зачем только существуют сплетни?--с горечью спросил он и закончил самым банальным вопросом:
-- И почему только меня не оставят в покое?
--Невозможно.  Вот скажите, к примеру: получала
ли сама Мирьям анонимные письма, в которых ее обвиняли в связи с преподобным?
--Господи, откуда же мне знать?
--Может, она получила даже не одно письмо, а несколько?
--Чушь! Это так нелепо,--заявил полковник,--что в них никто не поверит. Кстати, и насчет свуященника-- полная ерунда. Но прочесть подобную мерзость вслух! 
--Полковник,--спокойно возразил Боугарт,--женщины способны поверить в любые слухи, особенно если речь в них идет о другой женщине.
--Говорю вам, чушь! Кстати,священник  не так уж плох, как вы думаете? Мне самому он нравился до тех пор, пока он не сдвинулся на письме. Кстати, его дядя ...
Полковник Бюрен вдруг замолчал и вскочил.
--Дядя!--воскликнул он.--Он ведь сказал, что его дядя--епископ. И живет в Утрехте. Черт меня побери, позвоню ему сегодня же, и он осадит племянничка!-- Полковник вздохнул с облегчением.--Вот. Придумал!
Женщины за окном не смотрели друг на друга, потому что обе понимали, что Боьугарт прав. Ни одна не отпрянула от окна, услышав приближающиеся шаги полковника Бюрена, потому что намерения его были ясны. В кабинете, против окна и вдалеке от слушательниц, стоял стол с крупномасштабным макетом более-менее современного поля боя. На макете присутствовали и зеленовато-коричневые
холмы, и луга, и дороги. По дорогам двигались танки-- такие маленькие, что десяток их уместился бы в спичечный коробок
Были на макете многочисленные и разнообразные самолеты; на крыльях многих из них чернели кресты. За холмами расположилась артиллерия--от легких полевых орудий до мощных
батарей. Сквозь тюлевую занавеску Тре5сс и Ессика видели, какое усталое лицо сделалось у полковника Бюрена. Взяв со стола большую деревянную указку, полковник некоторое время смотрел на макет, а потом повернулся к своему гостю.
--Послушайте, Боугарт,--отрывисто заявил он.--К черту все! Я хочу вам помочь. Но что толку заниматься пустяками, когда Рим горит? Видите?--Он постучал указкой по макету.-- Подойдите, пожалуйста, сюда.
Зажмурившись, Боугарт отпил виски с содовой, встал и подошел к хозяину дома. Пехотинцы на макете были так малы, что их можно было
рассмотреть только в лупу, лежавшую тут же, под рукой. Полковник Бюрен потянулся к лупе, но потом передумал. На его лице с подстриженными седеющими усами застыло раздраженное выражение.
--Как видите,--заявил он,--все ясно как божий день. Тут и ребенок разберется! Повсюду один Клаузевиц, снова Клаузевиц; фрицы его обожают. В четырнадцатом году у них не было самолетов; еще не изобрели танковую броню; они не могли передвигаться достаточно быстро. Но взгляните на карту!
Полковник ткнул указкой в противоположную стену. Там над  камином висела большая карта Европы, испещренная булавками с разноцветными головками.
--В четырнадцатом году--прочтите любые мемуары--фрицы спорили, стоит ли оккупировать Голландию наряду с Бельгией. Тогда Голландию не захватили. Но и в следующий раз они не промахнутся. Нет-нет, уверяю вас! Более того, наша знаме-
нитая оборона НАТО, на которую никогда нельзя полагаться, проходит вовсе не там, где следует.
Полковник развернулся назад, и указка в его руке заплясала над макетом.
--Пехоте невозможно тягаться с пикирующими бомбардировщиками и танками. Пехота не прорвется нигде, только здесь ... здесь ... и вот тут. Если у вас нет истребителей, способных уничтожить бомбардиров щики противника, и более тол-стой брони, чтобы вывести из строя их танки, вам конец. Разве
непонятно?
--Угу. Чертовски убедительно, полковник
--Тогда почему ослы из военного министерства ничего не понимают?
--Не знаю,--тем же деревянным тоном отвечал Боугарт.--Кстати, об анонимных письмах ...
--Черт бы побрал ваши анонимные письма!-- взорвался полковник Бюрен.--Повторяю: что толку заниматься пустяками, когда ...
--Позвольте напомнить, что из-за того, что вы называете «пустяками», утопилась женщина,--тихо возразил ему Боугарт.--Боюсь, скоро здесь произойдет еще и убийство.
Наступило продолжительное молчание. Затем полковник Бюрен медленно и осторожно положил указку на макет.
--Извините,--сказал он.--Чего вы от меня ждете?
Боугарт  шумно вздохнул.
--Полковник,--заявил он, указывая своим бокалом на макет.--Не думайте, будто я считаю ваши слова неважными. Однако дело у меня срочное, как вы, вероятно, уже догадались. Хотя в некоторых вещах вы невинны, как младенец, но во многом умны и проницательны, как Джон Морган и Джордж Вашингтон, вместе взятые.
--Уфl--проворчал полковник, однако вид у него сделался довольный.
--Возьмем, к примеру, девицу Схюрманн. Если она не свалилась в воду случайно, значит, либо она покончила с собой, либо ее убили. Никаких признаков насильственной смерти не обнаружено. Но никто не удосужился задаться вопросом, почему она покончила жизнь самоубийством. Какие у вас пред-
положения?
--Никаких. Почему бы вам не расспросить ее сестру? Она живет на Главной улице.--Полковник Бюрен нахмурился.—Госпожу Схюрманн все едва замечали. Очень предана церкви. Очень предана преподобному. Вот, пожалуй, и все, что я могу про
нее сказать ...
Боугарт ловким жестом извлек откуда-то  кубинскую сигару и раскурил ее. К тюлевой занавеске поплыло облако  дыма.
--Ясно. Скажите, а вы сами получали анонимные письма?
--Получал,--угрюмо сказал полковник.--Только одно.
--Вас тоже обвиняют в какой-нибудь интрижке?
--Интрижке?!--возмутился полковник--Ну уж нет!
Хотя ... Погодите, постойте-ка ... В некотором роде ... да. Аноним утверждает, будто моя жена долгие годы перед смертью была неверна мне.
--Это ведь неправда?
В глазах полковника Бюрена появилось тоскливое выражение. Кожа на висках натянулась и стала похожа на очень тонкую бумагу.
--Дора!--сказал он.--Дора вырастила Мирьям. Мирьям--дочь моего брата. Сам я никогда не умел особенно ладить с детьми.--Полковник говорил с трудом, как будто к горлу у него подступил комок.-- Дора не щадила себя, загубила свое здоровье в Индии. Настаивала, что будет там со мной ... Отказывалась уехать. Никогда не жаловалась. Никогда не мандражировала, когда у нас бывали перестрелки в горах. Неверна!.. Извините.
Он хотел сказать: «Извините, что делюсь с вами личными переживаниями».
Боугарт уставился в пол.
--Ничего,--прошептал он.--О чем еще говорилось в
письме?
Непостижимо, но автор понял, что в душе Чумака произошло чувство уважения к маленькому полковнику. Пригодится ли он ему?
--Подробности я забыл. Индия, английские войска, 1942 год. Я тогда командовал бригадой-- временно. Я совершил ошибку, и она стоила жизни многим солдатам.
--Спокойней, черт подери! Любой профессиональный военный совершает подобные ошибки.
--Да!--Полковник Бюрен поднял большое увеличительное стекло и посмотрел на толпу крошечных солдатиков.--Власть опьяняет! По крайней мере, я так считаю. Но аноним высмеивает все, что мне дорого... Разумеется, тогда дело получило огласку; в сорок втоом году о нем писали все английские газеты. В осторожных выражениях, разумеется, хотя между строк все было видно. Главное--как аноним вообще узнал об этом в такой мелкой деревушке, как наша? Я даже Доре не рассказывал всех подробностей.
--Не знаю,--покачал головой Боугарт.-- Некоторые из наших соседей ... кое-кто ... способен узнать гораздо больше, чем нам кажется. Вы сохранили письмо?
--Да. Сохранил на память--любопытный сувенир. Хотите взглянуть?
Боугарт кивнул. Вдоль правой стены, оклеенной отвратительными обоями в синие и розовые незабудки, тянулись невысокие книжные стеллажи. Сверху на них стояли в ряд картонные папки, содержавшие обширную и бесконечную переписку полковника с военным министерством, а также несколько папок с грифом «Личное». Из одной такой папки полковник Бюрен извлек сложенный пополам лист бумаги и вернулся к Боугарту, стоявшему рядом с макетом.
--Знаете,--продолжал полковник, передавая письмо своему собеседнику,--за исключением его крайней бессердечности, я почти понимаю ход мысли, как вы это называете, негодяя, который строчит такие вот пасквили.
--Вот как?
--Я серьезно! В мире полным-полно людей, исполненных  черной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие... что ж, результат в ваших руках.
Боугарт, успевший отложить сигару и бокал
и рассматривавший письмо в лупу, быстро поднял голову.
--Полковник,--небрежно заявил он,--я считаю ваши слова самыми важными из всего сказанного до сих пор.
--Помилуйте! Все очень просто, как нос у вас на лице!
--Хм, да,--проворчал Боугарт, морща нос, о котором зашла  речь.--Возможно. Но не в том смысле, о котором вы думаете. Мой старый приятель инспектор Ганс ван дер Колк, будь он здесь, немедленно расшифровал бы тарабарщину которую я несу, но такой уж я есть.
Полковник Бюрен, слышавший речи Боугарта в первый раз, только сощурил глаза.
--Хотите сказать, вы обнаружили в моем письме ключ к разгадке?
--Нет. Я обнаружил в нем только то, что и надеялся найти: восклицательный знак на том месте, где должна быть запятая. Пожалуйста, сохраните ваше письмо в надежном месте. Возможно, оно окажет нам большую помощь.
--Но что насчет разгадки? Где она?
Боугарт, сменивший письмо и лупу на сигару и виски, проигнорировал вопрос.
--Полковник,--сказал он,--я сейчас сообщу вам три вещи, которых не знает никто, кроме меня. Я изложу их кратко и доступно. Во-первых, я где-то уже видел вашу мифрау Ессику Лауру.
--Мифрау Лауру? Ну и что такого? Вы вполне могли где-то видеть ее. Какая разница?
--Возможно, это тоже не имеет никакого значения. Дело в том, что она смутно связана у меня с чем-то изящным, благородным и возвышенным. С тем,--Боугарт скромно откашлялся перед тем, как залпом допить виски,--с чем всегда связывают
меня.
--Да ... мм ... да.
--Только, ради всего святого, не думайте, будто у меня поехала крыша!--прорычал Боугарт так внезапно, что женщины под окном вздрогнули.--Те, кто считает меня выжившим из ума интеллектуалом, ошибаются!
--Извините,--сказал полковник Бюрен, взирая на своего гостя с полным пониманием.--А что во-вторых?
--Вашей племяннице угрожает серьезная опасность. По крайней мере, она сама так считает.
--Кто, Мирьям? Ерунда!
--Можете мне поверить. Кстати, где Мирьям сейчас?
Полковник откровенно ответил, что не знает. За ужином ему смутно померещилось, будто что-то не в порядке, но он был так поглощен разъяснением тактики ведения военных действий, что так и не понял, кого, или чего, именно недостает за столом.
--Вы,--продолжал Боугарт,--не видели ее лица и не слышали ее слов, когда она вбежала в книжную лавку альфа Дронгаа  и попросила дать ей какую-нибудь книгу, в которой подробно изложена история насмешливой Ведьмы. С ней все ясно: по какой-то причине она считает Ведьму реально существующим
лицом. И еще вы не видели, как она все время вроде как ненароком дотрагивалась до своей сумочки всякий раз, когда речь заходила о неприятных для нее вещах. Ставлю десять против одного, сегодня она получила анонимное письмо--так же, как и
священник... Кстати, о священнике,--заторопился Боугарт, жестом останавливая готового возразить полковника,--вот вам и «в-третьих». Совсем недавно мы с вами обсуждали, как помешать ему
прочесть письмо во время проповед ...
Полковник Бюрен напрягся:
--Вот именно! Совсем забыл! Надо звонить епископу--чем скорее, тем лучше.
--Видите ли, в чем дело, полковник... Лучше бы вам к нему не обращаться.
--Вы против того, чтобы я звонил епископу?!
--Да. Видите ли, у меня несколько... особый склад ума. Я был с вами не до конца откровенен и нарочно перевел разговор на другую тему. Но в целом я играю честно, так что помогите мне!
--Ясно. Так что вы от меня хотите?
--Пусть читает проповедь. И пусть огласит письмо.
Наступила пауза. Полковник оцепенел.
--Погодите!--взревел Боугарт.--Умоляю вас: не смотрите на меня, как на пьяного подчиненного! Когда вы услышите, почему я прошу не мешать священнику, вы согласитесь со мной.
Полковник Бюрен был озадачен. Однако доверие, которое он испытывал к Боугарту, победило.
--Изложите ваши доводы,--спокойно потребовал он.
--Сейчас. Когда закончились собачьи бега и я отнес мой старый добрый чемодан в отель,
я пошел в дом священника. И оказалось, что ...
Тут Боугарт склонился над столом с макетом и отодвинул тюлевую занавеску, собираясь выбросить из окна окурок сигары. Хотя он, возможно, смотрел прямо вниз, на их лица, не это
вынудило Тресс Томас и Ессику Лауру отступить. Они
просто сочли, что услышали достаточно. Обе с достоинством пересекли лужайку и затрусили по гравиевой дорожке, затем побежали и бежали до тех пор, пока не оказались совсем далеко.
--Ессика,--задыхаясь, спросила Тресс, когда обе остановились,--что за слухи о Мирьям Бюрен и ... Мартине?
Ее спутница мелодично рассмеялась:
--Дорогая моя, какая нелепость!
--Я знаю. Мирьям не смотрит ни на одного мужчину, кроме Джна Кока. Но как ужасно, что он намерен говорить во всеуслышание, в церкви...--Тресс замолчала.
--Милый Винцент Боугарт!--задумчиво прошептала Ессика.--Должно быть, мы с ним действительно где-то встречались, как он и говорил. Наверное, на каком-нибудь прием ... Может, в королевском дворце, в Гааге ...
Тресс метнула на Ессику подозрительный взгляд. Однако госпожа Томас была слишком занята своими мыслями; как она ни боролась с собой, глаза ее наполнились слезами.
--Естественно,--заметила Тресс дрожащим голосом,--никакой проповеди не будет. Об этом позаботится епископ из Утрехта. Ах, только не уверяйте меня, будто ваш Боугарт убедит полковника Бюрена никуда не звонить! Когда полковник
закусывает удила, он самый упрямый человек из всех, кого я знаю!
--Из-за чего вы так расстроились?--удивилась Ессика.--Разве что ... Тресс!--Ее улыбка осталась в тени.--Уж не влюблены ли вы в преподобного Люберса?
--К-как ужасно глупо!--возразила Тресс, пытаясь улыбнуться.--Мы с ним добрые друзья, только и всего. Просто добрые друзья!
--Ах, господи,--вздохнула Ессика,--хотелось бы и мне ...
--Чего?
--Быть добрым другом... с каким-нибудь мужчиной. Только у меня никогда ничего не выходит.
--Он хочет прочесть анонимное письмо!--едва слышно повторяла Тресс.--Произнести проповедь о ...-- Она осеклась.--Ессика, вы идете со мной к преподобному?
--Нет, дорогая. Сейчас действительно поздновато.
--Что ж,--воскликнула Тресс, и глаза у нее заблестели,--боюсь, вы будете разочарованы. Завтра никакой сенсации не произойдет. Мартин прочтет обычную проповедь, как собирался: по-моему, о милосердии святого Павла. Обещаю вам, Ессика! Обещаю!--закончила она с пафосом.




















          Г Л А В А  4

--Тема сегодняшней проповеди взята из Евангелия от Матфея, глава двадцать третья, стихи двадцать семь и двадцать восемь.--Священник возвысил голос.—«Горе вам, книжники и
фарисеи, лицемеры! .. ».
День выдался погожий и ясный. Солнечные лучи, проникавшие в церковь через огромное восточное окно, преломлялись разноцветьем алого, синего и желтого, но бледнели, достигая каменного пола и серых каменных колонн, насчитывавших пятьсот лет поклонения. С западной стороны и в алтаре, по обе стороны которого стояли хористы в белом, свечи
горели почти так же тускло, как медные лампады, свисавшие на цепях с низких стропил.
--...что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты ... »
Ган Гендриксон встревоженно выпрямился; он сидел на древней резной фамильной скамье рядом с третьей женой и сынишкой. Что-то не так. До того времени служба шла мерно и легко, как звучали уда-
ры колокола на колокольне. Прихожане зашу-
шукались; казалось, в домашних, любимых стенах церкви что-то изменилось. С того момента, как священник взошел на кафедру.
--...так и вы...--сильный, звучный голос сделал почти незаметную паузу, и преподобный Мартин Джон Люберс оглядел паству,--по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония».
Всем показалось, будто огромная Библия накренилась, когда священник захлопнул ее. Руки, спрятанные под широкими рукавами белого стихаря, так дрожали, что преподобному Люберсу пришлось опереться о кафедру. Он снова окинул взглядом
прихожан, о чем-то размышляя. На многих лицах, обращенных к нему, застыло недоверчивое и изумленное выражение. Тресс Томас, раскрыв рот, в
ужасе смотрела на преподобного. Она уже заметила, что Мирьям Бюрен и полковника Бюрена в церкви нет. Господин Тео Бринк, мясник, сердито хмурился, словно недоумевая, что происходит.
В мертвой тишине преподобный Мартин заговорил. Его обычно румяное лицо побледнело; от светлых волос как буд-то исходило сияние.
--Сегодня,--негромко начал он,--я хочу обратиться к вам неофициально. Я хочу разрушить стену, выросшую между нами, как будто ее никогда и не было.
Возможно, именно спокойствие его тона вызвало вздохи облегчения среди прихожан. Кто-то уронил молитвенник
--Я нахожусь здесь, среди вас,--продолжал священник,--с мая нынешнего года. Я стремился быть всем вам другом. Я пытался, видит Бог, по мере своих скудных сил выполнять свои обязанности. Некоторые из вас ...--голубые глаза прошлись по рядам, желваки на скулах напряглись,--не поймут того, что я намерен сказать. Но многие поймут меня--к сожалению, даже слишком хорошо. Мои слова предназначены
тем, кто понимает ...
Снова он возвысил свой сильный голос:
--Вы были лжецами и лицемерами, как написано в Священном Писании; и я говорю вам это в лицо!
По церкви пробежал шум, как будто прошелестел ветер. Затем все стихло. На последней, задней скамье, скрестив руки на груди, сидел
Джон Кок. Он один из всех присутствующих ни разу не шевельнулся; с самого начала он не спускал взгляда со священника. Лицо Тео Бринка сделалось багровым, как свекла; многие бросали на священника злобные взгляды. Преподобный Мартин Джон Люберс выдержал долгую паузу, прежде чем в церкви
снова воцарилась тишина.
--Я говорю, что вы были лжецами и лицемерами, и вы это знаете,--продолжал он.--Позвольте мне быть с вами до конца откровенным. Я не утверждаю, что вы лгали и лицемерили намеренно или что вы в глубине души действительно являетесь лжецами и лицемерами. Но вы молчали, когда должны
были кричать! Вы боялись, что раскроются ваши мелкие, возможно, совершенно незначительные тайны... С самого июля, о чем до вчерашнего дня я и понятия не имел, жителей нашей
деревни забрасывают анонимными письмами. Как представитель церкви, я могу быть лишь вашим духовным наставником.
Почему вы сразу не пришли ко мне? Почему ни один из вас не признался в том, что стал мишенью злобной клеветы? Даже если я вам не нравлюсь, а, насколько мне известно, причина неприязни кроется в страхе ...
Впервые преподобный Люберс замялся.
Слезы струились по лицу Тресс Томас. В тени, за колонной, стояла Ессика Лаура; пепельные волосы едва выглядывали из-под крошечной модной шляпки-- Ессика Лаура рассеянно и как-то криво улыбалась--наверное, в тот миг она была похожа на Лилит.
--Но если и так,--звучно продолжал преподобный, --я не причинил вам вреда. Жаль, что вы не доверились мне. К сегодняшнему дню клевета была бы разоблачена; аноним был бы схвачен и больше не вонзал бы свои ядовитые клыки в наши тела и души.
Я не причиню боли тем, кто потерял близких ...
В глаза ему бросилось бледное лицо матери Алекс Схюрманн, на котором застыло такое странное выражение, что преподобному Люберсу следовало бы удостоить ее более пристальным взглядом. Жаль, что он этого не сделал.
--...лишний раз напомнив им о том, что в наши ряды проникла смерть--какая бы причина ее ни вызвала. Но аноним должен быть и будет найден. Вы, разумеется, не хотите, чтобы так продолжалось и дальше. Вы не хотите, чтобы вас унижали
и травили. Уверяю вас, я могу найти автора писем--при одном условии. Если мое условие не выполнят, значит, всему конец. Я не прошу вас о помощи; оказать ее--ваша обязанность, ваш долг.
Сзади сидел еще один житель Стапгорста, которого прежде ни разу не видели в церкви. Маленький, тощий и смуглый сапожник-атеист Иоганн де Йон глумливо ухмылялся и ерзал на лавке, как будто ему был мал воскресный костюм. Похоже, все происходящее радовало его.
Де Йон ненавидел всех, точнее, почти всех. Лишь троих обитателей Стапгорста  он на самом деле любил: Джон Кок и полковник Бюрен давали ему деньги, не задавая лишних вопросов, а Ган Гендрексон, хоть и был мировым судьей, сквозь
пальцы смотрел на браконьерство сапожника. Маленький сапожник, с жесткими, торчащими во все стороны, как у домового, волосами, наклонился вперед и прошептал Коку:
--Задал он им жару!--Иоганн был в восторге.--
Правда?
Возможно, в тот момент священник взглянул на сапожника своими голубыми глазами, потому что де Йон замолчал, словно подстреленный.
--Позвольте объясниться,--продолжал голос с кафедры.--Сегодня среди нас присутствует человек, который служит в полиции и не служит--понимаю, никому не хочется втягивать в дело полицию, но тревожиться нет нужды. Однако связи названного
мной лица могут оказаться весьма ценными для нас. Этот человек. ..
Преподобный Люберс быстро метнул взгляд на переднюю скамью, где должен был находиться Винцент Боугарт. Однако Винцента Боугарта там не было.  Следует отметить, что Боугарт опоздал в церковь не по своей вине. В тот самый момент, когда началась служба, Боугарт раздраженно и нетерпеливо расхаживал взад и вперед по своему но-
меру в отеле, то и дело поглядывая на огромные
позолоченные часы. С прошлого вечера он безуспешно пытался дозвониться начальнику поглиции Амстердама, который находился на отдыхе,
загородном поместье «Наваждение».
--Да будет известно,--рычал накануне вечером Боугарт на хозяйку отеля,--что сегодня суббота, а завтра будет воскресенье. Если я не дозвонюсь до этого госпо...
Дозвониться ему так и не удалось. Меряя шагами комнату, Боугарт часто разворачивался на каблуках и смотрел на телефонный аппарат, стоявший на столике в простенке между двумя окнами. Отель, чей фасад был оштукатурен в желтый цвет, по праву гордился достижениями прогресса в виде телефона, а также отопления, в каждом номере. Но вероломная барышня с коммутатора, которая поклялась как можно скорее соединить его с полицией Амстердама, все не перезванивала.
Наконец, когда Боугарт был на грани отчаяния, телефон все же зазвонил. Владелица, как раз спешила наверх, чтобы в очередной раз выразить сочувствие гостю. Через полуоткрытую дверь она подслушала разговор Боугарта с начальником полиции города, начавшийся за двадцать секунд  до ее прихода.
--Разумеется, сегодня история появится во всех астердамских газетах! Сами ищите! Вчера вечером я обзвонил все телеграфные агентства.
--?
--Потому что я всегда за справедливость, господин начальник, и ненавижу, когда полиция делает ляпы. Знаете, что будет завтра?
--!!!
--Не валяйте дурака. Анонимки не нравятся никому. Они отвратительны! В парламенте вас закидают запросами; придется вертеться, как будто штаны горят! Конечно, при условии, если вы не докажете, что у вас все под контролем. Знавал я одного начальника--он кубарем полетел со
своего поста, и все из-за анонимной кляузы.
Боугарт имел право так4 рназговариваь с высокопоставленным лицом. Однажды он спас его карьеру, разрешив запутаное дело в Амстердаме.
--?
--Я скажу, что делать. Перезвоните шефу местной полиции--не знаю, как его фамилия,--и задайте ему жару
--!!
--Мне наплевать, даже если он какой-нибудь фельдмаршал,--проорал Боугарт, хватая телефонный аппарат.--Помню, вы так всыпали сыщику, который,  целую неделю не мог спать спокойно, но дело завалил. Пусть шеф полиции задает такую же трепку всем своим подчиненным, вплоть до инспектора по фамилии Франк Сняйдер.
--?
-- Да, вот именно, с «Р» на конце. Ясно? И чтобы инспектор Сняйдер был у меня в отеле ровно в девять утра в понедельник. Спасибо, господин Бринкман. Пока!
Владелица отеля, году в тысяча девятьсот тридцатом обладала роскошной фигурой и густыми волосами цвета меди. Ей не удалось сохранить оба своих достоинства, но  неистощимое благодушие было налицо. Будучи под сильным впечатлением от Боугарта, она, прижав руки к пышной груди, слушала, как ее гость безуспешно просит барышню с
коммутатора соединить его с Амстердамом повторно.Он звонил старшему инспектору Гансу ван дер Колку, который в тот момент у себя дома, в садике, развлекал младших отпрысков карточными фокусами.
--Привет, Ганс!--почти с нежностью начал разго-
вор Боугарт.--Как делишки?
--?
--Я не в Амстердаме, а на юго-западе, в местечке под названием Стапгорст. Слушайте, Ганс, мне нужна помощь, и я хочу, чтобы ты оказал мне услугу.
--!!!
--Без ругани, Ганс. Знаю, что в столице важные дела; я и не зову вас сюда. Просто хочу, чтобы вы дали поручение какому-нибудь расторопному парню.
--?
--Ему придется наведаться в фирму по производству пишущих машинок «Формоза». Их телефон есть в справочнике. Пусть спросит, когда они прекратили выпуск машинки под маркой «номер три»--той, что вместо запятой выдавала восклицательный знак Пусть выяснит, сохранились ли у них конторские книги; если да, то кому они продали такие машинки.
--?
--Да, знаю, выполнить мою просьбу практически невозможно! И все же надо постараться. И еще, пусть наведут справки о некоем капитане ВВС по имени Мишель Лаура и его жене Ессике.
--?
--Ого! Любопытство взыграло? Что ж поделать, Ганс, но я ужасно спешу. Опаздываю в церковь.
--?!?
--Да, именно так,--сурово возразил Боугарт.--Хо-хо! Пока.
Повесив трубку, он развернулся в кресле с мрачным видом. Ощутив присутствие владелицы отеля, чья грудь вздымалась от невысказанных вопросов, он немедленно устремил на нее обвиняющий перст.
--Где мой белый костюм?--вопросил он, с отвращением взирая на каждодневные темные одежды.--Сперли?
--Ну, голубчик,--заворковала госпожа владелица, подлетая к нему с игривой улыбкой, свидетельствующей о том, что ее лучшие дни еще не миновали.--Костюм был такой грязный,
весь в земле, а еще собаки, дети... Я сама чищу и глажу его... Ну, голубчик! Надо и галстук привести в порядок
--Прекратите суетиться вокруг меня, женщина!-- заревел Боугарт.--Если я чего не выношу, так это когда вокруг меня суетятся! Где моя шляпа? Я знаю, кто-то ее спер.
--Вчера,--с притворной скромностью заявила госпожа владелица,--Я ничего не утаила: я пересказала все сплетни и слухи до мельчайших подробностей. По-моему, я заслуживаю снисхождения ...
Но Винцент Боугарт уже ушел.
Несмотря на свое желание пробежать по Главной улице, он прошествовал в церковь медленной и величественной походкой--к сожалению, его почти никто не заметил. Массивные, тяжелые врата были закрыты. Однако Боугарт напрасно боялся, что его появление выдаст зловещий скрип или громкий,
как пистолетный выстрел, стук двери.
Никто не обратил внимания на вновь пришедшего, ибо взоры всех присутствующих были сосредоточены на преподобном Люберсе, стоявшем на кафедре. Боугарту стало не по себе. В мрачной старой церкви, холодной, пахнущей старым камнем, эмоции так накалились, что люди невольно подались вперед-- кое-кто даже привстал. Только Джон Кок, сидевший на скамье в заднем ряду, казался невозмутимым. Холодные голубые глаза священника ни разу не моргнули. Голос его постепенно возвышался.
--Многие из вас,--говорил он,--усомнятся во мне. Они скажут: «Легко тебе обвинять нас! Легко требовать, мол, несите сюда анонимные письма! На тебя никто не клеветал! Ты не страдал, подобно нам, от боли и унижения--как будто тебе обварили ноги кипятком. Где тебе понять наши страдания?»
Преподобный Люберс вытянул перед собой правую руку, которую до того прижимал к груди.
--Но я вас понимаю,--продолжал он,--потому что напали и на меня! А если учесть мое призвание, меня подвергли еще более жестокому надругательству по сравнению с вами. Я не просто заявляю, что я на вашей стороне. Чтобы добиться вашей помощи, чтобы продемонстрировать свою откровенность--я хочу, чтобы и вы в ответ были столь же откровенны
со мной!--чтобы показать, что ложь следует громогласно разоблачать, а не замалчивать, я решил делом подкрепить свои уверения в том, что я на вашей стороне... Поэтому я сейчас прочту вам письмо за подписью «Ведьма», которое я получил вчера. Речь в нем идет об одной молодой леди, которую все
вы знаете и которую по праву уважаете. Я приношу свои глубокие и искренние извинения молодой даме за ложь, содержащуюся в письме, однако прочесть письмо--мой долг. Мне сейчас предстоит выполнигь самую неприятную задачу в жизни.
Преподобный Люберс перевел дух.
В церкви воцарилась такая тишина, что можно было услышать шорох разворачиваемого листка бумаги. Возможно, один или два человека вопросительно переглянулись, но не более того.
--Адресовано мне, в дом священника. Аноним обращается ко мне: ~
--Преподобный Люберс. Оно начинается ...
Джон Кок вскочил. Проявив неожиданное присутствие духа, маленький сапожник Иоганн де Йон обеими руками дернул писателя за фалды пид-
жака и насильно усадил на место. Если не считать нескольких на мгновение повернувшихся в ту сторону голов, поступок Кока остался незамеченным.
--«Ну и ну! Вы с Мирьям Бюрен, очевидно, полагаете, что никто Вас не замечает, если не считать, фигурально выражаясь, рассвета. Вам ведь надо успеть уйти от нее до наступления
утра, хотя ее спальня--как известно любому ребенку в деревне--находится на первом этаже, а окно расположено так низко, что в него удобно залезать. Но я не намерена читать Вам мораль. Так как Вы с юфрау Бюрен оба любите...»
Руки преподобного Люберса задрожали. Он не мог заставить себя, в буквальном и переносном смысле не мог заставить себя прочесть следующее слово. Он опустил его. Однако пропуск говорил сам за себя. Хотя большинство из присутствующих не были бы потрясены, услышав такое слово в домашней
обстановке, то же самое слово, про из несенное в стенах церкви, явилось бы святотатством.
--... то пока я Вас не выдам,--продолжал читать преподобный Люберс,--хотя в нашем странном мире много необычнго, все же довольно комичное и курьезное зрелище являет собой священник, обернувшийся Казановой. Впрочем, история по-
мнит немало Ваших предшественников, но Вы, довели дело до совершенства.
Примите уверения в совершенном к Вам почтении Ведьма».
Закончив чтение, преподобный Люберс торопливо положил письмо на кафедру, чтобы не так заметно было, как дрожат у него руки, и негромко откашлялся, а затем голос его снова загремел:
--Теперь, когда вы прослушали предназначенную мне порцию лжи, прошу вас вспомнить обо всех измышлениях, которые получили вы сами. Было ли вам хуже, чем мне сейчас? Способна ли клевета ужалить больнее? Ни один здравомыслящий че-
ловек не поверит анониму! Даже если оставить в стороне меня, любое обвинение в адрес данной молодой дамы--чистой воды нелепость, что всем вам прекрасно известно... И вот я торжественно повторяю свое обещание найти автора писем, если вы
мне поможете.--Преподобный Люберс наклонился вперед и переплел пальцы рук--После окончания службы я пойду в ризницу и буду ждать столько, сколько потребуется. Я прошу тех из вас, кто тоже стал жертвой нападок, сходить домой, взять
полученные вами письма--одно или несколько--и принести мне. Если вы уничтожили анонимные послания, расскажите мне, о чем в них говорилось. Только собрав много материала, мы сможем сравнить письма, выделить сходные черты и прийти к
определенным выводам... Вам кажется, что я поставил перед собой невыполнимую задачу? Нет, нет и еще раз нет! Не стану посвящать вас в то, какие методы-- уверяю, вполне законные--я намерен применить. К счастью, тот господин, о котором я вам говорил,--Винцент Боугарт--заверяет меня, что существуют давно опробованные полицией способы, с помощью
которых можно неопровержимо доказать вину преступника ... И если вы согласны со мной, прошу вас приходить не поодиночке и тайно, как будто вы чего-то стыдитесь. Разве я скрыл от вас
свою боль? Свет Божий не может повредить вам. Войдите в него без страха!
Разомкнув руки, священник выпрямился и перевел дыхание.
--Я почти закончил. Должен откровенно сказать вам, что сегодня утром епископ Утрехский запретил мне читать письмо, которое я огласил с кафедры. Не знаю, какими последствиями грозит мне ослушание. И если справедливость восторжествует, мне все равно!
Голос преподобного Мартина Джона Люберса возвысился в последний раз, в нем звучали и смирение, и мольба.
--Но если вы не послушаетесь благого совета, тогда, во имя Господа, послушайтесь хотя бы здравого смысла!
С секунду он молча взирал на свою паству. Затем медленно сошел по ступеням.
В ризнице медленно тикали большие плоские настенные часы. Было почти час дня; служба закончилась добрых три четверти часа назад. Но до сих пор не появился ни один посети-
тель. Преподобный Любес убрал в шкаф облачение для службы, сел лицом к двери в кресло с прямой спинкой и, подавшись чуть вперед, закрыл лицо руками. Окошки в ризнице были маленькие, и их разноцветные ячейки снаружи так густо были затянуты побегами плюща, что свет почти не прони-
кал внутрь.
Боугарт  в темном костюме, усевшийся в дальнем углу, был едва видим. Красновато-желтые отблески падали на голову священни ка, который сидел неподвижно.
--Мартин,--спокойно спросил Боугарт,--не произошло ли во время службы чего-то непредвиденного?
--Жаль, что я не огорошил их в самом начале,-- глухо ответил священник, не отводя рук от лица.-- Подумать только, еще несколько дней назад я писал проповедь о милосердии! Мне казалось, что я обязан исполнить свой долг. А теперь я жалею
о своем поступке.
--Ну-ну,--возразил Боугарт.--Вы не причинили никому никакого вреда. Ваша проповедь всколыхнула их, как хорошая порция серы с патокой!--Хотя туловище Боугарта едва угадывалось в полумраке, над креслом отчетливо была видна его голова.--Но меня кое-что беспокоит. я думал, вы прочтете письмо, но опустите имя девушки.
--Лучше бы не стало,--возразил преподобный Люберс, не отрывая рук от лица.--Они заподозрили бы меня в лукавстве. Если я намерен добиться результата, я должен быть абсолютно откровенен с ними!
--Как бы там ни было,--сказал Боугарт,--именно такое предложение я сделал полковнику. Письмо вы прочтете, но имени девушки не обнародуете. Если оно всплывет позднее, то затеряется среди множества других имен, и всем будет все равно. Подумать только, вы ведь остановились и вспыхнули, не желая
прочесть такое простое слово, как..
--Винцент Боугарт!
--Хорошо, хорошо. Но видите ли, я не сумел помешать полковнику. Он позвонил епископу, вашему дяде.--Боугарт вздохнул.--Предупреждаю, Мартин, будет жуткий скандал!
Преподобный Люберс выпрямился и хлопнул ладонями по коленям.
--И вы думаете,--заявил он сквозь зубы,--мне было бы не все равно, если бы мой призыв дошел до них? Но я не преуспел в своей задаче. Я потерпел поражение. Ни один не явился ко мне!
Именно в этот момент дверь открылась. На пороге стояли двое, которых священник, пожалуй, меньше всего хотел бы видеть: Мирьям Бюрен и ее дядя.  Мирьям, в бледно-зеленом платье, чулках цвета загара и туфлях без каблука, сжимала обеими руками зеленую дамскую сумочку. Полковника в тропическом костюме и широкополой шляпе душил гнев, он не в силах был говорить.
Мирьям как будто не злилась. Лицо ее казалось почти спокойным, если не считать глаз, дышавших холодом и откровенной неприязнью. Преподобный Люберс довольно неуклюже вскочил, но взгляд его был столь же непоколебим, как и у Мирьям.
--Юфрау Бюрен,--сказал он,--я ... мм ... не видел вас сегодня утром в церкви.
--Что неудивительно при данных обстоятельствах, верно?--Девушка изогнула брови.--Но мы тем не менее откликнулись на ваш, так сказать, призыв.
Сбоку от кресла, в котором сидел священник, находился длинный стол, посреди которого стояла плетеная корзина с плоским дном.
--Корзинка предназначена для уцелевших подметных писем?--осведомилась Мирьям.
--Не знаю ... право, не знаю. Я еще не думал, куда ...
Мирьям неспешно подошла к корзине. Полковник Бюрен сделал два шага вперед и оказался в помещении ризницы.
--Молодой человек,--начал он и запнулся.--Не хочу выглядеть напыщенным болваном ...--Судя по тону полковника, ему это не грозило.--Но знаете ли вы, что с вами сделали бы в Индии двадцать лет назад?
--Боюсь, не знаю.
--Вас оставили бы одного в комнате с заряженным револьвером и дали бы десять минут на то, чтобы вы им воспользовались.
--Я не военный, полковник.
--Да уж, слава богу! Но вам велели не упоминать женских имен.
--Полковник!--вскричал уязвленный священник.--Для меня суть дела была не в том, чтобы, по вашим словам, »He упоминать женских имен». Я выполнял свой долг, и это был принципиальный вопрос!
Полковник Бюрен круто развернулся к выходу, но на пороге помедлил и повернул обратно.
--Послушайте!--воскликнул он.--Возможно, я слишком сильно выразился. Возможно, вы просто чересчур молоды и неопытны. Но в будущем прошу вас держаться подальше от моего дома.
--Как вам будет угодно.--Преподобный Люберс ощутил упадок сил после недавнего эмоционального взрыва.
Мирьям открыла сумочку. Ее холодные голубые глаза устремились на священника.
--Вот письма, которые получила я. Семь ... прошу прощения, шесть штук.--Пальцы Мирьям быстро двигались в красно-желтом полумраке, но зоркий наблюдатель подметил бы, что одно письмо она отложила.--Некоторые в конвертах, другие нет. Отправлены из разных мест.--Она бросила их в корзинку.--Вот письмо к моему дяде.--Она и его положила в корзинку.--Что же касается Джона Кока...
--Да, юфрау Бюрен?
--Свои письма он сжег. Но записал некоторые фразы, какие сумел запомнить. Как меня обвиняли в ... незаконной связи с вами, преподобный, так и его обвиняли в том же самом с мифрау Лаурой.
Двумя пальцами, как ядовитых пауков, Мирьям вытащила из сумочки два листка, вырванные из блокнота, и поспешно бросила их в корзинку. Голос ее оставался спокойным, хотя краска схлынула со щек
--Спасибо,--сказал преподобный Люберс.--Я обрадовался, впервые увидев сегодня утром в церкви господина Кока ... А он ... мм ... он не пришел с вами?
--Нет. По-моему, сейчас он расхаживает взад и вперед на тропинке за вашим домом. Он хочет поговорить с вами--после того, как все уйдут.
--Рад буду встретиться с ним, юфрау Бюрен. В любом ... в любом случае.
--Кстати,--Мирьям заговорила чуть громче,-- поскольку все мы, кажется, замешаны в деле и письма будут сравниваться, вы не возражаете, если я спрошу вас кое о чем? Не сомневаюсь, мифрау Лаура уже побывала у вас. Сколько писем получила она и о чем в них говорится?
С порога донесся судорожный всхлип, как будто кто-то собирался заговорить, но одумался. В ризницу вошла Тресс Томас. Неожиданно для себя оказавшись в большой компании, Тресс смутилась, но, очевидно, не придумала правдоподобного предлога удалиться.
--Мирьям!--воскликнула она после короткой паузы.--Вы ведь спрашивали о Ессике Лауре--сколько писем получила она?
--Да!--ответила Мирьям.--Да, да, да!
--Я могу вам ответить,--кивнула Тресс,--она не по-
лучила ни одной анонимки. Ни единой! Она сама призналась мне, когда мы выходили из церкви. Рассмеялась и заявила: она рада, что ей не придется стоять в очереди.
--Значит, мифрау Лаура,--многозначительно повторила Мирьям,--ни одного не получила?
--Да, Мирьям,--подтвердила Тресс.
--Понятно,--сухо сказала Мирьям и круто развернулась к двери. Взяв под руку нерешительно замявшегося на пороге дядюшку, как будто он был пятнадцатилетним подростком, она вывела его за порог и закрыла дверь--пожалуй, слишком уж осторожно.
Тресс, по-видимому, сразу забыла о дяде с племянницей. Как и Мирьям с полковником, она тоже не заметила Винцента Боугарта, сидевшего в дальнем углу. Крепко сбитая, с блестящими прямыми волосами, она стояла посреди комнаты и смотрела на преподобного Люберса, прижав обе руки к груди.
Вежливо поклонившись, священник сел и отвернулся чуть в сторону.
--Мартин,--дрожащим голосом начала Тресс,--вы
были великолепны!--Однако тон ее тут же изменился.-- Но вы ... поступили дурно! Очень, очень дурно!
Фигура в углу передернулась, как будто ее уда-
рило током. Глубокое контральто Тресс казалось воплощением здравого смысла, тогда как звонкий голосок Мирьям выдавал страстную натуру, а мурлыканье Ессики было пропитано соблазном. Однако Тресс так сочувственно, так по-матерински
обращалась с преподобным, что ошибиться в ее чувствах было невозможно.
Уши у преподобного Любеса запылали, однако было заметно, что ему по душе такое обращение, в отличие от Боугарта, который ненавидел «суету». Сходных с ним взглядов придерживался и Джон Кок, который часто объяснял кроткой Мирьям, в ярости пиная ногами столы и стулья, что не потерпит, чтобы его опекали. Но преподобный Люберс ...
--Я просто пытался,--с достоинством отвечал он,-- сделать то, что считал правильным.
--Ах, я знаю! Конечно!--Тресс подошла ближе; упрек в ее голосе смешивался с материнским волнением.--Но ведь вчера вечером, Мартин, вы практически пообещали, что не сделаете
этого!
--Извините, Тресс. Ничего подобного я не обещал.
Помня о присутствии третьего лица, священник вдруг испугался, что женщина сейчас погладит его по голове. Он поспешно вскочил, собираясь с мыслями.
--А вы-то что здесь делаете?--с неподдельной искренностью спросил он и замер в изумлении.-- Неужели вы собираетесь сказать, что и вы тоже ...
--Получала анонимные письма?--Тресс коротко рассмеялась.--Конечно, получала. Мартин, нельзя быть таким ... не от мира сего!
--Какая мерзость!--Преподобный Любес с такой силой грохнул кулаком по столу, что плетеная корзинка с письмами подпрыгнула.--Не прошло и десяти минут, как юфрау Бюрен положила сюда шесть писем, в которых ее обвиняют--как и меня--в незаконной любовной связи!
--В самом деле?--переспросила Тресс, широко раскрывая карие глаза.--Значит, и Мирьям тоже ... как интересно!
--Выясняется также,--горько улыбаясь, продолжал священник,--что господин Кок находится в связи с мифрау Лаурой. Что ж! В каком преступлении обвиняетесь вы, Тресс?
--А вы не догадываетесь?
--Нет. Откуда мне знать?
На локте Тресс висела кожаная сумка для покупок, а не дамская сумочка. Казалось, всегдашние здравый смысл и прямота на миг изменили Тресс; она встряхнула черными, коротко стриженными волосами и, порывшись в сумке, вытащила оттуда толстую связку знакомых, сложенных пополам листков-- некоторые были в конвертах.
--Извините, Мартин,--сказала она.--Мне давно нужно было вам сказать ... Но я боялась, что клевета разрушит нашу дружбу.
Она бросила письма в корзинку.
--Пятнадцать штук,--продолжала Тесс.--Нас с вами
обвиняют в ... неужели нужно уточнять?
В наступившей тишине отчетливо слышалось тиканье настенных часов. Преподобный Люберс резко опустился в кресло, развернулся и облокотился обеими руками на столешницу.
Невероятно! Он никогда не думал о Тресс Томас иначе как о добром друге, о благопристойной женщине, которая помогает ему в работе и чье доброе отношение, хотя она держалась с ним покровительственно и несколько иронически, он,
очень ценил.
Под тиканье часов он вспомнил слова, услышанные в годы учебы. Нет, не на лекции, он вспомнил мудрого старого каноника, сидящего спиной к стене, увитой плющом, с трубкой во рту.
Вот что он тогда говорил: «Всегда найдутся глупые женщины, которые принимают свой интерес к священнику за интерес к церкви. Иногда ты этого даже не заметишь. Но если заметишь, тебе придется быть более искусным дипломатом, чем Талейран, и
лучшим человеком, чем ты, по твоему мнению, являешься».
И все-таки Тресс ни в коей мере не походила на глупых женщин, о которых говорил каноник. Тресс была только помощницей, к которой, разумеется, чисто по-дружески, он очень привязался. Мысли вихрем пронеслись в голове преподобного, хотя не прошло и двух секунд. Тресс пристально следи-
ла за ним.
--Пятнадцать писем,--повторил он.--И во всех клевета на вас.
--И вас,--добавила Тресс, продолжая наблюдать за преподобным Мартином.--Что касается меня ... я не возражаю.
--Кажется, я угодил в какие-то джунгли, из которых не могу выбраться.—Преподобный Мартин безуспешно попытался улыбнуться.--Но мы все преодолеем! Не бойтесь!--Он указал на часы.--Вот,
взгляните!
--В ч-чем дело, Мартин? Что такое?
--Совсем недавно я был в отчаянии, потому что мне показалось, что на мой призыв никто не откликнется. Идиот! Я не подумал, что после службы жертвам наветов необходимо было зайти за письмами домой. Естественно, все прихожане... немного колебались. Как и вы, Тресс. А теперь ... Готов поспо-
рить: пройдет еще несколько минут, и ко мне хлынет поток посетителей!--Священник хлопнул в ладоши.-- Взять, к примеру, Гана Гендриксона. Он всегда был мне другом. Ган Гендриксон не побоится ...
--Мартин,--взволнованно перебила его Тресс.
--Что, Тресс?
--Боюсь, что он ... в общем, он не придет.
--Ган Гендриксон?
--Да, Мартин. Перед тем как уехать домой, он возглавил массовый митинг протеста на Главной улице.
--Какой еще митинг протеста?
--О господи!--зловеще прогудел бас из темного угла.
Тресс, отпрянув, наконец различила очертания головы, а потом и злорадную улыбку на лице Боугарта, когда он выпятил вперед подбородок. При этом на лице самой Тресс промелькнуло выражение, которое означало: «Сказала или сделала я что-нибудь недостойное? Нет, слава богу!» Однако, когда поглощенный своими мыслями священник представил их друг другу, держалась она отнюдь не дружелюбно.
--Ган Гендриксон!--воскликнул преподобный Люберс.--Невозможно! Что он сказал?
--Ну, он ... он сидел в своей машине, рядом жена в слезах ... он разразился целой речью.
--О чем же?
--Ган Гендриксон раза четыре повторил, что он-- здешний землевладелец и ему принадлежат все здешние угодья, поэтому ему все равно, что скажет епископ..--Тресс имела в виду, что от него зависит назначение священника в приход.--Еще
он сказал, что никто не назовет его лицемером. Что он схоронил двух жен, хотя некоторые мерзавцы уверяли, будто он их отравил, а теперь начали приходить,--простите, Мартин!--чертовы письма, в которых утверждается то же самое.
Тресс была превосходной имитаторшей. Даже в отчаянии--а может, именно благодаря ему--ее лицо приобрело сходство с лицом Гана Гендриксона; даже показалось, будто у нее седые усы и такая же речь.
--Сам-то я не против, черт меня подери! Но провалиться мне на этом месте, раз жена расстроилась...--Тресс махнула рукой, будто бы грубо хлопая рыдающую жену по плечу,--значит, дело другое! Да, взгляните-ка на нее! Она единствен-
ная из всех подарила мне сына!
Тресс снова стала самой собой, однако выражение лица у нее было такое, словно она завидовала жене Гендриксона.
--Ах, Мартин, не берите в голову! Он вел себя в высшей степени... вульгарно, как выразилась бы Ессика Лаура... Подумать только, потомок старинного рода, которому следовало бы быть джентльменом, а он так глуп и необразован!
Священник недоуменно посмотрел на Тресс.
--Но он вовсе не ...
--Что было потом, госпожа?--перебил его голос Винцента Боугарта.
Тресс вздрогнула, как будто Богугарт неожиданно грубо хлопнул ее по плечу наподобие Гана Гендриксона.
--Ничего особенного. Он умчался на полной скорости. Митинг протеста переместился к аптеке. Аптекарь, господин Кнол...--Тресс взглянула на Мартина, и в глазах ее заплескалась тревога. --Мартин!
--А?
--Они распалялись все сильнее, когда я проходила мимо второй раз, на обратном пути сюда. Господин Бринк особенно разошелся. Как по-вашему, они не явятся в ризницу, чтобы причинить вам неприятности?
--Возможно, нервы преподобного и были на пределе. Но впервые в его глазах мелькнула искра надежды, возможно нехристианской, но вполне естественной, смешанной с радостью.
--Вы считаете, это возможно?--живо спросил он, напрягая плечевые мускулы.--Вы правда так считаете?
--Нет, конечно нет! Они не посмеют! Но если ... боюсь, помощи от местных жителей вам будет мало. Вам помогут только ... только ...
Дверь внезапно распахнулась и так же быстро захлопнулась--неизвестно, для вящей театральности или нет. Присутствующие оказались лицом к лицу с низкорослым и коренастым доктором Мюллером. Доктор Мюллер всегда был воплощением того, что в переводе с его родного языка называлось «бодрость и веселость». Доктор Мюллер всегда улыбался, смеялся или раскатисто хохотал, навещая пациентов, хотя диагноз объявлял так возвышенно и мрачно, что больные пугались. Он смотрел на мир сквозь очень большие очки в толстой золотой оправе. На нем
была плохо сшитая визитка и брюки в полоску-- костюм лишь подчеркивал его коренастость. Кроме него, никто в Стапгорсте не носил цилиндра.
Сквозь свои золотые прожекторы доктор в полной мере излил на священника бодрость и веселость.
--Полагаю, я иметь счастье видеть преподбного Люберса?--вопросил он низким баритоном и поклонился. На лице его расплылась улыбка.-- Простите меня! Я пришёл к вам по
серьезному делу, хотя в определенном смысле оно есть шутка.
--А. .. ах, шутка, да! Здравствуйте, доктор!
На голове доктора Мюллера виднелся легкий пушок, словно подшерсток; ясно было, что и он скоро сойдет. Доктор склонил голову набок.
--Пастор Люберс,--сказал он,--я часто хотел поздравить вас за ваши проповеди. Они очень превосходны! Вам следовало стать артистом.
--По правде говоря, в детстве я и хотел им стать.
--Вот как?!--радостно воскликнул доктор Мюллер.--Сказать, как я догадаться?
--Но я не ...
--Вы не умеете приспособиться к окружающей обстановке,--заявил доктор Мюллер.
--Прошу прощения, что?
--Не умеете приспособиться,--повторил доктор Мюллер, сосредоточенно опуская руку, как будто он жал на велосипедный звонок Потом он снова расхохотался. Его смех начинал действовать присутствующим на нервы, которые у всех и так были напряжены. Винцент Боугарт издал низкое рычание, как будто увидел что-то ненавистное для себя. Несомненно, проницательный доктор Мюллер сразу
оценил обстановку.
--Однако!--продолжал он.--Дело есть прежде всего. В церковь вы приносили письма, так?--Он порылся во внутреннем кармане визитки, вытащил четыре конверта и слсжил их веером.--
Вот те, которые получил я. Если позволите, они обвиняют меня в том, что я есть нацист.
Преподобный Люберс тоже рассмеялся, хотя и против воли и не слишком убедительно. Доктор Мюллер скорчил презрительную гримасу.
--Я--зученый.--Он замахал руками.--Что я
могу иметь общего с политикой? Я служу  науке.
Однако я вам говорить ...
Он подошел к столу с корзинкой.
--Вы поступили по-детски! По-студенчески] По-актерски!--Доктор покачал головой.--Однако,возможно, лучше, чем я, потому что ничего не рассказывал. Я бросаю их в корзина. Вот так.-- Затем доктор круто повернулся на каблуках, хотя было видно, что ему немного не по себе.
--А сейчас прошу меня извинить, я должен идти. Но... Люберс! Я ваш доброжелатель! Я считаю своим долгом вас предупредить.
--Предупредить? О чем?
--Хор-рошо!--Доктор Мюллер пожал плечами, раскатисто произнеся «P», и кивнул в сторону закрытой двери.--Там, на дворе, стоят много людей. Больших чёрных людей.  Я насчитал их тридцать; и я не думаю, что они желают вам добра. Сюда они не будут входить. Они будут ждать, пока вы выйдете к ним.
--Вот как!--воскликнул священник, и глаза у него снова загорелись,
Тресс, сбитая с толку настолько, что на долю секунды потеряла душевное равновесие, едва не завизжала.
--Да кто же сеет зло?!--воскликнула она.--Кто пишет эти письма?
--Ах,--пробормотал доктор Мюллер, бросая на нее проницательный взгляд поверх поблескивающей золотой оправы.--Иногда, боюсь, медик обязан нарушать врачебную тайна. Вы согласны, господин Люберс?
Но преподобный Люберс его не слушал. Он метнулся к двери.
--Извините меня, Тресс, я скоро вернусь,--бросил он.
Губы его расплылись в блаженной улыбке. Дверь закрылась за ним.
 
