АПА
РАССКАЗ
Свою семнадцатую весну я встречал в Казахстане. Заснеженный и коварный в зимнюю пору Курдайский перевал под жаркими лучами солнца быстро скинул ледяной панцирь, обильно затравел и зажег по южным склонам алые фонари тюльпанов. Таких больших и красивых мне прежде не доводилось видеть. Да и сами горы тоже. Синевато-зеленые предгорья, расшитые разноцветьем трав, голубые леса тянь-шаньской ели, альпийские луга, белые шапки нетающих ледников... Взор то и дело устремлялся на ближайшие к поселку отроги Киргизского хребта и неустанно блуждал там, как зачарованный турист или скалолаз. Я часами мог сидеть на каком-нибудь валуне и неотрывно смотреть на дивную гряду гор, дорисовывая в своем воображении красоты этого, неведомого мне, царства природы.
Мой школьный приятель Миша Токарев, с которым мы уже успели пару раз поохотиться на кекликов - горных куропаток, добровольно вызвался быть моим гидом-краеведом и инструктором по горной подготовке. Он провел меня по окрестностям уранового карьера, рассказал таинственную историю о заброшенных золотодобывающих шахтах, показал ближайшие к поселку пещеры и горные озерца. Для меня - урожденного степняка, прожившего шестнадцать лет в донской станице, горы казались сказочно таинственными и оттого несказанно притягательными.
- Нравится? - спросил как-то Михаил, перехватив мой восхищенный взгляд.
- Угу, - кивнул я, - очень.
- Это еще только «присказка», а «сказка» за Кайташом. Там настоящая красотища: арчовые леса, голубые ели, горячие источники... Хочешь увидеть?
- Спрашиваешь!..
Мы договорились очередную годовщину Победы отметить походом в горы с ночевкой. Сборы были недолги... Купили несколько банок консервов. Взяли с собой по солдатскому одеялу и по танковой куртке. Надели трикотажные спортивные костюмы, обули кеды. Прикрыли головы от солнца солдатскими панамами... Вот и все снаряжение.
Утром восьмого мая отправились на попутке в столицу соседней республики город Фрунзе, оттуда пригородным автобусом - в поселок Кайташ.
И вот он - исток мечты - подножие Киргизского хребта. До вершины - рукой достать, подняться на первый холм и...
Шли мы с небольшими привалами по едва заметной полевой дороге часов пять, а заветная вершина все не приближалась. За первым холмом оказался второй, потом третий, четвертый... Ноги в резиновой обувке взмокли, неприятно скользили внутри кед. Солнце нещадно прожаривало головы сквозь «сковородки» панам. Негде было укрыться от него даже во время отдыха. Местность в основном безлесная, с редкими кустами боярышника и колючими купами татарника или чертополоха, между которыми еще зеленели, удерживаясь за весеннюю землю когтистыми корнями шары перекати-поля.
Под одним из кустов боярышника, на краю небольшого оврага, мы перекусили и немного прикорнули на своих вещмешках, разомлевшие от жары и пищи. Казалось, что проспали недолго, но солнышко успело подкатиться к белым вершинам гор, и, потеряв свой былой накал, не обдавало жаром, а будто красило предгорья золотистым настоем лучей. Воздух посвежел и наполнился медовыми ароматами цветущего разнотравья.
- Надо торопиться, - сказал Михаил, - не успеем добраться до леса, останемся без дров. Замерзнем ночью. Да и вообще без костра небезопасно ночевать.
Мы резво возобновили подъем. Но быстро сбили дыхание и невольно замедлили движение. Горы не любят попрыгунчиков. Здесь нужнее неторопливая основательность, расчетливость действий. У меня же вообще не было никакого альпинистского опыта, да и товарищ, как оказалось, больше слышал от других, чем испытал сам. Мы понуро тащились вверх по склону горы, уже почти не обращая внимания на окружающую природу, задавшись единственной целью - подняться к зарослям арчи до наступления темноты. В разлившихся сумерках не сразу увидели одинокую юрту и загон для скота. Просто нас неожиданно остановил женский крик:
- Эй... эй, болалар, кель манда! Кель... Кель...* - Навстречу торопилась женщина в белой национальной одежде.
