Среди ночи я услышал стук в свои двери. Кто бы это мог быть? Моя хибарка, а точнее заброшенная избушка лесника, самовольно мною занятая, была единственным строением на всю округу, и привлечь чьё-то внимание, конечно, могла запросто. Но в том то и дело, что забрести в наши чахлые леса совершенно некому. Охотнику, рыболову и даже грибнику здесь делать нечего. И нелюдимый лесник перестал-то сюда заглядывать. Этим летом из соседней области, где бушевали сильные лесные пожары, забрело восемь шальных медведей, но, прочесав по прямой наш голодный лес, они не останавливаясь, удалились дальше. Волков давно перебили. Оставались только зайцы-грызуны. Они, да, были наглые.
Стук повторился.
Веки у меня дрогнули, но я так и не открыл глаза. Мне не хотелось выходить из своего мира, из своих мечтаний, из своего радостного путешествия по тем местам, которые я раньше любил и встреч с людьми, которыми дорожил. Признаться, я как поселился здесь, только и сделал, что подправил стоявшую в центре избушки печку. Вокруг нее моя жизнь теперь и протекала. Дров мне хватало, и я зачастую без всякой нужды топил печь и в уютном сумраке, разбавленном огнём раскаленной печи, грезил. Иногда,вспоминая детство, нарезал кругами картошку и пек её прямо на раскаленной плите. Наверное, мне просто необходимо было какое-то время отдохнуть от своей прошлой жизни.
Тем временем настойчивый стук повторился, и мне пришлось подняться со своего топчана. Оказывается, на дворе уже давно стоял день, это у меня за глухой дверью и закопченным узким окошечком были вечные сумерки.
У двери стоял мой друг. Нашёл – таки меня!
Раздражение моё вмиг улетучилось, и мы радостно обнялись. Заводить друга к себе в неопрятное жилище мне не хотелось, поэтому я с готовностью принял его приглашение проследовать к нему в машину.
– Тут такое дело, Василий, – сказал друг уже озабоченным голосом, – нужна твоя помощь.
– А что такое? – я с трудом скрывал радость. Как не свыкся я со своим теперешним положением пенсионера, отошедшего от дел, осознавать, что без тебя не могут – всегда приятно.
– Хорь принялся за старое!
– Сбежал?!
– В том то и дело, что нет. Но почерк его, паскудный.
Хорь был насильником и убийцей. В свою бытность следователем я вместе с другом, он уже и тогда был следователем по особо важным делам, вывел этого Хоря на чистую воду и дал ему путевку в тюрьму с пожизненным сроком.
– Но как он мог приняться за старое, если отбывает пожизненный срок?
– Вот в том-то и дело! Мистика какая-то!
– Ну, тогда поехали! – я махнул рукой в сторону города.
Друг привез меня к себе домой и несколько сконфуженный стал раздвигать на окнах глухие шторы и тушить зажженные по углам восковые свечи.
– Это что такое? – удивился я, – ты занимаешься спиритическими сеансами?
– Да это ничего, так, – совсем смутился друг. – Света просто не было.
Чтобы скрыть своё смущение, он быстро стал метать на стол содержимое холодильника.
– А вот это лишнее, – заметил я.
– Ну, за встречу-то надо, – сказал друг, разливая водку по стаканам.
– Я бросил пить.
Тем не менее, друг налил мне полстакана водки и достал сигареты.
– Я теперь не курю.
– Не куришь? Ну, как хочешь, – друг положил сигарету рядом с моим стаканом, а сам выпил и закурил.
– В общем, дела такие…
Друг мне рассказал, что кто-то периодически выкапывает на кладбище жертву, за изнасилование и жестокое убийство которой Хорь отбывает пожизненное заключение. Мало того, жертву не просто откапывают, но и ещё и глумятся над ней. Это происходит каждую ночь, с того времени как приговор в отношении Хоря вступил в законную силу.
Но и это ещё не всё. Несчастья стали происходить и с другими лицами, участвовавшими в этом процессе. Главный свидетель Лебёдкин, уличивший Хоря в преступлении, попал среди бела дня под колёса грузовика. Судья Кириллова, вынесшая обвинительный приговор, упала прямо в зале судебного заседании, запутавшись в мантии. Думали инсульт – оказалось, что просто пьяна. Больше её, в рот не бравшую спиртное, трезвой никто не видел. Спилась меньше чем за три недели. Чёрная магия, не иначе. Ну и со следователем, расследовавшим дело (то есть со мной), тоже, как все считают, случилось неладное, говорили, что помер при загадочных обстоятельствах (сам-то я не воспринимал свой уход на покой, как нечто трагическое – главное успеть сделать, что мог, и что должен был).
– Его дружки мстят? – предположил я.
– Нет! – почти радостно воскликнул друг. – Видеокамеры, установленные на кладбище, зафиксировали самого Хоря! Это он каждую ночь выкапывал свою жертву из могилы и продолжал насиловать её и убивать снова и снова. Это он крутился возле дома судьи и следователя (то бишь твоего) и это его видели рядом со свидетелем Лебёдкиным непосредственно перед гибелью последнего под колесами грузовика.
– Так что же? Сбежал всё-таки? – недоумевал я.
– Опять таки нет! На месте гад, в камере сидит. Я и говорю – мистика какая-то!