         Г Л А В А  5


Заходящее солнце было очень теплым для сентября. Его лучи освещали древние надгробия, поблескивающие новые мраморные могильные плиты и редкую пожухлую траву, сквозь которую изредка пробивалась зелень. В двадцати метрах от входа в ризницу начиналась утоптанная тропинка, идя по которой на запад можно было вскоре дойти до
здания, исстари называемого складом, для разного товара. Преподобный Люберс прекрасно понимал, почему доктор Мюллер обозвал жителей Стапгорста, стоящих полукругом на утоптанной тропинке, «черными людьми».
На всех были лучшие воскресные костюмы; самый светлый был темно-коричневого цвета. На головах котелки--впрочем, попадались и коричневые или темно-серые мягкие фетровые шляпы. На фоне тополей их фигуры действительно казались
черными. Все как один смотрели на священника, следя за его приближением. В глазах прихожан не было ненависти. Ненависть обычно глубока и спокойна. Нет, в их взглядах читались простое не-
понимание и неприязнь; и неприязнь балансировала на грани срыва, готовая вот-вот прорваться наружу.
Дул легкий ветерок. Преподобный Люберс, сунув руки в карманы, подошел прямо к собравшимся.
--Итак, господа?--спросил он тем же тоном, что и
в церкви.--Ко мне вы не идете--я вас понимаю. Поэтому я здесь. Чего же вы хотите?
Хотя он говорил без вызова, в его голосе слышалась ответная неприязнь--почти такая же сильная, как и у толпы. Впереди стояли двое-- очевидно, заводилы. Первым был господин Кнол, аптекарь; лицо его, обычно доброе и спокойное, сейчас побелело от гнева. Вторым был господин Вринк, мясник, сильный, но тучный; шея в складках распирала во- ротничок.
--Итак?--повторил преподобный Люберс.
Над толпой прокатилось слабое рычание; все повернулись к заводилам. Господинг Кнол был умнее и образованнее, зато господин Бринк--крупнее и массивнее. И потому глаза всех мужчин постепенно устремились на господина Бринка.
--Ладно!--рявкнул мясник, принимая боевую стойку, как человек, получивший вызов.--Я вам скажу. Прежде всего вот что. И я, и мои приятели--все мы хотим быть честными.
В толпе одобрительно зашептались.
--Может быть,--продолжал господин Бринк грубым голосом,--вы чего и делаете правильно, не знаю. Но есть вещи, какие ни один порядочный человек себе не позволит. Да, ни за что не позволит!
Господин Бринк сжал кулаки и подвинулся на шажок поближе.
--Например, какие?--спокойно спросил преподобный Люберс; он успел оценить обстановку и понял, что может уложить мясника за один раунд.
На самом деле, исподтишка разглядывая недовольных, он ощутил гораздо больше беспокойства при виде двух молчаливых крепких фермеров, славящихся крутым нравом. Плохо! Уголком глаза он заметил Иоганна де Йона. Маленький и тощий сапожник с жесткими черными волосами широко ухмылялся. Он ухитрился забраться на старую надгробную плиту и сидел там на корточках. Хотя Иоганн не шевелился, казалось,
он вот-вот запрыгает вверх-вниз, как обезьяна.
--Хорошенькое дело,--продолжал мясник,--ведь вы с кафедры обозвали нас лицемерами!
--А разве вы не лицемеры? Вы принесли мне письма?
--Нет, и не собираемся! Все равно почти все их сожгли, а что не сожгли, то закопали или хозяйки наши припрятали! Значит, мы лицемеры? Да вы и есть самый распоследний лицемер во всей нашей деревне! Я вам это в глаза говорю!
Преподобный Люберс слегка удивился, но слова мясника лишь распалили его злость.
--В каком смысле я лицемер?
Ему ответил презрительный голос из-за голов:
--Как будто сами не знаетеl
--Нет, не знаю! Скажите мне!
--Как вам только совести хватило включать в проповедь эту мерзость о ...
--Эй вы там, а ну молчать!--зарычал господин Бринк. Иоганн де Йон подпрыгнул на надгробии, словно заводной чертик. Мясник, вспотевший от гнева, снова повернулся к священнику.--Смотрите, какой святоша--ничего не понимает!--Он уставил
на преподобного Люберса указательный палец.--Я объясню вам, в чем дело! Не будь вы священником и
все такое ...
--Так вам мой сан мешает?--перебил его преподобный Люберс.
--Чего?
--Вам мешает то, что я принес обеты и ношу священническое облачение?
--Что же еще?
--Тогда прошу вас, идемте со мной. Вы все,-- заявил Мартин Люберс, еле сдерживаясь.  Онповернул направо и зашагал впереди толпы. Завернув
за угол, он вскоре очутился у  склада. Вспомнил, что его с давних пор называли Пороховым. Название этого строения, безусловно, создавало неверное
впечатление о его функциях. Сложенное из очень толстых камней здание было длинным и довольно широким; с юга к нему пристроили круглую башенку, похожую на каменный барабан или головку огромного ключа. Внутри каменного барабана, за почти трехметровыми в толщину стенами, хранили
порох и. заряды для трех древних артиллерийских орудий, стволы которых когда-то высовывались из бойниц с противоположной стороны.
В 1688 году землям, расположенным
к юго-западу от Амстердама, угрожало нападение малочисленного войска герцога-протестанта, провоз гласившего себя королем. Крестьяне протестанты примкнули к мятежному войску. Однако, потом одумались, потому что стремились к порядку. Из общего числа выпадали жители Стапгорста вместе с населением нескольких других городов поддержали короля Нидерландов. В те дни единственная торная дорога проходила к западу от Стапгорста; она вилась по густому лесу, росшему за церковью.
Именно тогда местные жители и построили Пороховой склад для защиты от войска князя.   Воспользоваться складом так и не удалось: мятежный князь до Стапгорста не дошел. Орудия давным-давно передали в  музей; бойницы, проделанные под ружья и мушкеты, расширили до размеров современных окон. В помещении Порохового склада проводились различные церковные мероприятия, когда участникам не хотелось мокнуть под дождем,--такие как, например, благотворительный базар, который должен был состояться в следующую субботу.
Все члены «черной» группы, предвкушавшие драку, на которую, по их мнению, намекал преподобный, шагали за ним с горящими от радости глазами. Дойдя до старой, почерневшей от времени башни Порохового склада, преподобный Люберс свернул налево и увидел огромный луг, на котором начинала отрастать скошенная трава.
Он инстинктивно стал спиной к стене. «Черные» снова образовали полукруг метрах в трех от него, хотя господин Бринк и аптекарь вышли чуть вперед.
--Отлично!--похвалил его мясник--Здорово придумано! Что дальше?
--Вы обвинили меня в лицемерии ...
--Да, готов повторить!
--Очень хорошо. Прошу вас доказать свое обвинение здесь и сейчас либо позволить мне опровергнуть его. Потом, если вы не будете удовлетворены ...
--То что?
--Тогда выходите драться!--отрезал преподобный Люберс.  В отдалении на фоне древних темно-зеленых дубов паслись коровы. Издали казалось, будто они не двигаются. Илганн де Йон за спинами прочих от радости сделал колесо. Все очевидцы этого кульбита невольно поежились. Господин Бринк выпятил толстую шею.
--Вы серьезно?--спросил он.
--Минутку, ребята!--резко вмешался чей-то новый голос. Расталкивая других, вперед выскочил Джон Кок, который только что появился из-за угла. Голова у него кружилась от злости. Костюм, хотя и сшитый у лучшего амстердамского портного, выглядел так, словно его не утюжили добрых полгода;
галстук съехал на сторону. От тревоги и бессонницы глаза запали, и скулы выделились четче.
--Надеюсь,--сказал он,--вы все были сегодня в церкви и понимаете, что я первый имею право драться с ним?
Наступило молчание. Кок был ниже ростом и легче священника, однако мощь его широких плеч нельзя было сбрасывать со счетов. Кроме того, почти все знали, что романист занимается дзюдо. Господин Бринк расплылся в улыбке.
--Конечно, господин Кок,--почти вежливо согласился он.--Кстати ... Никто не поверил, будто ваша девушка путается с ним.--Все одобрительно зашептались.--Но все равно ...
Кок в бешенстве скинул пиджак, швырнул его на траву и вперил взгляд в преподобного Люберса.
--Как вы сами сказали,--негромко заявил он-- выходите драться!
Священник посмотрел на своего противника.
--Господин Кок,--заявил он,--я готов драться с вами, как и с каждым, кто находится сейчас здесь. Но клянусь: я не подниму руки до тех пор, пока не услышу, почему меня назвали лицемером.
И снова отказ священника, а может быть, его кажущееся спокойствие повергло толпу в ярость.
--Как будто сами не знаете повторил тот же злобный голос из-за спин остальных.
Тогда вперед вышел кроткий маленький господин Кнол, аптекарь.
--Сегодня утром,--начал аптекарь дрожащим, но уверенным тоном,--вы с елейным видом подняли руку и поклялись не причинять вреда тем, кто лишился близких,--как вы выразились,--подчеркивая тот факт, что в наши ряды проникла смерть, какой бы причиной она ни была вызвана.
Из тридцати глоток вырвалось зловещее, угрожающее рычание.
--А после ваших слов,--продолжал апте-
карь,--вам еще хватило наглости посмотреть на сестру Алекс Схюрманн. Вы заметили выражение ее лица, преподобный Люберс?
--Сестры Алекс?--священник изумленно воззрился на говорившего.--А! Сестра Алекс Схюрманн. Ну и что?
--Ну и что?!--Мясник Бринк распалился до такой степени, что сорвал с шеи душивший его воротничок-- Вы ведь не знали, что Алекс Схюрманн убили! О нет!
--Убили?!--повторил священник, закрывая глаза рукой.--Кто убил ее?
--Вы,--ответил господин Бринк.
Преподобный Люберс прислонился спиной к серо-черной стене Порохового склада; прямо над его головой тянулся ряд современных окон. Казалось, солнце слепит ему глаза. Хотя он по-прежнему ничего не понимал, ноги у него сделались ватными, колени подгибались, холод сковал сердце.
--Вы не знали,--продолжал громовой голос,--что Алекс Схюрманн из-за вас с ума сходила? Влюблена была, как шестнадцатилетняя девчонка! Повсюду ходила за вами, как будто вы... не знаю кто! И вы, конечно, никогда не поощряли ее, правда?
О нет, никогда ничего подобного!
Священник попытался крикнуть: «Прекратите!»-- но слова застряли у него в горле. Лицо мясника вдруг показалось ему расплывшимся пятном. Странная слабость нарастала. Откуда-то из подсознания вы-
плыли слова:
«--Всегда найдутся глупые женщины, которые принимают свой интерес к священнику за интерес к церкви. Иногда ты этого даже не заметишь».
Но реально существующий голос не переставал звучать у него в ушах.
--Не знаю, что вы сделали,--задыхаясь, продолжал господин Бринк.— Сестра Алекс Схюрманн ничего не скажет, верно? Но она готова поделиться горем с друзьями. Нет дыма без огня. Вот она и получила анонимное письмо. Алекс не могла этого вынести и в ту же ночь утопилась. Думаете, хоть один из нас поверил, будто она стала жертвой несчастного случая?
Преподобный Люберс  пошевелил губами, однако ни слова не слетело с них.
--Вам так было удобно, верно? Легко отделались от Алекс, и можно крутить любовь с ... нет, черт меня побери! Я не назову ее имени, но намекну, что ваша следующая жертва—юфрау Бюрен! И после этого вы утверждаете,--негромко продолжал аптекарь,--что вы не лицемер.
Мясник в наступившей тишине отдувался. Потом развернулся кругом.
--Ладно, Джон Кок,--заявил он.--Покажите ему ваши заграничные штучки. Особенно мне нравится, как вы разворачиваетесь кругом и рубите ногой по затылку. Всыпьте ему хорошенько, чтобы больше не встал!
Во время разговора Кок, который успел избавиться от галстука, развязав узел, стоял неподвижно и переводил взгляд со священника на толпу и обратно. Гнев ушел с его лица, хотя челюс-
ти по-прежнему были плотно сжаты. Сделав глубокий вдох, он подошел к преподобному Люберсу.
Последний, хотя глаза его застыли, инстинктивно и медленно принял боевую стойку и стиснул зубы. Но Кок не стал нападать на него. Отвернувшись от священника, он обратился к толпе.
--Ребята,--заявил он звонко,--я пальцем его не трону. И никто из вас тоже не тронет.
Эти слова возымели действие метеорита, упавшего в болото. Даже господин Бринк отпрянул. Иоганн де Йон, который прекратил ходить колесом, уселся снова на корточки и молча наблю-
дал за происходящим.
--Ничего себе!--у мясника, наконец, прорезался голос.--Вы что, спятили?
--Нет. Послушайте меня! Я ничего не знал о том, что случилось с Аленкс Схюрманн...
--Точно,--отозвался чей-то голос,--никто из вас, важных шишек, знать ничего не знал!
--Посмотрите на него!--закричал Кок, отходя в сторону.--Посмотрите на его лицо!
Все замолчали.
--Если Алекс Схюрманн и влюбилась в него, --продолжал Кок,--могу поклясться, что он понятия не имел о ее чувствах! Его вины в том нет. Будь он виновен, он накинулся бы на вас. Пораскиньте мозгами! Разве вы не видите--он до сих пор ничего не понял? Вот еще одна причина, почему я, вы да и все остальные должны оставить его в покое!
Господин Бринк, уже поднявший кулак в подтверждение своих слов и готовый сорваться на крик, медленно опустил руку.
--Да что же с ним такое?
--Он в шоке. Он ничего не видит. Вы это знаете. И еще ... еще ...
Джон Кок посмотрел вниз, на траву. Он готов был провалиться сквозь землю от смущения, только бы не произносить банальных и кажущихся глупыми слов, которые, как он понимал, он должен произнести. Но он верил в них всей душой, поскольку
они отчасти составляли его кредо, и потому, наконец, заставил себя выговорить:
--Лежачего не бьют.
Прошло секунд десять, прежде чем его слова понемногу начали доходить до остальных, и еще двадцать, прежде чем в толпе все окончательно поняли. Всем вдруг стало жарко в воскресных черных костюмах. Все почувствовали, как сдавили голову
шляпы. При упоминании самого сильного из всех неписаных законов гнев у присутствующих сразу испарился, им стало чуть ли не стыдно за свое поведение. Они неловко переминались с
ноги на ногу, смотрели в землю или в небо, произносили что-то неразборчивое.
--Драться грешно,--послышался чей-то голос.
--Да еще в воскресенье,--поддержал его другой.
Никто не рассмеялся.
--Моя хозяйка говорит, он неплохой ...
--И моя тоже. Он ведь правда мог не знать о Алекс, верно?
--Верно!
--И вот еще что,--продолжал Кок.--Обещаю, что наш священник встретится со всеми нами--в перчатках или без--в течение двадцати четырех часов. Обещаю ...
--Да нет, не стоит,--послышался чей-то почти страдальческий голос.
--Возможно, но обещание есть обещание! Что же касается всего остального ... не разойтись ли нам по домам?

Все давно ждали такого предложения, однако никто не хотел первым выдвигать его. По одному, по двое, по трое мужчины расходились прочь, громко переговариваясь на отвлеченные темы. Мясник ушел последним, сжимая в руке раскисший крахмальный воротничок
--Парень,--он дружелюбно положил руку Коку на плечо,--с последней частью того, что ты сказал ... я вполне согласен. Но то, что ты твердил вначале ... я останусь при своем мнении. Ты лучше поберегись, парень!
Неуклюже ступая в скрипучих ботинках, господин Бринк двнулся по тропинке прочь, качая в сомнении головой. На залитом солнцем лугу остались только Кок и преподобный Люберс. Кок поднял пиджак, отряхнул его и рассеянно заметил, что тот запылился. Галстук он сунул в карман. Затем,
повернувшись, он увидел, что преподобный Люберс смотрит на него по-прежнему невидящим взглядом.
--Зачем вы заступились за меня?--прошептал  священник.
Кок снова смутился.
--Не спрашивайте,--отрезал он.--Я сейчас за себя не ручаюсь. Как бы там ни было, вы можете за себя постоять. Но ... извините, если я счел вас нечестным.
Ему показалось, глаза священника сверкнули при звуках слова «нечнстный!».
--Что я такого сделал местным жителям?--вдруг спросил он, словно обращаясь к Всевышнему.--Боже милосердный, чем я их обидел?

--Ничем!--тут же ответил Кок.--Наоборот. Кое-кто охотно встретил бы вас в темном углу и разорвал на куски, но это не дружки Бринка. Послушайте: на вашем месте я бы вернулся домой да полежал с часок. Тогда вы будете способны мыслить здраво.
--Да. Спасибо, Джон Кок,--ответил священник после долгой паузы.--Я также не забуду обещания, которое вы сделали от моего имени.
Больше он ничего не сказал, хотя, казалось, добавить ему было что. Нетвердой походкой, как человек, которого только что сильно избили, он двинулся по лугу и исчез за углом Порохового склада. Кок  механически надел пиджак, задумчиво оглядел луг и сел, прислонившись спиной к стене. Уперев локти в колени и уткнувшись подбородком в кулаки, Кок продолжал размышлять, пока над ним не нависла чья-то тень.
Сердце у него екнуло, как всегда, когда он видел Мирьям в зеленом платье.
--Я рада, что ты так поступил!--тихо, почти неслышно произнесла девушка.--Да. милый, я все видела. Мне, наверное, надо было желать самого ужасного скандала и драки. Но я не хотела ничего такого. Ах, как я рада, что ты вступился за него!
--Спасибо, малышка. Садись сюда. Ты еще любишь меня?--Мирьям села рядом с Джоном и тут же охотно продемонстрировала, что она по-прежнему его любит.
--Джон,--прошептала она через некоторое время,-- о чем ты думаешь? То есть о чем ты думал, когда я подошла к тебе минуту назад?
--Послушай,--серьезно и с досадой ответил Кок,-- позволь мне предупредить тебя кое о чем. Если ты и после нашей свадьбы намерена спрашивать, о чем я думаю, я тебя задушу. Я не шучу! Ненавижу этот вопрос.
--Ты меня не любишь.
--Ничего подобного! Я просто указывал тебе ...
--Действуй.--Мирьям тряхнула головой.--Ну же, задуши меня! И увидишь, что мне все равно.
Поскольку предложенный способ казался Коку слишком радикальным, он вместо того, чтобы задушить, поцеловал любимую--как она и ожидала.
--Джон, но все-таки ... о чем ты тогда думал?
Кок закрыл глаза, медленно сосчитал до десяти и сдался.
--Не знаю. Главным образом о Люберсе. Сам себе удивлялся--за что я так не любил его до сегодняшнего дня.--Кок помолчал, хотя уже знал ответ.--Из-за его невольного, ненамеренно надменного вида? Нет, я и сам так могу. Ненавижу снобов, но иногда сам бываю таким. Может, все дело в
его легком, каком-то мальчишеском отношении к людям, особенно к женщинам? Да! Именно!
--Он мне и самой не слишком нравится--сейчас.
--Да,--продолжал Кок,--сегодня он прочел самую дурацкую проповедь, хотя я почти восхищался его храбростью. А когда его самоуверенность с треском рухнула--я как буд-то слышал, как трещат обломки. После такого нельзя ненавидеть. Что же касается Алекс Схюрманн... Полагаю, ты ничего не слышала из того, что здесь говорилось ?
Мирьям замялась:
--Извини, дорогой, но ... Я слышала все.
--Так ты обо всем знала?!
--Только частично, милый. В деревне все только и говорили о том, что несчастная Алекс влюблена в него.
--Как бы там ни было,--Кок пожал плечами,--дело дрянь. Очевидно, аноним приписал Люберсу больше женщин, чем имел турецкий султан.
--Джон, по-моему, это не смешно.
--По-моему, тоже! Особенно потому, что и твое имя ...
Над молодыми людьми нависла широкая и черная тень.
--Ого!--воскликнул голос, да так злорадно, что они невольно отпрянули друг от друга.--Ого! Вот вы где!
Интересно было бы запечатлеть в тот миг на пленке немую сцену. Кок поднял голову, пораженный, раскрыв рот; Мирьям во фривольной позе, юбка задралась выше колен; и Винцент Боугарт, взирающий на парочку сверху. На руке у него висела корзинка с анонимными письмами--он был словно дья-
вол, собирающий души грешников.
Инспектора Ганса ван дер Колка удивило бы, что Боугарт, по крайней мере, в тот момент, не отпустил язвительного замечания по поводу «тедячьих нежностей». «Телячьи нежности»--тема, на которую он был способен высказываться бесконечно.
--Знаете,--заявил Боугарт,--со вчерашнего вечера я все вре- мя хотел немного поболтать с вами обоими. А сейчас беседа становится все более и более необходимой... Вы ведь молодой Кок, не так ли?
--Верно, господин,--улыбнулся Кок, помогая Мирьям подняться.--А вы, разумеется, Винцент Боугарт?--Он перестал улыбаться.--Вы тот, кто раскрывает убийства?
--Надеюсь,--отвечал Боугарт без всякого выражения. Хотя его ответ, возможно, прозвучал и загадочно, было очевидно, что и Кок, и Мирьям более или менее поняли, что он имеет в виду. Мирьям, стиснув зубы, решила, что ни за что, ни за что не выкажет еще раз признаков ужаса, какие проде-
монстрировала прошлым вечером. В глубине души она всегда помнила мать, а также--по рассказам--прабабку и тетку своего отца. Все они были женами офицеров, которые смело смотрели в глаза опасности и никогда ничего не боялись. Мирьям могла бы заявить, что перестала бояться, попросту забыв о страхе.
--Сегодня, в воскресенье,--продолжал Боугарт, разглядывая содержимое плетеной корзинки,--я все утро перечитывал и сличал анонимки. И пришел к некоторым интересным выводам.
--Извините, что перебиваю,--вмешалась Мирьям.-- Но были ли у вас другие ... посетители после того, как я ушла?
--О, множество. Мы получили,--Боугарт засопел,-- довольно много писем, адресованных девице по имени Тресс Томас, которой приписали интрижку со священником.
--Еще одна?!--поразился Кок, очнувшись от раздумий.--Нет, погодите! Значит, Тресс и есть та, с которой, по словам Бринка, священник «крутит любовь?»
--Так я и думала,--холодно заметила Мирьям.--Так я и сказала тебе вчера вечером, Джон. Разумеется, сама Тресс тут совершенно ни при чем. Ее не в чем упрекнуть!
--И еще,--продолжал Боугарт, пристально разглядывая своих собеседников,--еще четыре наглые писульки, адресованные доктору Мюллеру. Наконец, пока здесь шла перепалка, с последними двумя письмами заглянул Ральф Дронг.
--Такой милый старичок?--удивилась Мирьям.--А его-то в чем обвиняют?
Лицо Боугарта осталось совершенно невозмутимым.
--Я уже видел одно из адресованных ему писем вчера днем,--заявил он.--Именно благодаря ему я напал на след машинки, на которой были отпечатаны все послания.
И Мирьям, и Джон не отрывали от Боугарта глаз.
--У Ральфа, так же ровно и невозмутимо продолжал Боугарт,!!очень плохое зрение. Достаточно одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что он плохо видит. В работе он пользуется лупой. Но Ральф любит выглядеть эффектно!!уж он такой. Он носит очки без оправы, которые сползают на самый кончик носа; за двадцать лет он приучился не смотреть в них. Поэтому он не заметил, что на месте запятой
стоит восклицательный знак... Что с вами, милочка?--Боугарт помрачнел.--Вчера,--продолжал он загробным голосом,--вы получили письмо одновременно со священником. Потом вы ворвались в лавку Ральфа, собираясь купить книгу о насмешливой Ведьме. Письмо сейчас при вас--вы ведь не положили его в корзинку вместе с остальными шестью. Я хочу
взглянуть на него.
Мирьям оцепенела. В голове промелькнула мысль: никогда, никогда, ни за что--ни малейшего признака страха! Но глаза ее устремились на отдаленные, залитые солнцем дубы, как
будто она гадала, долго ли еще будет светло.
--Лучше отдай ему письмо, малышка,--мрачно посоветовал Джон.
Негнущимися пальцами Мирьям открыла зеленую сумочку и передала Боугарту сложенный пополам листок. Его тонкие губы зашевелились.
--Так-так,--задумчиво сказал он.--Что же вы намерены были с ним делать?
--Я хотела, чтобы о его содержании знали только Джон и я,--ответила Мирьям, вскидывая округлый подбородок.--Джон может позаботиться обо мнеl По-вашему, я позволю себе испугаться?
Боугарт прочёл.
«Милая Мирьямl Чувствую, нам с тобой пришла пора познакомиться поближе. Посему вношу предложение нанести тебе визит--я приду к тебе в спальню в воскресенье, незадолго до полуночи. Разу-
меется, не имеет значения, будут тебя охранять или нет. Остаюсь твоим преданным другом,
                Ведьма».

Все наперебой твердили, что Ведьма блефует и что письмо--полная бессмыслица; Ведьма--кем бы она ни была--и так наплела много лжи. Пересуды продолжались до темноты. Но около десяти часов в кабинете полковника Бюрена собрался военный совет.
В большом кабинете, оклеенном ужасными обоями в синие и розовые незабудки, плавали облака табачно-
го дыма и слышались громкие голоса. Сквозь туман смутно виднелась крупномасштабная карта Европы над камином, большой макет под окнами и удобные старые кожаные кресла.
Мнения самой Мирьям--единственной из всех-- никто не спрашивал. Во всяком случае, она находилась в своей спальне и переодевалась, потому что в дом пришел Кок. Винцент Боугарт почти не принимал  участия в дискуссии. Он сидел,откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, и курил сигару, почти такую же крепкую, как его собственные. Пока сигара ритмично перекатывалась из одного угла рта в другой, он, несомненно, обдумывал все уловки и трюки--а имя им было легион,--о которых он когда-либо
слышал.
Главный спор разгорелся между Джоном Коком и полковником Бюреном. Наконец, противники согласились, что слово возьмет полковник
--Итак!--твердо объявил полковник, призывая всех к вниманию. Кок, подняв руки в знак того, что сдается, уселся в кресло. Полковник Бюрен подошел к столу и отрывисто заговорил, не вынимая изо рта трубки.
--Черт побери, я тоже читаю детективы!-- воскликнул он с видом человека, который проводит глубокое научное расследование древневавилонской культуры.
Боугарт хмыкнул, а получилось, что вроде бы громко хрюкнул. Не настроенный шутить полковник-- на самом деле он нежно любил племянницу и скорее умер бы, чем допустил, чтобы с ней что-то случилось, хотя, с другой стороны, еще скорее он умер бы, если бы признался в этой своей слабости,--награ-
дил Боугарта ледяным взглядом.
--Знаю, все книги вздор,--продолжал полковник.-- Но все же довольно часто попадаются интересные описания. Где-то на середине книжки хочется встряхнуть идиота-детектива и сказать ему: «Послушай, приятель, пораскинь немного мозгами!». И
вот тайный вожак шайки ...
--Вы читаете боевики, а не детективы,--устало перебил полковника Кок.--Извините, продолжайте.
--Полиция получает письмо. В нем говорится, что ... скажем, министр обороны, так лучше ... так вот, что министр обороны умрет ровно в половине десятого сегодня вечером и никто не сможет этому помешать.
--И что же дальше?
--А дальше поднимается суматоха. Полиция переворачивает все вверх дном. Окружает тройным кордоном кабинет министра обороны, задействует половину всех сыщиков. Снайперы расставлены под каждым окном и на крыше.--Полковник
Бюрен перевел дух.--И никому не приходит в голову, что нужно просто-напросто войти в кабинет и засесть там! Все, что случается потом, можно было бы предотвратить. Вы понимаете, о чем я?
Не дожидаясь ответа, полковник Бюрен указал трубкой на Боугарта.
--Он сядет в одном углу комнаты. Я в другом. По-моему, вреда не будет,--он с сомнением посмотрел на
Кока,--если и вы тоже где-нибудь приткнетесь. Вот именно! Остальные, кто заявится без приглашения, тут же схлопочут по уху.
Вынув из пепельницы дымящуюся сигарету, Кок наклонился вперед.
--Полковник,--серьезно проговорил он,--ничего не
выйдет.
--Почему?
--Потому что в таком случае никто не заявится!
--Что и требовалось доказать, верно?
--Послушайте,--продолжал Кок, сощурив карие глаза, отчего стало казаться, что у него высокие скулы.--И все-таки как, по-вашему, будет выглядеть особа, которая придет-- если вообще придет?
--Понятия не имею,--смущенно признался полковник.--Нет, погодите! Честно так честно. Мне представляется странный тип в парике и, наверное, в маскарадном костюме.
--И мне тоже,--сказал Кок.--Вы согласны, Боугарт?
--Угу,--буркнул Винцент.
--Отлично!--Кок в последний раз глубоко затянулся и затушил сигарету.--Допустим, вы--все равно кто!--знаете надежный способ войти и выйти из запертой комнаты, где нет никого кроме жертвы. Так вот ... полезли бы вы туда, зная, что там будет некто третий?
--Нет,--проворчал Боугарт, жуя сигару. Полковник Бюрен, вместо ответа, яростно выбил трубку о
стеклянную пепельницу.
--Тогда послушайте, что я придумал,--обратился Кок к Боугарту,--поскольку раньше я уже изложил в общих чертах свой план полковнику Бюрену. Ведь не можем же мы проводить в спальне Мирьям все ночи до Рождества. И потом...Что мы хотим? По возможности--поймать Ведьму. Отлично! Мирьям спит на первом этаже, как известно автору анонимных пи-
сем. Спальня находится прямо напротив вашего кабинета ...
--В таком случае,--упрямо перебил его полковник, -- мы с Боугартом устроимся за дверью. И никто не сдвинет нас с места.
--Хорошо. Хотя я бы предпочел... что ж, и так будет достаточно хорошо.--Кок снова повернулся к Боугарту.--Оба окна в комнате Мирьям доходят почти до земли, оба со скользящими рамами, которые трудно открыть.
--Как окна вот здесь?
--Да. Оба окна заперты изнутри. Я буду караулить снаружи еще с одним человеком. То есть охраняться будет каждое окно.
--Вот как? Что за другой человек?
--Его зовут Иоганн де Йон.
Полковник Бюрен с сомнением хмыкнул:
--Бросьте, вы ведь сами говорили, что он--единственный, кому мы не можем доверять!
--Де Йон?--повторил Боугарт, выпрямляясь и вынимая изо рта сигару.--А ну, погодите! По-моему, мне кто-то его показывал. Это такой маленький смуглый парень со щетиной на голове, который плясал на надгробной плите?
Кок невесело рассмеялся:
--Он самый. Хитрый и злобный--почти все соседи его терпеть не могут. Но мне он абсолютно предан-- как и полковнику с Мирьям. Более того, он будет держать язык за зубами. Кого еще можно привлечь в помощь, раз мы хотим, чтобы о происшествии никто не узнал? Преподобного?
--Через мой труп,--сквозь зубы прошипел полковник Бюрен.
--Нам могли бы помочь многие жители деревни,-- продолжал Кок,--но уже завтра вся округа будет в курсе того, что случилось. Если Мирьям охраняет столько народу, как по-вашему, каким способом можно забраться к ней в комнату?
Боугарт, который занимался тем, что гладил обеими руками свою голову, скорчил гримасу.
--В том-то и трудность. Такой план способен отпуг-нуть Ведьму так же, как план полковника Бюрена.
--Каким образом?
--А вот каким. Можно ли проникнуть В спальню иначе, чем через дверь или окно?
--Нет.
--Значит, двое охраняют дверь снаружи. Двое караулят окна. Чтобы привлечь внимание к комнате, можно даже пустить сигнальные ракеты и нанять оркестр, который исполнит гимн Нидерландов.
Коку снова стало невесело. Лицо его избороздили решительные морщины.
--Все не так глупо, как вы себе представляете. Если Ведьма вообще решит забраться в дом, она попробует влезть через окно. Луна к тому времени,-- он бросил взгляд на наручные часы,--уже взойдет; да она уже сейчас взошла. Но мы с Иоганном спрячемся в тени. Я ответил на ваш вопрос?
Боугарт продолжал потирать голову.
--Все бы ничего, но ... этот малый де Йон ...--Боугарт поднял на своего собеседника проница тельные глаза.--Неужели нет на примете никого посерьезнее ухмыляющегося малого, который любит плясать на могильных плитах и ходить колесом
по лугу? Как насчет Ральфа Дронга из книжной лавки? Или того доктора-немца?
--Дронг,--согласился Кок,--это было бы превосходно. Но он слишком стар. Что же касается доктора ...
--Лучше не привлекать его,--заявил полковник Бюрен невыразительным тоном. Взгляд полковника блуждал по нижнему краю стеллажей, а затем поднялся до папок с пометкой «Военное министерство».--Извините!--добавил он.--Я не имею
в виду ничего конкретного. Но он ... просто он мне не по душе, вот и все.
Наступила долгая пауза; облака табачного дыма, казалось, сгустились.
--Послушайте, о чем мы с вами толкуем?--вдруг выпалил полковник Бюрен, как человек, понявший, что сидит на полу в детской и играет в игрушки.
--Конечно, вздор,--согласился Кок.--Но в том нет
нашей вины. Не мы заварили всю кашу. Это сделала Ведьма.
Напряжение нарастало, хотели они того или нет. Кок встал и начал беспокойно расхаживать по кабинету.
--Какая мерзость!--сказал он.--Жаль, что нам приходится заниматься такими делами! Но больше всего я боюсь, что пострадает Мирьям.
--Мирьям?--удивленно повторил полковник На его морщинистом лице появилась улыбка.--Мою племянницу ничем на свете не испугаешь!
--Простите меня, господин. Но возможно, я знаю ее немного лучше, чем вы.
--Прабабушка Мирьям,--заявил полковник, в подтверждение своих слов стуча трубкой по краю стеклянной пепельницы,--в 1857 году очутилась в центре восстания сипаев. Она стреляла из ружья, стоя рядом с мужем. Родная мать Мирьям ...
--Но ведь подобные семейные черты не всегда передаются по наследству!
--В нашей семье передаются. Да вы только взгляните на эту пакость!--Полковник Бюрен схватил последнее полученное Мирьям анонимное письмо. «Чувствую, нам с тобой пришла пора познакомиться поближе,--громко прочел он вслух.--Посему вношу предложение нанести тебе визит-- я приду к тебе в спальню в воскресенье, незадолго до полуночи.--И последнее.--Остаюсь твоим преданным другом,
Ведьма». Ну, где тут, по-вашему, содержится угроза?
Кок поправил воротник.
--Я ни в чем не уверен.--Подобно полковнику, он тоже возвысил голос.--Но готов поспорить: если любая женщина получит такое письмо, прочтет его и задумается, она испугается до смерти.
--И Мирьям?
--Да, и Мирьям! Черт побери, неужели вам настолько не хватает проницательности, чтобы понять, что Мирьям--девушка впечатлительная?
--Впечатлительная! Дорогой мой,--очень тихо заговорил полковник,--надеюсь, вы не считаете ее ветреной?
--Ни в коем случае. Но согласитесь же со мной! Вот уже три месяца--с самого июля, полковник!--нам в спину мечут отравленные стрелы. Яд пока никого не убил--если не считать бедняжку Алекс. Но полученные раны саднят и жгут; они доставляют жертвам немало страданий. Представьте, что вы идете по улице и вам в шею впился дротик Вы поворачиваетесь--а сзади никого нет.
Писатель очень живо, хотя и немного резко, обрисовал ситуацию. Помедлив немного, полковник Бюрен отчасти сдался, на что указывало новое постукивание трубкой о пепельницу.
-- Слишком много «если»--проворчал он.
--Вот именно. Ведьмой может оказаться кто угодно--вы, я...хотя я знаю, что ни вы, ни я не виноваты. Ею может оказаться сам преподобный. Или ...
Дверной звонок вдруг разразился громкими трелями. Все услышали быстрые шаги Норы Роббен, служанки, которая торопилась открыть. Мирьям, сидевшая в спальне напротив, за закрытой дверью, тоже услышала звонок. Девушка почти закончила переодеваться; осталось только надеть платье. Она легла на постель и положила на лоб влажную салфетку, чтобы уменьшить головную боль, дожидаясь, пока подействует таблетка. Шелковое платье белело в свете единственной лампы на прикроватном столике слева, в головах нарядной кровати под пологом.
--Глупо!--произнесла Мирьям в потолок.--Просто глупо так бояться!
Ее спальня была большая, просторная и, как и дядин кабинет напротив, оклеена аляповатыми обоями -- в данном случае с пышными, как кочаны капусты, розами. Толстый ковер, крупноватый для комнаты, загибался у плинтусов. Здесь было слишком много мебели, которой не нашлось места в других помещениях. Сомнение внушала лишь западная стена, где в простенке между двумя большими окнами находилось изголовье кровати.
От волнения девушка не заметила, что луна уже взошла. Оба окна были надежно заперты, а шторы раздернуты--для того, чтобы ей были хорошо видны задвижки. Хуже всего, подумала Мирьям, ужасное ощущение одиночества. Она чаще меняла бы салфетку, окуная ее в миску с водой, стоящую под лампой, если бы не приходилось каждый раз видеть стрелки часов на прикроватном столике. Назначенный
час все ближе!
Если бы в тот момент она была в состоянии вести дневник, то записала бы в нем что-нибудь в таком роде: «He хочу быть как та женщина, которая стояла на горящем мосту в каком-то богом забытом месте--не помню где. Подобные подвиги-- дело мужчины; пусть себе стоят на горящем мосту и смотрят
смерти в лицо ... Но сейчас и мне придется проявить выдержку и силу духа, потому что от меня этого ждут. И потом, Джон будет караулить окна. Если отодвинуть задвижку и высунуться наружу, можно дотронуться до него».
Дверь находилась напротив Мирьям, чуть правее. От громких трелей звонка она вздрогнула, но села на кровати, только когда услышала голос Ессики Лауры.
--... ужасно спешила,--говорила Ессика на ходу, обращаясь к Норе,--но я ведь обещала отнести это Боугарту, а хозяйка отеля--вульгарная особа с плохо
крашенными волосами--заявила, что он здесь.
--Да,госпожа,--подтвердила Нора.--Сюда.
Джоан поспешно встала. Надела платье и туфли, кое-как причесалась, глядя в зеркало над туалетным столиком, распахнула дверь и увидела Ессику, стоявшую спиной к ней, на пороге кабинета. Трое мужчин в облаках табачного дыма под- нялись с мест.
--Разумеется, я помнила о том, что сегодня вечер воскресенья .--Лица мужчин выразили любезность при виде обаятельной Ессики; она тряхнула головой, и пепельно-русые волосы упали ей на плечи.--Но мне надо было кое-что купить в аптеке. Когда я звоню и господин Кнол высовывается из окна и видит, что пришла я, он всегда мне открывает.
--Кнол?--прогудел Боугарт, хмуро глядя на окурок сигары.--Я довольно часто слышу эту фамилию.
--Такой маленький человечек с озабоченным взглядом, в очках-половинках, который стоял рядом с Бринком,--пояснил Кок. Ему не очень-то хотелось принимать участие в митинге протеста, хотя он тоже здорово завелся.
--В общем,--проворковала Ессика—господин Кнол
спросил, не могу ли я принести вам ваш заказ. Попросил передать, что он на вашей стороне--не знаю, что это означает. Кажется, и он тоже получил два анонимных письма ...
Трубка полковника Бюрена с треском ударила по пепельнице, что выражало крайнюю степень безысходности.
--О чем?--спросил Кок.
--Джон!--в притворном ужасе воскликнула Ессика. Мирьям хотя и не видела лица миссис Лауры, но почувствовала, как та лукаво прищурилась и укоризненно улыбнулась.--По-вашему, я читаю чужие письма?
«Да!»--произнесла про себя Мирьям.
--В общем... откровенно говоря... боюсь, я вытянула всю правду из господина Кнола.--Ессика засмеялась, но, увидев выражение лиц своих собеседников, осеклась.—Однажды--о, это было очень-очень давно, еще до того, как я сюда
приехала,--умерла жена одной очень важной особы. Поговаривали, будто господин Кнол выписал неправильный рецепт, в состав которого входил яд ...
--Погодите!--перебил Ессику Джон Кок.--Я уже слышал кое-какие весьма старые сплетни на этот счет. И ничего не имел против, поскольку они--почти легенда. Той «очень важной особой» был Ган Гендриксон, который похоронил двух жен?
--Совершенно верно, Джон.
--Пора положить этому конец!--вскричал полковник Бюрен.
--Ах, я совершенно согласна с вами, полковник!—Ессика шагнула к Боугарту и вручила ему два сложенных пополам листка, похожие на те, что он уже видел.--Нас с вами не представили друг другу, господин Боугарт, но мне кажется, что в Амстердаме мы с вами встречались.
--Я совершенно уверен, что мы с вами встречались, мадам,--ответил Боугарт, не сводя с Ессики пристального взгляда.—Причем--провалиться мне на месте!--наше знакомство каким-то образом связано с моей женой. Однако... Почему вы
так расстроились и запретили знакомым беседовать со мной, когда я впервые увидел вас на лугу?
Ессика сделала вид, что не слышала вопроса. На ней было нечто голубое, на голове--черная шляпка с модной короткой вуалеткой. Когда она повернулась к полковнику Бюрену, ее серые глаза загадочно вспыхнули из-под вуали.
--Мне пора бежать, иначе Линда будет волноваться. Кстати, вы непременно должны взглянуть на ее стихи. Она написала целую книжку. Кстати, полковник! Твидовый пиджак вам не идет; и не нужно засовывать руки так глубоко в карманы. Вы
достаточно привлекательны, и вам не пристало выглядеть неопрятно. Нет-нет, не возражайте мне! Вы действительно выглядите неопрятно! Что же касается ... Ах, Мирьям!
Мирьям, как всегда здоровая и цветущая, вошла в кабинет с таким независимым видом, словно море ей по колено.
--Мирьям, милочка!--озабоченно воскликнула Ессика.  Мирьям, чуть отвернувшись, нехотя позволила гостье поцеловать себя в щеку. В ее голубых глазах мелькнуло задумчивое выражение, как будто она решала, не убить ли ей мифрау Лауру.
--Вы уверены, что хорошо себя чувствуете?--по-прежнему озабоченно спросила Ессика.
--Я чувствую себя прекрасно.—Мирьям изумленно изогнула брови.--Да и как может быть иначе?
--Конечно. Но ... Я хотела выразить вам свое сочувствие после проповеди, которую прочел сегодня преподобный Люберс. Мирьям, я была в ярости! Не думаю, что когда-либо в жизни я была так зла! Знаю, вас там не было ... Но ...
--Ну что вы, Ессика!--возразила Мирьям.--Я тоже вам сочувствую. Должно быть, неприятно было узнать о письмах, в которых упомянуты вы. Джон говорит, их было всего три, но, по-моему, целая дюжина ... в них утверждалось, будто вы с Джоном находитесь в незаконной связи.
Повисла мертвая тишина, хотя содержание писем давно ни для кого не было тайной. У Кока, желавшего как можно скорее сменить тему, вид был более виноватый, чем следовало бы.
--Или, может быть, вам о них ничего не известно? -- спросила Мирьям.
--Нет, милая, известно,--вздохнула Ессика с видом мученицы.--Но не спрашивайте, кто меня просветил! Когда распространяются такие вот нелепые слухи, невозможно вспомнить, откуда узнаешь о них. На самом деле мы с Джоном всего лишь
держались однажды за руки при луне.
Кок едва не задохнулся от возмущения.
--Женщина,--внезапно выпалил он, довольно невежливо ткнув в Ессику пальцем,--нас с вами нельзя упрекнуть даже в такой малости! Я никогда не бросал похотливых взглядов в вашу сторону! Я никогда ...
--Надеюсь, что нет,--весело заявила Мирьям, глядя на Ессику.--Видите ли, мы с Джоном третьего октября собираемся пожениться ... Дядя Джордж, не сидите как истукан! Мы хотели сказать вам, но столько всего случилось!
Откровенно говоря, Мирьям превратно истолковала  поведение полковника; он действительно застыл в кресле, но по другой причине: услышав новость, он испытал облегчение. В конце концов, источником существования полковника была лишь его
половинная пенсия, а у Мирьям и вовсе ничего не было. Выпрямив спину, полковник торжественно откашлялся.
--Мирьям! И ... вы, мой дорогой Кок! Примите мои самые сердечные поздравления! Да, клянусь Богом! Свершилось! Вот повод для того, чтобы распить бутылочку шам... - Вдруг взгляд полковника Бюрена упал на анонимное письмо, лежащее на столе, словно паук.—Нет.--Голос его упал.--Пока не время.
--Спокойной ночи, Ессика,--так же радостно произнесла Мирьям.--Нора вас проводит.
Когда за Ессикой закрылась дверь, полковник Бюрен, который придавал огромное значение формальному соблюдению приличий, возмутился:
--Мирьям! Где твое воспитание? Мы не привыкли таким образом обращаться с гостями! Ты практически выпроводила ее из дома ...
--Извините, дядя!
--Подумать только, мифрау Лаура! Такая милая женщина,--смущенно продолжал полковник,--самая милая из всех, что когда-либо жили в Стапгорсте! Безупречная! Помню, когда мы с тобой шли в ризницу, ты пересказывала мне какие-то сплетни, связанные с ней... Я считаю их совершенной нелепостью.
--Трудность в том, что ...--начала было Мирьям, но вовремя остановилась.--По крайней мере, она не могла писать анонимных писем.
--С чего вы взяли, будто не могла?--осведо-
мился Винцент Боугарт.
В продолжение предыдущего разговора Боугарт, сбросивший, вставая, со стола и окурок, и письма господина Кнола, изучал всех присутствующих, потирая пухлой ладонью подбородок. Мирьям повернулась к нему; она разрумянилась от вол-
нения.
--Что, простите?
--Я сказал,--проворчал Боугарт,--с чего вы взяли, будто она не могла писать их?
--Не могла же Ессика обвинять саму себя!
--Эх, святая простота!--вздохнул Боугарт, садясь.-- Мужчина никогда, или почти никогда, не клевещет на самого себя, потому что он слишком боится потерять работу. Этот страх у мужчин врожденный. Но женщина, которая не придает этому никакого значения, часто сочиняет самую дикую ложь про
себя, потому что ей кажется, как вы и предположили, будто ее никто не заподозрит. Полиции известно немало таких случаев!
--Господи,--не выдержал Кок,--да будет ли конец всем трюкам и уловкам анонима?!
Боугарт ничего не ответил. Словно черная тень снова нависла над каждым из присутствующих: в любой момент все они могли получить по почте очередной конверт с ядовитым содержимым, но не могли отплатить анониму тем же.
Мирьям делано рассмеялась:
--Мне казалось, что сегодня мы собирались провести некий опыт? Чтобы заманить в ловушку этого ... эту Ведьму?
Кок пристально посмотрел на невесту.
--Ты ведь согласилась участвовать,--напомнил он ей.--Ты по-прежнему не против? Честно?
--Честно и искренне.
--Ангелочек,--тихо заметил Кок,--ты лжешь.
--Нет, милый, не лгу!
Полковник Бюрен хмыкнул и отвернулся.
--Если хочешь, прими парочку моих желтых снотворных пилюль.
--Да! Очень хочу! То есть ... мне на самом деле все равно. Но ведь от них я крепче засну, да?
--Желтые пилюли,--задумчиво повторил Боугарт и посмотрел на полковника.--Нембутал?
--Вот именно. Если предпочитаете другие, аптекарь ...
--Нет. Чертовски удачная мысль.--Боугарт кивнул Мирьям.--Кстати, если вам непременно надо принимать
снотворное, примите его сейчас же. Да, сейчас! Действует оно отменно, но не сразу. Пока растворится, проникнет в кровь и выключит вас, пройдет часа полтора, а то и больше, так что
примите его сейчас.
--А еще сегодня,--заявил полковник Бюрен,--нам стоило бы отметить помолвку. Знаете, я доволен. Чертовски доволен!--повторил он вызывающе, словно боясь показаться племяннице или Коку слишком впечатленным.--Только не придется. Помню, когда я объявил о своей помолвке ...
--Во всем полку не осталось ни одного трезвого офицера,--Мирьям явно цитировала фразу, которую слышала бесконечное множество раз,--от полковника до самого юного лейтенанта!--Тут голос ее дрогнул.
--Во всем виноват я,--вмешался Кок.--Если в спросите Мирьям, она подтвердит, что я сделал ей предложение довольно внезапно ...—Кок замолчал, как будто подавился. Глаза у него широко раскрылись. -- Предложение!--повторил он.
--Эй! Послушайте! В чем дело?
--Джон, милый, прошу тебя, не говори так--ты меня испугал.
--Где то письмо?--спросил Кок. Письмо лежало на столе. Он схватил его и громко прочел вслух: «Посему вношу предложение нанести тебе визит...» Вношу предложение!—Кок как будто силился вспомнить что-то, ускользавшее из его памяти.--Вы заметили? Наш аноним часто словно бы проговаривается, употребляя одни и те же фразы и обороты--очень
знакомые... Совсем недавно я слышал, как кто-то выразился именно так!