Я ни одного слова не знал по-киргизски, поэтому вопрошающе посмотрел на напарника: «Чего она хочет?»
- Говорит, чтобы мы шли к ней, - пояснил Михаил, - наверное, что-то случилось и нужна помощь.
Немного запыхавшись от быстрой ходьбы, женщина подошла к нам и начала горячо что-то объяснять. Она не говорила по-русски. Во всяком случае, я не услышал ни одного знакомого слова, чтобы хоть догадаться о причине ее взволнованности.
Михаил напряженно всматривался в темные раскосые глаза незнакомки, вслушивался в ее речь, но по его растерянному взгляду было понятно, что и он ничего не может уразуметь в сбивчивом, скороговорном речитативе.
Киргизка первой поняла бесполезность слов и перешла на язык жестов. Она указала на юрту и махнула пригласительно рукой - пошли туда. Заметив наше нерешительное топтание, добавила:
- Кель... кель... - и, ухватив меня за руку, потянула к своему кочевому жилищу.
_______________
* «Эй, дети, идите сюда» (тюрк.)
Я покорно подчинился ее настойчивости. Михаил молча шагал рядом, растягивая губы в недоуменной гримасе.
Женщине было лет около сорока. Невысокая. Гибкая в стане. С лицом и кистями рук шоколадного цвета. Ее загар еще больше подчеркивали белые одежды из домотканого холста - длиннополое платье, расширенное книзу и короткая жилетка. На ногах были мягкие черные сапожки, как мне показалось, без каблуков. Ее необычный наряд, чисто выстиранный, но не выглаженный (видимо, на ферме не было утюга) был удивительно по ней и выглядел нарядно и даже празднично, украшенный бусами из серебряных монеток в несколько рядов. На руках красовались серебряные браслеты, а в ушах - тяжелые серьги из того же металла.
- Керегез*,- пригласила женщина, распахивая полог юрты и отступая в сторону, - ошагыз**, - добавила она и завесила вход за нашими спинами.
Под куполом довольно просторной юрты висел фонарь «летучая мышь», бросая неяркий свет на главный предмет полевого жилища - круглый деревянный стол на низких ножках. На этом столе, почти во всю его величину стояло блюдо с лепешками, на которых лежала разварная баранина. И от нее шел такой пряный дух, что я невольно стал сглатывать слюну, удивленно поглядывая на своего спутника: «Чтобы это могло значить?»
- Бишбармак! - с особой, предвкушающей, интонацией проговорил Михаил. - Вот это повезло нам!
Он наклонился к столику, трепетно ловя раскрыльями чутких ноздрей ароматы диковинного для меня блюда.
- С чего это она решила угостить нас такой горой мяса? - недоумевал я. - Наверное, праздник какой-нибудь в семье?
________________
* «Заходите»
** «Кушайте»
- У азиатов гость в доме - уже праздник, понял?
- Странно как-то. Ни с того, ни с сего приглашают тебя в дом, за праздничный стол...
- Приглашают, значит нужно принять приглашение и не обижать хозяев отказом, - мудро рассудил Михаил, ставя свой рюкзак в сторону, - попируем на славу.
Он снял у входа кеды и, вернувшись к столу, присел, скрестив ноги. Я попытался проделать то же самое, но не очень успешно. Азиатская поза никак не давалась мне, и я в конце концов встал возле стола на колени, как провинившийся школьник.
Мы завороженно смотрели на поднос с разварной бараниной, не смея взять ни кусочка со стола. Так дрессированные собаки смотрят на еду, ожидая волеизъявления хозяина и его команды. На столе не было ни тарелок, ни вилок. По нашему предположению сервировка еще не была закончена и следовало, соблюдая приличия, ожидать.
И действительно, через несколько минут вошла хозяйка с новым подносом, уставленным пиалами. Подала каждому по три пиалы. Еще три поставила напротив нас.
«Себе», - подумал я.
