МЯТЕЖ
из сб. ОЧЕРКИ ГОРОДА НОВОЕДУНОВА
— Врешь, Лаврентий!
От оглушающей новости Семен Михайлин оцепенел. Он не мог поверить, не хотел думать, что Гришка Назаров, навечный друг его голоштанного детства, выдвинутый им же в начальники гарнизона города, может предать революцию. А память уже отбирала из неохватной россыпи фактов то странное, что он не раз замечал в Григории: и жадность до власти, и жажда похвальбы, и — со смешочком — слова о богатстве, и eго появление в патрулях под хмельком... Холодным умом Михайлин понимал, что давно Григорий стоит ближе не к нему, а к врагам. Понимал, а не верил.
Он хмуро сказал Лаврентию:
— Начинаем по тревожной цепочке поднимать фронтовиков.
— Цепочка-то теперь pваная выходит...
— Ничего, хватит. Гришку брать будем нежданно. На испуг брать будем.
Дисциплина у фронтовиков еще была. В месте общего сбора, — двор городской думы, — по одному, по двое стекались настороженные люди с винтовками. В кромешной тьме находили свое место, выстраивались. Tреща, вспыхивали цигарки, метались на пронизывающем ветру короткие фразы.
— А где второй патруль?
— Делать-то кого будем, а?
— Братцы, второй патруль где? Араповский?
— Гля, пропали казаки... Нету казаков.
— Чехов опять же нету. Мадьяры — вон они, а чехов нету...
— Где начальники? Кого тянут?
Михайлин, оставив свой патруль на Серегу Горина, стоял у кучи разбитых ящиков и встречал начальников патрулей. Ущерб в силах был велик. Полностью не явился казачий патруль. От пластунов Нестеренки осталась половина. Не было чешского патруля.
Михайлин тревожно прикидывал, сколько же сил собрал Назаров, если даже из Союза фронтовиков за ним пошла чуть не треть.
— Чего ждем? Ждем-то чего? — наседал на него непоседливый Батурин.
— Да, — крякнул Михайлин.— Видать, это все. Начальники патрулей, ко мне!
Он понимал, что сейчас каждая минута на счету, что этой ночью верх возьмет тот, кто начнет первым. Но действовать очертя голову он не хотел. а Буранов, отправленный на разведку со своими пластунами, все еще не возвращался. Михайлин повернулся к начальникам патрулей.
— Раздать патроны, и ко мне.
Патрульные уже опять собрались вокруг него, фронтовики в шеренгах начали галдеть, а Буранова все не было. Михайлин уже собирался начинать, не дожидаясь разведки, но тут с Татарской раздался цокот подков, и во двор, раскидывая искры с торчащих из-под снега булыжников, влетело несколько всадников.
Встревоженными птицами рванулись в небо голоса.
— Куда, черт тебя не видал!
— Тревога!
Пронзая шум, в темноте зазвенел голос Буранова:
— Михайлин! Семен!
— Леонид, давай сюда!
Михайлин бросился к соскочившему с седла Буранову.
— Ну, что?
— Они уже стягиваются,— негромко проговорил Буранов.— Комендатура полна офицерья. Казаки весь Биржовый запрудили. Их сотни четыре, а то и пять. Ждут чехов из казарм.
— Как на улицах?
— Никого. Темно, как у негра в пузе.
Михайлин глубоко вздохнул. Ему сразу стало спокойней. Эх, Гришка, стратег хренов. Что стоило ему поднять озверевших от сивухи и безделья приказчиков, черносотенную пьянь? Не хочет Гришка ни с кем делить свою недобытую славу. Ну и черт с тобой. В таком виде ты не страшен. Михайлин напряг надорванное на бесчисленных митингах горло.
— Товарищи! Ти-хо!
Галдеж смолк. Фронтовики вытягивали шеи в темноту на голос.
— Товарищи! Нынче ночью контрреволюция думает устроить переворот. Верховодит у них мой бывший заместитель, начальник нашего казачьего патруля — Григорий Назаров! — его голос потонул в возмущенных криках.