               Г Л А В А  6


Часы наверху пробили без четверти двенадцать. Хотя свет в нижнем коридоре был выключен, благодаря луне, светящей на стеклянные панели входной двери, полковник Бюрен и Винцент Боугарт без труда видели друг друга. Они сидели в мягких креслах друг напротив друга, почти
соприкасаясь ступнями, у закрытой двери, ведущей в спальню Мирьям. Ночное бдение их постоянно сопровождалось яростными, хотя и едва слышными спорами. После одиннадцати, когда Мирьям, которой еще совершенно не хотелось спать, легла в постель, каждый из них по очереди осторожно заходил в ее комнату, с интервалом примерно в десять минут, чтобы проверить, как она там.
Было решено, что, пока один остается охранять
дверь, а второй обследует спальню Мирьям, дверь в целях перестраховки следует запирать изнутри--вдруг злоумышленнику все же удастся незаметно проскользнуть мимо стражи. Мирьям все не засыпала, хотя изголовье кровати находилось в тени между двух ярко освещенных луной окон. Мирьям всякий раз, когда к ней входил дядя или Боугарт, поднимала голову с подушки и шепотом, очень живо отвечала на их вопросы. Иногда за окнами мелькали силуэты двух других беспокойных стражей.
Окна по-прежнему были надежно заперты. Тщательный обыск, проведенный перед тем, как полковник и Боугарт решили сделать небольшую передышку, не выявил возможного спрятавшегося злоумышленника. Наконец «суета», как обозвал происходящее Боугарт, начала сильно его раздражать.
--Чтоб мне лопнуть, почему бы вам не дать бедняжке немного поспать?
--А вам?
--Не знаю. Уж слишком плотно там все закупорено.
--Слишком! Не понимаю, как вообще возможно ... хм. Нет, не понимаю!
Без двадцати двенадцать Боугарт, чиркнув
спичкой, увидел, что девушка спит. Нембутал, наконец, взял свое. Без десяти двенадцать полковник, также чиркнув спичкой, убедился в том же самом. Подойдя к окну, он о чем-то шепотом переговорил с Джоном Коком, затем поспешил к двери, отпер ее, вышел, запер за собой и сообщил:
-- У Иоганна де Йона есть револьвер!
Боугарт сидел в кресле, опустив по бокам руки.
--Вот и прекрасно,--глухо проговорил он.--Весьма кстати, знаете ли. Раз вы взяли в помощники чокнутого сапожника, который обожает плясать на надгробных плитах, ему, разумеется, больше всего на свете пригодится заряженный револьвер. А как
ваша племянница?
--С Мирьям все в порядке. Крепко спит. Я потолковал с Коком ...
--Угу. Даже я услышал. Вы шипели, как два пустых пожарных шланга, которые включены на полную мощность. Вы велели Коку отобрать револьвер у психа?
--Да, велел. А теперь жалею.
--Почему?
--Если Кок попытается отобрать у де Йона револьвер, тот ... просто сбежит. Или ... надеюсь, он не пристрелит Кокв с досады. Иоганн вообще-то не псих. Он на самом деле очень гордится тем, что защищает нас!
--Тот еще защитничек,--проворчал Боугарт.-- Такие, как он, способны уложить стражу вместо вора. Господи, да вам и Ведьма не потребуется! Поставьте де Йона охранять дом, и к утру у вас будет полный дом трупов.
--Винцент, мне сейчас не до шуток
--Мне тоже,--ответил Боугарт таким тихим и в то же время жутковатым голосом, что полковник Бюрен удовлетворенно вздохнул.--Понимаете,--продолжал Боугарт,--ваша затея мне с самого начала не пришлась по душе. И с каждой минутой она нравится мне все меньше и меньше. Маховик раскручен, и машина несется со скоростью двести километров в час; а я
даже не знаю, в каком направлении мы движемся. И в правильности того, что происходит сейчас, большой уверенности нет.
--Успокойтесь,--негромко отвечал полковник Бюрен.--Знаете, который сейчас час?
Боугарт с трудом дотянулся до своих очень больших часов, тикавших, словно гном ударял молоточком, и в полумраке долго разглядывал циферблат.
--Без четырех минут двенадцать.
--Отлично!--сказал полковник и тоже сел в кресло. Его передернуло; впрочем, такую дрожь можно только почувствовать, но не заметить.--А теперь,-- продолжал полковник,-- я вот что вам скажу. Если никто не объявится за четыре минуты, оставшиеся до полуночи, я буду абсолютно уверен в том, что
все угрозы--блеф и что мерзавец даже и не думал сюда являться.
--Да. Я и сам думаю о том же.
--По-другому и быть не может! Мы несколько раз тщательно обыскали комнату. Окна заперты. Видит Бог, охрана не дремлет. Пробраться сюда сейчас просто невоз ...
--Стойте!--взволнованно перебил полковника Боугарт.--Ради бога, не употребляйте это слово. Вы не знаете историю моей жизни, иначе с тем же успехом могли бы выйти и свистнуть Ведьме. Если хотите, скажите, что пробраться сюда сейчас в высшей степени маловероятно. Скажите, что готовы по-
ставить сто гульденов на то, что никто сюда не придет. Но никогда, никогда не употребляйте то, другое слово!
--Очень хорошо. Но разве ... впрочем, не важно. Согласен.
--Спасибо. Так что вы говорили?
--Послушайте,--смущенно заявил полковник.--Я не из любопытных, как вы, наверное, заметили. Но минуту назад вы заявили, что вам все непонятно ... особенно то, что происходит сейчас. Значит,остальное для вас более-менее ясно?
Боугарт откинулся на спинку кресла, скрестил руки и сплел пальцы на животе.
--А, вот вы о чем!--небрежно сказал он.--Конечно, ясно. Но остается еще несколько загадок, и я не мог бы разгадать их, даже если бы мне пришлось спасать жизнь.
--С прошлой ночи, - продолжал полковник, не глядя на собеседника,--я многое услышал о вас. Не помню точно, кто мне рассказал--вот что странно. Нет, ничего неприятного или позорного для вас. Но мне сообщили, что вы любите говорить загадками. Лично я против такой привычки ничего не имею, мне
она даже нравится. Похоже на большой суперкроссворд, где, пока не разгадаешь ключевое слово, остальные кажутся ужасно глупыми. Если хотите говорить загадками, старина ...
--Кто, я?!--воскликнул Боугарт, обернувшись к полковнику с неподдельным изумлением.—Я-- загадками?! Это уж слишком!
--А разве нет? Извините. Я слышал, что раньше вы так поступали. Но ... послушайте, вы не обидитесь, если я спрошу, о чем вы уже догадались ?
--Гм ... ладно,--задумчиво прогудел Боугарт.--Нет ... я все вам расскажу потом ... очень скоро. Вам известны все улики, кроме одной, которую я припрятал в рукаве, и я вам о ней расскажу.
Я говорю загадками? Чтоб мне лопнуть, я выражаюсь прозрачнее некуда! Только слушайте внимательно!
Стрелка наручных часов Боугарта медленно подползала к двенадцати. Он о чем-то размышлял.
--Видите ли,--неожиданно начал он,--у меня есть знакомая хозяйка отеля.
--Мм ... да, знаю,--кивнул полковник
--Она ничего себе,--снисходительно продолжал Боугарт.--Сама по себе она неплохая--для тех, кто не способен долго терпеть дамское общество, как, например, я.
Полковник снова кивнул. Инстинктивно оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никаких дам поблизости нет, он осторожно начал:
--Вот что я вам скажу ... Знавал я одну девчонку из Индии ...
--При чем тут ваши девчонки?--посуровел Боугарт. --Помолчите-ка лучше да послушайте меня!
--Вы совершенно неправильно ... А! Я понял. Но все равно, не надо было так говорить.
--Ладно, ладно. Итак, вчера вечером, когда я ушел от вас--перед тем, как явился священник ...
--Я его выпроводил,--отрывисто произнес полковник Бюрен.--А потом позвонил епископу.
--В общем, после того, как я ушел от вас, я вернулся в отель. Спустя какое-то время,--Боугарт жестом показал, что времени прошло совсем немного, --я вроде как пригласил хозяйку к себе в номер. Хлопотное дело,--торопливо прибавил он с набожным видом,--но необходимое.
--Определенно.
На часах было без одной минуты двенадцать.
--Мы пили пиво  и шампанское; ну и коктейль, доложу я вам! А как эта женщина умеет
говорить! Пока мы с ней болтали о том о сем, она сообщила мне сведения, которые ударили меня по голове, точно молотом. Вот то, о чем я до сих пор умалчивал... Полковник,--продолжал Боугарт,--примерно за неделю до того, как я сюда приехал, в
Стапгорсте распространился слух, будто из Амстердама едет детектив с огромным ключом к разгадке тайны. Именно так говорили местные:
«детектив с огромным ключом к разгадке» ... Но клянусь всем на свете, слух не имел ко
мне никакого отношения! Неделю назад я и не слыхал о Стапгорсте. Я ничего не знал, пока в пятницу не получил телерамму от Ральфа Дронга. Я приехал к нему в субботу, чтобы взглянуть на одну старинную книгу,--впрочем, это не важно. В общем, только в субботу я и узнал об анонимных письмах...
Странно то, что все как один,--Боугарт щелкнул пальцами,--решили, будто я и есть тот детектив с огромным ключом к разгадке! Даже ваша племянница так подумала. Когда я встретил ее в лавке Ральфа, она сказала: «Вы--тот человек, который разгадывает тайны запертых комнат, находит исчезнувших людей и истолковывает чудеса. Должно быть, вы приехали, чтобы ... «--и замолчала. Есть и другие детали, но мы их опустим. Вот что подумали все.
Из мрака выступила мрачная физиономия полковника; он сурово сдвинул кустистые брови.
--Но в чем же тут соль, будь она проклята? Если все ошиблись, то какая разница?
--Ха! Вы все еще не понимаете, куда я клоню?
--Боюсь, что нет.
Наверху начали бить часы--наступила полночь. Пальцы полковника Бюрена судорожно вцепились в подлокотники кресла. Но ничего не произошло.
Дом заполняли темнота и лунный свет. В спальне мирно спала Мирьям, волосы ее разметались по подушке и свешивались с кровати--с той стороны, где стоял прикроватный столик. Окна были по-прежнему надежно заперты, как и в девять вечера. Снаружи стражи были начеку--даже больше, чем
раньше. В некогором отдалении, на низинном сыром лугу, где туман льнул к земле, каменная насмешливая Ведьма хранила на лице загадочную улыбку. Главная улица погрузилась в сон; окна были закрыты ставнями. Церковь и дом приходского священ-
ника казались вымершими, если не считать движения стрелок на церковных часах.
На втором этаже дома полковника Бюрена раздался последний двенадцатый удар часов. И полковник, и Боугарт сидели неподвижно и ждали еще целую минуту. Она тянулась бесконечно. Наконец, пальцы полковника понемногу ослабили хватку.
--По-моему, все кончено,--беззаботно заметил он.
--Угу,--с облегчением, в котором он не мог признаться даже самому себе, отозвался Боугарт. Его прошиб холодный пот.--Сейчас ведьминское время, но ни одна ведьма так и не появилась.
--Хотите сигару?
--Спасибо, не возражал бы.
Пламя спички осветило их бледные, напряженные лица. После того как спичка погасла, только красные огоньки сигар нарушали ночной мрак, да слабо виднелись очертания их голов, словно отделенных от тел.
--Если не возражаете,--заявил полковник после долгой паузы,--давайте просидим здесь до рассвета. Я не оригинален: если уж валять дурака, так валять по-крупному. Никакой опасности вовсе не было!--Он заговорил громко и сердито.--Ведь я так и предсказывал с самого начала. Я знал, что так будет!
--Конечно, конечно.
--Кстати, вы начали говорить о том, что вам почти все ясно. На память я не жалуюсь, могу запоминать целые страницы печатного текста. Но сейчас ... Боюсь, я совершенно не помню, что вы говорили.
--Мы разбирали тонкие и замечательные подробности дела и дошли до той его части, где вы вообще ничего не понимаете. И все же я не возражаю против того, чтобы поговорить. Позвольте, я начну, и скоро вы сами все поймете. Можем начать
с нескольких дат. Итак, когда начали приходить письма?
--В июле. Раньше никто в наших краях не слыхал ни о чем подобном.
--Я скажу точнее,--заметил Боугарт, чья сигара наклонилась под опасным углом, но вскоре снова перекатилась в угол рта.--Первое письмо пришло первого июля. Моя хозяйка--единственная дама, которая умеет общаться с другой особой по имени Сюзанна ван дер Фогт, почтмейстершей. Вы знакомы с Сюзанной ван дер Фогт?
Полковник Бюрен не расхохотался; это было бы слишком демонстративно. Однако плечи его дрогнули от беззвучного смеха.
--Видите ли,--продолжал Боугарт,--почти никто не может нормально общаться с Сюзанной. Она глуха как пень: она кричит, и все нервничают. Кроме того, все равно невозможно разобрать почти ничего из того, что она говорит. Но моя хозяйка, кстати её зовут Люси Янсен, выросла в доках Роттердама. Там во все времена  все кричали и никто ничего не понимал, но она как-то научилась. И вот вам результат: первое письмо пришло первого июля. И получила его не кто иная, как Ессика Лаура.
Полковник выпрямился.
--Мифрау Лаура? Что вы! Мифрау Лаура вообще
не получала анонимных писем!
--Она солгала,--просто ответил Боугарт.--Но это мелочи. Не обращайте на них внимания, а лучше уделите внимание датам. Когда утопилась Алекс Схюрманн?
--Это установлено точно. В ночь на двенадцатое августа. Но мифрау Лаура! 
Боугарт досадливо отмахнулся.
--Вот именно!--многозначительно заявил он.-- Двенадцатого августа. А что потом? Письма прекратились. Целый месяц их не было, как я понял из содержимого корзинки и из рассказа фрау Янсен, целый месяц не было ни единого анонимного письма ...Чем это можно объяснить? Видимо,--продолжал Боугарт,--автор анонимных писем испугался. Клеве-
та--само по себе дело неприятное, но гибель несчастной женщины практически, если не юридически является убийством. Дело зашло слишком далеко. И вот аноним решил остановиться-- возможно, навсегда.
--Но потом письма начали приходить снова!
--Стойте!--Боугарт делал гипнотические пассы руками, и сигара словно бы плясала в воздухе.--Вот что показалось мне странным и непонятным. Целую неделю, как я уже говорил, жители Стапгорста ожидали прибытия  детектива с огромным ключом. Чтобы оправдать слух, он должен был по-
явиться в конце недели, тринадцатого сентября. И в тот самый день разным адресатам пришли по меньшей мере два анонимных письма! В чём цель Ведьмы? Детектив может оказаться на самом деле опасным противником. Разве не пришла пора спрятаться и прекратить пускать яд? И тем не менее письма были отправлены. Я спрашиваю вас: почему?
--Тут все просто,--проворчал полковник Бюрен.-- Самонадеянность! Анониму захотелось поглумиться, захотелось спросить: «Ну что, съели? Плевать мне на вашего детектива!»
--Д-да,--согласился Боугарт.--Вот естественный ответ, какой дадут на мой вопрос люди, мыслящие обыкновенно. Но тогда почему Ведьму испугала гибель Алекс Схюрманн?
--Но, дорогой мой, вы ведь просто гадаете! Если концы с концами у вашей версии не сходятся, значит, она неверна.
--О нет!--упрямо возразил Боугарт и, бросив сигару на пол, раздавил ее каблуком.--Например, никто не задается вопросом о мотиве. Настоящий ураган писем вплоть до двенадцатого августа мог иметь какой угодно мотив: возможно, чистая,
обыкновенная злоба. Но вторая порция ... чтоб мне лопнуть, я чую здесь нечто совсем другое!
На мгновение он задумался, опустив подбородок на грудь.
--Возможно, у меня вся линия доказательств пошла вкривь и вкось,--проворчал он и надменно добавил.--Что случается редко. Но Ведьма обещала появиться и не появилась. Девочка,--он кивком указал на закрытую дверь спальни,--спокойно спит
в окружении охранников. Значит, я всецело заблуждался. Нам придется признать ...
Вдруг Боугарт замолчал.
--Боже!--вскричал полковник Бюрен.
Из-за запертой двери спальни Мирьям, слегка приглушенные дверью и закрытыми окнами, донеслись три револьверных выстрела. Гром выстрелов разнесся по всей Главной улице. Обитатели дома застыли, как будто их парализовало; на улице же послышались крики. Почти сразу же из спальни донесся вопль ужаса, воистину нечеловеческий, поэтому вначале Боугарт даже не понял, что
кричала женщина. Но Мирьям крикнула снова, а потом еще и еще раз. И снова--тишина, только кулаки забарабанили по стеклу.
Полковник, стряхнув с себя оцепенение и выкинув сигару, начал действовать хладнокровно и быстро. Он вставил ключ в замок, отпер дверь и распахнул ее настежь. Они с Боугартом застыли на пороге. Напротив них, освещенные луной, были два больших окна и между окнами изголовье кровати. Спальня во мраке была почти невидима. Двое мужчин --по одному за каждым окном--молотили по стеклу.
Полковник, натыкаясь на мебель и расшвыривая в стороны стулья, подбежал к кровати, где лежала Мирьям; ее голова была на одном уровне с прикроватным столиком. Кулаки снова замолотили по стеклам. Джон Кок, чьи глаза находились
в метре от полковника Бюрена, что-то неразборчиво спросил.  Боугарт, оставшийся на пороге, безуспешно щелкал выключателем.
--Она жива!--заревел полковник Бюрен, подняв Мирьям за плечи и увидев, как дрогнули ее веки.--По-моему, она даже не ранена. У нее просто об ... нет, не обморок! Одурманена проклятым снотворным!
Боугарт с порога позвал Кру, служанку, которая обещала на всякий случай не спать. На столике Мирьям оставила мисочку с водой и салфетку, которую в случае необходимости можно было класть на лоб. Пошарив по столику руками и найдя мисочку, полковник начал осторожно промокать племяннице лицо. Вскоре Мирьям открыла глаза--как раз когда
комнату наполнили шум и крики.
--Если вы не откроете окно,--кричал Кок,--я его ра-
зобью!
--Боугарт!--отрывисто крикнул полковник через плечо.--Какого черта вы не включаете свет?
--Потому что выключатель не работает. Но я не уйду отсюда, пока кто-нибудь меня не сменит. Черт бы побрал ваши дурацкие замки! Попробуйте включить лампу на столике!
Дотянувшись до настольной лампы, полковник злобно сообщил, что лампочка выкручена из патрона, а он в темноте расплескал воду из миски. Мирьям, механически открывшая глаза и узнавшая дядю, прижалась к нему. Кора кубарем скатилась сверху по лестнице, как ни странно, не набив ни одной шишки.
--Стань у двери,--приказал служанке Боугарт.-- Расставь руки и ноги! Если кто-нибудь попробует пройти мимо тебя, кричи. Поняла?
Кора издала звук, похожий на сирену воздушной тревоги, и кивнула.
--Вон ваша поганая лампочка!--закричал Кок.-- Она на столике, на самом краю, совсем рядом с окном!
Полковник Бюрен наконец нащупал лампочку. Когда он вворачивал ее в патрон, из-за левого окна послышался высокий радостный голос. Иоганн де Йон, освещаемый лунным светом, плясал и дергался за окном, как марионетка в кукольном театре.
--Я ее подстрелил! --вопил он.--Подстрелил ее!
И Боугарт, у которого не было сил говорить, по-
чувствовал, как у него по черепу поползли мурашки.
--Никого вы не подстрелили!--зарычал полковник. -- С ней все в порядке! Она ...
От мощного удара стекло едва не разбилось. Тут мягкий, но достаточно яркий свет залил комнату: лампа на прикроватном столике наконец загорелась. Никто не шевельнулся, кроме Боугарта. Он
подошел к окнам и внимательно осмотрел их. Хотя одна задвижка слегка болталась, оба штыря прочно сидели в гнездах. Окна по-прежнему были надежно заперты.
За окном Боугарт заметил дикое лицо Джона Кока, который обматывал полой пальто кулак, намереваясь разбить стекло. Винцент отодвинул задвижку и поднял тяжелую раму. Она дви-
галась бесшумно. Кок, успевший накинуть пальто на плечи, ворвался в спальню Мирьям, сжимая в руке револьвер.
Винцент  снова опустил раму, задвинул задвижку и внимательно огляделся.
--С ней все в порядке?--кричал Кок.--С ней все в порядке?!
--Да, да, да!--возбужденно ответил полковник.
Кок  положил револьвер на прикроватный столик.
--Простите меня.--Он сделал выразительный жест. Полковник Бюрен, сидевший на краю кровати и поддерживавший одной рукой Мирьям под спину, кивнул и встал. Кок, заняв его место, крепко обхватил невесту за плечи. Мирьям взглянула на него затуманенными голубыми глазами и улыбнулась.
--Выстрелы ...--начал полковник.
--Стрелял де Йон,--ответил Кок, тяжело дыша.-- Признаюсь, я не отобрал у него револьвер, когда вы мне велели. Я думал, все обойдется. Но потом я увидел ...
--Да,?--встрепенулся Боугарт.--И что же это было?
--Какая-то проклятая странная тень,--сказал Кок.-- Мне показалось, она крадется вдоль стены. Это было перед тем, как пробили часы на колокольне. Возможно, мне все только показалось, может, то была игра света и тени; да, наверное, так и было. Во всяком случае ...
--Продолжайте!--велел Боугарт, упершись кулаками в бедра.
--Я прошептал де Йону: «Какая-то странная тень!». Должно быть, он тоже ее заметил. В общем, он выстрелил три раза. Я не мог ему помешать. Когда я попытался вырвать у него револьвер, я едва не сломал ему руку. Где Иоганн сейчас?
Стук в другое окно прекратился.
--Ушел,--сказал полковник.
--Обиделся. Он-то считает себя героем. Вот почему он все время вопил: «Я подстрелил ее!» Но бог с ним, с де Йоном—Кок сменил тон.--Мирьям, ты не ранена. Ты не могла быть ранена. Почему ты кричала, милая?
Напрягая последние силы, Мирьям с трудом подняла голову с его плеча.
--Джон,--прошептала она.
--Что, Мирьям?
--Она была здесь.
При закрытых окнах в комнате, заставленной мебелью, было душно. Никто не шевельнулся и не заговорил. Кок облизал пересохшие губы.
--Кто был здесь, Мирьям?
--Ведьма. Я ее видела. Она ... дотронулась до меня.
Мирьям затрясло. Кок, желая успокоить невесту, прижал ее к себе. Оглянувшись на своих спутников, он увидел, какое странное выражение застыло на их лицах. Кок снова облизал губы. Он заговорил: беззаботно, как будто обсуждал, кого позвать к чаю.
--Где ты ее видела, милая?
Мирьям медленно показала на край кровати, на то место, где сейчас сидел Кок, только чуть дальше.
--Что-то разбудило меня... Стук.. Удары... Выстрелы... Не знаю ...--Мирьям делала паузу после каждого слова. Нембутал мешал ей говорить, но одновременно защищал от истерического припадка.
--Да, милая?
--Она была там. Напротив кровати. В лунном свете. Странная.--В голубых глазах застыло изумление.--В первый миг... мне показалось, что там стоит переодетый мужчина. Не знаю почему. Но это была Ведьма. Она... Я увидела ее зубы. Она вытянула руку ... Потом дотронулась до меня ... больше я ничего не помню ... ничего ...
--Ты спала, милая, и видела страшный сон. Ну же, успокойся! Тебе все только показалось.
Но Мирьям, хотя мысли у нее путались, не собиралась сдаваться. Она собрала все силы.
--Она была здесь!--негромко вскрикнула Мирьям. -- Она была здесь!
Голова ее упала на подушку, веки её сомкнулись. Кок заметил, что белки глаз у Мирьям закатились. Грудь слабо вздымалась под легкой шелковой ночной рубашкой. Спустя какое-то время Кок осторожно пустил голову девушки на подушку и встал.
--Обморок,--произнес он.
--Не обморок,--отрывисто возразил полковник-- Снотворное снова подействовало.
Прошла целая минута, но никто не произнес ни слова. Мягкий свет настольной лампы освещал комнату, оклеенную обоями с синими розами на желтоватом фоне. Кора, расставив руки и ноги, охраняла дверь. На полу валялись стулья,
обитые бархатом. Спрятаться в спальне Мирьям было негде--разве что в огромном гардеробе; однако в нем,
как показал произведенный неоднократно тщательный обыск, ничего не было, кроме одежды Мирьям. Кора была настроена решительно: мимо нее мышь не проскочит. В глазах у всех светилось подлинное изумление.
--Что-то тут не так!--заметил Кок. Он поднял с прикроватного столика револьвер, как будто желая защититься от врага, и медленно повернулся.
--Говорю вам,--закричал он,--она про-
сто не могла сюда проникнуть!
--Знаю,--без выражения согласился Боугарт.--И однако, проникла.

На следующее утро, в понедельник, ровно в девять часов, инспектор уголовного розыска Франк Сняйдер вошел в вестибюль огтеля, как ему и было велено. После жестокого разноса, которому его подвергли как начальник полиции, так
и старший инспектор, он решил действовать спо- койно и, находясь в распоряжении важной шишки из Амстердама, использовать весь свой незаурядный ум.
На самом деле все может кончиться не так уж плохо, решил инспектор; возможно, дело пахнет даже повышением по службе. Но инспектор Сняйдер не видел Винцента Боугарта.
В фойе его встретила фрау Люси Янсен, чье лицо
можно было бы назвать красивым, если бы она не покрывала его таким толстым слоем косметики. Приглаживая высоко уложенные золотистые волосы, фрау Янсен сообщила инспектору, что Боугарт вчера куда-то уходил на всю ночь, а сейчас спит и его нельзя беспокоить. Поэтому инспектор Сняйдер сел в кресло и стал ждать. Даже если бы фрау Янсен не сообщила ему, что Боугарт спит, он бы и сам догадался--как и все, находящиеся поблизости от отеля. Из двух окон верхнего этажа доносился богатырский храп, оканчивавшийся мощным свистом.
В половине второго инспектор Сняйдер спустился пообедать в кафе, которое размещался в подвальном этаже отеля. После того как в кафе произошло некое знаменательное событие, вызвавшее всеобщее возбуждение, даже фрау Янсен решила, что сон длится уж слишком долго. Не доверив важное дело своим приближенным, она лично поднялась в комнату Боугарта. Именно она разбудила его, заставила его побриться и принять ванну, куда он плюхнулся с гиппопотамским всплеском, и, наконец, проследила за тем, чтобы он оделся в вычищенный темный костюм.
--Так одеваются все джентльмены,--заявила она.
Победа, однако, нелегко далась ей; даже в кафе слышны были звуки борьбы. Вдруг раздался особенно мощный глухой удар: это фрау Янсен, отлетев, ударилась о стену и села на пол. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что владели-
ца отеля нисколько не возражала против подобного обращения; оно напоминало ей молодость, и ничего другого она бы не поняла. Она просто заметила, что Винцент Боугарт еще хуже, чем ее покойный муж. Но все эти звуки не передавали истиной сути происходящего. Конечно не могло быть и речи о рукоприкладстве. Просто Боугарту было мало места и он метался, словно находился в клетке. И в кафе его метания приняли за звуки борьбы.
Постепенно звуки борьбы стихли. Когда испуганная служанка вкатила в номер Боугарта столик с завтраком, фрау Янсен стояла у окна с видом самым величественным. Ее кивок, когда она указала, куда поставить столик, был достоин римской императрицы. Служанка вышла. Дождавшись, пока Боугарт набросится на завтрак, фрау Янсен села
напротив, на краешек стула, и попыталась подольститься к нему.
--Голубчик...--начала она.
Боугарт глянул на нее.
--Еще не рассвело,--укорил он ее,--а болтовня уже началась!
--Зачем злиться на меня?--вздохнула фрау Янсен.--Вчера ночью кто-то три раза пальнул из револьвера в доме полковника. Все слышали выстрелы, кроме полицейского.--Пышные формы фрау Янсен ходуном ходили от любопытства.--Что там такое было, голубчик?
Боугарт положил нож и вилку. Он ответил обстоятельно: что они а)подстрелили грабителя, б) играли в Вильгельма Телля и в) полковник Бюрен чистил револьвер, который три раза выстрелил. Получив столь подробный ответ, фрау Янсен, будучи истинной женщиной из порта, отбросила неуклюжие попытки казаться утонченной и изысканной и обрушилась на своего постояльца, обозвав его всякими нехорошими словами из своего обширного словарного запаса.
--Видишь это окно, женщина?--спросил Боугарт, зловеще указывая на окно вилкой.
--Ха!--ответила фрау Янсен, внешне возмущаясь, но внутри тая от восторга.--Неужели мне грозит такая страшная участь?
--Даже не сомневайся. Я уже готов.
--Нет, голубчик,--твердо возразила фрау Янсен.--
Вас можно назвать по-всякому, и не всегда хорошо, но только не убийцей или хулиганом.--Она покачала головой, испустила глубокий вздох, но тут же лукаво улыбнулась.--За то, что вы такой скрытный,--добавила она,--я тоже не расскажу вам о бое, который сегодня был в моем спортивном зале!
Моментально шутливая  разминка прекратилась.
--Что забой?
--Мой муженек,--фрау Янсен всхлипнула и поднесла к уголку глаза носовой платок,--перед смертью соорудил в погребе настоящий спортзал. Прекрасный ринг, обнесенный канатами;
перчатки всех размеров; большой гонг--его чуть не расколошматили, когда били в него смеха ради.
--Но о каком бое ты толкуешь?
--С участием его святейшества,--отвечала фрау Янсен.
--Скажете ли вы, наконец, в чем дело? Какое еще свя ... Погоди!--Боугарт начал догадываться.--Неужели ты говоришь о преподобном?
Представления фрау Янсен о том, как надо именовать духовных особ, равно как и о церквях, были довольно смутными. Она действительно имела в виду приходского священника, но упрямо придерживалась прежней терминологии.
--Сегодня, где-то без десяти двенадцать,--продолжала она,--он пришел ко мне и спросил, можно ли все устроить. Я ответила: «Конечно», потому что, когда кто-то дерется, выпивки расходится в сто раз больше. Потом его святейшество идет прямиком в лавку мясника Бринка, а там полным-полно на-
роду.
--Угу. Заранее знаю, что было дальше.
«Доброе утро, господин Бринк,--говорит его святейшество так вежливо-вежливо.--Пора сделать обеденный перерыв. Не хотите ли,--продолжает его святейшество,--спуститься в спортзал, где я надеру вам задницу?»
--Послушайте! Ни за что не поверю, будто Люберс
ругается, как газетчик...
Фрау Янсен небрежно отмахнулась от него:
--Не то чтобы он именно так выразился на самом деле. Я просто передаю общий смысл. А Бринк поплевал на руки и заявил, что ему ничего на свете так не хочется. Только вначале он послал за одним дюжим фермером и попросил его быть секундантом. и еще Бринк потребовал, чтобы бой судил господин Кок.
--Джон, вот как?--задумчиво сказал Боугарт.--Им легко удалось его разыскать?
--Нет, голубчик. Им пришлось вытащить его из постели, как вот сейчас вас, и кое-кто уверяет, будто он был бледный как смерть. Но господин Кок сказал, что согласен судить матч... Ну и народу было!-- продолжала Люси тоном благоговейного ужаса.-- Могло показаться, будто вся округа набилась в
моё кафе. Бринк заявил, что он не какой-нибудь любитель и не баба, чтобы драться жалких три раунда. Он потребовал пятнадцать раундов, как у профессионалов, да к тому же самые легкие перчатки из всех--на четыреста грамм.
Боугарт, не выдержав, вскочил из-за стола:
--Думаете, я не знаю, сколько весят самые легкие перчатки? Да будет вам известно в Ляйдене в девяносто первом или девяносто втором году прошлого...
Но фрау Янсен уже дошла до самого интересного, а потому не слушала Боугарта. Она вскочила со стула и вприпрыжку выбежала на середину комнаты; ее пышные золотистые волосы плясали, все тело ходило ходуном; левую руку, сжатую в кулак, она выставила вперед, а правую завела назад.
--Бам!--ударил гонг на первый раунд. Мясник Бринк начал со свингов, от которых мог уклониться и ребенок. Его святейшество дал ему под дых...--она продемонстрировала как,--а потом добил его апперкотом. В первом раунде Бринк четыре раза
валился на канаты, а во втором раунде уже не поднялся... Но Бринк настоящий спортсмен, это всем известно. Когда он очухался, то заявил, что, мол, бой был честный, а потом и предложил: «Поставьте против него моего фермера!». Все завопили и так и сделали. Фермер выше и тяжелее его святейшества, а его святейшество ведь только полутяж, не больше. Фермер не умеет драться по-настоящему, зато правой он быка способен уложить.
Боугарт, поглощенный рассказом, не сводил глаз с фрау Янсен.
--Да, голубчик, вот это был бой! Фермер немножко наказал его святейшество; в четвертом раунде пришлось-таки ему поваляться на полу. Но наш священник тоже молодец: как начал молотить фермера по физиономии--то левой, то правой!
К девятому раунду оба глаза у фермера так заплыли, что он почти ничего не видел и все время мазал ... Тогда господин Кок (он поступил неправильно, потому что наш священник вел по очкам; но он поступил разумно, и это всем понравилось) остановил бой и объявил ничью. Все завопили и принялись жать
друг другу руки. Его святейшество перекричал всех и заявил: как только он примет ванну, он ставит всем присутствующим по пинте горького.
Фрау Янсен замолчала, выбившись из сил.
--Голубчик,--через некоторое время сказала она,-- вчера они ненавидели его, как лютого врага. Сегодня он самый уважаемый господин в Стапгорсте. Вот смех, правда?
--Не знаю. Мне что-то не смешно.
Фрау Янсен по-прежнему стояла посреди комнаты, уперев руки в бока. Неожиданно глаза ее наполнились слезами; стекая вниз, слезы проделали глубокие дорожки в ее макияже. Она посмотрела в потолок.
--Уж в чем, в чем, а в боксе я разбираюсь,-- хрипло призналась она.
Наступило долгое молчание. Винцент Боугарт, тихо ворча, сел. Очень сосредоточенно он всадил вилку в оставшийся на тарелке кусок яичницы и продолжал колоть его, не поднимая головы. Но фрау Янсен не могла оставаться в подавленном со-
стоянии больше двух-трех минут. Наскоро утерев лицо перед большим зеркалом, висевшим в простенке между двумя окнами, она решила вернуться к повадкам знатной дамы, какой ощущала себя до прихода служанки. Откинув волосы назад и
полуопустив веки, она обратилась к Боугарту. так напыщенно, что он от гнева закрыл глаза.
--На самом деле,--заявила фрау Янсен,--мне кажется, такая демонстрация со стороны святого человека очень, очень недостойна. Подумать только--кулачный бой!
Боугарт ткнул в ее сторону вилкой.
--Еще раз попробуете изображать из себя актрису,--сказал он и, подняв глаза вверх, показал, что это шутка,--и я вам сердце вырежу из груди. И вот еще что. Неужели, по-вашему, церковные власти хотят, чтобы приходские священники были унылыми тюфяками? Вот уж нет! Наш преподобный Люберс - хм! -- возможно, слишком завелся и зашел слишком далеко. Но провалиться мне на месте, сегодняшнее происшествие--лучшее из того, что могло случиться! Так и передайте всем твоим гостям.
--Гостям!--в ужасе вскричала фрау Янсен, совершенно забыв о том, что собиралась обидеться на Боугарта.--Голубчик,--нежно и ласково прошептала она,--вас там как раз дожидаются двое.
--Да? А из Амстердама звонили?
--Нет, звонков не было. Так как насчет гостей?-- Боясь утратить свое великосветское достоинство, фрау Янсен тут же надменно хмыкнула.—Один--просто полицейский. Сидит в холле уже несколько часов; ничего ему не сделается, если подождет еще. К тому же ...
В дверь номера негромко постучали. Фрау Янсен быстро метнулась к прежней позиции у окна, а Боугарт крикнул:
--Войдите!
И к нему в номер вошла Тресс Томас, живое воплощение счастья. Переступив порог, она тихо затворила за собой дверь. На ней были черные брюки и коричневый свитер; на плечи была наброшена коричневая куртка. Смуглое лицо оживлял нежный румянец; светло-карие глаза под черной челкой лучились радостью.
Вчера она держалась с Боугартом совсем не любезно, а сегодня была живым воплощением сердечности. Но было и нечто другое в ее поведении, прорывавшееся сквозь обычные резвость и здравомыслие.
--Извините, что вторгаюсь без приглашения, господин Боугарт,--начала она,--но можно ненадолго присесть? И... ах! Фрау Янсен! Прошу вас, не уходите. Буду очень признательна, если вы останетесь и поможете мне.
Фрау Янсен, заинтригованная и польщенная, однако, оставалась сдержанной. Она придвинула Тресс кресло, а себе взяла кресло-качалку.
--Садитесь, пожалуйста, --пригласила она.