В одной из пиал был горячий бульон с зеленью. В другой - холодная белая жидкость с кисловатым запахом. В третьей - теплая вода.
- Ошагыз, - еще раз проговорила женщина, поклонившись нам, и вышла из юрты.
Вилок она не принесла и на этот раз.
- Приказано кушать, - беря в руки пиалу с бульоном, весело подмигнул Михаил.
- Давай хозяйку подождем, - предложил я, - она, наверное, за вилками пошла?
-Чудик! - небрежно проронил товарищ, - азиатские женщины никогда не сядут с мужчинами за один стол. Третьим, скорее всего, будет ее муж или сын. Вилками здесь не пользуются. Едят руками. Попробуй вот так: Михаил взял кусок мяса вместе с лепешкой и завернул края лепешки вверх, получилось нечто вроде пирожка. Надкусил половину. И, зажмурившись от удовольствия, стал жевать.
Мне ничего не оставалось, как повторить процедуру. И тесто, и мясо были мягкими, пряными. Жевались без усилий. Как говорится, пролетали сходу, не задерживаясь во рту. Только на пальцах застывали пятнышки жира.
Съев несколько кусочков мяса в тесте, перед тем, как взять пиалу с бульоном, я посетовал:
-Жаль салфеток нет или полотенца какого-нибудь.
- Это вам, синьор, не ресторан, - расплылся в улыбке Михаил, - в полевых условиях сервис ограничен, придется носовым платком обходиться. И он первым стал вытирать засаленные пальцы.
- А это для чего? - покосился я на пиалы с жидкостью молочного цвета и водой.
- Наверное, тоже запивки. - Михаил последовательно попробовал содержимое первой и второй пиал. Неопределенно пожал плечами: - Первая, вроде, кумыс - кобылье молоко. Я сам не пил раньше, но, судя по рассказам отца, похоже на кумыс. Кисловато-терпкий вкус. Жажду хорошо утоляет. И даже, говорят, алкогольные градусы имеет, вроде пива. А вторая.., как будто, вода. Ни соленая, ни сладкая. Просто теплая вода...
Я тоже отпил несколько глотков:
- Да, вроде простая вода...
В это время возле юрты послышалось цоканье копыт по каменистому грунту и фырканье коня.
- Вот и муж приехал, - предположил Михаил.
- Не обидится, что мы тут без него хозяйничаем за столом? - шепотом спросил я.
- Не обидится. Она его предупредит, - так же тихо ответил товарищ.
Но никаких разговоров мы не услышали. Вместо этого распахнулся полог юрты и в нее вошел седобородый аксакал. В халате, перевязанном матерчатым поясом, в остроконечной войлочной шляпе «домиком», в таких же мягких, как и у женщины, сапогах.
- Салам малейкюм*, - произнес он, внимательно глядя на нас.
- Здра... - начал было я.
Но Михаил подтолкнул меня в бок, принуждая подняться, и, встав сам, слегка поклонился вошедшему и произнес:
- Малейкюм салам.
Аксакал едва заметно улыбнулся.
Он неспешно повесил у входа свой головной убор. Так же неторопливо подошел к столу, присел на скрещенных ногах. И неожиданно для нас макнул руки в пиалу с водой. Достал из-за пояса большой белый плат и тщательно вытер ладони. Потом провел ими несколько раз по бороде, как бы оглаживая, поправляя и без того ровный клочок седых волос.
_- В коры идешь? - спросил нас обоих, употребив при этом единственное число.
- В горы, в горы, - закивали мы, - решили на праздник красоты ваши посмотреть.
- Красота - день, нощь - ощень холодно, - сказал аксакал, - Апа боялся - замерзнешь нощь. Звал юрта и меня звал.
Мы слушали старика, не возобновляя трапезы.
Аксакал пригласительно обвел стол рукой:
_______________
* Восточное приветствие.
- Кушай, кушай, - и сам поднял пиалу с кумысом, - День Победы самый лющщий празник. Апа отец воевал. Мен воевал, - стукнул себя кулаком в грудь и пригубил пиалу.