— Куда ж ты смотрел!?
— Как чуял, — не хотел я Назарова в коменданты!
— То-то казаков — никого!
— Он, Гришка, завсегда самогонку жрал с хозявами!
— Во, бородачи пузатые!
— Не ори, дай Семену сказать.
Михайлин с начальниками патрулей с трудом навел порядок. Затихли голоса, погасли последние бормотания. Начальники патрулей подровняли ряды, сгрудились вокруг Михайлина. Семен начал давать задания.
Надо окружить комендатуру, успеть к австрийским казармам, пока оттуда не двинулись чехи. Договорились, что конники Нестеренки возьмут на всякий случай по одному мадьяру и — рысью к казармам. Всем остальным надо окружить комендатуру и не выпустить в город ни одного казака, ни одного офицера. По одному отделению из каждого патруля пришлось выделить, чтобы окружить Совдеп, заседающий до петухов, перекрыть Александровскую и Соборный.
Михайлин снова обратился ко всем.
— Товарищи! Сейчас начальники патрулей дадут вам команды. Что я хочу сказать? Сегодня в нас будут стрелять наши бывшие товарищи, обманутые офицерами. Нынче они для нас — запродажная тварь, контра. Не пали без разбору, но и не поддавайся на жалость. Если они возьмут верх — никому не будет пощады. Ни нам, ни Совдепу. Но помни, что там много таких, кого задурачили господа. Главнее — арестовать верхушку. А остальных обезоружить, и дело с концом!
Черная масса вооруженных людей потекла со двора.
...Григорий Назаров поднялся иэ-за стола навстречу унтер-офицеру Арапову. Арапов хмуро оглядел кабинет, переполненный офицерами.
— Слышь, Григорий, ни хрена не выйдет.. По улицам шастают эти... Дружки твои, фронтовики. Пронюхали, однако. Кабы народ поднять.
— Поздно пятиться. Нас теперь по головке не погладят. Или грудь в крестах, или голова в кустах.
— Браво,— лениво похлопал кто-то из офицеров в ладоши. Назаров надел висящий на плечах полушубок, затянул ремень с деревянной кобурой-прикладом маузера. Прокашлялся. Офицеры повернули к нему головы.
- Господа!— зычно крикнул Назаров. — Начинаем! Задачи вам известны. Главное — взять совдеповцев и их семьи. Пароль — Свободная Сибирь. С богом, господа!
Офицеры вышли в морозную ночь. Биржовый переулок был запружен спешенными казаками. Увидев начальство, казаки быстро разбились по полусотням. Назаров подождал, пока офицеры займут свои места, набрал в грудь побольше воздуха, чтобы обратиться к казакам. Но начать он не успел.
Из темноты черневшего через улицу городского парка раздался хорошо знакомый ему голос Михайлина.
— Казаки! Вы окружены! Сдавай оружие! Вяжи офицеров — и по домам!
Ошеломленные казаки и офицеры молчали. Из груди Назарова с тихим сипением выходил воздух, которым он запасся. Кто-то из офицеров залился истерическим смехом. А из темноты снова падали тяжелые слова:
— Сдавайся, казаки! Вас обманули продажные шкуры вроде Григория Назарова. Фронтовики! Вспомни клятву! Вяжи офицеров! Назаров, сдавайся!
Как бы подтверждая сказанное, сзади, с Болотной раздался бас матроса Батурина:
— Сдавайся, бородачи! Поиграли и будя!
И от дружного хохота матросского отделения зашевелились под папахами казачьи чубы.
От темной массы казаков отделилась огромная фигура Арапова.
— Стой, казаки!— он повернулся к темному парку.— Семен! Повинную голову меч не сечет! Сдаемся!
Он снова повернулся к казакам.
— Бросай оружие, мать твою..!
Он через голову стащил с себя ремни с шашкой и револьвером, брякнул на булыжники. Казаки загудели. Полусотни сбились в галдящую толпу.