Боугарт рассматривал Тресс с подозритель ностью. Возможно, его недоверие объяснялось ее вчерашней неприветливостью, а может, все дело было лишь в его упрямом характере, однако сам он был далек от радушия.
--Кстати,--сказал он.--Вы ведь зашли в отель не
только для того, чтобы повидать меня, верно?
--Я пришла поболеть за господина Люберса,-- просто ответила госпожа Томас.
--Вот как?!--воскликнула Янсен.--Я вас не видела!
--Я была наверху, в гостиной, фрау Янсен. Но внизу было много народу, и после каждого раунда сообщали наверх, какой счет.–У Тресс сверкнули глаза.--Он... отлично справился, правда?
--Госпожа Томас,--заявила Янсен, порывисто наклоняясь вперед,--он надрал им зад ... то есть он всех победил.
Однако Тресс, казалось, почти не обратила внимания на слова фрау Янсен, как будто ей было все равно.
--Видите ли, господин Боугарт,--продолжала она, обезоруживающе улыбаясь,--на самом деле я пришла попросить вас об огромной услуге.
--Вот как?
--Но прежде чем я при ступлю к делу ...--Тресс замялась и щелкнула замком сумочки.--Вчера у полковника Бюрена творились плохие дела.
--Неужели?
--Мне все известно,--серьезно заявила Тресс и посмотрела Боугарту прямо в глаза.--Бедняжка Мирьям испытала такое потрясение, что сегодня утром полковник привел ее ко мне и спросил, не могу ли я приютить ее на день-другой. Он сказал,
что готов сидеть рядом с ней все время, но женщина лучше подойдет для такой цели. Следовательно, я все знаю.
--Дальше,--потребовал Боугарт.
Фрау Янсен, сидевшая в кресле-качалке, едва не взвизгнула от восторга, тем не менее она постаралась напустить на себя равнодушный вид и пригладила волосы.
--Господин Боугарт,--продолжала Тресс,--то, что произошло, попросту невозможно!
--Знаете ли, мне неоднократно приходилось слышать именно эти слова.
--Да, но сейчас они кстати!--возразила Тресс.--Окна были заперты и охранялись. Дверь была заперта и охранялась. В комнате никто не прятался, и никто не проскользнул туда незаметно потом. И все же эта ... это ...
--Скажите «чудовище»,--посоветовал Боугарт.--Вы будете недалеки от истины.
--Эта кошмарная особа, женщина или переодетый мужчина, действительно дотронулась до плеча Мирьям и стояла рядом с неё.
--Так ей показалось, да.
--Есть ли у вас хоть какое-то объяснение случившемуся?
--В данный момент--нет. Но,--задумчиво продолжал Боугарт,--поскольку вы обе хотите поговорить о делах, давайте говорить о делах. Не возражаете, если я задам вам один вопрос?
Казалось, Тресс хочется уклониться, но Люси сгорала от любопытства. Хотя она до сих пор не произнесла ни слова, ее кресло раскачивалось все сильнее.
--Госпожа Янсен,--Боугарт посмотрел на Люси,-- вы более или менее представляете общественное мнение деревни. А вы,--он перевел взгляд на Тресс,-- можете говорить от лица отдельных жителей, вовлеченных в это дело. Оно достаточно долго замалчивалось. Мы узнали,--его проницательные
глазки гипнотически устремились на Тресс,--что мифрау Ессика Лаура получила по крайней мере одно послание от Ведьмы, хотя и утверждала, будто не получала никаких писем.
--Мне тоже казалось, что она получила письмо,-- угрюмо призналась Тресс, опустив голову.
--Мы не знаем, сколько писем она получила--одно или несколько. Мы не знаем, в чем ее обвиняли в самом первом послании. Однако нам точно известно, что Джон Кок получил три послания, в которых расписывалось, как именно он
волочится за мифрау Лаурой. Кок и мифрау Лаура. Способна хоть одна из вас поверить в такое?
--Вот уж нет!--надменно фыркнула Люси.--Чтобы такой порядочный человек, как Джон Кок, заглядывался на Ессику Лауру,--Люси рассматривала все дела лишь под одним углом,--когда у него есть такая симпатичная молодая девушка, как юфрау Бюрен!

--А вы?--Гипнотический взгляд Боугарта снова устремился к Тресс. Тресс посмотрела в пол, потом в овальное зеркало за телефонным столиком в простенке между окнами, потом опусти-
ла глаза на свою сумочку.
--Как и госпожа Янсен,--ответила она,--я скажу: «Нет».
--Почему?
--Винцент! Могу я вас так называть?
--Конечно.
--Винцент, я правда не ...
--Отвечайте! Почему?
--Если я честно отвечу на ваш вопрос, мой ответ поможет вам в расследовании?
--Да. Поможет.
--Отлично.--Тресс плотно сжала губы.--Потому что
Ессике, по-моему, недостает темперамента. Сомневаюсь, интересовало ли ее вообще когда-либо то, что называется «связи», даже с собственным мужем.
--Фрау Томас!--вскричала пораженная Люси.--Что вы такое говорите? Подумать только ...
--Неужели вы совсем меня не знаете?--спросила Тресс, поворачивая к ней голову.
--Один последний вопрос,--угрюмо перебил ее Боугарт.--Или, скорее, гипотеза. Называйте как хотите. Допустим, вы влюбились.--Тресс напряглась.-- Что вы станете делать?
На мгновение Тресс задумалась, понимая, что ей необходимо взвешивать каждое слово. Но вдруг, тряхнув головой, она решилась--словно скинула внутренние оковы, которые носила годами, подобно кольчуге. Пойду до конца,--звонко, с вызовом объявила она,-- и мне все равно, кто что скажет или подумает!
Наверное, через секунду она уже пожалела о своих словах. Однако можно было догадаться, что после боя, проходившего внизу, у Тресс появилось особое настроение и она говорила, поддавшись порыву. Боугарт не улыбнулся. Он вообще редко улыбался, искренне считая улыбку ниже достоинства великого человека. Однако его невозмутимое лицо заметно просветлело.
--Кстати,--вспомнил он.--Вы говорили о какой-то
услуге?
Тресс охотно сменила тему; к ней вернулась прежняя внимательность. В глазах ее можно было прочесть то выражение, которое в них было первоначально и которое отличает женщину, заседающую в различных комитетах. Такая женщина даже сама может быть председателем какого-нибудь комитета и часто работает самостоятельно вместо того, чтобы перекладывать работу на плечи других.
--Боюсь, это ужасная дерзость,--смущенно проговорила Тресс как будто речь шла о маловажном вопросе.--Но видите ли, каждый год мы устраиваем церковный благотворительный базар. Он состоится в следующую субботу в помещении Порохового склада.
Атмосфера в комнате изменилась.
--Благотворительный базар, вот как?--уточнил Боугарт.
--Да! Мы ... продаем там кое-что. Вышивку, фарфор, кукол, вязаные вещи, торты и печенье--все изготовлено руками наших прихожан и прихожанок. Все, кто захочет принять участие, торгуют в киосках, за столами, которые кладут на кирпичи, и ...
--Погодите минутку, дорогая моя!--Боугарт начал отодвигаться на стуле.
Тресс не послушала его.
--В этом году,--заторопилась она,--одной прихожанке пришла в голову замечательная идея. У господина Кока есть масса интересных диковинок и сувениров, а еще старых маскарадных костюмов, плащей, пари ков и так далее, и мы решили, что будет
забавно, если каждый нарядится в костюм, который более или менее символизирует его товар.
Винцент Боугарт перестал отодвигаться на стуле. В его глазах появился странный блеск
--Нарядится, значит?--переспросил он.--Значит, вы задумали что-то вроде маскарада?
Все друзья Боугарта прекрасно осведомлены о его страсти--точнее, одержимости--ко всему, хотя бы отдаленно связанному с театром. Эта страсть, к досаде старшего инспектора ван дер Колка,
часто увлекала Боугарта в сторону от выполнения долга и приводила к совершенно непредсказуемым последствиям.
--Понимаете,--продолжала Тресс,--у Джона Кока собрана изумительная, поистине изумительная коллекция реликвий американских индейцев. Он привез из своих путешествий массу вампумов--они вроде бус, но у индейцев ходят вместо денег--и лук со стрелами. А еще у него есть настоящий военный
головной убор вождя племени со множеством перьев; я сама его видела на каминной полке. И чучело гремучей змеи--выглядит очень натурально... Как известно,--продолжала она,--Джон и Мирьям
намерены вскоре пожениться. Двоим требуется боль-
ше места, чем одному. Джон совершенно не возражает против того, чтобы отдать свою коллекцию нам. А с его головным убором получится полный костюм.
--Ха!--воскликнул Боугарт, подпрыгнув на своем стуле, как будто его ударило током.--Так вы хотите, чтобы я стал индейским вождем?
--Если это вас не слишком затруднит.
--Хм... надо подумать,--отозвался Винцент.
Подумав с минуту, Винцент Боугарт величественно встал и, подойдя к зеркалу, отодвинул в сторону телефонный столик, чтобы было лучше видно. Когда он обернулся, на лице его застыло такое жуткое выражение, что даже Люси встревожилась. Боугарт, видимо, изображал вождя, который стоит на высоком утесе и разглядывает следы внизу.
--Великий вождь Могикан!--низким, гортанным голосом провозгласил Боугарт.--Великий Змей! Великий вождь вождь индейцев!
Очень довольный собой, он вернулся в кресло и серьезно взглянул на Тресс.
--Мадам,--проговорил он с величайшим достоинством,--сочту за честь помочь вам. Но послушайте: есть ли у Кока томагавк? Мне непременно нужен томагавк! А военный клич...
думаю, я успею порепетировать.
Тресс, конечно, не подозревала, какую бурю она разбудила. Однако на лице ее появилась тревога.
--Господин Боугарт!!!вскричала она.!!Позвольте напомнить, у нас будет церковный благотворительный базар!
Но Боугарт ее не слушал.
Я могу запрыгнуть на прилавок,--объяснял он одобрительно кивавшей Люси,--и притвориться, будто сейчас дам им по башке. Я могу ... прошу прощения, мадам! Вы, кажется, что-то сказали?
--Церковный благотворительный базар,-- внушала ему Тресс.--Там будут в основном женщины и дети. Как вы думаете, что произойдет, если вы начнете издавать военные кличи и гоняться за всеми с томагавком?
Боугарт, которому это, очевидно, не приходило в голову, задумался.
--По-вашему, такое поведение будет ... слишком реалистичным?
--Вот именно!
--Хм, да. Наверное, вы правы. Я покричу, но тихонько--даже грудные младенцы на руках у матерей не проснутся. Вот увидите!
--Так-то лучше. Ах, спасибо вам, спасибо огромное! Вы обещаете, что ...
--Не бойтесь, мадам.--Боугарт величественно поднял руку.--Я покажу вам такого индейского вождя, какого вы не скоро забудете!
Тресс собиралась что-то возразить, однако не успела, так как в этот миг зазвонил телефон. Боугарт, несмотря на свои внушительные габариты, проворно
метнулся к аппарату. Все его мысли об индейцах (почерпнутые всецело из книг и фильмов и имеющие мало сходства с действительностью) немедленно испарились, как только он поднял трубку.
--Алло? Да. Да, это я. Хорошо.--Короткая пауза.-- Ганс? Отлично. Что удалось выяснить?
На другом конце линии что-то говорили; обе дамы притворились, будто телефона не существует вовсе.
--Вот как!--сказал Боугарт. Он вынул из кармана очень маленький блокнотик и с трудом, после целого ряда акробатических упражнений дотянувшись до карандаша, начал быстро черкать пометки.--Неплохо, Ганс, неплохо! Наконец-то нам повезло. Да, я все понял. Что насчет Лауры?
На другом конце провода что-то ответили.
--Угу. Именно то, что я и ожидал. Теперь я вижу связь. Спасибо, проныра этакий ... Нет-нет, пока ничего предпринимать не надо! Ни к чему злиться. Читайте сегодняшние газеты. Я скоро перезвоню. Пока.
Когда он вернулся в кресло, лицо его стало невозмутимым; все морщины разгладились. Он жевал карандаш, как сигару, и крепко сжимал в руке блокнотик. На сей раз Тресс сгорала от
любопытства, но виду не подавала. Пока Боугарт рассеянно смотрел в пространство, дамы вели намеренно оживленную беседу.
--...и мы будем так вам признательны, фрау Янсен, если вы лично возьмете на себя один из киосков.
Люси была глубоко тронута.
--Фрау Томас, можете на меня рассчитывать! Но ... меня никогда прежде не просили поучаствовать в базаре, так что помогите мне!--В больших голубых глазах под золотистой челкой застыло озадаченное выражение.--Возможно, потому ... в общем, никогда не просили. Удивительно, почему сей- час обо мне вспомнили!
Может, фрау Янсен показалось, а может, нет, но Тресс метнула быстрый взгляд на Винцента Боугарта, а потом на нее. Ясно было одно: Тресс относится к ней, Люси Янсен, без всякого предубеждения. Год назад, несмотря на свои либеральные взгляды, Тресс, однако, едва ли отнеслась бы к
хозяйке отеля так же по-дружески.
--Какое упущение, фрау Янсен! Этого больше не повторится. Итак!--И Тресс весело улыбнулась.--Какой товар вы намерены предложить?
Люси, по доброте душевной, была готова предложить все запасы спиртного, хранящиеся в подвалах отеля, чтобы покупателям было повеселее. Но инстинкт подсказал ей, что вряд ли спиртное будет подходящим товаром на церковном благотвори тельном базаре.
--Фарфор!--сказала она.--У меня есть два сервиза, расписные, по тридцать шесть предметов в каждом. Подойдет?
--Превосходно! Два сервиза--даже слишком много. Мы просто ... Кажется, вы меня не слушаете, фрау Янсен?
--Да нет, я все гадаю, почему меня раньше не приглашали. Наверное,--философски заметила Люси, -- все потому, что меня считали...--Она торопливо поправилась...--что у некоторых в жизни было слишком много мужчин. А что делать? Они мне просто проходу не давали!
--Правда?--беззаботно спросила Тресс, как будто вопрос представлял только научную ценность.--А если наоборот? Я только так спрашиваю: что делать, если один определенный мужчина не обращает на тебя внимания?
--Милочка!--Люси смерила ее скорбным взглядом.--Вам ведь немного известно о мужчинах, верно? Только в теории ... Вот ведь ... я хотела сказать, господи! Есть масса способов заста-
вить мужчину бегать за вами.
Тресс заговорила громче--самую чуточку.
--Но как?--спросила она, вернувшись к равнодушному тону.--Нельзя же просто...--Тресс осеклась.
--Послушайте...--Люси доверительно склонилась к собеседнице, и тут Боугарт так хватил по столу кула-
ком, что посуда запрыгала и зазвенела.
--Ах, Господи и все святые угодники!--Боугарт, не отрываясь, смотрел куда-то в пространство.--Подумать только, я ни разу не обратил на это внимания!
Он оглянулся на телефон, а потом посмотрел на блокнотик, зажатый в руке.
--Какой болван!--простонал он.--Ведь все было настолько очевидно, настолько бросалось в глаза, что ...Ничего не заметил!--Он потряс блокнотом, уронил его на стол и встал.—Женщины! Дело срочное и очень
важное. Вы можете идти по своим делам!
--Господин Боугарт!--произнесла пораженная Тресс.
--Я сказал вы можете быть свободны.
Тресс была потрясена до глубины души.
--Послушайте, фрау Томас,--предложила Люси, когда они обе направились к двери.--Вот что я вам скажу. Сейчас четвертый час дня, но, если хотите, пойдемте разопьем по стаканчику портвейна.
--Но я ... Да! Это очень мило с вашей стороны.
--А когда спуститесь вниз, милые дамы,--Боугарт ткнул пальцем в Люси,--пришлите ко мне полицейского. Провалиться мне на месте, неужели прилично заставлять инспектора полиции ждать целый день? Пустите немедленно!
 
       Г Л А В А  7


--Садитесь, инспектор Сняйдер.
--Спасибо,--пробормотал инспектор.
Инспектор Сняйдер, высокий, плотного сложения мужчина с узкими глазами и родимым пятном на щеке, осторожно сел и посмотрел на Боугарта поверх стола, с которого перед его приходом все успели убрать. Важный чин из Амстердама скрестил руки на затылке и курил сигару. Когда Боугарт хотел, его взгляд становился холодным и смертоносным, как у змеи. Инспектор Сняйдер не мог не признать, что этот человек, несомненно, важная персона. Но инспектор знал и другое: его собственное начальство
давно оторвано от повседневной, практической работы. Интересно, много ли известно человеку о том, что в действительности представляет собой работа полиции?
Боугарт вынул сигару изо рта и разместил ее на краю пепельницы.
--Полагаю,--заметил он,--вам здорово досталось
по поводу этого дела? Да вижу, так и было. Поэтому забудем все и начнем с самого начала.
Тяжелый груз свалился с души Франка Сняйдера.
--Я хочу выяснить,--продолжал Боугарт,--много ли вам известно о том, что в действительности представляет собой работа полиции ... В чем дело?
--Ни в чем, ... мм ... в самом деле ни в чем.
Большинство людей, даже таких начитанных, как Ральф Дронг, полагают, что примерно девяносто процентов анонимных писем пишутся женщинами-психопатками. Это так или нет?
Памятуя о холодном взгляде Боугарта, Сняйдер нарочито медленно положил на стол шляпу.
--Господин Боугарт,--ответил он,--я бы не ответил безоговорочно ни «да», ни «нет». Позвольте мне все объяснить.
--Хорошо. Позволяю.
--Грубо говоря,--начал Сняйдер, не желавший ударить в грязь лицом,--анонимщиков можно разделить на четыре категории. Хотя многие авторы анонимок принадлежат сразу к нескольким.
--Угу. Дальше!
--Первых,--продолжал Сняйдер,--можно назвать «информаторами». Такой пишет прямо в полицию или властям. Доносит на все подряд--от убийства до жестокого обращения с детьми. Самый распространенный тип частенько доносит на того, кого только что оправдали в суде. Информаторы
отличаются особой злобностью, правды в их творениях можно не искать.
Боугарт кивнул.
--Информаторы,--повторил он.--Вы ничего не забыли?
--Извините! Количество мужчин и женщин в данной категории примерно равно. Однако в этом деле
информаторами и не пахнет.
--Верно. А другие?
--Второй тип,--продолжал Сняйдер,--можно назвать «мстителями». Такой шантажирует, угрожает и требует денег за молчание. Обычно мстит уволенный лакей, служащий, человек, испытывающий сильную личную ненависть к жертве. Иногда в его писаниях содержатся и правдивые сведения. Следующий ...
о, простите. Ко второй категории по большей части относятся мужчины.
Боугарт снова кивнул.
--Мститель,--проворчал он,--к нашему случаю тоже не подходит. Мстителей можно вычеркнуть; денег сейчас никто не требует. Долой их!
--Третий...--Сняйдер замялся и продолжил не сразу.--Что ж! Людей данного склада можно назвать «спятившие надоеды». Стоит кому-то возвыситься в глазах общественности, хотя бы ненадолго--скажем, летчику или судье, который вел громкое дело,--и наш аноним, не в силах вынести чужой славы, начинает закидывать его грязью. Его мотив--зависть. Такие люди принадлежат к третьей категории, они ненавидят то, чего не могут получить. По большей части к дан-
ной категории принадлежат мужчины. Но и они к нашему делу не подходят.--Инспектор поднял на Боугарта светло-серые глаза.--Верно?
Боугарт оставался невозмутимым.
--Инспектор,--проворчал он,--я и так слишком часто говорил «да» или «нет». Хотя насчет данной категории все правильно, и я согласен, что ... Не важно! Кого же мы отнесем к четвертой,
последней категории?
--Четвёртая категория,--негромко ответил инспектор,--это как раз наш случай.
--Интересно!
Инспектор Сняйдер сощурил и без того узкие глаза и постучал пальцем по столешнице.
--К прежним типам относились в основном мужчины.--Он снова постучал по столу.--Но сейчас мы рассматриваем четвертый. Здесь количество мужчин и женщин примерно половина на половину, хотя чаще перевес оказывается на стороне женщин.
--Что за тип?
--Психопатка с ... ну да, каким-нибудь комплексом на сексуальной почве. Вот почему еще минуту назад я не мог дать вам прямого ответа. Не мог или не хотел. Извините,  вы не возражаете, если я буду ходить во время рассказа?
Почти невидимые брови Боугарта взлетели вверх.
--Да нисколько! Это ведь не камера!
--Допустим,--продолжал инспектор Сняйдер, расхаживая по комнате,--люди часто неверно судят о психопатках. Мы привыкли считать, что психопатки-- женщины среднего или пожилого возраста, некрасивые, незамужние... и у них еще много других «не». Но нам с вами известно, что среди них часто попадаются молодые, красивые, замужние ... словом, какие угодно. Вы согласны со мной?
--Согласен. Само собой разумеется.
--Я перечислил все категории?
--Я не говорю ни «да», ни «нет». Я просто устроил вам маленький экзамен ... Кстати, вы сами читали хоть одно из этих писем?
Несмотря на невозмутимое, «покерное» лицо инспектора, было ясно, что замечание Боугарта задело его за живое. Однако он понимал, что единственным выходом для него было говорить
правду.
--Нет. Когда я приезжал сюда раньше ...
--Я же сказал, что прежние дела мы обсуждать больше не будем.
--Спасибо. Я говорил сестрой Алекс Схюрманн, но она, естественно, и не заикнулась ни о ка-
ких письмах; она уверяла, что произошел несчастный случай. И все же я обошел деревню и опросил нескольких свидетелей. Мне стало ясно, что речь идет об анонимных письмах.--Сняйдер щелкнул пальцами.-- Когда дело происходит в таком маленьком населенном пункте, кто же может писать аноним-
ные письма, кроме женщины--возможно, молодой и привлекательной?
--Вы раньше сталкивались с чем-нибудь подобным?
--Еще бы!--немедленно отозвался инспектор.-- Сталкиваться-то сталкивался, но таких дел еще не вел. Похожий случай произошел в провинции Гронинген, когда я был простым полицейским, перед
самой Мировой войной. Другой случай был в провинции Бреда, я тогда был сержантом. А теперь вот здесь.
Постукивая пальцами по животу, Боугарт бросил взгляд на запертый буфет, в замке которого торчал ключ.
--Вон там,--заявил он,--вы найдете плетеную корзинку с целой кучей писем. Чтобы добыть их, священнику пришлось прочесть своим прихожанам необычно резкую проповедь; но я одобрил его план, потому что другого способа заполучить ано-
нимные письма не было. Возьмите корзинку и прочтите все не спеша. Вдруг вы заметите нечто такое, что сразу наведет вас на нужный след.
Инспектор Сняйдер повиновался. Он поставил корзинку на стол. Испросив разрешения закурить, зажег трубку, надел очки и с карандашом в руке перечел все письма--каждую строчку,--
а также записки Кока. Время от времени он что-то помечал. Он не спешил, а Боугарт не торопил его. Вытащив из своего старого доброго чемодана роман Диккенса,  он углубился в чтение. Читая, он выкурил две сигары.
Начало смеркаться. Улица затихала. Служанка, просунувшая голову в дверь, чтобы предложить чаю, поспешно убралась, когда Боугарт метнул на нее зловещий взгляд. Наконец, инспектор Сняйдер снял очки и отложил в сторону блокнот и карандаш.
--Ну что, инспектор?--осведомился Боугарт, захлопывая книгу Дикксена.
--Писала женщина, это точно,--без выражения заявил  Сняйдер.
Боугапт не выразил ни согласия, ни возражения. Сняйдер встал и снова зашагал по комнате.
--Разумеется, она скрывает свой пол,--продолжал Сняйдер.—Но ни один мужчина не напишет: «Я действительно считаю, что ... или «Какой позор, моя дорогая!». По крайней мере, в наших краях такие мужчины не водятся. Готов поклясться,
что автор--женщина, возможно, молодая и хорошенькая. Хотя, с другой стороны ...
--Вот что, инспектор,--снова перебил его Боугарт.-- Вам смерть как хочется похвастаться, но вы боитесь, что я устрою вам выволочку. Не бойтесь, выкладывайте.
Сняйдер рубанул воздух кулаком.
--Там есть ... противоречия, несоответствия!-- заявил он.--Очень часто письма, которые сочиняют психопатки, хотя и не все--заметьте, не все!-- абсолютно бессмысленны. Некоторые довольно бессвязны, если не считать ругательных слов. Кста-
ти, непристойностей в нашем случае не так уж и много. Но с ними все кристально ясно.--Инспектор нахмурился.--Больше всего, меня смущает то, как они написаны. Дело в том, что ...
--Стиль?--оживился Боугарт. Он как будто науськивал Сняйдера, наталкивал его на некие выводы.
--Вот именно, стиль! Аноним--человек безусловно
высокообразованный. И очень необычный. Но вот что я вам скажу: у меня сложилось мнение, будто практически через день я читаю или слышу нечто подобное. А может, я просто... Но как я ни бьюсь, никак не могу догадаться, что мне напо-
минают эти письма!
--Думайте!--Боугарт хлопнул ладонями по
столу.  Он вытащил из корзинки одно письмо наугад. Оно было адресовано доктору Мюллеру. Боугарт, каза- лось, собирался зачесть его вслух, но потом передумал и рассеянно сунул письмо в карман.
--Как только вы поймете, в чем тут соль,-- сообщил он Сняйдеру,--у вас будет главный ключ к разгадке всего дела. Действуйте! Шевелите мозгами!
Сняйдер  покосился на него:
--Извините, вы бы могли дать мне и побольше времени на размышления.
--Согласен. Не стану вас торопить. А пока...--Неожиданно резкий тон Боугарта так поразил Сняйдера, что он невольно вытянулся.--Я дам вам несколько распоряжений. Сколько у вас
людей?
--Сержант и два сыщика.
--Вот как! Но ничего. Некоторое время назад я навел кое-какие справки. Знакомы вы с тор-
говцем, который торгует пишущими машинками.
--Да, он там живет целую вечность!
--Тогда он наверняка ведет конторские книги. В 1925 году компания по производству пишуших машинок «Формоза» продала ему четыре машинки марки «Формоза, портативная модель. Именно такую мы и ищем. Раскрыв блокнот, Боугарт зачитал номера моделей и их особенности.--Как я уже говорил Ральфу Даронгу, «Формоза»--крошечная, которую можно удержать одним пальцем.
--Но если у Вима Вилленса записано, кому ...-- Инспектор Сняйдер задумался.
--Ах, инспектор!--уныло вздохнул Боугарт.--Не исключено, что машинка сейчас находится именно у того, кто ее тогда купил. Конечно, надо потянуть и за эту ниточку... Я хочу,--продолжал он,--чтобы вы в открытую отправились на поиски данной машинки и обыскали все дома подряд. Ищите тщательно.
Если кто-то откажется впускать вас в дом, заготовьте на всякий случай кипу ордеров на обыск, оставив пробелы на месте фамилий ...
--Уже заготовил.--Сняйдер похлопал себя по нагрудному карману.
--Хорошо. Чертовски неприятно загружать вас такой нудной работой. Кроме того, по-моему, вряд ли вы найдете машинку ...
--Что?!
--Сдается мне, я знаю, где она. Но нам надо проверить все досконально; старый волк не может себе позволить ошибиться. Видите ли, я ужасно боюсь. Как я уже говорил кое-кому, я боюсь, что дело закончится убийством ...
--Убийством?
--Неясна вторая часть мотива.--Боугарт грустно покачал головой.--Все письма отправлены либо из здешнего почтового отделения, либо из Утрехта, либо из Гронрнгена ...
--Да,--сухо ответил инспектор Сняйдер.--Я заметил.
--Это сужает круг поисков. Если мы не можем двинуться вперед, мы должны действовать просто и схватить Ведьму с помощью самой старой уловки: почтовых штемпелей и марок.
--Почтовых штемпелей и марок?
--Вот именно.
--Невозможно,--возразил Сняйдер.--Чтобы клеить на конверты меченые марки, нужно посвятить в дело сотрудника почты, который нарочно продаст меченую марку подозреваемому. Для такого нам нужно точно знать, кто у нас главный подозреваемый!
--Я знаю, кто у нас главный подозреваемый,-- беззаботно отмахнулся Боугарт, но тут же помрачнел. --А сейчас прочь! За дело!
Инспектор Сняйдер опустил голову и--нарочито не спеша--взял со стола шляпу. Несмотря на то что, выходя, он простился с Боугартом самым невозмутимым видом, его злила одна загадка, и
чем дальше, тем больше. Он все время пытался выяснить, что именно напомнили ему анонимные письма. Ему казалось, он вот-вот догадается,
однако нужная мысль ускользала. В воображении всплывали различные пассажи, самые яркие из которых он записал в блокноте; он прекрасно помнил злобные и несправедливые обвинения в адрес Мирьям Бюрен.
«Так, так! В результате наведения справок, Мирьям, удалось установить, что господин Кок--не первый твой любовник. Прежде чем перейти к достопочтенному Люберсу, я непременно должна упомянуть некоего молодого человека; я его не назову, однако намекну, что он властвовал над твоим
сердцем меньше, чем преподобный».
Выходя, инспектор Сняйдер едва не хлопнул дверью с досады. После его ухода Боугарт еще довольно долго сидел неподвижно, сложив кончики пальцев. Сквозь открытые окна было видно, как вечереет; внизу с шумом открывались двери кафе.
Боугарт думал.
Наконец, когда уже почти совсем стемнело, он с усилием  поднялся. Он заметил, что Люси приготовила ему котелок, который подходил по цвету к его костю му. Боугарт, судя прошлому, ничего не имел против котелков. Однако ему не понравился намек на то, что он должен надеть что-то на голову,--то есть ему посмели указать, что ему делать.
Сначала он швырнул котелок на пол и прыгнул на него. Потом нарочно прорвал кулаком подкладку и, наконец, совершенно успокоившись, выкинул останки головного убора в корзину для мусора. Затем он спустился вниз.  Холл отеля был переполнен возбужденными постояльцами и завсегдатаями кафе. Против лестницы стоял бюст знаменитого адмирала, очевидно выходца из этих мест. Напротив бюста находилась конторка портье, за которой сидела Люси Янсен; она красила ногти ярко-красным лаком.
Тут отворилась парадная дверь. Винцент Боугарт, готовый пред стать перед Люси, остановился и посмотрел на незнакомца с нескрываемым изумлением.
--Ух ты!--неслышно прошептал он. Хотя вошедшему было далеко за тридцать и черты его лица
отличались правильностъю, вид у него был мрачный и даже зловещий--в основном из-за того, что он носил черные бакенбарды. Хотя это были не чисто английские бакенбарды, которые развевались, подобно веерам, их вполне можно было назвать
густыми. Вошедший тут же направился в гостиную, где сел за столик, и потребовал лимонаду. 
Боугарт поспешил подойти к Люси и сразу отмел готовый сорваться с ее уст вопрос о головном уборе.

--Кто тот тип, что только что вошел сюда?--спросил он.-- Его фамилия Постма?
--Да нет, голубчик!--смущенно воскликнула Люси. --Что за ерунда! Это господин Ритсма, хормейстер.
--Что он за тип?
--Ну-у ...--Люсиповела пышными плечами то ли в знак одобрения, то ли наоборот.--Не пьет, не курит. Почти никогда не смеется. Оч-чень, оч-чень серьезный. Но у него красивый голос. Как он поет! Как если бы хор ангелов исполнял неополитанские песни.
Боугарт хмыкнул и покосился на джентльмена с бакенбардами.
--Еще одно, моя дорогая. Когда отсюда ушла Тресс Томас?
--С час назад.--Люси хихикнула.--Немного под мухой, но тут уж я виновата.
--И чем же ... хрм ... вы занимались?
Люси лукаво улыбнулась поверх флакона с лаком для ногтей.
--Я поучила ее технике,--уточнила она, разглядывая свеженакрашенные ногти.--Существуют кое-какие приемы для тех, кому около тридцати; они еще никогда не подводили, и их можно испробовать на ком угодно. Она, конечно, постарше, но опыта у нее никакого. А что? Есть возражения?
--Господи помилуй, нет, конечно! Я всей душой «за» ... Я ухожу,--внезапно заявил Боугарт, направляясь к выходу.
--А обед? В столовой накрыто ...
--Я сказал, что ухожу.
Люси возвысила голос:
--Куда это?
--Повидать одну девчонку,--немедленно солгал Боугарт.
Оставив разгневанную женщину у себя за спиной, Боугарт вышел в прохладные сумерки Главной улицы. Через дорогу светились
окна другого отеля, также переполненного. В основном же на Главной улице царил полумрак; домовладельцы предпочитали не жечь попусту свет в парадных гостиных. Не успел Боугарт пройти и двух шагов, как встретил Ральфа Дронга. На тихом, вежливом букинисте по-прежнему были очки без оправы, съехавшие на кончик носа; на седых волосах
сидела черная широкополая мягкая шляпа.
--Я как раз хотел ...--начал он.
--Ральф,--перебил его Боугарт, жестом отметая все возражения,--мне стыдно, что я так пренебрегаю вами. Вы--как раз тот человек, который мне нужен.
--Где?
--В доме полковника Бюрена.
--Меня туда никто не приглашал,--сухо возразил Дронг.
--Ах, Ральф! Мирьям и полковник сейчас гостят у Тресс Томас. В доме нет никого, кроме служанки Коры. Славная девчонка! Если просишь ее поторопиться, она кубарем валится с лестницы, но делает все быстро.
--Предупреждаю, Винцент! Если вы снова намерены проказничать ...
При свете растущей луны, которая находилась в последней четверти, Боугарт бросил на своего приятеля странный взгляд.
--Ральф,--тихо сказал он,--я в жизни не бывал серьезнее. Я намерен провести один эксперимент, дабы показать самому себе, как Ведьма вошла в запертую комнату и вышла из нее.
К тому времени, как Боугарт закончил повесть о предполагаемом таинственном проникновении в запертую комнату, они дошли до дома пол-
ковника Бюрена, темного и мрачного, освещаемого лишь холодным светом луны. По земле стлались клочья тумана. Насколько по-другому выглядела деревня Стапгорст ночью!
Дронг заговорил вполголоса--возбужденно, почти бессвязно:
--Если вы верно изложили все обстоятельства,-- я имею в виду подробности появления и исчезновения Ведьмы,--дело находится вне пределов человеческого понимания и, следовательно, возможного!
--Угу.
--Или же вы каким-то образом, то есть не додумав все до конца, что-нибудь упустили или напутали.
Не отвечая, Боугарт нажал кнопку электрического звонка. Кора, цветущая, пожалуй, немного слишком румяная девушка, что, впрочем, ее не портило, сидела в кухне и, млея от страха, слушала радиоспектакль. Услышав звонок, она встре-
воженно вскочила. Но привидения почти никогда, кроме самых дурацких историй, не звонят в дверь.
Она вихрем пронеслась по коридору и вздохнула с облегчением, увидев на пороге Боугарта, а за ним-- Дронго.
--О, господин!--радостно выдохнула она.
Боугарт объяснил, что намерен обыскать комнату Мирьям.
--Конечно!--воскликнула Кора, включая свет в коридоре.--Только лучше вам поторопиться. Юфрау Мирьям сегодня возвращается домой; кажется, она заявила, что не желает, чтобы с ней обращались как с больной. Она ведь не больна. Даже доктор Мюллер ...
--Что?!--удивился Боугарт.--Неужели они вызвали врача? Скажи, моя дорогая, что ты думаешь о докторе Мюллере?
--Ах, чепуха!--Кора тряхнула головой.--У меня в жизни ничего никогда не болело; но другие не такие. Доктор Мюллер не хлопает вас по груди и не дает бутылочку микстуры, как настоящий врач; по крайней мере, нечасто. Навестив мифрау Томас, как мне рассказала Тресс, он надел свои огромные очки, долго смотрел на Мирьям и начал произносить длинные непопятные слова. Мирьям, бедняжка,
ничего не поняла. Полковник,-- Кора изобразила полковника Бюрена,--говорит: «В чем дело, черт побери?» Вот господин Кок--тот все-все понял; он посмотрел на доктора и заявил, что во втором визите нет необходимости. Доктор Мюллер обозвал их всех глупцами, никто, мол, ничего не соображает. Подумаешь, большое делоl Но что-то я разболта-
лась. Пойдемте со мной.
Дронг собирался что-то сказать, когда они вошли в спальню Мирьям, дверь в которую располагалась слева, ближе к концу коридора. Но Боугарт жестом приказал ему молчать.
--Ну вот!--проворчал Боугарт.--Включи свет, Кора.
--Ральф, вы видите комнату такой же, какой мы видели ее вчера. Что мы упустили?
Их встретил мягкий, приглушенный свет лампы на прикроватном столике. Все трое шагнули вперед. Кора заглядывала в комнату поверх руки Боугарта.
Букинист, как и следовало ожидать, первым делом посмотрел на картины, висящие на стене. Они принадлежали к псевдоитальянской школе и были вставлены в широкие позолоченные рамы или рамы красного дерева; вне всяких сомнений, аляповатые, безвкусные картины вызвали у букиниста отвращение. Вскоре Дронг оторвался от сомнительных произведений искусства. На своем месте, в простенке между двумя окнами, стояла роскошная кровать: довольно высокая, с четырьмя полированными столбиками темного дерева. Рядом с кроватью
находился прикроватный столик с небольшим выдвижным ящиком внизу. Кровать застелена, комната прибрана; в остальном никаких изменений по сравнению со вчерашним днем не было. У другой стены, напротив кровати, находился туалетный столик, в углу наискосок от кровати высился громадный
дубовый гардероб.
Толстый ковер, слишком большой для комнаты, немного загибался по плинтусу. В другом углу, строго напротив гардероба, стоял довольно высокий комод. Вот и все, что успел разглядеть Дронг, если не считать большого количества стульев, обитых фиолетовым бархатом ...
--Ну как, Ральф?--спросил Боугарт, многозначительно засопев.--Вы хвастаетесь, будто вы ...то есть я, конечно, хотел сказать, не хвастайтесь, а на самом деле... человек умный. С одного взгляда замечаете неправильную букву, которая выдает не
оригинал, а подделку. Ну так как ведьма вошла и вышла?
Дронг поправил очки.
--Секундочку!--сказал он.--Судя по тому, что вы мне рассказывали, в комнате кое-чего недостает.
--Где?
--На прикроватном столике.--Дронг показал пальцем.--Вы говорили, здесь лежал револьвер.
--Ах, револьвер? Я не закончил объяснять. Джон Кок забрал револьвер. Сунув себе в карман.--Боугарт задумался.--Наверное, он и сам не вспомнил о револьвере, пока не вернулся домой ... Есть какие-то версии, Ральф?
--Один вопрос,--ровным голосом заявил букинист. --Ведьма, кем бы она ни являлась, действительно находилась внутри комнаты?
На мгновение Боугарт задумался.
--Да, Ральф,--кивнул он.--Действительно.
--Плохо,--покачал головой Дронг.--Очень плохо.--И он принялся бродить по комнате.
В это время Боугарт обошел кровать с другой стороны и очутился перед прикроватным столиком, стоявшим прямо под окном. Он мрачно оглядел рыжевато-коричневое шелковое покрывало, которым сейчас были накрыты подушки. А потом с трудом
и ко всеобщему изумлению вдруг взгромоздился на кровать и повернулся на спину, как будто собираясь поспать.
--Вы что, пытаетесь реконструировать события?-- сухо, отрывисто и не без иронии спросил Дронг.
--Нет, нет, нет! Чтоб мне лопнуть, сейчас вы все увидите! Повернувшись на правый бок, Боугарт оглядел левое окно, перемещая взгляд то вверх, то вниз. Затем перевернулся на живот. Наконец, он снова перекатился на бок и сполз с кровати с видом мученика, обратившего взор к небесам, потом встал на колени, отчего уподобился фанатично верующему, и принялся разглядывать ковер.
--Ого!--воскликнул он.--Где девчонка? Кора!
--Да, господин?
--Постель со вчерашнего дня перестилали?
--Нет, господин. Я очень извиняюсь, но ...
--Ничего. Все в порядке. Точнее, не в порядке.--На лице Боугарта появились признаки беспокойства.-- Ральф, я знаю, что вы все равно не смотрите в очки. Но лупа, которой вы на самом деле пользуетесь, у вас с собой?
Покорно, хотя и не без досады Дронг вынул из кармана старого, потертого пиджака большое увеличительное стекло. Оно произвело огромное впечатление на Кору; сердце екнуло у нее в груди: наконец-то детектив приступает к настоящему делу!
Её предположения подтвердились, когда Боугарт тщательно изучил в лупу бок кровати и ковер. Наконец, он поднялся с коленей и осмотрел выдвижной ящик прикроватного столика. Ящик был расписной, размерами примерно сорок пять на
сорок пять сантиметров, с дверцей. Выдвинув ящик, он обнаружил там несколько старых пустых пузырьков
из-под лекарств.
Находка озадачила и встревожила его. Внимательно оглядев днище ящика, Боугарт поднял голову.
--Фонарик!--потребовал он.--Есть в доме электрический фонарик?
Кора кивнула: да, есть. Она сбегала за фонариком и вернулась так быстро, словно носилась по дому на невидимых роликовых коньках. Боугарт еще раз оглядел дно ящика при помощи фонарика и
лупы, которые крепко сжимал в руках. Наконец он задвинул ящик и с усилием встал.
--Ральф,--произнес он с унылым видом,--меня провели! Обманули!
--Неужели вы полагаете,--ядовито осведомился Дронг,--будто кто-то способен спрятаться в таком тесном ящике?
--Не тараторьте, Ральф. Ненавижу, когда тараторят.
--Тогда что вы имеете в виду, бога ради?
Боугарт заговорил как-то отрывисто и бессвязно.
--Анонимные письма,--начал он.--Легко вычислить, но трудно доказать. Появится ли Ведьма? Запертая комната; трудно вычислить; легко доказать ...так я думал. Пора это отбросить, да, но следы! Я думал, что разгадаю загадку, но проблема
была в другом. Я думал, что открыл нужную дверь не тем ключом. Возможно, я заблуждаюсь до сих пор. Но улики! А все из-за того,--добавил он, с силой ударяя себя по голове фонариком и лупой,--что вчера ночью я оказался безмозглым болваном!
--Винцент!--негромко позвал его Дронг.
--Что?
Букинист, который снял широкополую шляпу и теперь держал ее в руке, взъерошил пальцами седые волосы.
--Я часто гадал--просто с точки зрения психологии,--почему вы никогда не отвечаете прямо на прямо поставленный вопрос. Вам так нравится сбивать окружающих с толку?--спросил он.
Боугарт зажмурился и вновь открыл глаза.
--Конечно! --ответил он на редкость откровенно для себя.--А кому бы такое не понравилось? Может, вам? Но я никогда не сбиваю людей с толку нарочно,  если беседую с человеком, которому угрожает опасность.
--Опасность? А как же Мирьям Бюрен?
--Ральф,--серьезно ответил Боугарт,--девушке никакая опасность больше не грозит. Даже если шмякнуть в самый центр комнаты мешок, полный самых настоящих привидений и кипящий, словно чайник Все кончено. Я гарантирую.
--Неужели?--удивился Дронг, но тут же поправился.--Я знаю, что вы человек молодой, но  ты так часто намекаешь на свой якобы почтенный возраст, что я просто не могу обойти данный
факт вниманием. Но прости меня, если я скажу, что твой ответ не кажется мне исчерпывающим.
--Ну и ладно!--рассеянно проворчал Боугарт.
Он снова погрузился в свои мысли. Он блуждал по комнате, натыкаясь на стулья. На туалетном столике он нашел розовую расческу и уставился в зеркало с таким видом, словно решал, какую прическу соорудить на своей голове. Потом поправил картину с подписью: «Любит--не любить»--и
стал так напряженно рассматривать ее, словно перед ним было бесценное произведение искусства.
Наконец, вздохнув, он вернул Дронгу лупу, а Коре--фонарик.
--Ладно!--порывисто повторил он.--Если вам кажется, что я предаюсь пустым фантазиям, я все объясню. Во-первых,--он кивнул на окно за прикроватным столиком,--вам следовало заметить , а я не заметил в свое время, что ... дверные рамы в
доме давно рассохлись.
Хлопнула входная дверь. Послышались голоса. По коридору застучали шаги; дверь распахнулась, и на пороге показался Джон Кок. На лице у него застыло отчаянное выражение--он приготовился к самому худшему.
--О!--вскричал молодой человек, облегченно вздыхая.--Мы увидели в окне свет. Подумали, кто-то вошел в комнату ...
--В то время как в ней,--ответил ,--нет ни единой
живой души, верно? Девица с вами?
Вслед за женихом в комнату вошла Мирьям с небольшим кожаным чемоданом. Несмотря на легкую бледность, ясно было, что молодость и здоровье помогли ей пережить ужасное происшествие почти без последствий. Поставив на пол чемодан, она мимо Кока прошла в комнату. Быстро огляделась.
--Погодите минуту.—Боугарт необычайно нежно для самого себя удержал девушку за руки.--Я как раз уверял Ральфа Дронга в том... Вы знакомы с
Ральфом?
Все закивали.
--Так вот,--продолжал Боугарт,--я как раз уверял его в том, что вам не угрожает абсолютно никакая опасность, даже если вчера она здесь была. Ведьма никогда больше не навестит вас. Можете спокойно спать в своей комнате.
--Винцент, они подняли много шуму из ничего!--Мирьям рассмеялась.--И все же мне кажется,--девушка задумалась,--что сегодня мне лучше спать наверху.
--Наверху,--угрюмо кивнул Кок,--безусловно наверху.
--Милый, ты слышал, что сказал Винцент Боугарт! Разве что,--Мирьям обвела всех присутствующих веселым взглядом,--он начнет бродить под окнами спальни второго этажа, исполняя мне серенаду на гитаре.
--Ангелочек,--возразил Кок,--когда я представляю рядом с тобой этого человека, я готов исполнить серенаду на чем угодно--хоть на тромбоне или на большом барабане. Но я буду тебя караулить.
--Джон!--воскликнула Мирьям.
--О господи!--заворчал Боугарт.--Хватит с меня телячьих нежностей! Всякий раз, как я вижу вас вместе,--с досадой пояснил он,--вы воркуете.
--Неправда!--возразила Мирьям.--Единственный раз, когда вы нас застали за ... в общем ... это было за Пороховым складом в воскресенье.
--А вот и нет!--быстро поправил ее Боугарт.--Я видел вас еще раньше, в субботу. В первый день, когда появился в Стапгорсте.
--В субботу?--удивился Кок.
--Верно. Я обедал у полковника, а вы оба находились дома у Кока. После обеда я попросил прощения на пару минут... в общем, не важно, а сам бегом побежал к вашему дому. Потому что, как я объяснял вам позже, мне надо было как можно ско-
рее потолковать с вами.
Боугарт засопел, переводя взгляд с жениха на невесту.
--Вы оба сидели в кресле спиной к двери и не заметили, что к вам заглядывали двое. Вы их не видели. Я был первым. Не стал вламываться, чтобы не мешать вам. Я остановился, потому что услышал, как вы сказали пару таких странных вещей, что я поспешил назад к полковнику, чтобы все обдумать. Второй к вам наведалась женщина Томас, так что не волнуйтесь. Она не столкнулась со мной по дороге; я играл в индейцев.
Мирьям и Джон переглянулись. Очевидно, обоих беспокоил один и тот же вопрос: о чем мы говорили? Вспыхнувшая Мирьям явно расстроилась; ей захотелось как можно скорее сменить тему, и она поспешно подошла к Дронгу.
--Господин Дронг!--Она с неподдельной теплотой пожала букинисту руку.--Как мило, что вы зашли! Почему вы не навещали нас раньше?
Дронг, безусловно удивленный и тронутый, потеребил кончик носа и отвел глаза в сторону.
--Спасибо, дорогая моя. Я не был уверен ... в том, что буду желанным гостем. У одиноких людей, знаете ли, свои странности.
--Дядя,--сообщила Мирьям,--прошел дальше по
Главной улице; ищет, где можно купить табаку. А у нас еще один гость. Он по пути зашел повидаться с Тресс, а потом проводил нас.--Мирьям повернула голову.--Где же он?
Кок широко улыбнулся.
--Мартин!--крикнул он в коридор.--Мартин!
На пороге замаячила высокая фигура преподобного Люберса в сером твидовом костюме. Лишь пасторский воротничок выдавал его сан. Он был гладко выбрит, волосы тщательно причесаны и набриолинены. Под левой бровью у него красовался огромный синяк, от которого глаз почти заплыл. Левую щеку священника украшала ссадина, а челюсть слегка распухла. В руке он смущенно сжимал сырой бифштекс.
--Я прокрался, как Никодим в ночи, --улыбнулся он.--Хотя, конечно, меня трудно сравнивать с Никодимом... Мм... Сырое мясо я должен прикладывать к глазу. Мне дала его мифрау Томас.
--Вас не удивило,--задумчиво обратился к нему Кок,--что, когда Тресс вышла к нам, она была пьяна в доску?
--Ерунда!--Преподобный Люберс тут же выпря- мился.--Стаканчик-другой портвейна, только и всего. Правда,--добавил он, прикладывая сырое мясо к больному глазу и возбужденно сверкая здоровым,-- она выглядела немного... странно, но ей такое состояние идет. Я даже не подозревал, что
мифрау Томас может быть ... мм ... такой интересной.
Джон Кок покосился на священника.
--Да,--согласился он-- я понимаю, о чем вы.
--Добрый вечер, господин Люберс,--со всей серьезностью поздоровался с священником Дронг и тут же улыбнулся.--Видимо, мы должны поздравить вас с сегодняшней победой?
Преподобный Люберс мрачно покачал головой:
--Очень боюсь, что я действовал слишком опрометчиво. Я должен научиться, увы, добродетели самодисциплины. Но все же утверждаю, что я был прав и доказал свою правоту на деле! Следовательно, вношу предложение...--Услышав это словосочетание, Джон Кок изменился в лице.-- Защитить меня перед дядей, когда он приедет в субботу. Поверьте, я буду спокоен. Но пусть правду узнают все!
Последние его слова заглушили одобрительные восклицания Дронга и Мирьям. Порывистый обмен восторгами прекратил звучный голос Боугарта.
--Стоп!--сказал он.--Вы все прекрасно понимаете, что только напрасно подбадриваете себя.
Ответом ему была мертвая тишина. Мирьям облизала пересохшие губы. Впервые она заметила
присутствие Коры.
--Кора, милая!--воскликнула она.--Пожалуйста, принеси нам чаю, виски или еще чего-нибудь, хорошо?
Кора выскочила из комнаты так стремительно, что посторонний наблюдатель, подключив воображение, не удивился бы, пожалуй, если бы она тут же вернулась, неся поднос с чашками и уже заваренный чай. Однако она не вернулась. Ти-
шина, холодная и мертвая, как белый свет лампы, заполняла комнату до тех пор, пока Боугарт не заговорил.
Насмешливая Ведьма,--начал он,--крепко держит вас всех за горло! Что, по-вашему, произойдет, когда история выплывет наружу, как и должно быть? Да, я имею в виду то, что случилось вчера ночью! В конце концов, сегодня я посвятил в дело полицию ...
--Вы все им рассказали?--спросила Мирьям.
--Нет. Но им уже известно о том, что вчера ночью здесь стреляли. Они захотят узнать, что происходит. По крайней мере, у полиции возникнет вопрос о законности хранения огнестрельного оружия. Вот почему ...
--Прошу вас!--перебила Боугарта Мирьям самым умильным голоском.--Я не жалуюсь, вы же знаете. В конце концов, вчера ведь не произошло никакого преступления?
--Ах, милая девушка! Как вы думаете, что случится, если напуганные люди узнают, что Ведьма умеет проникать сквозь за- пертые двери и окна?
--Но она не ... не умеет! Или?.
--Да, не умее. Успокойтесь! Как я уже говорил,
все это--одни трюки и уловки; больше такое не повторится. Однако истина заключается в другом. Все поверят, что так оно и есть! Священник может подтвердить мои слова.
--Да,--кивнул преподобный Люберс.
--Тогда перейдем к делу. Вот вы!--Боугарт ткнул пальцем в Кока.
Кок, который то и дело украдкой взглядывал на преподобного Мартина с таким выражением, словно внушал себе: «Heвозможно!» или «Бред какой-то!»-- вернулся к реальности.--Что вы сделали с револьвером?—спросил Боугарт.
--Понимаю, мне давно надо было объясниться.-- Кок провел рукой по волосам.--Я унес его с собой. Но, видит Бог, я даже не помнил о нем, пока не стал переодеваться ко сну.
--Вы отдали револьвер Иоганну де Йону?
--Принимая во внимание обстоятельса дела,--сухо ответил Кок,--я предпочел оружие не отдавать.
--Вы сегодня видели Иоганна?
--Да. С ним все в порядке.
--Так что же вы сделали с револьвером?
--Я...--Кок вдруг замолчал. В глазах его появилась тревога.--Я положил его на стол рядом с пишущей машинкой, вот и все.
Боугарт удивленно раскрыл рот:
--Как же так?! Его надо было убрать с глаз долой! Надеюсь, вы заперли дверь?
--Конечно нет!--ответил Кок.--Дверь моего дома вообще не запирается. Насколько я помню, там даже нет замка!
Боугарт задумался, гладя себя по щеке.
--Угу,--буркнул он.--Значит, так. Сейчас же бегите домой и возьмите револьвер. Потом идите к Иоганну де Йону, приведите его сюда, не позволяйте ему уходить от вас, пока я его не допрошу. Поняли?
--Понял! Что еще?
Некоторое время Дронг, сам того не сознавая, поступал неучтиво, поскольку стоял спиной ко всем присутствующим и разглядывал высокий комод в дальнем углу комнаты. Мысли его блуждали где-то далеко; он рассеянно потрогал ручное зер-
кальце, расческу для волос, маникюрные ножницы, пилку для ногтей и пудреницу.
--Винцент,--вдруг звонко обратился он к Боугарту. --Вам не приходило в голову, что вы избавите нас от многих треволнений, если сами скажете несколько слов?
--В чем дело, Ральф?
--Вы утверждаете, будто деревня запугана неким существом, которое может проникать сквозь запертые двери и окна. Допустим! Вы говорите, что знаете, несмотря на то что не можете доказать, как был проделан трюк. Так расскажите нам о нем!
И покончим с загадками и страхом.
--Ральф,--Боугарт ухватился за ближайший к нему столбик кровати,--больше я ни слова не скажу. И не потому, что мне нравится интриговать. И не потому, что я боюсь, будто кто-то раззвонит и нечаянно выдаст тайну. Дело в том, что я не смею говорить о происшедшем, когда вы собрались здесь все вместе.
-- Вы полагаете,--спросил преподобный Мартин,--будто среди нас ...
--Я ничего не полагаю! Я пытаюсь донести до присутствующих, что кое-кто из вас находится--или может находиться--в большой опасности. Кстати, разве церковные часы не отстают на четыре-пять минут?
--Д-да, кажется. Почему вы спрашиваете?--
В коридоре зазвонил телефон. Не дожидаясь, пока на звонок ответят, Джон Кок поспешил выполнять поручение. К телефону подошла Мирьям. Вернулась она почти сразу же.
--Просят вас,--сказала она.--Это Ессика Лаура. --Что-то бормоча себе под нос, Боугарт вышел из спальни. Столик с телефоном стоял у стены в конце коридора; с одной стороны от него находилась дверь в спальню Мирьям, с другой--дверь, ведущая в кабинет полковника.
--Господин Боугарт?—не громко осведомилась мифрау Лаура, в ее голосе ощущалась тревога, ей, видимо, приходилось говорить в самый микрофон.-- Простите за беспокойство, но я... повсюду вас ищу!
--Вы меня не беспокоите. Что случилось?
--Кто-то говорил, будто вы адвокат, будто вас видели в суде.
--Видите ли,--смущенно, как будто оправдываясь, ответил  Боугарт, - я  нечасто при меняю свои знания.
--Прошу вас, не можете ли вы прийти ко мне?--умоляющим тоном произнесла Ессика.--Прямо сейчас? Я бы не просила, если бы ... дело не было таким важным. Это вопрос жизни и смерти... Пожалуйста, ради бога, приходите немедленно!