- У меня тоже отец под Кенигсбергом войну окончил, - отозвался я, поднимая, как заздравную чашу, пиалу с кумысом.
- Третий Пеларуский, - многозначительно констатировал старик. - Щерняховский комантовал... короший кенерал.
Миша молчаливо посматривал на нас, отхлебывая кисловатое кобылье молоко. Ему, наверное, тоже было что сказать о родичах-фронтовиках, но он уважительно слушал и не перебивал старого человека.
Я же испытывал прилив умиления, что здесь, в горах Киргизии, за несколько тысяч километров от моей родной Донщины, старый аксакал доброжелательно отзывался о командующем Третьим Белорусским фронтом генерале армии Иване Даниловиче Черняховском, как будто об отце моем, воевавшем у него, доброе слово сказал. Сразу пропали языковые барьеры, ощущение чужой экзотики. Появилось чувство какого-то внутреннего родства, духовной близости, объединенности общей войной и общей победой.
- А Вы где воевали? - поинтересовался я у фронтовика.
- Миус-фронт воевал. Третий Украинский фронт воевал. Мал-мала шив остался, осколок мина сиркнул бок, - старик похлопал левой рукой повыше пояса.
А меня, как током, ожгла его фраза о Миус-фронте. Там на степной речке Миусе между Ростовской областью и Украиной мой батька проходил боевое крещение.
- Надо же быть такому совпадению! - не выдержал я избытка прихлынувших чувств. - Мой отец начал воевать на реке Миусе. И его тоже задело осколком мины, только по лбу черкануло... Может быть, вы знали его? Латынин Анатолий Алексеевич?
- Латинин? - задумался старик, - нет, не помню. Кем пиль?
- Связистом. Пехотным связистом.
- Я расветка пиль. Ясиков таскал. Мноко-мноко трусей терял. Латинин не помню... Лисо мок фитеть. Фамилию не помню.
- И все-таки, редкое совпадение - в одном месте воевать начали, - уже спокойно добавил я.
- Земля не ощень польшой. Кокта мирно шивешь, места мноко, кокта война - мало.
На несколько минут в юрте воцарилась глубокая тишина. Мы молча ели бишбармак, каждый по-своему осмысливая сказанное аксакалом.
Я представил этого старика безусым юнцом в маскхалате, уползающим в поиск за «языком», а в блиндаже передней линии фронта - склонившегося над полевым телефоном отца. Впереди траншей - небольшую речку, поросшую кугой и камышом, Миус... Как же это я не пораспросил отца подробно о его фронтовой юности? Не знаю никаких деталей, подробностей, чтобы обсудить с интересным собеседником.
Аксакал первым нарушил молчание:
- Муш апа парашек высоко в коры пасет. Апа не мошет нощевать оставить. Мен сторож у всрывников. Есть вакон, есть место спать. Нато ити.
Он опустил пальцы в пиалу с водой, ополоснул их и вытер платом. А потом, чуть нагнувшись над столом с закрытыми глазами, опять огладил свою бороду, сведенными на ней ладонями.
Я догадался, что это было не простое оглаживание, а молчаливая молитва.
Апу мы не увидели больше. Не смогли даже поблагодарить за праздничный ужин. Поэтому, выходя из юрты, не сговариваясь с Михаилом, в голос пожелали:
- Мир этому дому.
...На следующий день, распрощавшись с нашим аксакалом, мы поднялись к ледникам. По дороге видели голубые ели, ковры цветов, удивительной прозрачности речки с юркими тенями форелей. Загорали на снегу, купались в гейзерах. Это было горное чудо - сказка за Кайташом. Но ярче всех природных красот в моей памяти зацепился образ простой киргизской женщины, как я теперь понимаю, пожалевшей нас - несмышленых дурачков, отправившихся в горы без должной подготовки и снаряжения. Вот только осталось загадкой - для кого она готовила такой обильный ужин?.. А, может быть, это только для нас с Мишей осталось загадкой то, что для нее было привычным движением души - на великий праздник и ужин должен быть праздничным... а гостей Аллах пошлет…