— От, растуды их, командеров! То наступай, то сдавайся!
— Скидавай, Пашка, сбрую! Их вон какая сила!
— Казаки, шашки вон..! — Истеричный голос вдруг оборвался.
— Эк ты его!
— А пущай не вякает. Ишь, благородие...
Назаров в оцепенении стоял на крыльпе. В груди была пустота. И это — его казаки!? Всем им одна цена! Нет, вон его полусотня еще держит ряды. Не сдаваться же Семену? Не подведет полусотня? Назаров двумя прыжками оказался у своего коня, взлетел в седло.
— Первая полусотня, шашки вон! За мной! Ура-а-а!
Казаки первой полусотни рванулись за Назаровым. Вот уже поворот на Александровскую. И вдруг...
Навстречу всадникам прямо в лицо Назарову из парка хлестнул злобный, сухой и оглушительный в ночи залп. Конь под Назаровым грохнулся грудью в землю. Назаров привычно сжался в комок и покатился по утоптанному снегу. Рядом бились упавшие кони, матерились люди. Одновременно грохнул залп из Биржового — в спину. По свисту пуль Назаров понял, что матросы стреляли поверх голов, для острастки. Но залп из парка срезал почти всех коней,— фронтовики целились по коням. Ночную темноту раздирали дикие визги раненых коней, матерщина казаков. Все это перекрыл надсадный голос Михайлина:
— Ложись! Ложись, казаки! Будем бить в лоб! Ложись! Считаю до трех! Раз!
— Семен, погоди! Братцы, ложись!
Нестройная толпа казаков заколыхалась. Матерясь на чем свет стоит, казаки валились на затоптанный снег, укладывали коней. Несколько человек, видно, офицеры, кинулись, было к комендатуре, но оттуда ударил гром залпа,— фронтовики успели оцепить и комендатуру. Из темноты парка выкатилась темная бесформенная масса, распалась на отдельные фигуры. Назаров почувствовал, что его крепко взяли за обе руки, загнули их за спину, начали вязать. Сопротивляться не было воли. Внутри его все ослабело. Рядом патрульные вязали его товарищей. Снова раздался голос Михайлина:
— Тарас, комендор! Оцепляй переулок! Чтоб никто не выскочил! Собирай оружие!
Со стороны Болотной выскочили черные фигуры, застыли возле лежащих казаков, выставили, от греха подальше, штыки.
— Лежи смирно, бородачи! А то спужаемся, да с перепугу штыком в мясо...
— Арапов! — снова резанул ночь голос Михайлина.
— Тут я, Семен.— Из гущи лежащих кряхтя встала громадная фигура.
— Бери, Арапов, свою сбрую да иди домой. Завтра приходи в исполком.
— Семен, да я лучше пулю сглотаю, а от своих — никуда.
— Тогда веди всех к едрене фене в подвал женской гимназии. Завтра видать будет, что с вами, дураками, делать.
Арапов, люто матерясь вслух, а про себя благословляя темноту, скрывающую его позор, поднял безоружных казаков, и потянулись они понурой колонной вдоль темной улицы. Фронтовики двумя жиденькими цепочками сопровождали их. Патрульные оцепили дверь и окна комендатуры, куда успели заскочить несколько офицеров.
Михайлин медленно обходил небольшую площадь, огибая лежащих на снегу коней. Впереди трое патрульных держали за связанные руки казака без папахи. Михайлин вгляделся сквозь редеющий мрак. Это был Григорий Назаров. Лихо подкрученные усики, черные густые брови, щеголеватая форма с ремнями. Рядом лежал убитый конь. Михайлин посмотрел в лицо бывшему соратнику. Тот отвел глаза, опустил голову.
— Увести. В гимназию. До утра глаз не спускать.
Михайлин устало сел на теплую еще конскую тушу. На востоке за лесопилкой начало светлеть небо. Рождался март, первый месяц весны восемнадцатого года.