        Г Л А В А  8

--Винцент Боугарт?--прошептал женский голос в
полумраке.
--Совершенно верно.
Казалось, слабый голос принадлежал какому-то неземному существу. Боугартууказали налево:
--Сюда, пожалуйста.
Дом Ессики Лауры, стоявший в южном углу парка, симметрично дому полковника Бюрена в северном углу, вовсе не был юлиансктм по стилю. Несколько столетий назад здесь жила вдовствующая мать тогдашнего владельца земель; после женитьбы молодой владелец поместья удалил мать из замка, и она жила здесь. Снаружи домик выглядел живописным--черные балки на камне. Однако гостиная, куда похожая на ведьму экономка проводила Боугарта, производила совершенно иное впечатление.
Комната, в которой Боугарта ждали Ессика Лаура и доктор Мюллер, была длинной, с низким потолком;
стены были выкрашены бледно-зеленым, каким-то похмельным, цветом. На стене висели три картины: две представляли собой разноцветные кляксы, сюжет которых, наверное, был понятен лишь самому художнику, а третья отдаленно напоминала обнаженную женщину, которая с загадочным видом припадала к земле, сощурив единственный красный глаз.
Напротив двери находилась лестница, ведущая на второй этаж. Сбоку на стене ступеньками расположились книжные полки. Кроме того, в гостиной имелся рояль, накрытый сборчатой серебристой накидкой, придавленной маленькой, но,
видимо, тяжелой статуэткой: цилиндр с ушком на одной стороне и крылом--на другой.
Но если в спальне Мирьям чувствовалось
некое дыхание сверхъестественных сил, то модерновая гостиная Ессики Лауры буквально дышала страхом, горем и страданием. Боугарт оглядел обстановку маленькими острыми глазками.
--Я пришел так быстро, как только смог, мифрау Лаура,--сказал он, понизив голос.--Что случилось?
Доктор Мюллер, скрестивший руки на груди, стоял спиной к холодному камину, над которым висело непонятное голое красноглазое страшилище. Мифрау Лаура сидела и смотрела в пол, стиснув тонкие руки, опустив голову; пепельные волосы падали на лицо. Она расположилась на причудливо изогнутой кушетке.
--Господин Боугарт,--начала она, тяжело вздохнув, - я ...
--Пожалуйста, одну минутку,-- перебил ее доктор Мюллер. Хотя происходящее было доктору явно не по душе, он помнил, что всегда должен улыбаться и лучиться добродушием. Однако его коренастая фигура выражала обратное. К тому же тяжелая золотая оправа очков сверкала как-то недобро, а гла-
за за стеклами казались гораздо больше, чем были на самом деле. Оживленность доктора в этой комнате, наполненной страхом, казалась почти кощунственной.
--Я не созывал консилиум, заметьте,--сказал он.-- И все же ... Надо радоваться, когда приходит коллега, да? Ведь вы когда-то изучали медицину?
--Это было так давно, что...
--Прошу вас, доктор Мюллер!--с трудом перебила его Ессика.--Позвольте мне самой рассказать все. Доктор бесстрастно махнул рукой в знак согласия. Ессика подняла голову. Серые глаза распухли и покраснели от слез, а красивое лицо осунулось. Боугарт прислонился спиной к столу, на котором он заметил еще одну странную статуэтку и колоду карт.
--Господин Боугарт,--Ессика то стискивала, то разжимала руки,--не знаю, видели ли вы мою дочку, Линду ...
--Я видел ее как-то раз на улице, мифрау  Лаура. И пару раз встречал после того. Очень симпатичная девчушка. Она мне понравилась.
--Спасибо,--кивнула Ессика.--Вчера вечером я спросила вас ... нет, не вас, полковника ... впрочем, не важно! Я спросила, не видели ли вы ее книжку стихов. Она без конца переписывает их, чтобы выглядело красиво, и сама выполнила переплетные работы. Погодите!
Ессика встала и, спотыкаясь, побрела к книжным полкам. Часто моргая, чтобы не расплакаться, она лишь добилась противоположного результата. Со стопки книг она сняла тонкую книжечку, переплетенную в серый картон. На облож-
ке было аккуратно выведено печатными буквами: «Линда Лаура».
--Вот. Пожалуйста, прочтите третье стихотворе-
ние ... то есть песенку ... Доктор Мюллер пометил его.
--О да!--просиял доктор и скрестил руки на груди.
--Я должна объяснить вам,--продолжала Ессика, которая, очевидно, находилась на грани истерики.-- Внимание Линды привлекла одна французская песенка. Она начинается словами: «Дождик капает-- пастушка, собирай своих овечек». Песня про
Марию- Антуанетту и ее придворных, когда они играли в пастушек и молочниц в Версале.
--По-моему, я понял, мадам.
Боугарт взял книжечку и открыл ее на третьей странице. Стихотворение было написано ясным и четким, но еще детским, неоформившимся почерком. Оно было озаглавлено--«Шансо-нетка» и начиналось так:
«Дождик капает--пастушка, собирай своих овечек. Что за милая улыбка, что за платье у тебяl
    улыбнись мне, дорогая, попляши передо мною,
     Ты красотка, дорогая, я--красавец хоть куда!
     Дождик капает--пастушка, собирай своих овечек,
     Ты не плачь и вытри глазки, не ходи ты с кислой миной.
     От тебя я не отстану; мы с тобою неразлучны.
     Сбрось чепец и остригись ты; ведь зовусь я гильотиной!»
После того как Боугарт. закрыл книжечку и положил рядом с собой на столе, последовала долгая пауза. Он как бы ненароком стал перебирать вещи на столе.
--Ясно,--проговорил он без выражения.
Ессика Лаура больше не могла сдерживаться.
--Господин Боугарт!--вскричала она.--Доктор Мюллер утверждает, будто моя Линдп писала все эти анонимные письма!
Холодный ужас, пронизывавший комнату, делал ее обстановку еще более нелепой, наделив странные предметы мебели неким потусторонним содержанием. Боугарт не двигался и молчал.
--Неужели вы не понимаете?!--продолжала Ессика.
--Ну!--воскликнул доктор Мюллер, изогнувшись в полупоклоне.—Неужели вы незаметили болезненный излом, разложение, как червь в яблоке, который  присутствует в последних строках стихотворения?
--Как .. в той книге,--прошептала Ессика. Спотыкаясь, она снова заспешила к стеллажу и вернулась с книгой в синем переплете, которая сразу открылась на нужной странице.
--Правда!--пробормотал доктор Мюллер поджимая губы. Затем махнул рукой, скромно улыбаясь.--Это  немного параллельный случай. Я предупреждал мифрау  Лаури, что такое возможно, еще до того, как она получила анонимное письмо. Дорогая моя, вы должны успокоиться и не тревожиться.--Очки в золотой оправе сверкнули в сторону Боугарта.--Итак?
Но Боугарт по-прежнему не шевелился и молчал. Его друзья могли бы подсказагь, что в подобном настроении он казался таким же невинным и безобидным, как линкор, медленно дрейфующий к цели. Итак, он просто стоял у стола.
--Этот параллельный случай,--продолжал доктор Мюллер, начиная расхаживать взад и вперед у камина,--касаться девочки во Франции, Книга господина Ирвинга,--очки снова свернули,--содержит подробный отчет о том случае; издаёться везде, кроме Германии. Мы имеем девочку из прекрасной семьи: красивая, скромная, послушная, набожная. Славная девочка, да? И все же она писала анонимные письма, непристойные, оскорбительные, которые отчасти разрушили ее семью, стали причиной смерти одного офицера и отставки другого. Автора писем обнаружили лишь через много лет. Здесь все не должно продолжаться так долго! Увы, я  боюсь, что
у Линды рассудок как у той девочки.
Книга выпала на пол из рук Ессики. Слезы потекли у неё по щекам.
--Господин Боугарт,--взмолилась она в последний раз,--неужели это правда? Ради бога, не можете ли вы как-нибудь нам помочь?
Доктор Мюллер, поглощенный своими мыслями, ходил у камина, размахивая пухлой ручкой.
--Малышка Линда,--заявил он,--имеет очередной приступ. Хорошо, но мы должны ее лечить! Лекарства? Нет! Я должен проникнуть к ней в мозг. Она не понимает? Ха! Ей четырнадцать; она отлично умеет писать непристойности. А что она не понимает, я должен обнаружить и показать ей. Да, да, да!
Доктор Мюллер замолчал. Развернувшись кругом, он задрал голову и поднял вверх палец, словно в церкви.
--Я буду опять и опять,--вскричал он,--пробовать свой психоанализ!
Винцент Боугарт медленно двинулся в сторону доктора и остановился перед ним.
--Если вы еще раз попробуете свой психоанализ, --не повышая голоса, заявил он,--получите по своей гнилой башке. Понятно?
Ессика Лаура, рыдавшая на кушетке, подняла голову. Доктор Мюллер изумленно глядел на Боугарта.
--Но я квалифицированный психоаналитик!
--Угу. Ну и что?
--Я три года учился в Вена и получил диплом! Голландская медицинская ассоциация позволила мне практикум! Я не ...--Доктор Мюллер осекся. На лице его появилось выражение, сходное с ужасом. Он недоверчиво спросил.--Вы не  верите в психоанализ?
--Зависит от того, кто его проводит,--Боугарт повернулся к Ессикее.--Где ваша дочь, мадам?
--Я запрещал!--бушевал доктор юллер.--Я не хотел консилиума!
Поразительно, насколько быстро умела поворачиваться тело Боугарта.
--Хотите пригласить на консилиум полицейского врача?--спросил он.
На лице доктора Мюллера выступил пот.
--Я не понимаю!
--Осторожнее, доктор--тихо и угрожающе проворчал Боугарт.--Просто ведите себя скромнее, вот и все ... Мифрау Лаура, так где Линда?
--Второй этаж, первая дверь--вон туда. Мимо вы не пройдете! Мы уложили Линду в постель, но оставили свет включенным. Боугарт! Вы действительно думаете, что ...
--Все в порядке, мадам,--сказал Боугарт.-- Доверьтесь мне.
Взобравшись наверх по лестнице, устланной ков-
ром, он постучал в дверь. Ессика и доктор Мюллер услышали испуганный голос Динды, спросившей, кто там. Боугарт буркнул в ответ что-то неразборчивое, и дверь за ним закрылась. Они стали ждать. Прошел час, другой, третий.
Доктор Мюллер наверняка стал бы бурно
возражать, если бы ему сказали, будто у него, да и у всей его нации, актерские задатки чрезвычайно развиты; он искренне верил в то, что говорил. Но следует отметить, что в ожидании вестей от Боугарта он заламывал руки, плясал на ковре и бормотал странные ругательства, как персонаж какой-нибудь оперы Вагнера.
Что касается собственно медицинской стороны дела, немец не лицемерил. Доктора Мюллера действительно очень заботило здоровье Линды, и он верил в действенность своих методов лечения. Он заявил, что тупоголовый Боугарт уничтожит все
достигнутые результаты. Он клялся, что этот тупица еще больше напугает девочку и что он, доктор Мюллер, в таком случае умывает руки и не отвечает за последствия.
Ессика Лаура, сидевшая на кушетке и прерывисто вздыхавшая, ничего не отвечала. Она часто посматривала в сторону лестницы и что-то бормотала, словно молилась.
Доктор Мюллер, конечно, прав. Психоаналитики всегда все знают. То, что он сказал о Линде, возможно, неприятно и даже шокирует, но факты остаются фактами. Ессика могла лишь ощупью вернуться к своей старой вере, к той серой церкви на
холме, в слепой надежде, что хоть какая-то помощь ...
Наверху заскрипела дверь.
--... оставь ее приоткрытой,--ворчливо сказал Боугарт,--чтобы комната немного проветрилась.
Ессика вздрогнула. Она услышала то, что совершенно не ожидала услышать. Сверху доносились самые чудесные звуки на свете. В них слышались радость и любовь. Линда Лаура
звонко хохотала. Теперь внизу стало слышно, о чем беседуют Линда и Боугарт.
--Неужели?--с некоторым вызовом спросила Линда.--Вы в самом деле подбросили английскую соль в суп мэру на банкете?
--Чтоб мне лопнуть!--Голос Боугарта звучал так искренне, что двое, сидевшие внизу, поверили ему. И на самом деле Боугарт рассказывал истинную правду.
--Но это еще что!--фыркнул Боугарт.--Вот я тебе расскажу, как Ганс ван дер Колк проиграл
мне сто гульденов. Утверждал, что я не скачусь с горки на роликах. Да, было дело!
--Доктор Боугарт,--слегка настороженно перебила его Линда.--Вы не вернетесь попозже и не посидите со мной?
--Конечно, вернусь. Вот что!—Боугарт сделал паузу, а потом заговорил очень торжественно и учтиво.--Надеюсь, ты не возражаешь против того, что я называю тебя по имени? Я просто так выражаюсь, но если тебе не нравится такое обращение ...
--Нет, что вы! Мне очень нравится! Вот когда с тобой говорят презрительно, как будто ты пустое место и не способна ничему научиться ... То есть ...
--Как будто я не знаю! Я ведь рассказывал тебе о моем дяде, старом грубияне! Но вот в чем дело: ты не должна позволять забивать себе голову всякой ерундой. Чтобы тебе было понятно, вот, смотри!
--Смотреть? На что?
--Смотри!--внушительно повторил Боугарт.--Видишь, у меня в руках ничего нет. И в рукавах тоже. Я поднимаю левую руку вверх, вот та... А теперь про валиться мне на месте,--вскрикнул Боугарт, словно пораженный увиденным,--откуда взялся пиковый валет? А дама червей? А семерка треф? А девятка бубен? А... нет, давай лучше перетасуем колоду.
Доктор Мюллер оцепенел. Ессика, смотревшая со своей кушетки на дверь спальни дочери, не верила своим глазам--в них расцветала надежда. Подкравшись к ней, доктор Мюллер зашипел:
--Кто такой мэр?
--Я... точно знаю. Он важный член правления города. Кажется, он ещё и глава всей полиции.
--Черт возьми!--прошептал доктор Мюллер.
--Да что с вами такое?
--Ваш Боугарт совершает серьезное преступ ление против важного человека! Но его не посадят в тюрьму или ...
--Или что?
--Это не важно. Но ... боже мой!
Ессика почти не слышала доктора. Она, не отрываясь, смотрела на дверь наверху. Однако вскоре дверь словно нарочно закрыли. Еще целый час, показавшийся вечностью, они молча ждали. Доктор Мюллер начал раздражаться.
--Я человек ученый. Я не имею  время,  презрительно заявил он,--на карточные фокусы и шутки. Жизнь—это серьезный вопрос. Я не шучу с моими пациентами.
--Очень жаль,--произнесла Ессика, награждая доктора неприязненным взглядом.
--Пожалуйста?
--Замолчите! Дверь снова приоткрылась!
Да, приоткрылась--неизвестно зачем. Очевидно, Боугарт снова присел на край кровати Линды. Их разговор, по крайней мере, по мнению доктора Мюллера, был напряженным.
--... так что, видишь ли, больше можешь не боять-
ся глупого колбасника, который сидит там, внизу. Он просто надутый индюк в золотых очках. Он светит тебе в глаза лампой и болтает всякую ерунду. Но ты напугана и расстроена, и оттого у тебя болит животик, а маме кажется, будто ты заболела. Но с тобой на самом деле ничего плохого не происходит, ведь
правда?
--К-конечно!
--Вот и хорошо. Обними меня за шею--вот так, не стесняйся. Если хочешь, поплачь; никто не узнает об этом, только ты и я. Но я готов поспорить, что через минуту ты будешь смеяться.
Вслед за словами Боугарта последовали сдавленный смех и всхлип.
--Я уже объяснял тебе,--продолжал Боугарт,--что примерно половина того, что внушали тебе взрослые, наглая ложь. Провалиться мне на месте, если
я понимаю, зачем обманывать человека, которому больше четырнадцати лет. Но так поступают многие взрослые... Теперь ты понимаешь, что нужно делать? Если тебя будут убеждать в чем-то, а тебе кажется, что тебя обманывают, подумай обо всем как следует, и окажется, что это действительно обман. Если обман презренный, жалкий, не обращай на него внима-
ния, и все. Но если речь идет о чем-то нелепом, смешном, как вещи, которые втолковывает тебе доктор Мюллер, можешь рассмеяться ему в лицо и сказать, как тебе смешно.
--Но иногда смеяться нельзя,--возразила Линда.--Просто нельзя, и всеl
--Знаю,--ласково проговорил Боугарт.--За одну ночь ты не можешь измениться, верно? Поэтому я к тебе и пришел.
--Что в-вы имеете в виду?
--Что тот колбасник больше тебя не побеспокоит. Никогда!
Ессике показалось, что ее дочь громко всхлипнула.
--Честно?
--Чтоб мне лопнуть. Я о нем позабочусь, обещаю!
--Но мама говорит ...
--Не волнуйся насчет мамы. Я поговорю с ней, когда спущусь вниз. Или ты не веришь, что доктор Боугарт делает то, что обещает?
--О, верю! Верю!
--Значит, все решено. Если доктор Мюллер еще раз приползет сюда--он, конечно, не приползет, но вдруг,--пошли мне весточку в отель к мадам Янсен. Я сразу приду и выкину его в окошко. Кстати, почему бы не выкинуть его из всех окон подряд?
--Вы ... все-таки глупый! Нельзя никого выкинуть из всех окошек подряд!
--Почему это нельзя?--возмутился Боугарт.--Ведь можно поднять его, притащить назад и снова выкинуть, уже в другое окно. Кстати, об окнах. Я вижу на столе у кровати толстенные русские книги. Давай-ка избавимся от них прямо сейчас!
Зашуршали страницы, и три тяжеленных тома Достоевского, Толстого и Чехова полетели в открытое окно и упали к подножию дуба.
--Вот в чем дело,--втолковывал девочке Боугарт.-- Я хочу, чтобы ты прочла книги таких парней, как Дюма, Марк Твен, Стивенсон, Честертон и Конан-Дойл. Да, они умерли; но они, надо признать, умели чертовски завлекательно рассказывать разные
истории. Я подберу тебе книжки в лавке у Ральфа. А остальные можешь взять в школьной библиотеке.
--А разве ...--Линда вдруг осеклась.--Вы больше не посидите со мной?
--Конечно. Готов поспорить, я знаю, о чем ты сей-
час думаешь. Мама часто забирает тебя из школы, потому что считает, что либо там плохо кормят, либо ты сидишь на сквозняке, либо по еще какой-нибудь такой же... кхм!.. глупой причине.
--Я ничего такого не говорила.
--Знаю, что не говорила, и прошу меня извинить. Но мы и со школой устроим.
Голос Линды, приглушенный оттого, что она уткнулась головой в живот Боугарту звучал все тише и тише.
--Вы просто не знаете, что обо мне говорят! Говорят, что...--Голосок затих, стал неслышным, сменился шепотом.
--Неужели ты думаешь, будто я не знаю?-- ласково спросил Боугарт.--Послушай! Единственная причина, по которой я сейчас тебя покину,--это та, что мне нужно спуститься...--Он сам понизил голос до неразборчивого шепота.
--Нет!--сказала Линда. В ее тоне больше не было недоверчивости.
--Разумеется, да! Если хочешь услышать кое-что интересное, держи ушки на макушке.
--Если честно, я ... все равно не засну. Просто не смогу!
--Конечно!--загремел Боугарт, как будто сама мысль о том, что кто-то может спать, была для него чудовищна.--Да и зачем тебе спать? Ну-ка, глянь сюда, на книжную полку. Помереть можно со скуки! Хотя ... погоди-ка! Должно быть, это попало сюда по ошибке. Называется «Дом и очаг».
--Я... видела ее. Но название кажется таким скучным!
--Я тоже так думал, пока не прочел первую главу. Разве тебе не нравятся битвы на мечах, охота с борзыми, грабители на заброшенных постоялых дворах?
--Именно это я больше всего люблю!
--Тогда бери такую книжку, и спокойной ночи. Главного героя зовут, очевидно, Рональд; он кричит всем: «Мужайтесь! Ты, конечно, знаешь, что это значит?
--Конечно!--рассмеялась Линда. 
--По крайней мере, для тебя,--сказал Боугарт.-- Завтра я вернусь и принесу тебе ролики и те книги, какие сумею достать.
По ступенькам, устланным ковром, загрохотали тяжелые шаги.
--Доктор Боугарт,--тихонько позвала Линда. –
--Что?
Тоска ушла из голоса девочки.
--По-моему, вы ... вы такой ...
--Какой?
--По-моему, вы как рыцарь в доспехах,--сказала Линда и расплакалась.
Это потрясающее заявление, которое никогда не пришло бы в голову ни жене Боугарта, ни даже его матери, когда он был мальчиком, заставило его на минуту приостановиться. Если бы слова Линды стали известны его друзьям, он бы не осмелился показатъся им на глаза в течение последующих двух лет. И все же он до того растрогался, что ответил поистине удивительным образом.
--Жаль, девочка моя, что сам я так не считаю,-- прошептал он.
Боугарт медленно спустился вниз. Ессика  Лаура, в глазах которой стояли слезы, теперь уже слезы надежды, протянула к нему руки.
--Погодите, мадам!--зарычал Боугарт, раздосадованный и встревоженный.--С вашей дочкой ничего страшного. Она не писала никаких анонимных писем. То же самое сказал бы вам любой деревенский врач.
--Господин Боугарт, я ... я ...
--Я понимаю, что вы не перестанете беспокоиться до тех пор, пока я не предъявлю вам очевидных и осязаемых доказательств. Достаточно разумно. Но для начала позвольте мне немного потолковать с вашим доктором.
Невозможно описать чувства доктора Мюллера, стоявшего на коврике у камина. Лицо его побагровело, словно у него подскочило давление, и он дрожал, словно у него случился приступ малярии. Боугарт широким шагом направился к нему. К доктору вернул-
ся дар речи.
--За вся мою жизнь,--заявил он,--я не слышал столько нарушений медицинской этики!--
Доктор Шмидт замолчал. От обиды он не мог вспомнить ни одного оскорбительного слова. Он мог лишь дрожать от негодования.--О ваш поступок узнает весь медицинский мир!
Прищурившись, Боугарт заговорил тем же низким, ворчливым тоном, какой доктор Мюллер и Ессика Лаура слышали раньше.
--Знаете,--проговорил он,--я в этом сомневаюсь.
--Вы оскорбили мою профессию!
--О нет! Только вас, потому что вы для нее непригодны... Сядьте!
--Я... слишком оскорблен!
--Вы завалили задание...--Боугарт сделал многозначительную паузу,--так же, как и другое. Кстати, я ведь велел вам сесть!
Доктор Мюллер бросил на Боугарта быстрый, настороженный взгляд и сел в причудливо изогнутое кресло.
--Скажите, доктор,--начал Боугарт,--вы сами читали анонимные письма, которые получили?
--Сколько раз можно мне говорить? Я не занимаюсь политикой. Я не национал-социалист!
--Полно, полно,--удивленно проговорил Боугарт.--Я и не сказал, что вы национал-социалист. Но даже если бы вы им были, какая разница? Разве ваша страна и моя страна не две дружественные нации, которые связывают самые тесные отношения?
--Да!--выдохнул доктор Мюллер, и кровь отлила у него от лица.--Да, да! Конечно!
--Итак ..
--Ах да. Я забыл.
--Как странно.--Боугарт порылся во внутреннем кармане.--Мы с инспектором Сняйдером днем изучали письма из корзины. Я случайно сунул одно из них в карман--по рассеянности, ведь я такой рассеянный!--и это оказалось письмо, адресованное вам. Вот, возьмите и прочтите пару строчек вслух.
Доктор метнул на Боугарта подозрительный взгляд из-эа толстых стекол очков, но тот сохранял невозмутимый вид.
--Говорите по-голландски с небольшими ошибками. Но по свидетельству знающих людей, на письме вы никаких ошибок не допускаете.
--Ха-ха. Нет, это уж слишком. Однако!—Доктор Мюллер взял письмо.--С чего вы хотите, чтобы я начал?
--С начала.
«Дорогой доктор Мюллер,--начал коротышка, облокотившись о ручку кресла, поскольку рука его до сих пор дрожала.--В соответствии с моим последним письмом я ощущаю острую необходимость провести более тщательное изучение Вашей карьеры. Общеизвестно ... ». Ха! Но это обвинение--чушь! Что вы
делаете?
Боугарт подошел к столу посреди комнаты и положил на него колоду карт, которую брал оттуда. Потом взял переплетенную в серый картон книжечку со стихами Линды Лауры и перелистал до третьей страницы, где находилась песенка про пастушку.
И тут грянул гром.
--Вы, мерзкий болван,--заревел Винцент Боугарт,
втискивая книжку в руку доктора Мюллера поверх письма,--прочтите это! А когда прочтете, запомните, что первый долг врача--внимательно смотреть и подключать здравый смысл! Что я хочу сказать? В одном стихотворении, включая заглавие, я насчитал пять грамматических ошибок в восьми строчках--вот. Грамматика у нее хромает, пунктуация тоже, и так везде. Но Линда раз за разом переписывала песенку, чтобы она выглядела красиво. Неужели вам
хватит глупости и нахальства утверждать, будто такие стихи и анонимные письма писал один и тот же человек?
Доктор Мюллер посмотрел на стихи. Потом перевел взгляд на письмо. И наконец, облизав губы, поднял глаза на Боугарта. Рука Боугарта осторожно двинулась к горлу доктора, однако остановилась, словно оттягивая удовольствие.
--Вот что,--ласково заявил он.--Вам, правда,
такие вещи невдомек Я принадлежу к поколению, которое, возможно, выражается грубовато и любит крепкое словцо. Но вы ужасно удивитесь, когда узнаете, кем стали люди одного со мной поколения.
Вырвав у доктора Мюллера письмо и книжечку стихов, Боугарт вернулся к столу.
--А теперь убирайтесь!--заявил он.--Вы причинили достаточно вреда. Вон отсюда!
--Я обращаюсь к единственной персоне, которая вправе принимать решения!--запротестовал доктор.--Я обращаюсь к мифрау Лауре!
Ессика, стоявшая до этого момент неподвижно, вздрогнула.
--Прошу вас, уходите,--сказала она доктору.--Если вы еще вернетесь, разрешаю господину Боугарту выкинуть вас из любого окна в моем доме.
Доктор Мюллер не без достоинства взял со стола шляпу и свой чемоданчик
--Вы еще не слышали последнего слова!-- объявил он в несколько возвышенном театральном тоне. Затем он нахлобучил на голову шляпу и вышел.
У Ессики  подогнулись колени, и она села на кушетку.
--Мадам,--начал Боугарт, роясь в бумагах на столе,--когда я только пришел сюда, я решил, что слегка недооценил вас. Кое-чего я не знаю до сих пор. Однако с момента моего прихода я
многое понял.
Он подошел к кушетке, встал напротив хозяйки и тихо спросил.
--Ведь ваш муж на самом деле не умер?

Ессика, которая сидела закрыв лицо руками, медленно подняла голову. Хотя слезы еще не высохли у нее на щеках, лицо ее больше не казалось осунувшимся и изможденным--просто красивым и нежным. Пропала уклончивая, насмешливая полу-
улыбка; из глаз ушло прежнее холодное выражение. Подобно тому как с Линды после беседы с Боугартом мигом слетела напускная взрослость, так и ее мать прекратила изображать из себя искушенное, возвышенное существо и превратилась в обыкно-
венную женщину.
--Как вы догадались?--начала было Ессика, но тут же умолкла и испуганно оглянулась наверх.
--Я тоже слежу за той дверью,--заверил ее Боугарт.--Ваша  дочь плотно закрыла ее после того, как вы взбунтовались против доктора Мюллера и выставили его. Линда ничего не услышит, если мы будем говорить тихо.
--Но как вы догадались ...
--Навел справки через наши службы.--Боугарт жестом остановил ее.--Не волнуйтесь, мадам. Никто из ваших соседей ничего не знает. И никогда не узнает ... Видите ли,--продолжал он ласково, почти таким же тоном, каким беседовал с Линдой.--Я все
удивлялся, почему вы ни с кем не поддерживаете переписку и лишь раз в квартал получаете письмо от ваших амстердамских адвокатов. Поскольку мои мозги устроены не так, как у нормальных людей, я сразу понял: кто-то ежеквартально высылает
вам чек, однако вы с отправителем не видитесь.
--Родственники Бергера--это мой муж--меня недолюбливают.--Ессика опустила глаза.--И я их не виню! Они правы! Но ... Видите ли...--Она понурила плечи.--Мой муж находится на лечении в ... скажем, в психоатрической клинике. Но он не сумасшедший!--страстно зашептала Ессика, и глаза ее светились искренностью.--У него--как это называется?--психоз;
врачи считают, что сумеют его вылечить. Военные врачи кажутся такими ... такими ...
--Военные психиатры свое дело знают. Не так, как ваш друг Мюллер, который водил за нос не только вас.
--Совершенно верно! Именно из-за тех, других, я так поверила ему. Когда он сказал ...
Кровь бросилась в голову Боугарту, ноздри у него затрепетали. Однако он сдержался.
--Мюллер сказал, что болезнь вашего мужа передается по наследству и может проявиться у Линды?
--Да! Вот почему ...
--Так имейте в виду, данная болезнь по наследству не передается. Он вам просто солгал.
Губы у Ессики снова задрожали, теперь от облегчения. Не без усилия нагнувшись, Боугарт поднял с пола книгу «Последние опыты в криминологии» и поставил на полку.
--Скажите,--продолжал он,--не предсказывал ли старый Калиостро ...
--Кто?
--Ваш шарлатан. Так вот не предсказывал он, что Линда может писать анонимные письма, еще до того, как они начали приходить?
--Да, он наговорил мне много чего ужасного. И дал эту книгу, чтобы я прочитала историю болезни, описанной там девушки. Вы знаете, что она сделала? Она не только писала письма. Девушка утверждала, будто какой-то мужчина влез к ней в спальню через окно, чтобы ...
--Тише!--предостерег Боугарт, садясь рядом со Ессикой.--Разве вы сами не понимаете, что вашу дочь оболгали? Ну, признайтесь!
--Да!
--И все-таки Мюллер,--задумчиво заметил Боугарт,--заранее предсказывал появление писем.
Казалось, Ессика Лаура нарочно растравляет себя, готовясь к еще более тяжкому признанию.
--Видите ли,--сказала она,--сама я понятия не имела о том, что Линда пишет с ошибками.--Кровь прилила к ее лицу.--Я ужасно невежественна ... Я ... никогда не ходила в школу.
Боугарт  покосился на женщину, но воздержался от комментариев.
--Ребекка из книги о криминологии...--загудел он. --Вот почему, когда Сюзанна ван дер Фогт вручила вам первое анонимное письмо, вы все повторяли: «Только не та книга! Только не книга!». Вы были напуганы
до смерти и опрометью выбежали из здания почты.
--Полагаю, вашему учреждению обо всем известно. Да, это правда. Я была так несчастна ... несчастна! Но разумеется, я не могла никому ничего рассказать.
--А теперь, мадам,--продолжал Боугарт,--
оглянитесь вокруг и посмотрите на картины, статуэтки и книги. Конан-Дойля мы исключим, он хороший малый. Что вы на самом деле обо всем этом думаете?
Ессика отбросила со лба пряди пепельно-русых волос.
--По-моему, это просто ужас что такое!
--Тихо!--предостерег ее Боугарт, оглянувшись на закрытую дверь наверху.--Тогда зачем вы завалили ими дом?
--Я ведь так невежественна! А... все мои амстердамские друзья считают такие вещи шикарными и изящными. Они есть у всех
лучших людей.
Боугарт закрыл глаза, как будто медленно считал про себя до десяти. Потом повторил свой безотказный прием, и пробка вошла в бутылку.
--Шикарными,--с бесстрастным видом произнес он.--Изящными.--Потом, сделав над собой некоторое усилие, добавил.--У лучших людей.
--Ах, господин Боугарт, пожалуйста, не надо! Я чуть с ума не сошла, когда думала, что Линда... А Линда такая хрупкая ...
--Ничего подобного!--резко возразил Боугарт.-- Вот еще одна чушь, которую вам надо поскорее выбросить из головы. Она будет играть в хоккей и пачкаться в грязи; она будет кататься на
роликах и на коньках; у нее будет детство. Я на вас очень рассержусь, если вы сейчас же не пообещаете, что вернете своей дочери детство!
-- Обещаю! Обещаю!
--Теперь,--продолжал Боугарт,--объясните, пожалуйста, кого вы считаете «лучшими людьми».
--Разумеется! Родителей Бергера, например ...
--Минутку. Откуда вам знать, что лучшие люди сейчас не стоят у вас на пороге? Разве вы не разделяете вкусы и суждения Джона Кока, Ральфа Дронга, полковника Бюрена или священника ... нет, только не его! Вы понимаете, о чем я? В общем, разве вам не ближе их вкусы и суждения, чем вкусы и суждения тех дураков, которые давали вам
советы?
Ессика вся сжалась в комок
--Прошу вас, не упоминайте Джона Кока.
--Вот как?--удивился Боугарт.--Разве он вам не нравится?
--Нет, нравится. Возможно, даже слишком.--Ессика помолчала.--Вот почему, узнав, что бедняжка Линда ни при чем, я могу сказать вам: их могла написать только женщина.
--Как так?
--Потому что только женщина догадалась бы. Я достаточно хорошо все скрывала.
--Значит, вы получили не одно письмо, а больше? И во всех них речь шла о Коке?
Словно темная, мрачная тень накрыла комнату, и вместе с ней невнятную обнаженную фигуру с красным глазом и цилиндр с ухом и крылом.
--Да,--ответила Ессика, понизив голос.--Но я солгала. Не хотела доставлять никому удовольствия расспрашивать меня... Вот что хуже всего,-- продолжала она в порыве самоуничижения.--У меня здесь с самого начала какая-то сомнительная ре-
путация. Мужчинам я нравлюсь, а женщины либо с трудом терпят, либо откровенно не выносят меня. Может быть, им не нравится мой статус вдовы. Ответьте мне, прошу вас ...
Ессика страстно возвысила голос, и Боугарту пришлось приложить палец к губам.
--Когда это я, скажите, пожалуйста, делилась своими трудностями с мужчинами? Только сейчас я доверилась вам. Никто ничего не знает. Я флиртовала --да. И потому кое-кто считает меня ... Мессалиной. И при этом говорят, что мне недостает тем-
перамента, чтобы быть интересной. Но я не то и не другое! Я обычная женщина; у меня есть чувства, и меня одолевают такие же искушения, как и всех остальных.
--Прошу вас, тише!
--После первого июля, когда начали приходить письма ... я вела себя неважно. Когда мне плохо, я ... хочу, чтобы и другие тоже страдали, и ... нарочно говорю ужасные вещи. В половине случаев гадости выскакивают у меня изо рта прежде, чем я успеваю подумать. Можно кое-что вам сказать, господин Боугарт?
--Разумеется.
-- Если Тресс Томас меня ненавидит, я ее не виню, и Мирьям Бюрен тоже. Мирьям невзлюбила меня с самого начала. Но как бы мне хотелось быть такой, как Мирьям! Здоровой, веселой девушкой, которая ни о чем не задумывается, кроме...
любви, и ничего не боится.
Боугарт покачал головой:
--Ах, дорогая моя! Она совсем не такая, какой вы ее считаете. Вчера ночью кое-что случилось: девчушка так напугалась, что почти лишилась дара речи от страха. Но не призналась в том, что ей страшно, а терпела, стиснув зубы, потому что такого поведения от нее ждали.
--Разве не все мы такие?--прошептала Ессика, снова вспомнив о себе.--Что касается Мирьям и Кока... нет, ничего! В глубине души я не верила, что анонимные письма сочиняла Линда. Где бы она раздобыла пишущую машинку? И насколько мне известно, она даже не умеет печатать!
--Ага! Понемногу возвращаются доводы разума.
--Но я так верила доктору Мюллеру--благодаря уважению к врачам из больницы мужа. Когда он сказал, что письма писала Линда и что в последней строчке стиха явно прослеживаются признаки психоза,--«ведь зовусь я гильотиной!»-- да и вы тоже ничего вначале не сказали ...
--Психоз, чтоб мне лопнуть!--Боугарт собирался использовать более крепкое выражение, но передумал.--Взгляните на меня!
Есскика подняла на него глаза.
--Разве вам незнакомы подобные шуточные стихи? Так называемый «обманчивый» стиль, в прошлом был очень популярен. Он характерен тем, что стихотворение начинается воркованием и телячьими нежностями--цветочки, лепесточки, сладкие грезы,--но в конце автор посылает предмет своих воздыханий к черту!
--Ну конечно, я знаю ... То есть ...
--«Обманчивые» стихи нравились всем, потому что были складно сложены, но главное--благодаря последним едким строкам! Молодые девушки обожали такие вирши. Все пытались сочинять стихи в «обманчивом» стиле, все подражали им, если могли. Вот и Линда не стала исключением.
--Неужели это правда?!
--Ну конечно! Линда заявила, что ей наплевать на любовное воркование, хотя один человек по имени Бернард Кнол, сын аптекаря,  не так уж плох, но ей не позволяли водиться с шайкой Уэсли Гендриксона, с детьми, которых называют бесенятами, и не разреша-
ли петь в церковном хоре.--Лицо Боугарта исказила зловещая гримаса.--И тогда я рассказал ей о своем дядюшке, хаме и невеже по имени Джордж Боугарт. Старый хрыч пытался заставить меня петь в хоре, но я поставил его на место.
--Но я ведь так невежественна!--снова воскликнула Ессика.--Перед тем как мы с Бергером поженились, я ... пела в хоре.
Боугарт изумился.
--Вот оно что!--воскликнул он.--То-то мне казалось, что я уже видел вас прежде! Причем вы ассоциировались у меня с чем-то изящным и искрометным. Это ведь вы в 1950 году пели
в мюзикле?
--Но родители Бергера ...
--Послушайте,--внушительно перебил Ессику Боугарт,--знаете, какой талантливой должна быть девушка, чтобы ее взяли в ревю?--Не скрывая гордости, он добавил.--Кстати, моя жена выступала в том же самом обозрении в 1952 году.
--Ваша ... жена?!
--Ну да. Конечно,--подтвердил Боугарт,--Ирина моложе меня. Она маленького роста, черноволоса и следит за собой. Когда она наряжается, от нее глаз нельзя отвести. Видите ли, Ирина ...
--Ирина?
--Моя жена. Ее зовут Ирина. Она--русская, и я немного соврал. Она не пела, а была режжиссёром ревю.--Напыжившись, Боугарт провел по струнам
воображаемого банджо.--Но сейчас мы с ней редко видимся,--угрюмо добавил он.--Ирина большую часть времени проводит в своём театре, в Леувардене.
--Извините!--В глазах Ессики появилось сочувственное выражение.--Неудачный брак?
--Неудачный?!--воскликнул Боугарт.--Чтоб мне провалиться, нет! В том-то и закавыка: наш брак слишком удачен!
--Но таких вещей, как слишком удачный брак, не существует! То есть ... мне жаль, что не существует.
--Послушайте меня!--сурово перебил ее Боугарт.-- Вот что я вам скажу. Когда Ирине становится скучно она звонит  мне, чтобы я её встречал. Мы с ней едем в какой-нибудь шикарный ресторан--в голосе Боугарта зазвучали нотки азарта,--и я начинаю с четырех или пяти двойных виски. Понимаете, о чем я?
--О да! Мы с мужем...--Ессика смутилась.
--И где-то перед шестой порцией, когда мне кажет-
ся, будто мы только что познакомились в фойе, где
играл духовой оркестр, Ирина задумчиво смотрит на меня и говорит: «Винцент, у меня появилась прекрасная мысль. Давай посадим всех надутых и важных полисменов в джазовый оркестр! Причем средь бела дня и чтобы ни одна живая душа нас не заметила!». А я, полный виски и упрямства, отвечаю: «Неплохо, совсем неплохо. Дай мне пять минут, и я продумаю, как нам лучше все проделать ...». Но суть в
том,--Боугарт наставительно поднял вверх палец, словно читая мораль,--что подобные вещи невозможно проделывать часто, понимаете? Приходится думать о своем положении в обществе.
Ессика бросила на него странный взгляд.
--Господи боже,--вскричала она,--уж не хотите ли вы сказать, что вас двое?!
--Не знаю, о чем вы,--возразил пораженный Боугарт.
--Два Винцента Боугарта, только один из них маленького роста и женского пола. Я ... мне ...
Ессика  была очень взволнована. Боугарт все-лил в нее столько надежд, так быстро изгнал черных демонов, как будто они были бумажными чертиками, что она неизбежно должна была дать выход обуревавшим ее чувствам.
--Знаете, когда вы только вошли сюда, я вас боялась,--призналась Ессика и, бросившись на шею Боугарту разрыдалась у него на плече.
--Ох, бога ради!--простонал он и, оглядевшись с видом мученика, похлопал женщину по спине.
Хотя Боугарт сам просил Линду выплакаться, он понимал, что с ее матерью дело все же зашло слишком далеко. Сейчас, когда руки Ессики обвивали его шею, он находился в несколько двусмысленном положении. Кое-кто тоже это понял. Ранее было уже отмечано, что в Стапгорсте никто и никогда не запирал дверей. Увидев, что входная дверь у Ессики Лауры приоткрыта, Джон Кок переступил порог гостиной и замер на месте.
--Мм... извините,--сказал он и, отвернувшись, быстро ушел.
--Да погодите же, черт бы вас побрал!--заревел Боугарт. Он осторожно усадил смущенную Ессику на кушетку и побежал за Коком. Ночь встретила его прохладой и свежестью. Кок, сунув руки в карманы, строго посмотрел ему в глаза.
--Признайтесь, старый развратник, скольких женщин вы успели соблазнить?--с неподдельным интересом осведомился Кок.--Через несколько дней ваша репутация будет такой же ужасной, как у священника. И, не дай бог, о ваших подвигах узнает Люси Янсен!
--Я тут совершенно ни при чем,--заявил Боугарт, которому вдруг стал тесен воротничок--Я самый несчастный и неверно понятый пар ... помощник рода человеческого, который когда-либо пытался творить добрые дела! Уверяю вас, я пришел сюда только ради того, чтобы утешить маленькую девочку там, наверху.