Не мешкая, мы отправились в тюрьму, где Хорь отбывал своё пожизненное заключение, благо она находилась в нашем городе.
Мы достаточно легко преодолели многочисленные железные двери и оказались в оперчасти тюрьмы.
Мой друг затребовал личное дело осужденного Хоря. И вот не прошло и десяти минут, как сердитый майор выложил перед нами пухлую папку.
Друг с веселым выражением лица пододвинул мне бумаги, и я углубился в чтение.
К моему удивлению в этой тюрьме Хорь был единственным заключенным. Как сказал мой друг, мы не только, подтягиваясь за цивилизованной Европой, наложили мораторий на смертную казнь, но и на каждого осужденного к пожизненному сроку теперь закрепили по отдельной тюрьме. Поэтому сейчас его охранял целый полк внутренних войск, 254 надзирателя, 58 оперов, 120 выдрессированных овчарок и столько же кинологов. Его обслуживала кухня с 18 поварами, медчасть, насчитывавшая девять специалистов узкого и четыре врача широкого профиля, а также два фельдшера, пять медсестер и три санитарки. Кроме всего прочего в тюрьме на обслуживание заключенного было занято еще 320 человек: дворники, сантехники и так далее. Электроэнергией тюрьму обеспечивала специально для этой цели выстроенная электростанция. В год Хорю на пропитание выделено:
– 40 кг свинины;
– 50 кг говядины;
– 30 кг баранины;
– 200 кг картошки;
– 250 кг капусты;
– 100 кг морковки;
– 170 кг свеклы;
– 200 кг гречневой крупы;
– 200 кг перловки;
– 200 кг овсянки;
– 5 кг чаю;
– 5 кг молотого кофе;
– 2 кг растворимого цикория;
– 5 кг растворимого какао;
– 100 литров натурального сока в ассортименте;
– 100 кг сахара;
– 50 литров молока;
– 365 буханок хлеба;
– 70 кг кондитерских изделий…
Периодически, по праздникам и в день рождения осужденного от него принимался спецзаказ на праздничный обед, продукты на который шли уже по другой статье. Последний такой заказ был на любимые Хорем пельмени с деревенской сметаной...
Я отложил в сторону дело и повернувшись к другу, всё это время терпеливо сидевшему рядом.
– Хочу лично убедиться, что Хорь на месте.
Друг с готовностью нажал на кнопку вызова дежурного. Ему всегда нравился этот мой деловой тон. Это значило, что я пришел к какому то определенному мнению и дело, наконец, сдвинется с мертвой точки.
Хорь занимал камеру, состоящую из трех секций: спальной (она же рабочий кабинет с телевизором и интернетом), тренажерной и санитарной (санузел).
Перед дверями камеры, вдоль стены цепочкой стояли надзиратели с бесстрастными лицами. Помимо круглосуточного наблюдения за заключенным посредством видеокамер, за ним, с целью предотвратить суицид, велось непосредственное наблюдение через специальное окошечко в двери камеры. Каждые десять минут надзиратели сменяли друг друга.
Надзиратель, стоявший у камеры Хоря уступил мне свой пост, и я внимательнейшим образом наблюдал за постояльцем камеры. Хорь немного тренировался на тренажерах, немного играл в компьютерные игры, с кем-то лениво переписывался, дрессировал жившего в укромном месте таракана и мечтал. Да, Хорь любил мечтать. Мне, самому жившему сейчас уединенной жизнью в глухой лесной сторожке, было понятно, что это было его любимым занятием. Он лежал на диване, и рассеянная улыбка блуждала по его губам, а веки его дрожали от переживаемых эмоций и страсти. Плевать он хотел на беговую дорожку и велотренажер! Плевал он на просторы Интернета! Плевал, в конце-концов, на тюремные стены! Перед ним были другие просторы – просторы его свободного мира, где он был властелином судеб!
– Ну что? Ну как?
Моему другу не под силу было такое терпеливое и глубокое наблюдение, ему не терпелось услышать от меня моё заключение. Но я молчал.
Молчал, когда возвращались длинными тюремными коридорами, молчал, когда вернулись к другу, в комнату, пропахшую восковыми свечами.
– Да это он, – наконец нарушил я тягостное молчание. – Это он продолжает изо дня в день насиловать и убивать свою жертву, это он расправляется самыми изощрёнными способами со всеми, кто когда-то стоял на его пути. И ты тут бессилен.
Я сидел за столом напротив друга, напротив нетронутого мною стакана водки с краюшкой хлеба на нём, нетронутой сигареты, и не знал, как бы ему объяснить проще, чтобы он меня понял. Ведь мы всегда, несмотря на нашу схожесть, общались на разных языках. Тем более сейчас, когда я ушел на покой.
Когда друг оставил меня наедине с самим собой в моём одиноком лесном прибежище, я снова улёгся удобно на топчане напротив печки и погрузился в свой мир, в котором так легко преодолевается время и пространство. Да, он у каждого свой этот так называемый внутренний мир. Мы в нём блуждаем, встречаемся с людьми, нам приятными и не очень, переделываем сделанное, доделываем вдогонку, исправляем. И где-то в неведомой точке пространства, где нас уже нет, создается новая реальность, с нашими поправками.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2012/12/10/728