Эоловый город

Александр Крячун
                ЭОЛОВЫЙ ГОРОД (Отрывки)


– А у него здесь любовница, вон в том городе, – произнёс Валера гидролог и указал по направлению Эоловых городов, ради которых я  оставался.
Он, единственный из всех изыскателей, разделял мои порывы к скитаниям. Вчера, приготавливая рюкзак, я сказал ему про «Эолы», что останусь на них – давно мечтаю заглянуть внутрь этого чуда. Валера был старше меня по годам и намного опытнее в горах.
– Только не ночуй там. Может «поехать крыша». Сам я в них не был, но поговаривают, что шалят по ночам в тех местах  Ореады – горные Нимфы. Эти духи наводят на человека безумие.  Если начнется ветер,  а он утром всегда дует, беги оттуда. Там начнётся такая какафония, что вопли грешников в аду, покажутся тебе ласковым баритоном эстрадного певца.
Он, как и я, не был ярым приверженцем веры во всякое колдовство и духов. Но когда человек неоднократно сталкивается с «необычным» в горах – начинает верить во всякую чушь: сказкам, небылицам, легендам, выдумкам и даже простым байкам, рассказанных пьяными чабанами.
– Ну, это как раз для меня...



    Последние рассеянные лучи от солнца бросали волнистый сумрак на ближайшие холмы. Большая тень упала в теснину. Из тёмных дыр провалов, кулуаров и ниш поползла густая чернь. Она переваливалась через края вмятин, раздвигала вертикальные шрамы и, сливаясь с другими пятнами, образовывала сплошную мертвенно-синюю мешанину, надвигающихся сумерек. В воздухе повис терпкий аромат полыни, который к вечеру становился более осязаемым.
Наступила среднеазиатская ночь. В тёмно-синюю мглу ушли жёлтые отвесы обрывов. Безлунная пустота усиливала одиночество.  При свете дня, даже ядовитая змея, встречалась с восторгом. А сейчас: едва  различимая копёнка светлого участка выгоревшей травы, казалась затаившимся чудовищем, готовящемуся к прыжку. Любой шорох усиливался воображением и был подобен сабельному лязгу клыков неизвестного зверя.
Найденная ниша в отвесном обрыве вполне устраивала меня для ночлега. В её центре имелось овальное отверстие, которое уходило вглубь горы длинной чёрной кишкой. Я крикнул в утробную рваную пасть дыры. Мой крик полетел куда-то в глубину, отразился от преграды и вернулся перекатным трёхголосым эхом. Вслед за ним послышалась частая дробь сорванных криком мелких камней. Пол моего пристанища был устлан мелкой галькой,  перемешанной с мягким суглинком. Зажжённая свеча, вплавленная горячим воском в шершавый камень, неплохо вписалась в небольшую нишу. Вялое, нежно-жёлтое пламя таинственно освещало небольшое углубление и отражаясь от шершавых стен, матово ложилось на стены пещеры. Будто лампадка перед образом горел жёлтый огонь в безлюдной и немой ночи.
Движением плеч я «втоптался» в ложе, чтобы придать «постели» более облегающее положение. Подложил под голову рюкзак, задул свечу и начал слушать ночь, которая беззвучно начала листать свои тайны.
Вокруг стояла такая тишина, что я боялся шевельнуться, чтобы «громом» шуршащей гальки не разбудить мёртвую идиллию покоя. Никаких намёков на  присутствие Нимф не ощущалось. Беспокойства не было, и тихая ночь усыпила меня.
Но долго спать не пришлось. Для жителей «города» начиналась другая ночь – тайная, кровавая – для кого-то последняя. Ночные охотники выходили за добычей.
В противоположных кустах, недалеко от моего ложа, послышались шорохи, словно гномы начали играть в футбол опавшими листьями. Раздалось странное шуршание, затем прерывистый дребезжащий тихий треск. Глаза, привыкшие к темноте, свободно различали переплетение кустов. Из-за корявых веток облепихи выползло величавое дикое чудовище: показалась тупообразная голова, сидящая на коротком туловище, а узкие поросячьи глазки ночного животного были вдавлены в остролобый череп. Прямо от носа начиналась плотная густая шерсть, переходящая ото лба – в гриву пустотелых длинных игл. Дикобраз стоял на мощных коротких лапах, будто прибитый к земле белыми костяшками когтей, похожих на маленькие железнодорожные костыли. Я замер и наблюдал за жителем «города». Он поводил носом и, видимо почуяв посторонний запах, приподнял безшеею голову, фыркнул и, обежав куст, скрылся в густоте зарослей.
Вновь наступила тишина, которая настораживает. От неё всегда ждёшь окончания – ведь её конец – начало звуков.
Ночь перевалила середину себя. От реки тянуло прохладой. Лёгкий ветер колыхнул стебли чия. В них пискнули первые нотки начала предутреннего «концерта». Усилился хмельной аромат утренней росы и полыни. Где-то в глубине лабиринтов послышалось астматическое дыхание, сменяющееся монотонным ворчанием непонятного назначения. В густой и липкой предутренней мгле, сметаноподобный воздух, словно металл, хорошо проводил звуки, усиливал их и искажал. Как не гнал я от себя беспокойные думы,  малодушный страх, находя лазейки, заползал в меня, охватывая мистическим ужасом тело.
Я услыхал стон человека.
– У – у – ух! О – о – ох! – будто из гигантских лёгких выдавливался звук стонущего астматика...