--Судя по тому, что я видел,--возразил Кок,--вы утешали большую девочку внизу.
--Вот что..--Боугарт понизил голос.--Вы ведь не собираетесь доносить на меня Люси? –Ему был необходим придумангный им альянс с Люси Янсен.
--Нет, маэстро. Заведите себе хоть целый гарем-- не возражаю. Но неужели вы забыли о том, что мы собирались сделать? И обо всех строжайших инструкциях, которые вы дали мне?
Собственно говоря, Боугарт действительно обо всем забыл. Но он немедленно устремился в атаку, вытащив из кармана часы и бросив взгляд на циферблат.
--Я провел здесь четыре часа,--заявил он.-- Видимо, остальные тоже были заняты важными делами. Впрочем, сейчас всего десять. А вы-то как коротали это время? Дурака валяли?
Скулы Кока заходили ходуном.
--Валял дурака?--переспросил он.
--Да. Где револьвер?
--Пропал,--коротко ответил Кок.--Когда я вернулся домой, его там не оказалось. Сегодня я не работал, и его могли украсть в любое время в течение дня.
Над Стапгорстом взошла луна. Хотя она еще не была полной, свет ее стал ярче.
--А где Иоганн де Йон? Я ведь велел вам не выпускать его из виду?
--Я не мог его найти!--отрезал Кок.--Вот что, по-вашему, значит «валять дурака». Его не оказалось дома - он живет в конце Главной улицы. Его не было ни в кафе, ни в других местах, где он обычно ошивается.
Мужчины огляделись. Перед ними лежала дорожка, посыпанная гравием, она вела от ворот налево в парк, мимо дома Ессики; метров через сто гравий эаканчивался, и дорожка переходила в утоптанную тропинку. Обзор закрывала густая стена деревьев. За деревьями широкая и прямая дорожка шла к дому Гендриксона. Еще дальше, за второй линией деревьев, с той стороны, где жили Бюрены и сам Кок, от главной дорожки отходила, изгибаясь, тропинка.
Всего дорожек было три. Центральная, прямая, как древко стрелы, вела в замок, две другие расходились в стороны. Природа замерла, между залитых лунным светом деревьев лежали тени.
--Дела все хуже и хуже,--проворчал Боугарт.--В конце концов, где-то де Йон есть!
--Если не прячется нарочно.
Боугарт и Кок вышли на освещенную тропинку, но гравий так скрипел у них под ногами, что они остановились.
--Погодите! А он не ...—Боугарт повел рукой в сторону парка,--он не навещает здесь каких-нибудь своих друзей?
--Нет. Я уже подумал об этом.
--О чем именно?
--Когда вы ушли от полковника, компания распалась. Священник отправился домой, и Ральф Дронг тоже. Да! Обыскав всю деревню, я вернулся сюда. Оставалась еще маленькая вероятность того, что де Йон сам пришел к полковнику. Мирьям и пол-
ковник играли в шахматы. Де Йон, разумеется, не объявлялся. Я пошел к себе, так и не обнаружив никаких следов Иоганна. Я дошел до замка,--Кок жестом показал направление,--а уже оттуда отправился к дому Тресс Томас.
--Если смотреть отсюда,--заметил Боугарт,--ее дом с нашей стороны. Справа, верно?
--Да, Тресс готовилась ко сну. Де Йона у нее определенно не было. И я пришел к Ессике Лауре.
--Вы заглядывали в замок?
--В замок?--переспросил Кок, вынимая руки из карманов.--Какого черта там забыл Иоганн?
--Бедный вы бедный! Нет рядом с вами такой хозяйки, как Люси, которая собирает все местные сплетни.
--Что такое?
--Ган Гендриксое,--сказал Боугарт,--один из тех, кого Иоганн любит. Гендриксон сквозь пальцы смотрит на браконьеров--по крайней мере, на самого Иоганна де Йона. Но наверное, вы правы,--досадливо добавил Боугарт,--и де Йон где-то прячется. У него есть веские причины для того, чтобы скрываться.
--Хм, да. Вы заметили, что он в опасности.--Кок топнул.--Надо его найти! Но как, во имя дьявола?
--Не знаю. Может ... Насмешливая Ведьма?
--Но какая связь между анонимными письмами и ...--Кок словно спохватился.--Вы имеете в виду каменную бабу на лугу?
--Угу.
--Но там просто невозможно спрятаться!
--Да. Он не мог там спрятаться. Зато он мог... 
Боугарт тяжело опустил руку на плечо Кока.
--Нельзя медлить!--приказал он.



















        Г Л А В А  9

После того первого момента и первого звука, который был похож на треск надломившейся веточки, больше не было смысла соблюдать тишину. И Боугарт, и Джон Кок услышали хруст гравия--кто-то
очень быстро, с отчаянной скоростью бежал, словно испытывал смертельный страх. Бег сопровождался безумным криком.
--Помогите! Помогите! Ради бога, помогите.--Крик внезапно прекратился--видимо, бегущий выбился из сил.
--Это голос де Йона!--воскликнул Кок.
--Спокойно, черт вас дери! Куда он бежит?
Хруст приближался.
--Он на средней дорожке, которая ведет в замок,-- объяснил Кок, нервы которого были напряжены до предела.--Только он бежит от замка к главным воротам!
--Прекратите болтать!
--В чем дело?
--Вы сумеете поймать его, если побежите через заросли. Но если упадете, то не догоните. Бегите по ближней тропинке; она извилистая, зато открытая ... Ради бога, вперед!
Винценту Боугарту не редко приходилось бегать, но это никогда не доставляло ему удовольствия.  И на этот раз он бросал ужасные взгляды на своего спутника. Он на бегу отдавал распоряжения Коку.
--Когда де Йон добежит до главных ворот, он направится прямиком к Насмешливой Ведьме ...--Из груди его вырывалось тяжелое дыхание, с присвистом.--Попытайтесь перехватить его, пока он не добежит до Ведьмы. Ясно?
--Да!
--А если он туда ... уф ... попадет ...
--Скорее!
--И полезет на Вдову, вы должны остановить его, пока он не добрался до головы. Точнее, до глазниц!
--До чего? 
--До глазниц!--Еще один рывок и тяжелый выдох.-- Я выбываю из игры. Скорее, вперед!
Кок пустился в погоню, а бегун он был неплохой. Торопясь вперед, он на некоторое время перестал слышать де Йона, и ему пришлось приостановиться, чтобы определить, где находится сапожник. Судя по звуку шагов, Иоганн бежал не от самых ворот замка. Он рванул вперед, находясь в метрах в пятидесяти-
шестидесяти от дома Гендриксона.
Вдруг Кок услышал, что за де Йоном кто-то гонится. Сапожник промчался мимо по параллельной дорожке и снова закричал. Кок и предположить бы не смог, как быстро способен нестись человек, который умеет балансировать на надгробных плитах и ходить колесом, словно профессиональный акробат.
Собрав последние силы, Кок рванулся вперед, ему казалось, будто воздух совсем не поступает в легкие. Ничего не замечая вокруг, он завернул за угол и помчался вдоль низкой ограды парка. Когда де Йон выбежал в распахнутые ворота, Кок отставал от него всего метров на пять-шесть.
--Остановись, дурак ты этакий! Погоди!
Вот что хотел прокричать Кок. Удалось ли ему четко выговорить все слова или вообще произнести хоть что-то, он потом так и не сумел вспомнить. Яркая луна освещала во всех подробностях развернувшую-
ся перед ним картину. Де Йон, как и предсказывал Боугарт, по диагонали пересек Главную улицу и стрелой понесся к обрыву, под которым находился луг. Совсем недалеко от них из тумана зловеще скалилось черное изваяние Ведьмы.
Де Йон бежал, опустив голову; щетина у него на голове встала дыбом. Кок отчетливо видел пиджак с заплатами и вельветовые брюки.
--Я тебе покажу!--послышался чей-то высокий голос. Сзади кто-то дважды выстрелил из револьвера.
Кок уже знал, кто стреляет, однако, не поворачивая головы, продолжал бег. Он понял лишь одно: его самого пуля не задела. Иоганн бежал так, словно его тянула вперед непреодолимая сила. Вот он оказался в метре от обрыва ... А потом исчез.
«Подстрелили!»--подумал Кок; нечеловечески громкие выстрелы по-прежнему звенели у него в ушах. Однако сапожника не подстрелили. Либо стрелявший промахнулся, либо пули так легко его ранили, что он не обратил на них внимания. Скатившись с обрыва, сапожник быстро поднялся и побежал дальше по сырой траве. Туман, особенно у
земли, был такой густой, что скрывал ноги сапожники до колен. Де Йон кинулся прямиком к Насмешливой Ведьме.
Невольно замедлив темп, Кок успел сообразить: стреляли либо из-за низкой ограды парка, либо от ворот. Он ринулся вниз--и совершил первую ошибку. Он хотел сэкономить время, спрыгнув с дороги прямо на луг, но забыл, насколько здесь высоко. Пятки спружинили о мягкий дерн, и Кок с глухим стуком упал на землю; ему показалось, будто от удара ребра прошили брюшину, а мозги вышибло из головы. Но, будучи настроен решительно, он приказал себе не думать о боли. Спустя секунду-другую он уже бежал дальше.
Разрыв между Коком и де Йоном, теперь уже с трудом ковылявшим по мокрой траве, постепенно сокращался. Когда де Йон подбежал к подножию изваяния, писатель находился всего метрах в двух позади.
И тогда ...
Насмешливая Ведьма стояла лицом к Главной улице, чуть наискосок от нее, на лице изваяния играла вечная насмешливая ухмылка. Иоганн де Йон подпрыгнул и стал взбираться наверх--осторожно, но вместе с тем ловко, как обезьянка.
«Все кончено!»--промелькнуло в мозгу Кока, хотя он уже преодолел последние метры, отделявшие его от каменного истукана. Если не произойдет чуда--хотя бы самого маленького,--ему, Коку, конец. Де Йон с его любовью к акробатическим трюкам окажется наверху, прежде чем Кок сосчитает до десяти. Тем не менее Кок тоже ухватился рукой за выступ каменной
глыбы и подтянулся. Издали поверхность валуна казалась совершенно гладкой. Однако время и ветер проделали в камне множество трещин и глубоких разломов, за которые можно было ухватиться руками.
Взбираться следом за де Йоном Кок не мог. Один удар по голове подкованным ботинком--и он упадет. Кок карабкался по валуну сбоку. Ему показалось, прошла вечность, прежде чем он одолел
половину пути. Для человека, который никогда в жизни не занимался альпинизмом, самое трудное-- найти опору для ног, встать так, чтобы они не соскользнули и не пришлось болтаться над обрывом, вцепившись в крохотный выступ и дрожа всем
телом.
Коку проще было подтягиваться на руках. Подъем оказался очень трудным. Было такое чувство, что Насмешливая Ведьма, накопившая за более чем тысячу лет много злобы, дрожит и протестует. Иногда руки соскальзывали, и приходилось при-
жиматься к скале и двигаться ползком. Сверху упал камень. В отчаянии Кок решил, что Иоганн уже побывал на вершине--то есть у глаз каменного чудовища--и теперь спускается. Добравшись до относительно безопасного места, он попытался обойти изваяние кругом. Если бы только увидеть
де Йона ... И тут он его увидел.
Маленький сапожник стоял прямо над ним-- метрах в трех. Уверенно держась руками за выступы в камне, Иоганн сверху вниз смотрел на писателя. Злобное личико де Йона, которое то закрывала тень, то освещала луна, было мертвенно-бледным; нос еще больше заострилcя. Кок слышал, как тонко, с при свистом, дышит сапожник.
--Иоганн!--крикнул писатель, стараясь не показывать, насколько он выбился из сил.--Вы меня не узнаете? Я Джон Кок!
Де Йон оскалился; сверкнули белые зубы.
--А, господин Кок!--почти любезно проговорил он. --Я вас узнал. Или вы решили, что нет?
--Что вы там делаете?
Улыбка де Йона, казавшаяся безумной, ясно выражала его чувства.
--Будто сами не знаете!
--Раз уж на то пошло,--продолжал Кок,--что мы оба тут делаем? Спускайтесь, хорошо? Я ваш друг, разве вы не знаете?
Де Йон задумался. В его глазах мелькнуло подобие мысли, но вдруг сапожник хитро осклабился, отчего вид его стал еще страшнее.
--Лично против вас я ничего не имею, господин Кок. Ей- богу, вы мне по душе!--Отпустив правую руку, Иоганн едва не ткнул ею в писателя.--Вот почему мой вам совет: спускайтесь. Уходите отсюда! Тогда у вас еще есть шанс. Скорее!
--А если я не уйду?
--Тогда я покажу вам, кто тут главный!--хрипло каркнул маленький уродец.
Правая рука де Йона исчезла из поля зрения. Кок догадывался, что тот ищет. Какой-нибудь достаточно тяжелый камень--небольшой, но увесистый. Найдя то, что искал, сапожник замахнулся. Кок увидел, что
камень летит прямо ему в лицо. Инстинктивно пригнувшись, он невольно отпустил одну руку и повис над обрывом на другой руке, вцепившись всеми пятью окровавленными пальцами в крошечный выступ. Едва не задев его, пущенный де Йоном камень с глухим стуком упал на луг.
Кок поднял вторую руку и стал нашаривать выступ или трещину, за которую можно было бы ухватиться. Мимо просвистел еще один камень, но де Йон был в такой ярости, что опять промахнулся.
--Вы за это ответите, Иоганн!
--Вы так думаете?
--Можете долезть доверху. Можете даже забраться в глаза,--последнее слово Кок намеренно выделил,--но вам рано или поздно придется спуститься, и тогда я вас достану.
Кок  перестал обращать внимание на сапожника. Он прижался к скале, лоб и запястья стерлись до крови; он осторожно продвигался вверх. Один шаг, два, три, четыре, пять. Де Йон, с нечеловеческой живостью лавировавший по скальным плоскостям, должно быть, уже почти добрался до вер-
шины.
Остановившись на более-менее удобной площадке, Кок решил сделать передышку. И тут все у него внутри похолодело. Ему показалось, что изваяние--огромная каменная фигура--чуточку накренилась. В мозгу вихрем пронеслись обрывки слышанного ранее разговора. Мягкий вечерний свет, субботний вечер; он точно увидел перед собой Винцента Боугарта, который стоит у подножия Ведьмы и смотрит вверх, а потом говорит:
--Вот какой вопрос,-- можно влезть на ту фигуру?--
И смущенную скороговорку священника:
--Влезть? Ах, забраться на нее! Знаете, местные жители ... довольно суеверны и вряд ли одобрят такое поведение. Да я бы и сам туда не полез. Издали она выглядит крепкой, но, возможно, треснула посередине ...
Высота Насмешливой Ведбмы составляла метров двенадцать-тринадцать. Вроде бы пустяк. И все же, если стоять примерно на половине пути до верха, казалось, что каменная громада уходит в небо, а земля где-то очень далеко. Коку снова почудилось, будто Ведьма слегка--совсем чуть-чуть--накренилась, наклон словно бы шел со стороны лица, куда карабкался де Йон. Если каменная глыба свалится, она похоронит под собой и де Йона, да и его заодно.
--Иоганн!--крикнул он. Никакого ответа.
Кок посмотрел вниз через плечо. Очевидно, их крики услышали. Потому что на другой стороне луга, покрытого туманом, собирались смутно различимые мужские фигуры. В Стапгорсте не было уличного освещения, и теперь на Главной улице повсюду мелькали огоньки электрических фонариков и ке-
росиновых ламп.
--Ты слишком часто лазил наверх, Иоганн,-- словно по наитию, закричал Кок.--Спускайся! Она накренилась! Она вот- вот упадет!
Сверху послышался сдавленный кашель.
--Кто, старушка Ведьма?--с издевкой спросил де Йон и снова закашлялся.--Она стояла здесь задолго до Стапгорста, вот она какая! Она не ...
И тут без предупреждения и даже без предварительного шума голова Насмешливой Ведьмы рухнула. Она упала прямо вперед, расколовшись на высоте примерно в десять метровкак раз в том месте, куда хотел забраться Коку. Сверху покатились камни; грохот стоял такой, словно в горах сошла снежная лавина. Крошечный осколок ужалил Кока в лоб, как оса. Более крупный камень ударил его по голове. Но прежде чем все заволокла густая пылевая завеса, писатель успел увидеть две вещи, которые он никогда не забудет.
Иоганн де Йон, упавший или, скорее, спрыгнувший вниз, кувырком про катился мимо него как будто в замелленной съемке. Громадная голова Ведьмы, отколовшаяся от основания целиком--Кок видел лунный свет между головой и шеей,--
очень медленно развернулась и посмотрела на него-- взгляд ее был ужасен. Краем сознания писатель отметил, что из левой глазницы вылетело что-то черное и плоское. Потом, в гуле и реве камнепада, поднялось такое густое облако пыли, что Коку пришлось крепко зажмурить веки.
Площадка под ним ходила ходуном. Кок так и не понял, как ему удалось уцелеть, не свалившись вниз в потоке камней, или не стать жертвой глыбы, упавшей сверху. Он уцелел чудом, как человек, рядом с которым взорвалась бомба. Наконец воцарилась блаженная тишина, и снизу послышались голоса.
--Иоганн!
--Не трогайте его!
--Вы только посмотрите туда!
--Кто там? Эй, господин Кок!

Даже через сомкнутые веки Кок различил яркий свет, когда на него направили несколько фонарей. Однако разлепить веки он не мог; глаза ужасно болели. Мышцы сделались ватными; он не знал, долго ли сможет держаться. Ему хотелось позвать на помощь, но голоса тоже не было. Когда приступ страха миновал, он начал спускаться. Спуск оказался куда легче, чем он ожидал; его подбадривали голоса
снизу.
--Вы гнались за ним, господин Кок?
--Вы его взяли, господин Кок.
--Точно!
--Старой Ведьмы больше нет,--произнес суровый женский голос.--Она развалилась. Горе нам всем, попомните мои слова!
Почти добравшись до земли, Кок оглянулся череэ плечо. Стоявшие на земле смотрели на него, потом их взоры устремились вниз, на фигурку, распластавшуюся на траве. Десятки фонарей освещали ее--и еще кое-что. В некотором отдалении от обрушившейся глыбы лежала крошечная пишущая машинка; черная крышка отлетела в сторону и раскололась, но клавиши сверкали белизной. У са-
мого подножия Ведьмы ничком лежал Иоганн де Йон. Туман обволакивал его. Тяжелые камни и пыль покрывали его искалеченное тело.
Руки были широко раскинуты; волосы на голове промокли от росы. Над туманным пологом поднималась лишь спина сапожника в старой, заплатанной рубахе. На спине чернели два пу-
левых отверстия.

Иоганна де Йона похоронили в пятницу, девятнадцатого сентября, спустя четыре дня после гибели. День был прохладный, по небу бежали кучевые облака. Народу на похороны пришло немного, так как у де Йона почти не было друзей, а многие втайне радовались его смерти. Пришли Джон Кок и Мирьям Бюрен с полковником, Ральф Дронг, Ган Гендриксон и, как ни странно, Тресс Томас.
-- Он вскапывал мой сад,--сказала Тресс.
Несмотря на атеистические воззрения покойного де Йона, фрау де Йон настояла на церковном погребении, а преподобный Люберс не мог отказать плачущей женщине. Фрау де Йон облачилась в глубокий траур. Она крепко держала за руку
одиннадцатилетнюю дочь Грету, которая под черной вуалью сосала леденец. Ган Гендриксон обещал найти для фрау де Йон и Греты место в своем доме.
Панихида закончилась. на землю упали первые капли дождя. В целом Стапгорсте смерть сапожника не затронула. В период между ночью на понедельник, когда был убит де Йон, и четвергом, когда закончилось дознание, настроение жителей деревни менялось. Вначале всеми овладела тревога, в Стапгорсте впервые в истории начали запирать двери и
окна. Тревогу сменил гнев. И наконец, гнев перешел в апатию.
От дознания ожидали многого. Например, все понимали, что пишущая машинка, спрятанная в глазнице Насмешливой Ведьмы, была та самая, на которой печатали анонимные письма. Дознание вел инспектор Сняйдер, тот самый инспектор, что занимался делом о гибели Алекс Схюрманн. Инспектор шепотом совещался с Боугартом. Им жадно
внимали репортеры, приехавшие из Амстердама, которых привлекли слухи о привидении, явившемся Мирьям Бюрен.
Первым свидетелем, по обычаю, стала жена покойного, фрау де Йон, которая, как и полагалось, опознала труп. Следующим давал показания доктор Мюллер, производивший вскрытие. Покойный, объяснил доктор Мюлеер, умер в результате
кровоизлияния, произошедшего после огнестрельного ранения в левое легкое. В него попали две пули, они прошли по диагонали, справа налево. Обе пули, не задев позвоночник, засели в мягких тканях; одна из них задела жизненно важный орган.
То, что человек, получивший подобные ранения, сумел пересечь луг и взобраться на каменного истукана, необычно, однако вполне возможно. Впрочем, вскоре силы оставили его, доктор не сумел установить, когда именно. Отчет о результатах баллистической экспертизы, присланный из Утрехта, оказался кратким.
«Обе пули, представленные на рассмотрение, выпущены из револьвера 38-го калибра. Оценить точное расстояние, с какого были произведены выстрелы, не представляется возможным; можно лишь утверждать, что оно не было ни очень близким, ни очень дальним».

Джон Кок, которого вызвали после отчета баллистика, рассказал--ему велели не углубляться в подробности  историю, которую все и так знали. Сумеет ли он оценить расстояние, с которого могли быть произведены выстрелы?
Он сумел лишь рассказать о том, где находился сам, когда послышались выстрелы. По его подсчетам, стрелок мог стоять в десяти-двенадцати метрах от них. Поскольку Кок бежал значительно левее де Йона, хотя в том же направлении, пули никак не могли задеть его. Тут, по просьбе полиции, приостановили следствие. У жителей Стапгорста от изумления глаза вылезли на лоб. Несколько секунд после заявления инспектора в зале царило напряженное молчание. Наконец, заговорил, торговец скобяными изделиями, лицо у него было слегка запачкано ржавчиной.
--Ну и ну!--воскликнул он.--А как же аноним-
ные письма?
--Они не относятся к данному дознанию. Позвольте напомнить, что следствие откладывается!
--Плевать мне на следствие!--заявил сидящий в противоположном углу Бринк.--Кому принадлежит пишущая машинка? Кто писал письма? Вы ни слова не сказали о машинке, только то, что ее прятали в голове у каменной Ведьмы. Как будто мы без вас не знали!
--В последний раз, господа, напоминаю вам, что ...
Если бы в тот момент инспектор поступил недальновидно и приказал полиции очистить зал, последствия могли бы быть весьма плачевными.
--Господа,--сказал он,--я действую строго в рамках закона.
Публика было заворчала и затопала, но жители Стапгорста, как и все голландцы, привыкли настолько уважать закон, что последнее заявление утихомирило недовольных. Однако это не помешало жителям деревни позже устраивать митинги протеста--гораздо более шумные, чем тот, что последовал за знаменитой проповедью священника. Кто-то сбил с полисмена каску на улице, возле книжной лавки Дронга;
однако полицейский, повинуясь приказам, не реагировал на оскорбление и не арестовал обидчика. В ночь с четверга на пятницу кафе при двух отелях были набиты до отказа.
В одном  речь держал Ган Гендриксон. Выйдя к стойке, он обратился к группе своих почитателей. Его густые волосы были так тщательно разделены на пробор и причесаны, что походил и на парик. Ган Гендриксон залпом проглотил треть кружки пива, отчего брюшко его заходило ходуном, и хватил кулаком по стойке.
--Послушайте, что я вам скажу,--объявил он, вытирая усы. И именно в этот момент--возможно, это было совпадение, а возможно, и нет--в паб вошел инспектор Сняйдер. Подойдя к бармену, он попросил налить ему с собой три кварты «Гролша».
Из других интересных обстоятельств следует отметить, что  стапгорсткий диалект Гана Гендриксона куда-то исчез. Хотя говорил он грубовато и допускал крепкие выражения, речь его ничем не отличалась от речи любого сельского господина, который якшается со своими нанимателями.
--Ходят слухи,--продолжал Ган Гендриксон,--что в понедельник, перед тем, как его подстрелили, Иоганн де Йон побывал у меня дома. Наглая ложь! Я готов обозвать вруном любого паршивого легавого, который не побоится повидаться со мной.
Подняв голову, Гендриксон посмотрел в запотевшее зеркало, висевшее над стойкой, отыскивая Сняйдера, однако увидел лишь, как инспектор принимает от бармена бутылки.
--Вы слышали,--продолжал Ган Гендриксон, обращаясь к поддакивающим слушателям,--что сказал молодой Кок? Кок сказал: ему показалось, будто де Йон выбежал из кустов со стороны дорожки, метрах в двадцати-двадцати пяти от моего дома. Так оно и было! Я сам его видел.
Публика возбужденно загомонила. Гендриксон выпил еще пива.
--Слушай, Глен! Слушай, Боб! Я как раз собирался лечь спать и открыл парадную дверь посмотреть, какая погода на дворе. Иоганн выбежал из кустарника--луна светила ярко, его невозможно было не заметить. По-моему, там с ним был кто-
то еще, и де Йон понесся по дорожке что было мочи. Я решил, что крики о помощи--очередная его паршивая шутка, и потому закрыл дверь и запер ее.
--По какой стороне дорожки он бежал, Ган?-- спросил чей-то заинтересованный голос.
--По левой, Бен! По южной стороне. Но ... --Гендриксон хватил кружкой о стойку.--Меня сегодня не вызвали свидетелем!--Видимо, последнее возмущало его больше всего.--Если я хочу
убить человека, Бен, я встречаюсь с ним лицом к лицу и стреляю из обоих стволов двенадцатикалиберной винтовки! Так и передайте полицейским ищейкам, когда увидите их!
Пивные краны не закрывались. Поскольку два бармена расплескивали столько же пива, сколько разливали по кружкам, даже табачный дым пропитался испарениями. Инспектор Сняйдер, тщательно пересчитав сдачу, взял бумажный пакет с бутылками и вышел.
Идти инспектору было недалеко: за старой конюшней он свернул налево и вошел в книжную лавку Дронга. В задней комнате, за конторкой, на которой горела лампа под зеленым абажуром, сидели Дронг и Винцент Боугарт. Выпив пива, инспектор Сняйдер и Боугарт начали вполголоса
совещаться. Дронг, почувствовав себя лишним, отошел в сторону.
--Ну как,--Боугарт сонно кивнул в сторону кафе,-- слышали там что-нибудь интересное?
--Ничего из того, чего бы я еще не знал.
Боугарт что-то неразборчиво буркнул в ответ; инспектор Сняйдер решительно распрямил плечи. Их с трех сторон окружали стеллажи, затянутые металлической сеткой. Сняйдер достал блокнот
и карандаш, чтобы показать, что его слова будут весомыми.
--Господин Боугарт,--начал он,--так вы все время знали, что машинка, на которой печатали анонимные письма, принадлежала Иоганну де Йону?
Дронг, который в этот момент взял со стола книгу, уронил ее и сел.
--Ничего, Ральф,--успокоил его Боугарт.--Наш инспектор много тайн не выдаст.
--Господин Боугарт, я повторяю вопрос! Так вы все время знали, что ...
--Я не знал. Я предполагал, что такое возможно.
--Следующий вопросl Откуда, ради всего святого, вы знали, где именно прячут машинку?
--Ах, инспектор! Еще раз повторяю: я ничего не знал наверняка. Я так и говорил. Я говорил, что не уверен в своих предположениях, и потому просил тщательно обыскать деревню.
--С тех пор как началась вся эта кутерьма,--Сняйдер постучал карандашом по блокноту; очевидно, он имел в виду убийство,--у меня еще не было случая как следует потолковать с вами. Де Йон купил машинку у старого Джо Палмера, торговца из Бреды, в 1951 году. Позвольте услышать остальную часть истории.
Боугарт с задумчивым видом закинул ноги на банкетку. Думал он так долго, что Сняйдер решил, будто он заснул. Наконец Боугарт открыл один глаз и метнул проницательный взгляд в сторону Дронго.
--Я вошел к вам в лавку, Ральф,--начал Боугарт,-- в первый день, как приехал в деревню. Вы вкратце обрисовали мне ситуацию, сообщили то, что легко можно было вычислить, и очень благородно предложили в награду мемуары Фуше, если
я разгадаю тайну ...
--Ничего, ничего!--отмахнулся Дронг.
--Нет, не «ничего», Ральф, Как бы там ни было, вы показали мне одно из писем. Вы слишком близоруки и ничего не заметили, однако мне достаточно было одного взгляда, чтобы
понять, что письмо напечатано на портативной машинке. Далее, пока мы обсуждали разные версии, вы отпустили одно очень интересное замечание о Иоганее де Йоне. А именно--что однажды он купил пишущую машинку, чтобы печатать гневные письма в газеты, но потом разозлился и выкинул ее в реку. Помните?
--Да, помню.
--Тогда я подумал: «Ничего подобного! Де Йон не выкинул машинку в реку. Он только так сказал».
--Почему вы так решили?--спросил Сняйдер.
--Потому что это неестественно. Даже для чокнутого, а де Йон вовсе не был сумасшедшим. Пред ставьте себе,--продолжал Боугарт,--что я играю в гольф и пытаюсь перебросить мячик через здешнюю речушку. Предположим, я ударяю по мячу четыре раза. И всякий раз,--Боугарт вздрогнул, предста-
вив себе ужасное зрелище,--проклятый мячик падает в воду и тонет.
--Ну и что?
--А то, что я здорово разозлюсь. Возможно, швыр-ну в реку клюшку. Возможно, утоплю все свои клюшки и мячи. Вполне нормальная реакция! Возможно, кому-то покажется, что я зашел слишком далеко. Но тем не менее, мой поступок естественен... А теперъ представьте, что вы сидите дома--под-
черкиваю, дома!--и пытаетесь печатать на машинке, но у вас ничего не получается. От злости вы можете швырнуть машинку об стену. Но разве придет вам в голову протащить ее достаточно далеко от дома и бросить в реку? Естественно ли такое поведение? Я вас спрашиваю?
Наступило долгое молчание.
--Вынужден согласиться с вами,--заявил инспектор Сняйдер.--Я бы не настолько разозлился, чтобы ...
--Ах, инспектор! Я тоже!--великодушно согласился Боугарт.--Всем известно, какой у меня легкий характер. Я просто проиллюстрировал свои слова, понятно?
--Мм ... да.
--И вот я подумал: Ральф не врет. Он мог узнать о машинке где угодно. Де Йон в нашей колоде джокер. Но де Йон не мог печатать анонимные письма. А теперь ненадолго переключимся на Ведьму. Я имею в виду автора анонимных писем, а не каменное изваяние.
И снова Боугарт как будто ненадолго заснул.
--Предположим,только предположим, что Ведьма печатает письма на машинке де Йона. Вдова умна, как сам сатана, в чем мы имели все основания убедиться. Тот, кто печатает на машинке, сильно рискует: его могут увидеть соседи или любопытные слуги. Понятно, к чему я веду?
--Да. Позвольте спросить ...
--Более того, владельца машинки вполне могут вызвать на допрос в полицию,--продолжал Боугарт, не останавливаясь.--Рано или поздно полицейские займутся делом. Если никто другой не заинтересуется анонимными письмами, они попадут в поле зрения прессы. А полицейские не станут вежливо
спрашивать: «Естъ ли у вас пишущая машинка?»--и кланяться, если вы ответите: «Heт». Правда ведь, инспектор?
--Правда.--Сняйдер нахмурился.
--И потому Ведьме понадобился тайник, в котором можно спрятать машинку. Он должен находиться вне дома и не в саду; если тайник найдут, ей конец ... Кстати, Ральф, та открытка еще у вас? Я имею в виду цветную открытку с изображением каменной статуи-- ту, что вы показывали нам в прошлую субботу.
Не говоря ни слова, Дронг нашел открытку и вручил ее Боугарту. Поправив очки, Винцент перевернул открытку и прочел текст, напечатанный сзади:
--«Глаза изваяния достаточно большие, чтобы в них уместилась голова человека». Значит, в них поместится и очень маленькая портативная, я недаром все время подчеркивал размеры, пишущая машинка, вроде тех, что были популярны двадцать пять лет назад. Но способен ли кто-нибудь забраться так высоко? Я спрашивал священника. Он ответил, что он сам не хотел бы карабкаться на каменного истукана, однако еще он заметил, что в деревне с Ведьмой связаны суеверия и никто никогда не забирался к ней наверх... Ах, что за превосходный тайник! Итак, у нас есть насмешливая Ведьма, которая следит
за деревней, а орудие, на котором печатают анонимные письма, спрятано в ее голове, там, где никто его не увидит и не до- гадается искать!
--От этого проклятого дела у меня уже мурашки бегут по спине,--признался Сняйдер.
--Притом заметьте,--не спеша продолжал Боугарт, --что Ведьме не нужно печатать на машинке чаще чем раз в две недели или даже реже. Письма в основном приходили пачками. Вдове и лазить наверх не нужно, если ...
--Если,--подхватил инспектор Сняйдер,--у нее в подручных озлобленный человечек вроде Иоганнп де Йона, прирожденный акробат, которого скандал с анонимками только радует.
Боугарт, ворча, бросил открытку на стол.
--Нет-нет,--возразил он сам себе,--когда в моей голове зародились первые догадки, я не представлял себе ни де Йона, ни кого-то еще. Но потом, когда я увидел де Йона и многих других, эти мысли снова начали терзать меня. Ясно?
--Де Йон, разумеется, был сообщником Ведьмы. Это-то ясно.—промолвил инспектор Сняйдер.
Боугарт с сомнением покачал головой.
--Мне уже известны почти все подробности, поэтому я не стал бы называть его сообщником в полном смысле слова. Но де Йон, безусловно, знал, кто сочиняет анонимные письма.
В тишине слышно было, как Сняйдер мерно стучит карандашом по блокноту.
--Может быть, де Йон попробовал шантажировать
Ведьму?
--Может быть.
--Ведьме это не понравилось.--Сняйдер наставил карандаш, словно воображаемый револьвер, и дважды спустил курок.
--Чтоб мне лопнуть!--Боугарт даже привстал.-- Вчера в нашей беседе наедине я сказал, что аноним и убийца--одно и то же лицо! Я сказал, кто он. Я пытался выработать стратегию ...
--Послушайте. Почему вы не сказали ...
Поймав на себе предупреждающий взгляд Боугарта, инспектор Сняйдер замолчал. Он покосился на Дронго, который читал газету, и отложил блокнот и карандаш.
--Нам надо еще многое обсудить,--важно заметил он.--Но обсуждение может подождать. Мне не нравится отношение к делу жителей Стапгорста. Нельзя упрекать их за то, что они, прямо скажем, перевозбуждены. Но они совсем нам не помогают!
К удивлению Боугарта и Сняйдера, Дронг вдруг рассмеялся тихим, кудахтающим смехом. Сложив газету, он смерил детективов пытливым взглядом.
--Ни вы, инспектор, ни мой добрый друг Винцент, --сказал он,--не в состоянии понять сельских жителей. Да, почти все они злились или боялись; некоторые и до сих пор злятся или боятся. Но хотя они, по вашим словам, «перевозбуждены», хотя они пережили потрясение, на самом деле произошедшее
не так уж и взволновало их.
--Потрясение? Из-за смерти Иоганна де Йона?
--Нет, нет, нет! Они потрясены тем, что добрая треть насмешливой Ведьмы рухнула у них на глазах. Ведьма могла нравиться или не нравиться. Но она была всегда. Это часть их самих, часть окружающего их пейзажа и часть их жизни. Мужчины, наверное, испытывают то же самое,--добавил Дронг,--
когда бомбят их город.
--Хм, да,--пробормотал Боугарт.--Ральф, об этом я не подумал.
Инспектор Сняйдер, которого подобные мелочи не интересовали, попытался сменить тему. Но его остановил блеск, появившийся в глазах букиниста.
--Сказать вам кое-что еще, инспектор?
--Спасибо, господин Дронг. Если только в ваших словах будет смысл.
--Сегодня четверг,--заявил Дронг.--Если завтра пойдет дождь, как предсказывают газеты, вам не ответят ни на один вопрос--вы даже ни слова не услышите!--до утра понедельника.
-- Объяснитесь, господин Дронг! Почему?
--Потому что женщины будут очень заняты, а здешние мужчины находятся под каблуком у своих жен,--ответил Дронг.--Разве вы забыли о том, что в субботу пройдет церковный благотворительный базар?
--Церковный базар? Что еще такое?
--Да поймите же!--Дронг с досадой поморщился.-- Благотворительный базар здесь значит больше, гораздо больше, чем визит премьер-министра. Дамы уже сегодня начали украшать зал. Если завтра, в пятницу, пойдет дождь ...
--Ах ты!--вмешался Боугарт, вскакивая.--Я ведь тоже участвую в базаре!--Он гордо выпятил грудь и стукнул по ней кулаком.--Буду индейским вождем. Но базар ведь пройдет не под открытым небом, верно? Тогда зачем беспокоиться о дожде?
--Крыша, дорогой Винцент!
--Что с крышей?
--Примерно сто лет назад,--не спеша начал Дронг,--тогдашний приходской священник заменил каменную крышу Порохового склада, пришедшую в негодность, шиферной. Крыша низкая и пологая; снизу шифер укреплен досками. Если очередной священник не забывает проводить текущие ре-монтные работы, крыша не протекает и почти не доставляет хлопот. К сожалению, пол там земляной. Не знаю, насколько хорошо господин Люберс...
--Столько суеты из-за какого-то благотвори тельного базара!--удивился инспектор Сняйдер.
Дронг в ответ пожал плечами. Он вышел в торговый зал, посмотрел через окно на небо и спустил жалюзи.
--Сплошная облачность,--сообщил он.
Подобно Дронгу многие головы в ту ночь и на следующее утро выглядывали из окон и смотрели на небо. Хотя утром часть облаков рассеялась, кое-где виднелись черные тучи, и трудно было со всей определенностью сказать, будет дождь или нет. Местные дамы не покладая рук трудились над украшением Порохового склада. Хотя всех волновало состояние крыши, никому не хотелось беспокоить бедного преподобного Люберса, который в последнюю неделю вел себя как-то странно.
Тресс Томас тоже не заикалась о крыше. В пятницу Тресс проснулась в одиннадцатом часу утра. Ее чистенький, хорошо обставленный домик стоял рядом с замком. Должно быть, ее разбудило воспоминание о ее многочисленных обязанностях, поскольку она являлась председателем благо-
творительного комитета. Сама Тресс чувствовала себя несколько разбитой; всегдашние живость и хорошее настроение покинули ее.
Последняя надежда на двух ее помощниц,-- мифрау Уолтер и госпожу Кнол. Тресс торопливо оделась и села завтракать. Не успела она поесть, как прибежала мифрау Уолтер, кондитерша, и сообщила о первой неувязке. Дама, носящая Фамилию фамилию, была высокой и мрачной особой с густыми черными бровями и толстенькой хохотушкой с румяными щеками. У нее было шестеро детей и муж-недотепа. Мифрау Уолтер никогда и никому не доставляла хлопот--за исключением тех случаев, когда у нее
не начинались, по ее выражению, «нервы», отчего всех окружающих бросало в дрожь. 
--Мифрау Томас,--заявила она,--из Амстердама прибыли маскарадные костюмы.
--Какие еще маскарадные костюмы?--Тресс похолодела, в воздухе повеяло надвигающейся катастрофой.--Предполагалось, что костюмы мы сошьем сами! Вы с госпожой Кнол  отвечаете за них.
--Мифрау Томас, вы, конечно, помните наше последнее собрание? Тогда еще мифрау Джексон предложила заказать несколько штук.
--Мм ... да, что-то припоминаю. Но я и не думала, что ...
--Они, мифрау Томас, стоят дороже, чем мы думали. Просто ужас!
--Сколько?
--Двадцать гульденов и пятнадцать центов. А в кассе уже давно ничего нет!
--«O боже!»--подумала мифрау Томас. Вслух же она сказала:
--Ничего, мифрау Уорен. Уверена, доходы от базара компенсируют затраты. И потом,--видимо, в ее комнатке витал образ преподобного Люберса,-- красивые костюмы понравятся епископу.
--Хорошо еще,--живо продолжала мифрау Уолтер, --что один костюм удалось отослать назад.  Господин Бринк отказался изображать Самсона.
Последняя, несколько загадочная, ремарка нуждается в небольшом разъяснении. Господин Бринк, на которого всегда можно было положиться, должен был стоять за прилавком и торговать
сосисками собственного изготовления, которыми он очень гордился, а также пирогами и пирожками с мясом.
Мифрау Уолтер, любившая показать свои благородные манеры, немного смягчила слова господина Бринка.
--Ваш чертов Саисон вовсе не был мясником, верно?
--Понимаете,--мифрау Уолтер улыбнулась Тресс, --у него отличная новая белая куртка. Кто-то дал ему высокий поварской колпак.
--Нам нужно немедленно решить ряд важных вопросов,--Тресс взяла со стола блокнот, исписанный красивым мелким почерком.--Вы готовы, мифрау Уолтер?
День прошел в вихре дел. Возле Порохового склада собралось почти все население Стапгорста; мужчины пришли, чтобы просто поглазеть на происходящее. Зазевавшихся отцов семейств немедленно включали в работу, если только они
не успевали вовремя сбежать. Сама Тресс, отыскав в блокноте слово «КРЫША!», пошла на разведку. Снаружи старого мрачного здания с камен-
ной башенкой народу было мало.
Она вдруг наткнулась на неожиданный подарок-- прислоненную к стене лестницу, которую забыл семидесятипятилетний церковный сторож. Убедившись, что лестница держится прочно, Тресс забралась наверх и осмотрела крышу, испещренную прорехами. Она спустилась вниз в несколько растрепанном виде. Потом настала пора бежать домой --наскоро перекусить и переодеться. В три часа ей нужно было присутствовать на похоронах Иоганна де Йона. Когда Тресс бежала по Главной улице, ее
поразил вид полуразрушенной насмешливой Ведьмы.
Изваяние пробудило у нее такие мысли, которые она заперла далеко-далеко и так надежно, чтобы их нельзя было оживить. Она прошла мимо инспектора Сняйдера, стоявшего на ступенях перед отелем, где жил Боугарт. Инспектор сегодня был в форме,
а не в штатском, его черный плащ сверкал, хотя дождя не было. Вид у инспектора был одновременно поникший и сердитый.
--Извините, мифрау,--обратился он к Тресс.--Если можно, уделите мне минутку ...
--Нет, извините!--ответила Тресс и упорхнула.
Потом похоронили Иоганна де Йона--в пятницу, девятнадцатого сентября, в прохладный день, когда по небу бежали кучевые облака. Немногие присутствующие обменивались скупыми словами. Тресс наблюдала, как развевается на осеннем ветру
облачение преподобного Люберса. Она обрадовалась тому, что Ган Гендриксон обещал приютить мифрау де Йон и ее дочь. После окончания панихиды, как уже было отмечено, с неба упали первые капли дождя.
Как только все закончилось, Тресс поспешила отделиться  от остальных. Обогнав соседей, она почти пробежала по центральной аллее кладбища и скоро оказалась на Главной улице. Деревья уже сбрасывали первые желтые листья. Тресс не терпелось повидаться с преподобным Люберсом, но она не желала разговаривать с ним в присутствии остальных. Через несколько минут, как она знала, он все равно
пойдет к себе домой. Тресс зашла в табачную лавку, размещавшуюся в одном доме с парикмахерской, и, болтая с продавщицей, нечаянно заказала больше сигарет, чем ей было нужно. Потом она перешла дорогу и в аптеке побеседовала с  госпожой Кнол-- сурового вида женщиной, блюстительницей
морали Стапгорста. Жена аптекаря сама стояла за прилавком, потому что господина Кнола отозвали по делу.
Прошло добрых полчаса, прежде чем Тресс подошла к дому священника. Парадную дверь ей открыла мифрау де Бур, экономка преподобного Люберса, которая приветливо улыбнулась гостье.
--Не нужно предупреждать о моем приходе, мифрау де Бур,--сказала Тресс.--Он в кабинете?
--Ну да, мифрау Томас!
Тресс постучала в дверь.
--Мартин!--настоятельно позвала она.--Мартин!


















         Г Л А В А  10


Преподобный Мартин Люберс вот уже двадцать минут медленно расхаживал по кабинету. Лоб его бороздили морщины. Священника терзали многочисленные заботы. Его глаз уже выглядел нормально, о драке напоминал лишь маленький синяк под левой бровью; опухоль и краснота давно
сошли. Тусклый сентябрьский свет, проникавший сквозь зарешеченные окна, высвечивал мебель, доставшуюся преподобному Мартину наследство от предшественников. Со стен на молодого священника взирали портреты выдающихся деятелей церкви,
книги также по большей части были духовного содержания, как в зале суда. Преподобный Мартин, высокий и решительный, ходил по кабинету, подняв палец.
--Послушайте, дядя Роберт!--произнес он вслух.
Его дядя Роберт, то есть епископ Утрехтский, приезжал завтра; он любезно согласился вечером посетить благотворительный базар. Хотя преподобный Мартин в глубине души предчувствовал дурное, он тем не менее верил, что способен защититься без труда и успешно. Самый его серьезный проступок--отказ повиноваться приказу епископа. Но ведь в конце
концов он, преподобный Мартин, оказался прав! В тот момент священник готов был встать на ящик из-под мыла в любом парке Амстердама и защищаться против всех.
Что касается прочих хлопот ...
На глаза преподобному Мартину попался большой отрывной блокнот с календарем, лежавший на письменном столе; все страницы были сплошь исписаны каракулями. Священник смутно боялся, что оставил несделанным многое из того, что ему
надлежало выполнить. По правде говоря, преподобный Мартин, который всегда спешил и редко обращал внимание на мелочи, выслушивал, что ему говорили, клялся, что все запишет, и действительно
записывал, но для скорости сокращал слова. В результате он никогда не мог сам расшифровать записи, указывавшие ему, что нужно сделать. Правда, утешал он себя, Тресс Томас как-то удается распознать его иероглифы ...
Тресс Томас... С ней была связана самая мрачная тревога. Дело в том, что преподобный Мартин влюбился в Тресс, причем, по его мнению, чувство его было безответным. В глубине души он хранил воспоминание, в котором долго не признавался даже самому себе. Когда он только приехал
в Стапгорст, ему гораздо больше нравилась Мирьям Бюрен. Узнав, что она неявно помолвлена с другим, он много месяцев нарочно избегал ее. Этот сыщик, Боугарт это заметил и постоянно подшучивал над священником. Вот почему чтение вслух письма во время про поведи стало для преподобного Мартина ужаснее, чем можно было вообразить; но все же
прочесть письмо было его долгом, и он свой долг исполнил.
Тем не менее еще задолго до знаменательного дня он понял, что не подходит Мирьям, а она не подходит ему. Сейчас, если подумать, даже странно, почему он ... Но Тресс!  С ней все было совершенно по-другому. Тресс с самого начала понравилась ему, хотя ее сдержанность и холодность, преподобный Мартин на самом деле верил в это, останавливали его.
Но с прошлой недели, с вечера воскресенья,
в ней что-то изменилось ... да, что-то изменилось в ее характере--настолько, что у священника голова пошла кругом. С тех пор он ходил сам не свой. Тресс хотела, чтобы они остались только друзьями. Будущее было черным и безнадежным. Как многие ораторы, преподобный Мартин полагал, что просто ходит туда-сюда и размышляет, беззвучно шевеля губами. На самом деле он рассуждал вслух.
--Я так тронут и смущен вашим характером,-- говорил он, обращаясь к чучелу совы на шкафчике,-- что иногда не способен связно выразить свои мысли. Моя милая Тресс, разве не будет проще, разумнее, а также полезнее, если мы просто поже-
нимся?
Он угрюмо покачал головой. Нет, не пойдет! Похоже на речь в парламенте. Нельзя просить руки молодой мифрау только на том основании, что так будет разумнее и полезнее. Снова закружив по комнате, священник на этот раз обратился к
бюсту знаменитого церковного деятеля на мраморном пьедестале:
--Послушайте, дядя Роберт! Перейдем к сути дела. Что я такого натворил? Скажите прямо, без экивоков! Если вы полагаете, что ...
Он смутно слышал стук в дверь. Кто-то звал его по имени.
--Да?--отозвался он.--Войдите!--Увидев, кто вошел, он смутился.--Тресс! Входите! Садитесь!--Щеки преподобного Мартина заметно порозовели.
Оба настолько смутились, что не обращали внимания на оговорки и странности в поведении друг друга.
--Я ненадолго, правда,--заговорила Тресс.--Да-да ...--Она позволила преподобному Мартину нежно снять с ее плеч пальто; впрочем, священник тут же отшвырнул его куда-то к шкафу.--И мне так неприятно беспокоить вас, Мартин ...
--Беспокоить меня? Чушь!
--Но нам действительно нужно подлатать крышу Порохового склада!
Добродушное лицо Мартина просветлело.
--Вот именно!--воскликнул он, бросаясь к письменному столу, на котором валялся раскрытый блокнот.--А я все не мог догадаться, что означают буквы «кр. с двумя восклицательными знаками», которые я записал после посещения одной заболевшей старушки. Ну конечно, «крыша».
Он круто развернулся и потер руки. Он был готов на все.
--Дел там не очень много, по-моему,--продолжала Тресс.--Надо только закрыть прорехи по бокам от конькового бруса, но с обеих сторон. Если бы вы могли попросить кого-то ...
--Моя милая Тресс! Я сам этим займусь!
--Как скажете, Мартин.
--Ах, наконец-то я понял! Тресс, вы не обидитесь, если я чуть-чуть похожу по комнате и молча все обдумаю?
--Нет, конечно нет!
Серьезно кивнув, преподобный Мартин зашагал по кабинету, вновь погрузившись в свои мысли. Светло-карие глаза Тресс под густыми черными ресницами следили, как священник описал три медленных круга.
--Я так вас люблю!--неожиданно воскликнул он.-- Как по-вашему, может, обойдемся листовым железом?
Тресс оцепенела.
--Ч-что?!
--Прошу прощения?--При звуках ее голоса преподобный Мартин остановился. Потом заметил выражение ее лица.--Моя дорогая Тресс! Что случилось?
--Вы ... знаете, что вы только что сказали?
--Ничего я не говорил,--удивился священник.--Я просто думал о крыше. Простите меня!
И он снова принялся кружить по кабинету. На сей раз он описал четыре круга, прежде чем заговорил.
--Длинные и широкие листы железа,--заявил он, обращаясь к суровым портретам лиц духовного звания,--можно согнуть--вот именно!--и накрыть ими конек крыши - временно, до капитального ремонта. Конечно, остается открытым вопрос о гвоздях ...--Он обратился к ковру.--Пройдут ли они
сквозь шифер и доски так же хорошо, как сквозь листовое железо? Но дело не только в том, чтобы надежно укрепить листы. Ваши холодность и сдержанность вначале обескуражили
меня. Правда, в последнюю неделю вы сильно изменились. И я так вас люблю ...
Именно при этих словах он наткнулся на оцепеневшую Тресс, которая не могла пошевелиться. В момент столкновения словно завеса упала с глаз преподобного Мартина, в ушах у него прозвенело с отчетливой громкостью последнее предло-
жение, и он понял, что высказал его вслух. Ошеломленный священник застыл на месте. Тресс судорожно вздохнула, задрожала всем телом, попыталась отвести глаза в сторону, но затем метнула на преподобного Мартина взгляд, которому обучила ее Люси Янсен.
--Раз так,--вызывающе заявила она,--почему вы не признаетесь в своих чувствах мне, а разговариваете сами с собой?
--Возможно ли?--начал было Мартин.--То есть ... дружба--это очень мило и благородно, никаких сомнений. Но возможно ли, чтобы вы ...
--Да! Да! Да!
В совершенном восторге и со всей свойственной ему пылкостью, преподобный Мартин кинулся к Тресс. Надо отметить, что Тресс не осталась холодна. Картина их объяснения предстала глазам мифрау де Бур, когда она через полминуты вкатила в кабинет столик с чайными приборами. Но мифрау де Бур, которая знала человеческую натуру и успела хорошо изучить эту парочку, только просияла. Священник ничуть не смутился, увидев свою экономку.
--Мифрау де Бур!--воскликнул он.--Позвольте мне
первому поздравить вас!
--Спасибо.
--То есть,--поспешно поправился преподобный Мартин,--позвольте мне ... Не важно. Вот моя будущая жена!
--Вот как! Подумать только! Хотя не могу сказать, что для меня это полная неожиданность. Может, хотите отметить событие?
--Отметить!--вскричал священник, хлопая себя правым кулаком по левой ладони.--Да, несомненно! Вот именно, точно!--Он ненадолго задумался.--Ни я, ни мой дядя никогда не имели ничего против шампанского.
--Мартин!--встрепенулась заплаканная Тресс.--Я тоже не против. Но нельзя, чтобы люди шептались о том, что ты закатываешь вечеринку с шампанским накануне приезда епископа!
--Пожалуй,--согласился преподобный Мартин,-- теперь, по здравом размышлении, я понимаю, что прием лучше отложить до завтра. И все же ... Мы затопим камин, устроимся с комфортом; и главное, Тресс, мы забудем о проклятой крыше. До крыши ли мне сейчас? И потом, дождя нет. Посмотри в окно!
Так тому и быть, никаких крыш!
--Д-да ...--неуверенно согласилась Тресс.
Когда Тресс в тот вечер вернулась к себе домой, она, как, впрочем, и священник, пребывала в таком состоянии, что совершенно забыла и о крыше, и о благотворительном базаре. Но не зря народная мудрость твердит: «Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Один стежок, но вовре-
мя стоит девяти и так далее.
В три часа ночи разверзлись хляби небесные. Ливень был такой сильный, что сквозь его пелену ничего не было видно. Он продолжался до рассвета, после чего чуть-чуть поутих. Преподобный Мартин, все благополучно проспавший, узнал новость от мифрау де Бур, когда она принесла ему утренний чай.
Из окна спальни, выходившего на задворки, преподобный Мартин увидел целую толпу женщин, собравшуюся у Порохового склада. Все они оживленно жестикулировали; многие в отчаянии заламывали руки. Торопливо одевшись и накинув
макинтош, священник выбежал в сад, где встретил Тресс, тоже в плаще.
--Все в порядке,--заверила она его.--То есть ... крыша протекает с обеих сторон. Посередине вместо пола сплошное месиво грязи, в центральном проходе громадная лужа. Но киоски стоят по бокам; ни один даже не промок... то есть почти не промок. .. Если ты сейчас достанешь железо ...
--Как Меркурий,--вскричал Мартин,--я полечу в скобяную лавку! И разыщу негодяя Ритсму с его бакенбардами. Он никогда ничего не делает!
К полудню грохот молотка, производимый священником, разносился по всей округе. В то же время полицейские упорно искали револьвер 38-го калибра, пропавший с ночи воскресенья, когда, по словам Джона Кока, он положил его рядом со своей пишущей машинкой. К Пороховому складу по
Главной улице одна за другой двигались машины и тележки с разнообразными товарами. Дождь прекратился.
В это же время Люси Янсен примеряла костюм и смотрелась в зеркало в своей спальне на верхнем этаже своего отеля. Так как один из предложенных ею на продажу сервизов был расписан во фламандском стиле, Люси решила нарядиться фламандской куклой. И верно, кружевной белый чепец с загнутыми краями выгодно оттенял ее голубые глаза и золотистые волосы, а черный кружевной лиф подчеркивал все достоинства ее фигуры. У Люси была даже камеристка, которая также служила горничной в отеле и которая была приучена обращаться к хозяйке
«мифрау Люси», как делают горничные в романах.
--Мифрау Люси,--с восхищением проговорила она, --вы хорошенькая, как картинка!
--Неплохо, да?--самодовольно заметила Люси, наклоняя голову и поправляя пальцем помаду.--Да, есть еще пор ох в пороховницах!
--Но, мифрау Люси, вы ...
--Ах вы, старые кошки!--продолжала Люси, имея в виду участниц благотворительного базара.--Кроме мифрау Томас и юфрау  Бюрен, конечно. Знаешь ли ты, что обсуждалось на последнем собрании, куда были допущены господа? Нет, конечно, не знаешь. Один господин--он так и не назвал своего имени--написал записку с предложением, чтобы юфрау
Бюрен с ее длинными волосами изображала леди Гамильтон!
--Мифрау Люси!--вскричала ошеломленная горничная.
--Да,--философски заметила Люси,--кажется, предложение нимало не смутило ни юфрау Бюрен, ни мифрау Томас. Обе вроде как задумались, словно представляя, как юфрау Бюрен будет смотреться голышом на лошади, с распущенными волосами. Но тут госпожа Кнол...--на лице Люси появилась
зловещая улыбка,--встала и понесла, и понесла! Только Колин Брегер, второй после Гендриксона землевладелец, ее утихомирил.
«На церковных базарах,--сказал он,--не продают лошадей ... по крайней мере, там нельзя продать мою лошадь».
--И он прав: нельзя. Дай конфетку, милая.
--Слушаюсь, мифрау,--ответила служанка, подавая хозяйке коробку шоколадных конфет с ликером.--Но мифрау Люси! Ваш лиф, корсаж,или как там он называется.
--А, кстати!--оживилась Люси.--Он похож на платья, которые носили еще до твоего рождения. Корсет-то на шнуровке. Затяни меня потуже. Упрись ногой в угольный ящик и тяни. Ничего, если спереди будет выпирать.--Она задумалась.--Помню, была я как-то в музее Рембранта. Меня пригласил один господин посмотреть старых мастеров. И знаешь что, милочка? Женщины на картинах и в подметки мне не годились!
--Но, мифрау Люси! Вы ведь идете на церковный базар!
--Да, старым кошкам мой вид не понравится.-- Люси злорадно ухмыльнулась.--Зато он придется по душе мужчинам.
--Неужели юфрау Бюрен и правда будет ... то есть ...
--Нет. Хотя ... по правде говоря, я точно не знаю, в кого она нарядится.
В тот момент, когда Люси откровенничала со служанкой, костюм Мирьям оставался неизвестен даже Джону Коку. Неподалеку отеля, в доме полковника Бюрена, Мирьям смотрелась в большое зеркало, висевшее над ее туалетным столиком. Перед ней лежала большая коробка с маскарадным
костюмом. Джон Кок, развалившийся на кровати напротив, разглагольствовал, причем уже довольно давно.
--Нет, ни за что!--говорил он.--Как ты не можешь взять в толк, ангелочек, что я не появлюсь на церковном базаре с шестом для баржи? Я зайду туда ненадолго, да. Куплю все, что угодно,--от птичьего корма до старых часов. Но вверить себя заботам этих гарпий--никогда!
--Ты меня не любишь,--возражала Мирьям.
--Женщина, любовь тут совершенно ни при чем, и это тебе отлично известно!
--Подойди сюда,--тихо позвала Мирьям.
--Нет, ни за что!--едва слышно отозвался Кок.--Ты не убедишь меня таким аргументом. Это дело принципа. Вот твой дядя ... неужели он согласился вырядиться Отцом-Временем или появиться в другом не менее дурацком виде?
--Что ты! Я не смею даже заикнуться при дяде ни о чем подобном.
- -Вот это я и пытаюсь тебе втолковать. Более того, ты понимаешь, что я только что закончил книгу и мне необходимо как можно скорее выправить рукопись? Пока роман не попадет к издателю, мы не можем пожениться.
--Ах да! Мне ужасно жаль. Ты должен, непременно должен идти работать.--Мирьям, что-то вспомнив, перевел а разговор на другую тему.-- Джон! Разве тебе не нужно было встретиться с Винцентом Боугартом и поговорить о его костюме?
--Да, теперь припоминаю. Мы должны были встретиться минут пятнадцать назад у меня.
--Беги скорее, дорогой, пока я переодеваюсь. Интересно, Боугарт уже на месте?
Боугарт не опоздал. Более того, минут через пять вся деревня знала о присутствии Боугарта в кабинете Кока. Раскаты громкого спора доносились до самого замка. Совершенно выдохшийся Кок втолковывал Боугарту.
--В последний раз повторяю: позвольте мне решать, что вам можно и что нельзя делать. Да успокойтесь же, наконец!
--Ха!--воскликнул Боугарт, уже вошедший в образ. Боугарт сидел на диване в длинном пыльном кабинете, стены которого были уставлены книгами. Он скрестил руки на груди; на лице застыло упрямое выражение. В дальнем углу сидела Линда Лаура. Ее пепельно-русые волосы растрепались, платье
испачкалось--еще неделю назад ее мать пришла бы в ужас от такого вида дочери. В одной руке девочка сжимала роликовые коньки, а под мышкой у нее была книга «Приключения Шерлока Холмса». Глаза Линды метали молнии в ответ на недопустимые речи, унижавшие, по ее мнению, достоинство Боугарта.
--Во-первых,--продолжал Кок,--разрешаю вам надеть мой индейский головной убор. Вы даже можете продать его, если найдется покупатель.
--Нет продавать,--решительно отозвался индейский вождь.--Оставить себе.
--Ладно, купите его сами. Но предупреждаю, он ненастоящий.
Приверженец точности, Кок терпеть не мог дилетантизма во всем. Дилетантизм его раздражал. Он окинул взглядом верхнюю полку с книгами.
--Жаль,--сказал он,--что мне не удалось достать настоящий. Такой головной убор--оскорбление для любого индейца. Но ничего не поделаешь. Так же и с книгами. Скормите читателям самую правдивую историю, и вам никто не поверит. Прихо-
дится сочинять макулатуру для любителей приключенческого чтива... Далее,--продолжал он,--можете продать чучело гремучей змеи. Можете продать лук и стрелы. Но ни за что, ни при
каких обстоятельствах, не пытайтесь из него стрелять! Лук самый настоящий, уверяю вас, и он сломается. Далее. вы не возражаете против того, чтобы раздеться до пояса?
--Нет, чтоб мне лопнуть!--заявил индейский вождь, немедленно начиная срывать с себя воротничок
--Да не сейчас, не сейчас! Не сейчас! Базар начнется после обеда, но главных участников, так сказать звезд, в том числе вас, приберегут до чая, то есть часов до шести. Тогда публика схлынет и придет епископ. А теперь вот что: у меня хватит грима, чтобы намазать вас от макушки до талии. Если хотите,
нанесем и боевую раскраску. Да, вижу, что хотите! Но брюк у меня нет.
--Я иметь штаны,--проворчал индейский вождь.--Хорошие штаны.
--Отлично. Загримируйтесь в отеле. Незаметно пройдите за рядами киосков и прилавков,  чтобы вас не увидели до тех пор, пока вы не встанете за прилавок. Вот и все, а остальное уже не в вашей власти.
Боугарт  плотнее скрестил руки на груди и молча уставился на дверь.
--У вас не будет томагавка, потому что у меня его нет. Никаких боевых кличей, разве что тихий--чтобы обозначить ваш выход. Ни при каких обстоятельствах не выскакивайте из-за прилавка и не исполняйте военный танец! И последнее: вам нельзя называться ни Сидящим Быком, ни Молнией, ни Молотом.
Глаза Боугарта подозрительно сверкнули; жаль, что Кок этого не заметил. Все пункты, кроме последнего, не встретили у Боугарта возражений. Но тут он топнул ногой.
--Почему я не могу быть Сидящим Быком?--с жаром спросил он, искренне недоумевая.--Какая разница, как меня будут звать?
--Потому что вы продаете вампумы. Индейские деньги!
--По-вашему, я не знаю, что такое вампумы?
--Тресс,--продолжал Кок,--решила, что у меня их много. А у меня нет ни одного. В результате,--он сморщился от отвращения, доставая из-за дивана какой-то предмет,--придется продать как можно больше такой вот дряни.
Несколько местных дам взялись изготовить индейские деньги и вязали не покладая рук. По их представлениям, вампум являл собой узкий шарфик сантиметров восемь длиной и сантиметра два-три шириной; все шарфики были обильно расшиты раковинами.
--Маэстро,--настоятельно попросил Кок,!!если вы продадите хотя бы тридцать этих штучек по полтора гульдена за каждую, значит, вы не зря потратите время. Вы должны привлекать покупателей! Отсюда ваш образ: добрый и лукавый вождь, собравший у себя все деньги племени. Ваше имя,--Кок на мгновение задумался,--будет Великий вождь
Большой Вампум. Ну как?
--Ужас!--вскричал Боугарт.--Провалиться мне на месте, если я соглашусь!
--Почему?
--Я хочу вволю поорать и поноситься с перьями на голове, а мне предлагается изображать какого-то брокера с фондовой биржи, будь она неладна!
--Но у индейцев нет фондовой биржи!
--Именно это я и пытаюсь втолковать ... Великий вождь Большой Вампум!--с отвращением забубнил Боугарт низким, гортанным голосом.--Великий вождь Банкнота! Великий вождь ...
--Маэстро, придется подчиниться! Лично мне этот базар до лампочки. Но Мирьям ...
Кок замолчал. Мирьям стояла на пороге, на фоне зеленой листвы. Она успела переодеться в карнавальный костюм. Несмотря на галоши, которые она вынуждена была надеть, облик ее просто потрясал воображение. Светло-каштановые волосы девушки, густые и курчавые, как руно, были разделе-
ны прямым пробором И спадали на плечи. На лоб она надела золотой ободок. Платье из гладкой тяжелой зеленой материи плотно облегало ее сверху до талии; юбка пышным колоколом спускалась до земли. Вокруг талии был небрежно повязан золотистый кушак с кистями.
--Нравится?--пылко спросила Мирьям.
--Нравится?!--повторил сраженный наповал Кок.-- Ты заставляешь меня вспомнить все романтические бредни! Шервудский лес! Шервуд в сумерках! Через секунду я превращусь в грубого прерафаэлита!
Романтическую сцену нарушило появление вполне земной фигуры--полковник Бюрен в фуражке и с трубкой вытер о половик ноги в галошах и заявил, что погода прескверная.
--Но кто ты, Мирьям?--спросил Джон.--Кого ты изображаешь?
Мирьям затрепетала. Ей бы хотелось, чтобы Джон чаще разговаривал с ней так. Тем не менее с выражением притворной скромности на лице она позволила себе малую толику иронии.
--Я Саксонская дева,--ответила она.--По крайней мере, так написано на коробке.
--Но ты похожа на ... Погоди-ка!--опомнился Кок.-- Ведь ты продаешь конфеты, пироги и торты!
--Да, милый. Мифрау Уолтер боялась, что, если она сама встанет за прилавок, все подумают, будто она рекламирует свой товар. В общем, у нее начались «нервы»--короче говоря, она упала в обморок
--Но какого черта Саксонской деве торговать тортами и леденцами?
--Я,--объяснила Мирьям,--Саксонская дева, которая поручила королю Альфреду следить за лепешками в очаге! Помнишь--когда даны разбили королевское войско и он вынужден был переодеться крестьянином и укрыться в доме пастуха.
--Знаете, Кок,--заявил полковник, вынимая изо рта трубку,--по-моему, что-то здесь не так. Какой-то подвох. Но наши дамы—мифрау Уолтер Рок и мифрау Кнол, будь они неладны,--способны кого угодно переговорить. Они помешаны на, как
они выражаются, «серединовековье». Если бы я не захлопнул дверь у них перед носом, они, пожалуй, заставили бы и меня нарядиться Крысоловом.
Кок, пустившийся было в пляс посреди комнаты, сейчас чуть ли не рвал на себе волосы.
--Мы,--заявил он, делая усилие, чтобы не сорваться на возмущенный крик,--говорили об истории, а не о легендах или фольклоре! Но даже в фольклоре... разве женщина, в чьем доме
король Альфред недосмотрел за лепешками и они сгорели, не была женой пастуха?
--В жене пастуха нет такого шика.--Полковник угрюмо покачал головой.
--Не было шика? Что вы понимаете в «шике»?
--Ничего,--с жаром отвечал полковник.--Но именно так твердили обезумевшие фурии, а еще повторяли, что костюм хорошо смотрится, если начинается от шеи и заканчивается на
полу ... Упоминали какие-то кинофильмы.
--Так я и думал,--с горечью кивнул Кок.--Но пока ... Мирьям, пожалуйста, постарайся убедить Боугарта, что он должен принять индейское имя Великий вождь Большой Вампум.
--Пожалуйста, ради меня!--попросила Мирьям, которая была в тот момент очень хороша.
--Ну... не знаю,--буркнул Боугарт. Даже ребенок, глянув ему в глаза, заметил бы, что он замышляет каверзу.--Я и так все время иду у вас на поводу и уступаю во всем ... Только ради вас!
Глаза Линды Лауры, сжимавшей в руках ролики и «Приключения Шерлока Холмса», вспыхнули ревностью.
«Вот как?--подумала она.--Значит, только ради нее! Подумаешь! А мне наплевать!»
Как будто догадавшись о ее чувствах, Боугарт мягко склонил к девочке свою голову.
--Но окончательное решение за тобой, девочка,-- сказал он.--Возможно, они все и правы. Ну а ты что скажешь?
Услышав «они все», Линда растаяла. Но по-прежнему сидела, вызывающе вздернув подбородок.
--Если вы считаете, что так надо,--сказала она,-- то и я не возражаю.
--А ты помнишь все условные знаки?-- таинственно спросил Боугарт.--На всякий случай!
Линда мигом отбросила манеры великосветской дамы.
--Еще бы!
--Значит, все решено,--объявил Боугарт, поворачиваясь к остальным с видом спокойным и добродетельным. Только Кок подозрительно косился на него.--Нет, стоп машина! Вы, молодой человек, говорили, что звезды, в том числе и я, появятся
около шести часов?
--Да, совершенно верно.
--Итак,--Боугарт поднялся с дивана и выпятил грудь,--какие еще будут звезды, кроме меня?
--Разве вы не знаете?--удивилась Мирьям.-- Доктор Мюллер.
Линда Лаура издала возмущенный возглас, но таинственный жест, поданный ей Боугартом, утихомирил ее.
--Вот, значит, как?--Боугарт задумчиво пока-
чал головой.--Очень, очень интересно. И что он намерен делать?
--Играть на пианино и петь,--объяснила Мирьям.-- Если он исполнит песню, которую вы не сможете узнать--песни английские и американские, но он может все испортить своим немецким акцентом,--вы отдаете фант. Если угадали--вы выиграли.
--Кажется, становится все интереснее!-- пробурчал Боугарт и устремил взгляд в потолок.--Славный малый доктор Мюллер. Готов поспорить, он получит все, чего заслуживает.
--Боугарт,--заявил Кок, вплотную приблизившись к нему,--вы уверены, что ничего не припрятали в ру- каве? Никаких грандиозных фейерверков, которые снесут крышу Порохового склада?
--Ах, Джон! Я обещал выполнить, что от меня просят, и я все сделаю. Раз обещал--сделаю!
--Все должно пройти гладко,--сказала Мирьям.-- Священник! Еще приедет епископ!
--Кстати,--перебил ее начавший сердиться Боугарт,--кто он, собственно, такой, ваш знаменитый епископ? Все говорят о нем с таким придыханием, что он, должно быть, очень важная персона. Как его имя?
Все удивленно посмотрели на Боугарта.
--Доктор Робби ван Роббен, епископ Утрехский,--
ответила Мирьям.
--Ах ты господи!--прошептал Боугарт после долгой паузы.--Не может быть! Нет, правда! Неужели Робби?
--Я... никогда не слышала, чтобы его так называли.--Мирьям сделала большие глаза.
--Невысокий,--настаивал Боугарт,--но толстый и круглый, как шар, румяные щеки. Все время что-то жует. Ван Роббен!--Он повернулся к Линде.--Помнишь, девочка? Именно он проспорил мне пять гульденов, когда заявил, что я не съеду на роликах горки!
--Насколько я понял, вы ... мм ... хорошо его знаете?--спросил Кок.
--Кого, старину Робби?  Пару раз встречались в университете Ляйдена. Да, я знал, что он вскочил в золотую колесницу, но и представить не мог, чтобы его назначили епископом!
--Значит, вы с ним друзья?--не отставал Кок.
--Хорошие знакомые, я бы сказал!--отвечал Боугарт, который говорил правду.--Честное слово! И вот что я еще вам про него скажу. Старина Робби ужасно вспыльчив--о, как он орет и ругается! Но потом всегда отходит. Он поддержит племянника, даже если преподобный занимается демонологией или молится
деревьям. Так что не особенно беспокойтесь за Мартина. Впрочем, он сам едва ли волнуется.
Кок облегченно вздохнул.
--Просто чудесно!--вскричала Мирьям. Глаза у нее загорелись.--Значит, бояться нечего. Как говорит мифрау Уолтер,--она улыбнулась,--наш базар станет самым веселым и радостным из всех церковных базаров на свете!

У каждого, кто в тот вечер, без десяти шесть, входил в Пороховой склад через единственный, северный вход в торце здания, были все поводы для радости. Любой согласился бы с мифрау Уолтер--то действительно был самый веселый и радостный из всех церковных базаров на свете.
Любой, но не Джон Кок, который в то время сидел у себя дома, поглощенный работой: он правил рукопись. После того как все гости разошлись, Кока терзали дурные предчувствия. Они не были связаны с возможными выходками Боугарта. Дурное носилось во влажном, пропитанном дождем воздухе; дурное было в чьих-то чувствах--он даже сам не мог сказать в чем.
Съев обед, приготовленный мифрау де Бур, Джон зажег настольную лампу, стоявшую рядом с пишущей машинкой, а потом еще две, чтобы рассеять сумрак, предвещавший новый дождь. Он вернулся за письменный стол, отодвинул машинку и занес ручку над рукописью.
Он работал медленно и тщательно, иногда вставая и снимая с полки ту или иную книгу, чтобы проверить спорное место. Кок хорошо представлял себе окрестности описываемой реки, но в их современном виде, а действие его романа разворачивалось  в 1886 году, задолго до того, как в те края пришло «проклятие прогресса».
В голове всплывали различные картины. Красные отблески на воде, черные весла, которые то погружались в воду, то выныривали из нее; грохот барабанов, доносящийся с противоположного берега. Однако в картины прошлого упорно вторгались иные образы и мысли. Например, он еще никогда не видел, чтобы человек менялся так быстро, как Линда Лаура. Не далее как вчера он наблюдал, как она несется на роликах по Главной улице, впереди Сэма Кнола, Уэсли Гендриксона и других детей, к стайке которых
она, кажется, примкнула. Он видел, какая перемена произошла с Ессикой Лаурой, однако отнесся к этому с улыбкой и без раздражения.
Ессика изменилась ... да нет, она просто стала обыкновенным человеком. Кокетство, которое раньше иногда раздражало его, а иногда, как он признался самому себе, завораживало, сменилось прямотой и искренностью, как у Мирьям. Однако беспокойство отчего-то ассоциировалось у него с белым цветом, именно с белым. Тикали наручные часы. По-
шел дождь; он шумел и шелестел в листьях. Наконец Кок отложил ручку и начал расхаживать по комнате. И тогда он наконец вспомнил.
Конверт, сложенный пополам и измятый, как будто долго хранился у кого-то в заднем кармане брюк, лежал на диване, где раньше сидел Боугарт. Он помнил, сколько раз Боугарт поворачивался, чтобы спросить что-то у Линды Лауры. Конверт вполне мог выпасть у него из кармана и теперь лежал
на диване. Кок поднял его.
Адрес гласил: господину Винценту Боугарту, отель, Стапгорст--и был написан шариковой ручкой, печатными буквами. На конверте стоял штемпель Утрехта; письмо было отправлено в пятницу, то есть вчера, без пятнадцати двенадцать. Возможно, письмо носило личный характер он не имел права заглядывать в него и должен был передать владельцу. Но конверт показался Коку таким знакомым!
Кок, как и многие другие уже знал, что
попытка найти автора анонимных писем по почтовым штемпелям не увенчалась успехом. Все жители Стапгорста ездили в Утрехт или в Роттердам по крайней мере раз в неделю--на ма-
шине или на автобусе, по главной дороге. Иногда добирались и до Амстердама. И все же ...
После внутренней борьбы он отбросил принципы и вытащил из конверта сложенный пополам листок бумаги. Письмо было написано теми же мелкими печатными буквами, что и адрес.
       «Мой дорогой мой Винцент Боугарт!
Вы начинаете меня интересовать. Хотя я не рассматриваю Вас как угрозу, поскольку разум не может победить меня в той игре, какую я веду, я все Вам расскажу. Та женщина испугалась, как она того и заслуживала; другие были напуганы каждый по своим заслугам. Моя работа окончена, мой путь завер-
шен. Примите заверения в совершенном к Вам почтении.
             Ваш искренний друг,
Ведьма»
Некоторое время, потрясенный близостью и в то же время недостижимостью страшного образа, Кок стоял неподвижно. Сердце бешено колотилось у него в груди. Затем, как будто в голову ему пришла новая мысль, он поспешил к столу. Из нижнего ящика он достал большое увеличительное стекло. После
долгого и тщательного изучения ему удалось обнаружить в верхнем левом углу обычной почтовой марки за восемьдесят центов бледный голубой крестик. Проверка по почтовым штемпелям. Ведьму уже засекли!  Кок механически сунул, сложенный листок обратно в конверт. Положил конверт на стол и снова принялся за правку.
За открытой дверью монотонно капал и плескал дождь. Кок поправил еще двадцать страниц, то заменяя слово, то исправляя ошибку, когда услышал на тропинке чьи-то тяжелые шаги. На пороге появился инспектор Сняйдер в блестящем от дождя плаще, надетом поверх форменного мундира. В форме он
выглядел более деловитым, даже зловещим. На часах Кока было без четверти шесть.
--Извинит.--Инспектор отдал ему честь. Козырек фуражки сверкнул в лучах лампы.—Господин Боугарт не у вас?
--Нет. Он ушел.
Кок взял со стола конверт с письмом и протянул Сняйдеру.
--Взгляните-ка! Должно быть, выпало у господина Боугарта из кармана.
--Спасибо.--Суровое лицо с родимым пятном на щеке посуровело еще больше.--Позвольте спросить, вы его читали?
--Да.
--Вы не должны были так поступать. Содержание письма вас не касается.
--Извините,--ответил Кок, глядя инспектору в глаза,--оно меня касается. И всех остальных тоже.
--Господин Кок, вам известно, где сейчас находится господин Боугарт?
--Наверное, в своём отеле. Или на базаре.
--Я не могу идти на базар в форме. Разве что в крайнем случае.
Сняйдер повернул к выходу. Когда он был уже на пороге, Кок окликнул его:
--Инспектор, так кто такая Ведьма?
--Извините,--Сняйдер снова приложил пальцы к козырьку,--мы располагаем определенными сведениями, но обнарадовать их рано.--И он зашагал по грязи прочь. За ним шли два полицейских, тоже в форме. Некоторое время Кок невидящим взглядом смотрел на лежащую перед ним страницу. Потом наручные часы напомнили ему о том, что уже без десяти шесть.
В то же самое время все, кто входил в Пороховой склад, который располагался довольно далеко от дома Кока, согласились бы с мифрау Уолтер, что то был самый веселый и радостный из всех церковных базаров на свете. О несомненном успехе сви-
детельствовал веселый гомон голосов, который заглушали звуки пианино, стоявшего поодаль от киосков и лотков с товаром, и хриплый голос, распевавший по-немецки вагнеровскую песню.
Посетителей, входивших с торца, встречали улыбающийся преподобный Люберс, которому очень шло черное пасторское облачение, и Тресс Томас, на которой вместо маскарадного костюма было надето скромное, но нарядное платье. Они стояли в довольно просторном помещении, оформленном в виде сельской беседки; стены и крышу беседки дамы
увили похожими на живые искусственными цветами. Здесь было сухо, потому что в углы зала дождь не проник. В беседке были расставлены столики, на которых сервировали чай и прохладительные напитки.
Тресс часто отлучалась, чтобы помочь обслужить гостей мифрау Кнол, одетой средневековым пажом-- хотя пажи вряд ли носили юбки. Затем она спешила
назад, к преподобному Люберсу, и гордо кивала в сторону центрального прохода.
--Ты должна по крайней мере признать,--сказал он,--что я вполне сносно отремонтировал крышу!
Искренний друг вынужден был бы ответить.
--Нет.
Поскольку мысли преподобного Люберса были заняты Тресс, он прибил почти все кровельное железо не туда, куда следует. Однажды он провалился в дыру и упал бы, если бы его не вытащил семидесятипятилетний церковный сторож, сидев-
ший на коньке.
Однако в зале было на что посмотреть. С горизонтальных балок, идущих под самой крышей, свисали цепи, на которые подвесили отполированные до блеска масляные лампы. Их свет освещал киоски с товарами, установленные вдоль стен: шесть слева и шесть справа. Киоски отделялись друг от друга вкопанными в землю шестами и ширмами с изображением вьющегося винограда. На землю
вдоль всех киосков уложили в ряд по две широкие пятидесяти сантиментровые доски, чтобы посетители не ходили по центральному проходу. В центре же зала ...
В центре зала колыхалась огромная лужа жирной черной грязи--добрых десяти метров шириной, сделавшая бы честь и тропическим джунглям. Никто не надеялся на то, что она когда-нибудь высохнет. Поскольку дожди шли постоянно, то мелкие, то сильные, да еще добавился вчерашний ливень,
лужа никогда не высыхала. На гостей, которые, толкаясь, ступали по доскам, лужа производила неизгладимое впечатление.
--Все-таки у нашего преподобного не все мозги из головы вышибло. Один неверный шаг--и плюх!
--Точно, наш священник--малый что надо.
--Хочешь, подтолкну, Терри?
--Не нахальничай, Франк!
Мартин и Тресс из беседки обозревали матово-сизую грязь.
--Интересно,--пробормотал преподобный Люберс, -- чем торгуют в киоске номер шесть, третьем справа? Никогда не видел такой толпы в одном месте--причем, как ни странно, собрались только мужчины.
Тресс вздохнула:
--Там Люси Янсен. Боюсь, ее костюм чуточку, самую чуточку вызывающий спереди. Но епископ...
--А, дядя! Он будет здесь через три минуты!
--Пусть не идет мимо нее. Отправим его по левой стороне.
--Боюсь, милая Тресс, это невозможно. Торжественная церемония построена на том, что он пойдет справа.
--Ты ... подготовил торжественную встречу?
--Конечно!--Преподобный Люберс удивленно поднял брови, как человек, который никогда ничего не забывает.--Скоро ты сама все увидишь; скажу только, что в ней примет участие хормейстер и дюжина самых младших мальчиков-хористов; остальное предостав ляю твоему воображению. Но дядя должен начать обход справа.
Он кивнул на центральный проход. Тресс увидела закругление мрачной старой Пороховой башни, дубовую дверь почти в двадцать скантиметров толщиной. Из замка торчал ключ. Второй ключ висел
на гвозде рядом с дверью. Еще там стоял старинный таран пятнадцатого века.
--Сзади,--священник повел рукой,--достаточно сухого места. Все расступятся, когда появится дядя Робби.
--Меня вот что беспокоит.--Тресс выгнула шею.-- Где Винцент Боугарт?
--Должен быть в киоске под номером семь. Разве его там нет?
--Во всяком случае, я его не вижу. Где он?
На последний вопрос им могла бы ответить Люси Янсен, находившаяся в киоске номер шесть. Подойдя к краю прилавка--там, за ширмой, увитой цветами, бешено колотил по клавишам, точно молотом, доктор Мюллер, воодушевленно распевая немецкие песни на голландском языке,--Люси раздвинула руками толпу своих поклонников и высунулась, чтобы оглядеться.
Напротив нее, на противоположном берегу грязевого пруда, расположилась мифрау Уолтер, одетая крестьянкой; на при лавке подле нее были разложены образцы рукоделия. Наискосок справа находился киоск номер семь, который на
первый взгляд был необитаем. Прилавок, представлявший собой длинный стол с подложенными под ножки кирпичами, был накрыт двумя пестрыми одеялами работы индейцев навахо. Сверху были разложены тридцать связок вампума, а
также лук, стрелы и чучело гремучей змеи. Одеяла свисали до самой земли.
--Винцент!--позвала Люси, пользуясь тем, что пение доктора Мюллера заглушало все остальное. Она знала, что Великий вождь Большой Вампум наотрез отказался гримироваться и облачаться в костюм в отеле. Боугарт должен появиться, как Венера из пены морской, то есть оставаться невидимым до назначенного часа. В результате прилавок киоска номер семь напоминал столик во время спиритического сеанса--хотя ни один стол во
время спиритического сеанса не ругается так неистово.
--Голубчик! Ради бога, потише! Что за лексикон!
В этот момент из-под одеял выскочил посланец Великого Вождя. Пробежав напрямик по грязи, Линда Лаура конспиративным шепотом обратилась к Люси:
--Мадам Янсен!--Девочка сунула Люси сложенную записку.--Пожалуйста, передайте это ужасному злому пианисту, который сидит рядом с вами. Это от епископа.
--Вот еще новости!--возразила Люси, прищурив один глаз.
--То есть он говорит, будто от епископа,--шептала Линда, оглядываясь на ходящий ходуном стол и снова обращая к мадам Янсен невинные глаза.
--Ладно, малышка,--вздохнула Люси и, повернувшись к разделительному шесту, громко свистнула.--Эй, колбасник!--позвала она.--Здесь  записка от важного человека--епископа. Вы её заберёте?
Руки доктора  упали с клавиш. Тяжело дыша, вспотев от волнения, он наклонился вперед и взял записку. Он уже собирался с достоинством ответить. Но вдруг в зале стало очень тихо, только кое-где шептались: «Епископ!»,  «Вот он!».
И доктор Робби ван Роббен, епископ Утрехтсктий, с радостной улыбкой на круглом румяном лице вступил на дощатый помост справа. Следует отметить, что Боугарт несколько преувеличенно описал недостатки епископа. Это был невысокий человек, но не такой коротышка, как утверждал Боугарт. Фигурой он вовсе не напоминал воздушный шар, хотя некоторые намеки на шарообразность имелись. Епископ Утрехтский по праву считал, что являет собой впечатляющее зрелище, на нем были гетры и очень большая шляпа с полями, загнутыми по бокам.
Помимо всего прочего, у него был внушительный вид и звучный голос. Все услышали этот голос, когда епископ, словно из винной бочки, обратился к племяннику, стоявшему в беседке.
--Грязь? Милый Мартин, тебе не за что извиняться. Я люблю грязь.--Епископ расхохотался и затем, остановившись у киоска номер два, сказал.
--Смотрите-ка, просто восхитительно!
Он похвалил торговца скобяным товаром,
за самодельные игрушки, которые сделали бы честь и профессионалу кукольнику. Потом похвалил вспыхнувшую мифрау Феен за ее товар--банки с домашним малиновым и смородиновым вареньем, с маринованным луком и сельдью--и перешел к киоску номер шесть.
Люси, на которую появление епископа про извело сильное впечатление, постаралась присесть в книксене как можно ниже. Епископ бросил на нее один только взгляд, и в голове у него
появились совершенно неепископские мысли. Однако посторонний наблюдатель ни о чем таком не догадался бы. Высокий гость рассеянно оглядел выставленные на продажу фарфоровые чашки, блюдца и тарелки, полукругом расставленные на
полочке, над головой у Люси Янсен.
--Мадам, примите мои поздравления!-- добродушно сказал он.--Нечасто приходится видеть такое богатство форм и красок.
--О!--воскликнула потрясенная до глубины души
Люси.
--Фарфор всегда был моей слабостью,-- произнес епископ.--Кажется,--продолжал он, указывая вперед жезлом с позолоченным набалдашником,--у вас есть и музыка? Ах, приятные для уха звуки! Я часто жалел, что ...
И тут из-под стола, задрапированного одеялами, послышался такой леденящий душу вопль, проби рающий до самых костей, что все присутствующие оцепенели от ужаса. Да, в нем содержались и относительно тихие рулады, как и было обещано. Но боевой клич, начинавшийся на низких нотах,
рвался ввысь, как по спирали, и, казалось, проламывал крышу, суля дикарские обещания пыток с последующим сожжением.
--Господи Боже!--вскричал доктор Мюллер.
Из-за стола медленно и с внушающей благоговейный трепет торжественностью поднялась фигура, почти такая же ужасная, как и боевой клич. Даже Люси, для которой ее появление не было сюрпризом, невольно отпрянула. Голову индей-
ского вождя венчал головной убор со множеством торчащих во все стороны, растрепанных разноцветных перьев. Индеец был коричневого цвета-- включая лицо, мускулистые руки, голую
грудь и живот--до брюк в шотландскую клетку. На кончике носа сидели очки в черепаховой оправе. Лицо
вождя украшала боевая раскраска--горизонтальные белые, желтые и красные линии.
К счастью или к сожалению, перед столом Великого вождя Большого Вампума никто не стоял. Только мифрау Уолтер, которой угрожал очередной нервный приступ, придвинулась ближе со своими шестью детьми, выстроившимися позади нее по
росту.
Вождь в перьях, страшный и ужасный, грозно огляделся и заговорил низким, гортанным голосом.
--Великий правитель!--Он хлопнул себя по
брючному карману.--Иметь много деньги! Бледнолицый снять рубашка. Хау! Ты покупать?
И он швырнул вампум прямо в лицо мифрау Урлтер.
Издав протяжный громкий вздох, немного похожий на вой самолетов в военное время, мифрау Уолтер закрыла глаза и упала в обморок прямо на своих детей. Только чудом все они не свалились в грязь. Но пока мифрау Уолтер передавали из рук в руки, как ведро с водой на пожаре, многие оступались и проваливались в лужу. Добрый епископ пришел в ярость.
--Эй вы!--закричал он, ткнув пальцем в Великого вождя.--Кто вам позволил портить наши невинные развлечения вашими неуместными выходками? Вы, вы! Вы пьяны!
Господин Ритсма, стоявший на досках позади епископа--в тот момент он со своими зловещими черными бакенбардами и бледным красивым лицом, эхом повторил слова епископа:
--Вы пьяны!
Лицо Великого вождя исказила злорадная
гримаса, исполненная невыразимого самодовольства. Он ткнул пальцем епископу в нос и, медленно раскачиваясь, запел нечто, по его мнению, напоминавшее старинную индейскую песню:
--Маленький вождь Большое Брюхо, Маленький вождь Робби,--выводил он.--Кушать много бифштекс, пить много ром, кушать много отбивные - ам, ам, ам!
При слове «Робби» рука епископа дрогнула. Он пристально вгляделся в лицо индейца.
--Винцент Боугарт!--вскричал он.
--Пить много портвейн,--продолжал тот, вздымая руку вверх,--пить много херес; лицо красный, красный, как перец. Маленький вождь Робби ...
Добрый епископ совершенно потерял самообладание. и ни один здравомыслящий человек не вправе его осуждать. Как уже указывал Боугарт, в наших друзьях мы видим не хороших, добрых и несомненно великих людей, какими они стали.
Мы видим их такими, какими знали в прежние, давно прошедшие времена, пока им еще не начали воздавать почести. Из головы епископа мигом испарились десятилетия взрослой жизни и все, что за это время произошло.
Доктор Робби ван Роббен, епископ Утрехтский, быстро наклонился и набрал полную пригоршню густой, жирной грязи. У него, как подсказал ему рассудок, не оставалось времени слепить из грязи комок, но и пирожок тоже сойдет! Отчасти благодаря везению, а отчасти благодаря силе и точности удара пирожок угодил прямо в лицо Винценту Боугарту.
--Ну и ну, вот старый чертяка!--прошептала в изумлении Люси Янсен.
Вспомнив замечание епископа, которому она ошибочно приписала непристойный смысл, Люси решила, будто стоявший перед ней человек не может на самом деле быть его большим священником. Уж конечно, такой святой человек, как епископ, не мо-
жет отпускать такие замечания!
--Мадам!--воскликнул епископ, тут же разворачиваясь к ней.--У меня нет времени на ...
Времени у него действительно не было. Он недооценил скорость, с какой Боугарт вытер очки и глаза. Схватив лук, из которого, по словам Кока, нельзя было стрелять, Боугарт наложил стрелу
на тетиву. Издав нежный звук, как в прериях старинных времен, стрела прошла через тулью шляпы епископа и вонзилась в шест между киосками номер шесть и восемь.
--Мерзавец!--заревел епископ, проводя рукой под шляпой, чтобы убедиться, что не ранен.--Помяни мое слово, сегодня я заставлю тебя пожалеть ...
Он снова нагнулся, чтобы слепить пирожок из грязи. Однако от злости промахнулся и сбил пирог с мясом с прилавка разъяренного Бринка, киоск номер девять.
--Святейший!--воскликнул хормейстер.--Это нужно прекратить!
Господин Ритсма оглянулся через плечо, и тут его осенило. У самого входа, в беседке, откуда начинался импровизированный дощатый помост, выстроились друг напротив друга двенадцать мальчиков из церковного хора. Все держали перед собой раскрытые ноты. Мальчики не надели церковное облачение--к чему формальности? Дождавшись сигнала хормейстера и вступления, сыгранного пианистом, мальчики должны были запеть любимый гимн епископа.
Но Боугарт обнаружил грязь под досками своего киоска.
Плюх!--и увесистый ком ударил епископа в щеку. Плюх!--епископ нанес ответный удар, и на белой новой куртке Бринка расплылось грязное пятно.
--Внимание!—Хормейстер Ритсма поднес к губам дудку-камертон. Хористы приготовились петь. Разумеется, в таком бедламе расслышать камертон было невозможно. Но внимательно следящий за хормейстером пианист разглядел, как раздуваются его щеки. Мальчики сделали глубокий вдох. И тут док-
тор Мюллер со всей мощью, на которую был способен, заиграл вступление к другому гимну.
Несчастные хористы смешались. Когда перед глазами у вас ноты одной песни, нельзя тут же переключиться на другую, даже если вы случайно и знаете слова. Некоторые из мальчишек в отчаянии запели то, что им было велено, другие все-таки по-
пытались вытянуть другую, но не могли припомнить слов, третьи просто захрюкали.
--Стойте!--воззвал епископ Утрехтский.
Так повелительны были его жесты, так красив голос и столь поистине духовное воздействие оказал он на присутствующих, что все постепенно умолкли-- даже доктор Мюллер, который все ломал голову над запиской епископа.
--Господин Ритсма,--отрывисто спросил епископ, --что такое с вашим хором?
--Ничего,--с достоинством ответил господин Ритсма.--По-моему, кто-то дал пианисту не те ноты.
--Ага!--И епископ метнул многозначительный взгляд на Боугарта. Затем, расправив плечи, он шагнул прямо в лужу и оказался чуть ли не по колено в грязи. Очевидно, он принял вызов.
Винцент Боугарт, отшвырнув стол и сорвав с головы боевой головной убор, прыгнул следом, намереваясь обдать епископа  грязью с головы до ног. Люси задрала широкую юбку прямо над столом, смахивала осколки посыпавшихся чашек и блюдец, и ступила прямо в грязь. Господин Ритсма  шагал по дос-
кам, растопырив руки, словно по воздуху.
Круто развернувшись, епископ направился к беседке--прямо к мальчишкам из церковного хора. Он медленно оглядел их--справа налево.
--Петь вы не умеете,--заявил он.--Но хотя бы пирожки из грязи лепить можете?
Застоявшиеся на месте мальчишки издали общий торжествующий вопль. Дюжина пар ботинок дружно плюхнулась в центр лужи, отчего в воздух поднялся фонтан грязевых брызг.
--Молодцы!--похвалил их епископ.--Вон там враг! Пусть добродетель победит!
Боугарт немедленно развернулся и побежал в противоположный конец зала. Он больше не изображал из себя индейского вождя. Вдоль задней стены выстроились по меньшей мере двадцать членов шайки Уэсли Гендриксона. Боугарт сунул два пальца в рот и оглушительно засвистел.
--Бесенята!--завопил он.--Взять мошенников!
Так началась Великая Битва в Грязи, о которой в Стапгорсте будут ходить легенды еще сто лет. Мирьям Бюрен, торговавшая сладостями в киоске номер
одиннадцать, и Ральф Дронг, стоявший напротив, в книжном киоске номер двенадцать, могли лишь громко перекрикиваться, сообщая друг другу о ходе сражения, в котором приняли участие многие посетители базара.
--Я бы охотнее встала на сторону темных сил,--с тоской призналась Мирьям.--Вот только платье жалко ... Как по-вашему, может, мне его снять?
--Умоляю, юфрау Бюрен, не надо! Смотрите, в каком состоянии мадам Янсен!
На противоположном конце зала, в беседке, увитой искусственными цветами, стояли два человека, которые тоже не принимали участия в битве. Однако положение одного из них можно было назвать плачевным. На лбу преподобного Мартина Люберса вздулись жилы. Глаза горели. Он то сжимал, то разжимал кулаки. Тресс, зорко следившая за женихом, готова была броситься ему на шею и прижать к себе в случае, если он рванется в бой.
--Мартин, ты заметил полисменов? Сюда вошли трое: двое стоят за киосками с одной стороны и еще один--с другой.
--Полисмены?!
--Да, Мартин. Нельзя допустить, чтобы твоего дядю арестовали за потасовку.--Тресс решительно продолжала.--Милый, боюсь, тебе придется пойти туда и вытащить его. Но обещай, обещай мне, что не примешь участия в драке!
Священник, тяжело вздохнув, кивнул и ринулся вперед. Тресс, повернув голову, увидела, что рядом высится массивная фигура инспектора Сняйдера. Инспектор был в форме. Поскольку около половины седьмого дождь прекратился, его плащ был всего лишь сырым. Узкие глаза служителя закона
сделались огромными, когда он, оглядев базар, оценил масштабы побоища.
--Добрый вечер, инспектор!--дрожащим голосом поздоровалась Тресс.--Пришли понаблюдать за нашими невинными развлечениями во славу святого Мартина?
--Невинные развлечения?--переспросил инспектор Сняйдер. Оба пригнулись, уклоняясь от тяжелой металлической игрушки, пущенной чьей-то меткой рукой.--Смотрите-ка, там женщина--не вижу, кто такая, слишком заляпана грязью. Она полуголая и бьет тарелки о головы! А еще одна, а я-то считал
юфрау Бюрен тихой, скромной девушкой, распустила волосы и почти в чем мать родила залезла на стол и в обеих руках комья грязи. Вы тут что, все с ума посходили?
В этот момент преподобный Люберс подвел к инспектору низкорослого и полноватого церковного иерарха, который на первый взгляд мог показаться марсианином из книги Герберта Уэллса.
--Инспектор Сняйдер,--сказал священник,-- позвольте представить вас моему дяде, епископу Утрехтскому.
Инспектор Сняйдер закрыл глаза.
--Полагаю,--обратился дядя к племяннику,--ты воспользуешься сотворенными мной беззакониями как предлогом для того, чтобы я тебя простил?
--Ничего подобного!--пылко возразил преподобный Люберс.--Если вам не нравится мой поступок, можете убираться к черту. Более того ...--Он повернулся к оцепеневшей Тресс.--Я намерен жениться на этой молодой даме и не советую мне мешать!
На лице епископа, сплошь облепленном грязью, показалось подобие улыбки.
--Мартин,--с чувством сказал епископ,--вот слова, которые я надеялся услышать и о которых молился. Разумеется, ты женишься на своей молодой даме! Думаешь, я не понял твоих намерений, как только увидел тебя? Инспектор Сняйдер! Принимая во внимание наши невинные развлечения ...
--Епископ,--ответил Сняйдер, уклоняясь от прилетевшей откуда-то облепленной грязью бутылки из-под виски,--я не хочу, да и не собираюсь никого отправлять за решетку. Просто пришла пора очистить помещение.
--Превосходно!--просиял епископ. Когда он вышел, держа под руки Тресс с одной стороны и Мартина--с другой, не было в зале человека, который не восхищался бы этим маленьким задирой.
В зал вошел еще один полицейский.
--Выводите всех, да осторожнее!--распорядился инспектор.--Если возможно опустить лампы, не гася огня, сделайте это--иначе в темноте начнется паника. Объясните всем, что мы никого не арестовываем, просто пусть выметаются отсюда.
Большой зал удалось очистить быстро и без суеты. Когда свет все-таки погас, через западные окна хлынуло сияние полной луны. У приотворенной двери стояли двое в мешковатых макинтошах.
--Просто жуть что такое,--бормотала Люси.--Но ... господи, как здорово!
--Точно,--скромно согласился Винцент Боугарт,  успевший ухватить полотенце из чайной беседки и открыть, что с помощью грязи можно легко удалить грим.
--Но! Прибыль ...
-- Не знаю, не знаю,--виновато покачал головой Боугарт.--Не удивлюсь, однако, если завтра преподобному Люберсу при шлют чек на сумму, с лихвой покрывающую как возможные прибыли, так
и понесенный ущерб. Чтоб мне лопнуть, еще утром он рассказал мне о торжественной церемонии!
--Но ...
Люси  испуганно замолчала. Откуда-то издали, из погрузившегося в полумрак огромного зала, где киоски в лунном свете казались призрачными, послышался шум. Это был глухой стук, как будто тяжелым предметом долбили прочное дерево.
Тук!--раздавалось под луной. Десятисекундная пауза. Тук! Пауза. Тук!
--Люси,--Боугарт обнял женщину за плечи,--ты знаешь, когда я валяю дурака, а когда нет. Ступай домой. Увидимся позже.
--Опять неприятности, а? Опасно?
--Чуть-чуть. Не о чем волноваться.
--Ну уж, бесшабашный! Боюсь, ответ был бы такой же, если бы вам пришлось идти против пулемета!--попробовала она пошутить.
--Быстро отсюда, женщина! Все нормально.
--Старый разбойник!--всхлипнула Люси и убежала.
Боугарт вошел внутрь зала и тихо закрыл за собой дверь. Рука его пошарила по стене, что-то нащупывая. Когда вещь нашлась, Боугарт сунул находку в карман макинтоша. Тук!-- медленно и за-
нудно стучало вдали. Тук!  Перекинув полотенце через плечо, Боугарт пошел вперед по проходу; его высокие ботинки почти неслышно шлепали по грязи. Вот блеснул луч лампы и тут же погас, но Боугарт успел
заметить несколько выключенных электрических фонариков.
Впереди высилась дубовая дверь в полметра; дверь вела в помещение старого оружейного склада и на башню. Хотя без десяти шесть в замке торчал ключ, сейчас его не было видно. Тук! Старый маленький таран, прочный прямоугольный брус
с бронзовым наконечником, выкрашенным в черный цвет, висел на канатах, прикрепленных к низким козлам на колесах. Дверь таранили инспектор Сняйдер и. четверо полицейских.
--Мне казалось, что здесь командую я,--заметил Боугарт.
Инспектор Сняйдер выпрямился.
--Жаль, что мы нигде не могли вас найти. Не удалось. И я решил перейти в наступление. Стены тут толщиной в два с половиной метра, а другого входа в башню нет. Ведьма выстрелилa один раз, но пуля не пробила дверь. Говорю вам: Ведьме конец, ведь другого входа ...
--В самом деле? А ну, разойдись! Вы все!
--Господин Боугарт! Я возражаю против вашего ...
Боугарт говорил тихо, однако в голосе его слышалось столько язвительности, что Сняйдер покраснел, как будто его облили кислотой.
--Спокойно, инспектор! Вы будете делать то, что я приказываю. Или--помоги мне, Господи!--я вышибу вас из полиции с такой скоростью, что вы даже не поймете, что больше не носите форму!
Сняйдер открыл в замешательстве рот и дрогнул.
--Что вы хотите?
--Уходите отсюда и не возвращайтесь по крайней мере час. Эй вы, в штатском! Дайте мне лампу! Быстро! И револьвер!
--Кому, как не вам, следует знать,--сухо заметил Сняйдер,--что нам нельзя носить оружие.
--Да. Но у того парня в штатском есть пушка. Я вижу, как она торчит из его брючного кармана.
--Это Френк Дилон, обычный гражданин и мой друг. У него есть лицензия на ношение ...
-- Вот и хорошо, что у него есть лицензия. Дайте-ка пушку! А, спасибо, 38-й калибр ... а теперь все вон!
Боугарт ждал, высоко подняв лампу, пока все уйдут. Колеса тарана стояли на сухой земле. Боугарт оттолкнул таран назад и нагнулся к замочной скважине.
--Я иду,--крикнул он.--И как обещал, иду один.
Из кармана--револьвер он сунул в другой карман-- вытащил второй ключ от склада и башни, который раньше висел на гвозде у парадного входа. Он отпер дверь и вошел. Он нес с собой фонарь.
Стены из неотесанного камня, как отметил инспектор Сняйдер, были толщиной в два с половиной метра; в них не было никаких отверстий. Повернув за угол, Боугарт увидел, что вдоль противоположной стены тянется широкий каменный выступ. На выступе, скрестив ноги и небрежно вертя в руке револьвер  38-го калибра, сидел полковник Бюрен и с равнодуш- ным видом разглядывал пришельца из-под козырька твидовой кепки.













       Г Л А В А 11


Боугарт медленно и неуклюже подошел поближе и поставил фонарь на выступ, невдалеке от полковника.
--Добрый вечер,--с самым безмятежным видом поздоровался он.
--Вечер добрый, Боугарт,--ответил полковник, как будто они встретились в клубе.
--Жаль, что столько всего произошло,--проворчал Боугарт, не глядя на своего собеседника.--В вас есть очень много хорошего. Но человек, с которым родная страна обошлась так плохо...--Он запнулся.
--Если вы думаете,--сухо возразил полковник,-- будто я возражаю против того, что меня повесят за убийство де Йона ...
--Ах, убийство де Йона!--Боугарт пренебрежительно взмахнул рукой, словно считал смерть сапожника мелким, незначительным грешком. --Вы убили жадного шантажиста. Если бы
этим дело и ограничилось, полковник, я бы, возможно, раздобыл улики в вашу защиту--скорее всего, у меня и сейчас получится оправдать вас ... Но я, видите ли, не могу простить вам другого. Вы--Ведьма. Вы все время были Ведьмой. Я не могу простить вам смерть Алекс Схюрманн. Я не могу за-
быть, как честные люди едва не сходили с ума ... Полковник, если бы кто-нибудь когда-нибудь назвал вас коварным или бессердечным,--здесь полковник выпрямил спину,--вы бы, наверное, захотели застрелить того человека. И все же-- хотя, возможно, вы не отдаете себе в том отчета--по сути вы
именно такой. И были таким всегда.
Внезапно Боугарт развернулся на каблуках и посмотрел полковнику в лицо. Полковник Бюрен сидел спокойно, если не считать того, что
кожа на висках, покрытая старческими пигментными пятнами, натянулась и стала похожа на тонкую бумагу. Он по-прежнему вертел в руке револьвер.
--Хотите послушать,--продолжал Боугарт,--почему я сразу догадался о том, что вы и есть Ведьма?
--Вы написали мне,--ответил полковник Бюрен.-- Сказали, что изучили мою стратегию. Вы не утверждали, что я--Ведьма. Что ж! Я не прочь послушать.
--Вы считаете себя отличным стратегом,--заявил Боугарт,--и никто не может упрекнуть вас в обратном. Но и я тоже добрую часть жизни посвятил стратегии. Я вижу вас насквозь; к тому же от волнения вы в самом начале допустили грубую ошибку.
--Какую?
--Я понял, что вы виновны, вечером в субботу, тринадцатого, когда мы с вами впервые беседовали. Мы были в вашем кабинете--помните?--и стояли у большого макета театра военных действий. Вы рассматривали в лупу практически невидимых невооруженным глазом крохотных солдатиков.
--Помню. Ну и что?
--Вы впервые откровенно высказались об авторе анонимных писем, говоря о его «крайней бессердечности».
Полковник Бюрен вздрогнул.
--«Я почти понимаю ход мысли  негодяя, который строчит такие вот пасквили»,--процитировал Боугарт.-- Вот дословно ваши слова. И тут вы невольно оговори-
лись. Все остальные, с кем я беседовал, называли автора писем  «женшина» или «она». Они считали само собой разумеющимся, что Ведьма--женщина. Вы же оговорились, назвав автора «негодяем», потому что вы точно знали, кто он.
Полковник Бюрен, не отвечая, посмотрел вниз, на револьвер, лежащий у него па ладони. Он блеснул в свете стоящей рядом лампы.
--Тем не менее,--продолжал Боугарт,--тогда вы продолжили фразу. Да, чтоб мне лопнуть! Чтобы отвести от себя подозрения, вы добавили: «В мире полным-полно людей, исполненных чер-
ной желчи. Некоторые избавляются от нее, изливая гнев на военное министерство, как я. Другие ... что ж, результат в ваших руках».--Теперь,--вздохнул Боугарт, --все стало ясно как день. Ваша оговорка призвана была подчеркнуть вашу невиновность. Однако ваши слова возымели обратный эффект. Помните, я тогда заметил, что это самое важное из всего, что вы сказали ...
Дело в том, полковник, что вы ошибаетесь. Вы не можете избавиться от желчи путем сочинения бесконечных жалоб, если только ваши письма не возымеют действие. Ведя нескончаемую переписку с военным министерством, архив которой хранится в папках стеллажа, вы даже не поцарапали гранитную
стену ... Вы считали себя правым. Вы неистовствовали в вашем стремлении к справедливости. А тупоголовые свиньи вас даже не слушали. Какая мука! Желчь оставалась внутри вас. И вдруг я вспомнил, что вы говорили незадолго до того. Помните, полковник? Вы стояли перед макетом и через лупу смотрели на солдатиков, таких крошечных, что их почти не
было видно. «Властъ опьяняет!»--воскликнули вы без всякой связи с тем, что говорили только что. Но в тот миг вы совершенно забыли обо мне. Вы думали о тех пехотинцах, которых едва можно разглядеть невооруженным глазом, о ненастоящих людях, которых не жалко и уничтожить.
Когда инспектор Сняйдер по моей просьбе излагал мне классификацию анонимщиков--хотя я держал язык за зубами и отказался комментировать его слова,--вас он отнес к третьей категории. Он заметил: «Такие люди ненавидят то, чего не могут
получить». И еще инспектор добавил, что к дан-
ной категории относятся в основном мужчины ... Но его характеристика не полностью подходила к вам. Вы избавлялись от желчи, изливая ее не на одного человека, а на многих людей, потому что вы хотели причинить людям такую же боль, какую в свое время причинили вам. Однако одного вы не могли заставить себя сделать. Ночью в субботу я сказал, что хотя в некоторых вещах вы невинны, как младенец, но во многом вы похожи на Гитлера. В определенном смысле так и есть.
Ведь в воскресенье ... Хм, да! В воскресенье мы получили целую корзинку писем. Священник все же прочел свою проповедь, хотя я надеялся, что он поступит тактичнее. Понимаете, почему нам не принесли письма деревенские жители, за
исключением Ральфа Дронго и доктора Мюллера, хотя их с трудом можно причислить к деревенским жителям в том смысле, в каком вы это понимаете?
Полковник Бюрен не слушал Боугарта.
--Гитлер!--пробормотал он с ненавистью. Глаза на длинном лице поблекли и ввалились.--Но я вовсе не собирался ... Бог знает что!
Боугарт, в свою очередь, не был ни обвинителем, ни мстителем. Он говорил торжественно и печально. Он ни разу  не допустил ни одной фамильярности.
--Вы понимаете,--настойчиво повторил он,--почему никто из них не принес нам ни единой записочки, полковник? Потому что анонимные письма были слишком уж безобразными. Вы зашли слишком далеко; вот почему вы убили девицу
Алекс. Возможно, вы держались с местными жителями накоротке, были дружелюбны, время от времени выпивали с ними кружку пива; но то была часть вашей игры. Вы--сагиб, они--нет. Они простые люди. С другой стороны, вам приходилось
посылать письма всем подряд, иначе вас скоро заподозрили бы. Но вы не могли, физически не могли по-настоящему обидеть тех, кого вы действительно любите, кто вам нравится. Помни-
те, я все время задавал вопросы насчет того, кто способен поверить в обвинения, содержащиеся в письмах?
Наверное, многие сочли меня чокнутым ... Вы оклеветали даже собственную племянницу, утверждая, будто у Мирьям интрижка с викарием.
Вы докучали Коку обвинениями в интимных отношениях с Ессикой Лаурой. Почему? Потому что вы прекрасно понимали, что вам никто не поверит! Даже Бринк и его дружки, собираясь побить священника на лугу в воскресенье, смеялись, узнав, что Мирьям могла быть замешана в какой-нибудь интрижке, в
том числе и с участием преподобного Люберса. Кока обвинили в связи со Ессикой  Лаурой, хотя о том, что и мифрау Лаура тоже получала анонимные письма, я узнал не сразу. Однако предположил, что ей Ведьма писала тоже. Я спросил Люси Янсен, которая спо- собна выразить мнение всех жителей деревни, и Тресс Томас, которая представляла мнение «высшего общества», что люди думают об анонимных письмах. Обе заявили, что письма--полная чушь. А Ессика Лаура, которую вы восхваляли на все лады, даже не была опорочена.
Кстати, вот почему в ваших письмах так мало непристойностей. Вы знали--по крайней мере, предполагали,--что клеветнические письма должны со-
держать неприличные слова и ругательства. Но вы ведь сагиб. Вы просто не могли себя переломить ... Но, Господи помилуй, мы бежим впереди паровоза. Давайте вернемся к корзинке с письмами, которую мы получили в воскресенье. Самая интересная часть--это фразеология. Впоследствии она резала слух
инспектору Сняйдеру, потому что он чувствовал что-то знакомое--особенно для него,--но все же не сумел догадаться, что именно. Но все станет очень просто, полковник, если вы процитируете несколько примеров.
Именно выдающаяся память Боугарта делает его таким опасным в споре или в суде. Сам же он в тот момент являл собой гротескную фигуру--в макинтоше, с не до конца вымытым лицом. Он зажмурился и посмотрел в потолок. Потом воспроизвел наизусть начальные строки писем:
--Вот начало послания к доктору Мюллеру: «В соответствии с моим последним письмом ...» и так далее. Вот как вы пишете Мирьям Бюрен: «В результате наведения справок удалось установить ... « и так далее. Священнику: «Очевидно, вы
и Мирьям Бюрен находитесь под впечатлением ...» и тому подобное.
Боугарт посмотрел на полковника.
--Как будто слышится: «В ответ на ваше письмо от 15 июня генерал-майор Большая Шишка испрашивает разрешения на отпуск...» Длинные слова, трескучие фразы, громоздкие периоды канцелярской переписки ... Даже вы, человек высокообразованный, владеющий литературным языком, переходите на канцелярский на письме. Ведь вы, полковник, долгое время пере-
писываетесь с военным министерством. Ваши навыки ударили по вам, словно бумеранг.
Боугарт сделал паузу.
--Ах, мелочи жизни!--проворчал он.--Если вы от всей души ненавидите сплетников, откуда вы узнали все маленькие или большие секреты, которыми шантажировали своих односельчан? Гана Гендриксона вы тоже включили в число не-
значительных людишек, потому что решили, что он грубый и невоспитанный человек. Вы ранили его так сильно, что он не оправился до сих пор--но это так, к слову ... Ваша племянница --помните, я целую неделю слонялся по гостям и тоже собирал обрывки слухов-- откровенно признается в том, что любит посплетничать и полдня висит на телефоне. Но где на-
ходится телефон? В конце коридора, очень близко к двери вашего кабинета, и--как все могли увидеть и многие могли заметить--под вашей дверью есть большая щель, так что вам легко было подслушивать. Давайте покончим с письмами, прежде чем перейдем к более интересной тайне--тайне проникновения в наглухо запертую комнату. Доктор Мюллер получил четыре письма, в которых его называли нацистом; вы доставили ему массу хлопот. Самое странное, что суть обвинений, приписанных доктору Мюллеру, не взволновала никого; никто у нас не воспринимает всерьез шайку бандитов, которая пришла к власти в Германии. Готов поспорить: если вы даже сейчас спросите Тресс Томас или даже священника,
они оба заявят, что письма--полная ерунда.
Но я видел ваши глаза в воскресенье ночью, когда вы быстро посмотрели на папки под грифом «Военное министерство», как только я заговорил о докторе Мюллере. Я видел, какое брезгливое выра-
жение появилось на вашем лице, несмотря на то что вы позднее заявили, что лично против доктора ничего не имеете. Полковник, ну кто еще, кроме вас, способен разглядеть угрозу в этом коротышке? Кто, кроме вас, способен был в письмах запугивать его тем, что он нацист?
Полковник Бюрен моргнул и сжал кулак.
--Но он ведь нацист, верно?--сухо осведомился он.
--Разумеется. Могу открыть вам маленький секрет, потому что...--Боугарт вдруг замолчал.
--Почему?
--В общем, Особый отдел засек его еще год назад. Мне не нужно испрашивать разрешения, чтобы продемонстрировать, как он выдал себя; ему достаточно лишь открыть рот... Но вернемся к событиям того первого субботнего вечера, когда мы с вами беседовали, и увяжем их с появлением и исчезновением Ведьмы в ночь с воскресенья на понедельник. Как я и говорил, я с самого начала заподозрил вас. Помните, как я упорно настаивал, что ваша племянница находится в опасности, исходящей
от какого-то анонимного письма, которое--тогда я его еще не видел--она, видимо, получила в тот день?
--Да, да, помню!
--На следующий день, в воскресенье, она показала мне то письмо. Ведьма грозила нанести ей визит за несколько минут до полуночи. Признаюсь, я, испугался. Я готов был поставить золотой гульден против старого башмака за то, что вы попытаетесь ночью устроить какой-нибудь трюк; я поклялся самому
себе, что помешаю вам. Однако мой первый план согласовывался с еще одной догадкой, которую я упомянул в разговоре как предупреждение, когда мы оба сидели за дверью спальни Мирьям в темноте. Что за догадка? Я рассказал, что по деревне уже
неделю ходит слух о приезде из Амстердама детектива с огромным ключом к разгадке тайны. Я убедительно доказал, что ко мне слух не мог иметь никакого отношения. Я спросил, почему, почему, почему Ведьма, которая молчала целый месяц,
вдруг написала еще два письма именно в тот период, когда дело начало принимать опасный для нее оборот ...
Что ж, у нее могла быть на то тысяча причин. Но одно из писем очень напугало Мирьям--обещание Ведьмы навестить ее. Вы вполне могли руко- водствоваться следующим доводом: при существующих обстоятельствах в вашем доме Ведьма никак не может оказаться вами, и тем самым вы навсегда исключаетесь из списка подозреваемых. В ваших рассуждениях чувствуется сильная логика. Однако мне пришла в голову ужасная мысль: может, у вас поехала крыша? Вдруг вы решили убить собственную племянницу только ради того, чтобы доказать, что анонимные письма пишете не вы?
Полковник Бюрен широко раскрыл глаза. Оттолкнувшись руками от каменной стены, он поднялся с места, размахивая револьвером, и заговорил хриплым, едва слышным голосом:
--Боугарт, бога ради! Вы ведь не думаете, что ...
Боугарт вытянул вперед руку, и полковник Бюрен снова сел.
--Знаю, знаю!--проворчал Боугарт.--Вы всей душой, искренне любите Мирьям; вы бы не позволили волоску упасть с ее головы. Это так. Вы искренне полагали, что ваш фокус, который вы намерены были проделать, почти не испугает ее. Ведь женщины из рода Бюрен способны смотреть в лицо опасности, верно? Могут сидеть во время осады города и играть на мандолине, пока пули обрывают струны.
Но мне было не до шуток. Мне нужно было защитить бедняжку. Если это вас утешит, вы провели меня, как мальчишку, пока я наблюдал, нет ли где подвоха. Рассказать, что вы сделали?
Вдруг так быстро, что это могло показаться иллюзией, в глазах полковника Бюрена мелькнул неприятный тщеславный блеск, словно он гордится собственным умом.
--Сомневаюсь, что вы поняли, что именно я сделал,--отрывисто проговорил он.
--Сомневаетесь? Тогда вспомните, что было в кабинете, когда мы с вами и Коком обсуждали план нашего ночного бдения. Кок что-то предлагал, а вы притворились, будто возражаете ему; на самом же деле Кок излагал ваш собственный план.
Ясно как день, что вы внушили его Коку так, чтобы он ни о чем не догадался. Как я все понял? Кок говорит, что четвертым стражем будет де Йон. Вы с сомнением хмыкаете. Кок набрасывается на вас, он возмущен, потому что ранее вы сами говорили, что де Йон единственный, кому можно доверять. Слышите? Мне сразу стало ясно, кто тут дергает за ниточки. Кок
хочет, чтобы вы караулили снаружи дома, но вы немедленно возражаете, настаивая на том, чтобы мы с вами сидели внутри, перед дверью в спальню. Кто предложил Мирьям две таблетки нембутала, которые были очень важны для вашего плана? Хм...

Я понимал, что вы что-то задумали, но сидел рядом с вами у запертой двери спальни, как последний болван! Мы по очереди заходили к Мирьям каждые десять минут, чтобы проверить, как там она. Против этого я не мог возразить, потому что не
мог представить убедительных доказательств вашей виновности. Но я все время смотрел на замочную скважину, видел де Йона у окна, а вы ничего не предпринимали... В последний раз вы зашли к племяннице без десяти двенадцать; после того никто
не входил к ней, пока мы не услышали револьверные выстрелы--кажется, вы тогда только чиркнули спичкой, задули ее и начали шепотом переговариваться с Коком через окно. Потом вы просто вышли. Часы наверху пробили двенадцать. Казалось, все спокойно, как жареная треска. Как я говорил вам тогда, маховик раскручен и машина набирает обороты, а я даже не
могу понять, в каком направлении она несется.
Боугарт помедлил, разглядывая высокую тощую фигуру напротив. Полковник Бюрен открыл глаза.
--Полковник,--Боугарт возвысил голос,--вы когда-нибудь видели набросок, предположительно нари сованный с Ведьмы бродячим художником в начале девятнадцатого века, который часто воспроизводят на открытках?
--Возможно,--пожал плечами полковник Бюрен.
Боугарт извлек из кармана брюк мятую почтовую открытку. Посмотрел на злобное лицо женщины средних лет, с прищуренными глазами и губами, изогнувшимися в плотоядной улыбке. Черные волосы, извиваясь, падали на плечи; такое лицо вполне
могло внушать страх и даже ужас.
--Ваша племянница,--сказал Боугарт,--с детства боялась ее. Она призналась в этом мне и Ральфу Дронго у него в лавке ... Половину своего черного дела вы, полковник, сделали в то время, когда заходили в комнату без десяти двенадцать, а потом вышли как ни в чем не бывало. Пока вы говорили с Коком че-
рез окно, вы сидели на том месте, которое занимали всегда: на краю кровати, ближе к изголовью и прикроватному столику. Изголовье кровати находится в тени, если помните, но остальная часть комнаты хорошо освещалась лунным светом. Чело-
век за окном почти не видит того, что происходит в комнате.
Кок видел ваше лицо, когда вы, казалось, попеременно смотрели то на него, то на Мирьям. Поскольку ему мешали столик и лампа, больше ничего он разглядеть не мог...Теперь скажите: что находится напротив--прямо напротив--изножья кровати? Я вам скажу. Туалетный стол, почти такой же высокий, как
и кровать, с большим зеркалом над ним. Вы ведь любите баловаться акварелью? Да, верно. Вы принесли с собой в карманах три или четыре, а может, и больше тюбиков с краской. Кисть вы держали во внутреннем кармане. Если низко нагнуться над
кроватью, при луне будет достаточно светло, чтобы разглядеть контуры лица Мирьям.
Что находилось на туалетном столике? Миска с водой и салфетка. Но их вы взять не могли: останутся пятна краски. Вы выдвинули ящик прикроватного столика и вытащили оттуда еще одну миску и салфетку--вы заготовили их заранее, днем. Вы не забыли--ведь так, полковник?--что у Мирьям во-
лосы до плеч и что они разметались по подушке. Такой мы ее и застали; вот и сегодня, нарядившись для маскарада, она распустила волосы. Вы ловко загримировали ей лицо. Она не пользуется косметикой, разве что пудрой. Вы успели все сде-
лать, переговариваясь с Коком, потому что требовалось всего два-три мазка.
--Что-то еще?
--О да! Когда вы в очередной раз входили в спальню, вы подвинули туалетный столик так, чтобы зеркало оказалось прямо напротив изножья кровати. Выкрутили лампочку с помощью носового платка и положили ее на стол. Рисование заняло у вас несколько секунд. И вы вышли без десяти двенад-
цать, благоговейно закрыв за собой дверь. Ваша племянница, находившаяся в забытьи под действием снотворного, ничего не почувствовала.
Слой грима и грязи на самом Боугарте затвердел, как гранит. Он разорвал открытку на мелкие клочки и выбросил ее.
--Что дальше? Полночь; ничего не происходит. Четыре минуты первого; Иоганн де Йон трижды палит из револьвера за окном. Зачем нужен был шум? Он разбудил одурманенную девочку. Она села на кровати и посмотрела прямо перед собой, то есть в большое зеркало, которое очутилось в ногах ее кровати.
Что же она там увидела? Не свое отражение, нет. Она увидела лицо насмешливой Ведьмы--точно такое, как на старой открытке, да еще при лунном свете. Губы ее зашевелились, она хотела закричать; но губы Ведьмы тоже зашевелились--угрожающе. Ей показалось, будто Ведьма тянет к ней руку ...
Вам надо гордиться собой, полковник Бюрен. Мне долго не давало покоя вот что: почему Мирьям заявила, что Ведьма подошла к ней и дотронулась до нее? Разумеется, никто до нее не дотрагивался; у нее была истерика, но девушка искренне поверила в это. Разве вы не понимаете: с ней случилось именно то, чего она так боялась? Давайте, дорогой полковник, рассмотрим хорошенько ваше дальнейшее поведение. Вы почти сразу ворвались в спальню, как только услышали ее крик. Когда я думал, что вы носитесь
по спальне, сбивая стулья, вы просто отодвигали туалетный столик подальше от кровати, ближе к стене. Способен ли был кто-нибудь услышать скрип двигаемой мебели? Нет, потому что там ковер. Свалятся ли со столика туалетные принадлеж-
ности? Нет, потому что вы заранее--наверное, днем, когда ставили в ящик стола миску с водой--распихали щетку для волос, ручное зеркальце и все остальное по ящикам гардероба. Я нашел их там. Ральф Дронг тоже их видел.
Если сама Мирьям и заметила, что ее туалетные принадлежности не на месте, она была слишком напугана, чтобы думать еще и о них. Крикнув несколько раз, Мирьям падает на подушку, и тут
снотворное снова оказывает свое действие. Кок смотрит в комнату с улицы, да еще из-за стекла, и не замечает, что зеркало передвинули ... он видит лишь смутную игру света и тени. Я же ничего не заметил, потому что находился сзади и сбоку. Но,
полковник! Что может быть естественнее, чем обойти кровать, сесть в изголовье и погладить Мирьям по голове? Вы своим телом закрываете лицо племянницы, чтобы никто не увидел его даже в тени.
Вы достаете запасную салфетку, чистую, и окунаете в миску с чистой водой, которая стоит у кровати. Вам достаточно один раз провести по лицу Мирьям, чтобы смыть с него зловещую маску насмешливой Ведьмы. Но у вас уйма времени,
пока мы, болваны, возимся с лампочкой. Ведь мы даже слышали плеск воды! О волосах вы не заботились. При подобном освещении собственные волосы могли показаться Мирьям черными и вьющимися ...
Да, так вот! Помните, как та же самая сцена разыгралась перед нами накануне, только наоборот? Во время гонок с чемоданом, когда вы сидели за мольбертом, мой чемодан упал на вас и испачкал вам лицо. Мирьям, смеясь, воскликнула: акварель легко смывается водой. Вам смешно, полковник Бюрен? Готов поспорить, что да! Вам оставалось лишь сунуть испачканную красками салфетку в ящик вместе с красками и кистью и поменять местами миски с грязной и чистой водой, вы надеялись, что никому не придет в голову заглянуть в тот ящик прежде, чем мы уйдем. Что ж, примите мои поздравления. Никто туда не заглянул.
Полковник Бюрен в кепке и брюках-гольф медленно выпрямился; лицо его больше не казалось добродушным, в глазах застыло недоумение.
--Я не хотел причинить девочке вред!--возразил он.--Никогда не собирался ... я ...
Казалось, он пытается доказать, что с ним произошло недоразумение. Так оно и было на самом деле, но ему вдруг захотелось отомстить кому-то--кому угодно, оказавшемуся поблизости. Полковник медленно поднял револьвер, повертел его в
руке, криво улыбнулся и сказал:
-- Он разряжен.
--Да, знаю,--небрежно кивнул Боугарт.--Три раза стрелял де Йон, два раза--вы по де Йону, и один выстрел здесь. Это старомодный шестизарядный револьвер. Я не думал, что вы перезарядите его ради меня ... На следующее утро,--продолжал Боугарт, ловя взгляд полковника,--я разгадал ваш трюк с запертой комнатой. Почему? Потому что я находился в номере отеля, смотрелся в зеркало и воображал себя индейцем. Потом мою голову вдруг осенило, потому что я разгадал не только тот трюк. Видите ли, уже некоторое время я смутно догадывался о том,
что здесь скоро произойдет убийство. Но в понедельник вы все спланировали и наметили жертву. До тех пор я боялся, что жертвой станет Мирьям.
А в понедельник я понял, что опасность угрожает де Йону. Он был вашим сообщником в воскресном представлении. Все очень просто, видите? Когда часы на колокольне пробили полночь, Корди выстрелил три раза. Попахивало сигналом. Конечно, Ведьма обещала появиться незадолго до полуночи. Но
де Йон об этом не знал. У него не было часов, в чем я убедился позднее; а часы на колокольне отстают на четыре минуты.
Ставлю автомобиль против шести гульденов, что, когда вы разговаривали с Коком через окно, вы попросили его отобрать револьвер у де Йона. Вы догадывались, что Кок, скорее всего, невнимательно отнесется к вашей просьбе. Так и вышло: Кок
не взял револьвера. Позже де Йон действительно пальнул три раза--в никуда. Кок, как и любой, кто сидит на улице при луне, да еще волнуясь из-за Мирьям, был способен в тот момент увидеть что угодно. Замеченная им «проклятая странная тень» была почти настоящей. Но если бы Кока посвятили в заговор, он посмотрел бы на часы и сказал де Йону время. Разве не так, полковник? Вы, и только вы приказали де Йону выстрелить три раза; единственной целью стрельбы было разбудить Мирьям.
Однако все стало хуже, гораздо хуже! Если машинка действительно находилась там, где я подозревал, вы оказались гораздо теснее связаны с маленьким акробатом, так как, заручившись его помощью, спрятали машинку в глазнице Ведьмы.
Машинка была его. Он давно хвастался, будто выкинул ее в реку, а сам просто засунул в буфет. Более того, де Йон мог передать гораздо больше сплетен об односельчанах, чем кто-либо другой. Когда же вы печатали--наверное, в погребе, по ночам ...
--Я был рукой правосудия,--заявил полковник, открывая глаза.--Боже, я бил, и бил, и бил! Они того заслуживали. Порок должен быть наказан.
--Но нетрудно было догадаться, что к понедельнику положение де Йона стало угрожающим. Он слишком много знал. Если, как прямо предположил Сняйдер, он пытался шантажировать вас ...
--Да, он вымогал у меня деньги.
--И вы убили его?
--Естественно,--ворчливо ответил полковник, как будто и он, подобно Боугарту, считал убийство маловажным обстоятельством.--Сначала он требовал пять гульденов, потом десять, а потом и полсотни. После того как он три раза пальнул в воздух, он по-
требовал сто гульденов. Я не мог заплатить ему, Боугарт. Просто не было денег, вот и все. Я выкрал револьвер из дома Кока. Это мой револьвер; он был у меня задолго до войны сорок первого года, и
я его не регистрировал. Я договорился встретиться с де Йоном подальше от моего дома. В парке, с южной стороны, рядом с усадьбой Гендриксона.
Пропади все пропадом, я ведь не ... не хотел причинять вред. Подумать только, как способна взбесить речь маленького негодяя, который угрожал все рассказать! Я достал револьвер и попытался схватить его за горло. Он вырвался и побежал по
дорожке. Я не гнался за ним. Слишком опасно. Бросился через заросли в парк, обходя его с севера. Я очень быстро бегаю; спросите кого угодно, кто видел, как я играю в теннис. Как в тот день, когда священник ...--Улыбка, мелькнувшая на губах полковника, мгновенно увяла.--В общем, я стрелял в него из-за
ограды парка. Лунный свет--ненадежный помощник. Я едва не свалился в обморок, когда после двух попаданий де Йон не упал. Но потом все же он упал--и Ведьма тоже.
Полковник Бюрен закрыл глаза ладонью.
--Видите ли,--сказал Боугарт с досадой, обращенной прежде всего против самого себя,--моя большая ошибка--о чем Сняйдер неустанно мне напоминает--состоит в том, что я не схватил
де Йона, как только догадался, что машинка спрятана в голове Ведьмы, да и вас не тряхнул как следует. Нет нужды добавлять, что наверняка я ничего не знал, просто догадывался; достаточно было послать наверх ловкого полицейского, и вопрос был бы
решен. И де Йон ничего не смог бы отрицать; у нас есть показания торговца, у которого он купил машинку. Но из вас ничего невозможно было вытянуть, я боялся спугнуть вас. Может быть, в глубине души я надеялся, что вы воспримете предостережение и замолчите.
Вечером в понедельник я зашел в спальню Мирьям и попытался отыскать следы акварели: краски, кисть, миску с грязной водой, испачканную салфетку, которой вы вытирали ей лицо.
Я знал, что накануне вы их убрали, когда Мирьям перебралась спать наверх. Но вы тогда очень торопились, а освещение было недостаточным, вот я и подумал, что, может быть, краска осталась на стенках выдвижного ящика прикроватного столика.
Следов не было. Но сегодня утром я позвонил в Амстердам Гансу ван дер Колку  и выяснил, что следы можно обнаружить, если прислать им столик. Что же до вас, полковник, то вы так и не остановились! Вы
достигли своей цели, до смерти напугав Мирьям  и доказав, что никак не можете быть Ведьмой. Я неустанно повторял всем, что ей больше ничто не угрожает и больше она Ведьму не увидит.
Вечером в понедельник, когда я обыскивал спальню, я был зол. О, как зол! Ральф Дронг все время задавал вопросы с подковыркой, терзая меня. Он спросил, на самом ли деле Ведьма была в комнате. Что ж, Мирьям и была Вдовой, сама того не зная. И я ответил: «Дa», и Ральф заткнулся. Но повторяю, полковник: вы уже не могли остановиться. Вчера вы попались в старый полицейский капкан, расставлен-
ный Сняйдером и мной. Вы купили конверт с маркой, собираясь нанести мне последний удар. Полиции известно, что конверт купили вы. Сегодня письмо, должно быть, выпало у меня из кармана в доме Кока; не сомневаюсь, что Сняйдер отнял его и решил вступить в игру.
Видите ли, я нарочно попросил вас встретиться здесь со мной и нарочно учинил скандал. Наверное, ни одна живая душа в Стапгорсте не заметила вас. Я хотел дать вам... что ж, я все еще могу сделать это. Но поскольку вы изобличили себя как автора анонимных писем, вам конец. Что же касается де Йона ...
Полковник Бюрен стиснул длинные костлявые пальцы.
--Снова повторяю вам,--с несчастным видом заявил он,--не считайте меня трусом! Неужели вы думаете, что я боюсь смерти? Но анонимные письма! Скандал! Наверное, вы уже успели заметить, что я ничего так не боюсь, как скандала.
--Угу. Заметил. Но самый крупный скандал вы устроили сами, верно?
--Я ... да. И поделом мне. Не спорю.
--Вот что интересно,--задумчиво заметил Боугарт. --Если полиция открывает против кого-то дело, а обвиняемый умирает, дело просто закрывают. После смерти обвиняемого о его преступлениях не говорят. Ни слова! Пресса бьется в истерике, но ничего поделать не может. Голландские законы, над ко- торыми мы часто потешаемся, видимо, стремятся защитить невиновных родственников преступника.
--Но  ...
--Полковник, помните, что вы говорили? Как поступали ваши друзья в армии тридцать или сорок лет назад, узнав, что их сослуживец совершил нечто недопустимое?
--Я... думал о преподобном... Я ошибался! Я ...
--Вы говорили, что провинившегося оставляли одного с револьвером и давали ему десять минут на то, чтобы он пустил себе пулю в лоб.
Порывшись в очень глубоком кармане брюк, Боугарт вытащил оттуда еще один револьвер 38-го калибра--полностью заряженный,--который он недавно одолжил.
--Знаете,--извиняющимся тоном заметил он,-- пожалуй, пойду-ка я прогуляюсь. Вернусь минут через десять.
При виде револьвера выражение досады исчезло с лица полковника Бюрена. Напротив, его старое, усталое, полубезумное лицо вдруг словно осветилось; он расправил плечи; более достойного командира невозможно было себе вообразить.
-- Знаете, вам попадет,--улыбнулся он.
--Да, наверное,--бесцветным тоном отозвался Боугарт.
Полковник Бюрен посерьезнел:
--Спасибо, Боугарт.
--Не за что, полковник.
Боугарт открыл дверь башни, вышел в зал, залитый лунным светом, и медленно направился по центральному проходу к парадной двери. Но не успел он дойди до нее, как раздался выстрел. Боугарт на мгновение склонил голову. Потом повернулся и пошел назад.