-Сволочь ты! – Анька залепила мне звонкую пощечину.
Я не стал уворачиваться. Заслужил, как есть заслужил. Щека вспыхнула острой болью. Боль превратилась в сильное жжение. Жжение разбудило в душе чувство вины. Но я знал, останавливаться поздно.
-Еще ударишь? – вопросительно вздернул я бровь.
-Если не прекратишь, то да! – зло бросила Анька, и я невольно улыбнулся.
Она всегда была скорой на расправу и лишь остыв, могла рассуждать здравомысляще.
-Что лыбишься?! - в глазах девушки мелькнула ярость. Я невольно сделал шаг назад. Саданет еще чего доброго меж ног, с нее станется. - Решил бросить так и скажи прямо! Зачем ломать комедию и придумывать небылицы! – сейчас в ее глазах проступили слезы. Настоящие слезы влюбленной, чьи чувства я так цинично попрал. – Ты ведь не мог… не мог так поступить… и-и… я ж тебя со школы знаю… ты ж не то, что девчонок трахать, ты даже познакомиться подойти боялся…
Она все-таки любила меня… любила всем сердцем и душой двадцатилетней девчонки, взахлеб, страстно, невзирая на мои недостатки и минусы… и сейчас искала спасительную соломинку, то за что сможет зацепиться надежда.
Я тоже привык к ней, к милой, обаятельной, иногда вспыльчивой, но быстро отходчивой. Наверно я тоже любил ее по-своему, хотя до сих пор не мог дать четкого определения, что же такое любовь. Мне было комфортно с Анькой. Ее бездонные изумрудные глаза столько раз спасали от депрессий, что в пору было ставить Аньке маленький памятник «за спасение, значит, души».
Конечно, она не верила, что я мог ей изменить, допускала гипотетически, но не верила. Зная мой круг увлечений и неспособность знакомиться с особями противоположного пола, или тем паче разводить их на близость, Анька частенько меня подкалывала, вспоминая школу. Мол, откуда у меня взялось столько смелости пригласить ее на свиданье. И самое главное, чего это ей в голову взбрело ответить взаимностью… Таки разговоры как правило заканчивались моим притворным гневом, криками: - «Ах вот как ты заговорила! Да я тебя!»… потом мы лежали обнявшись, шептали друг другу какие-то нежности, я вдыхал пряный аромат ее кожи и чувствовал себя абсолютно счастливым.
Сейчас мы стояли на крыльце кафетерия. Близилась полночь. Прохладный осенний воздух легким паром вырывался из легких, клубился в слабом свете неоновой вывески и истаивал там, где свет переходил во тьму. Мы замерли друг напротив друга, а я со щемящей тоской думал, что возможно вижу ее в последний раз. Со временем наши чувства, какими они б не были, истают так же как пар, который мы выдыхаем. Останется лишь печаль и горечь, немного сдобренная памятью о светлых мгновеньях. Но мы уже никогда не будем прежними и не сможем повернуть время вспять. Ах! Аня, Аня, если б ты только знала…
-Она сама подошла, Ань. Все как-то само собой получилось. – Грустно сказал я.
Внутри все переворачивалось и от самого себя уже начинало тошнить. Может все бы обошлось, кто знает. За время нашего разговора я уже много раз пожалел, что это затеял, но как говорится «Отступать поздно, позади Москва». Она стояла еще несколько секунд, внимательно изучая мое лицо, словно пытаясь за что-то зацепиться… за призрак рушащегося счастья.
Внезапно Анька сдалась. Из глаз хлынули слезы. Она выдавила сквозь горькие рыдания «НЕНАВИЖУ-У-У!!!» и опрометью бросилась с крылечка.
Я тяжко вздохнул, провожая взглядом ее стройную, вздрагивающую от плача фигурку. Сволочь, кажется, сказала она несколько минут назад. Да, сволочь. Сволочь последняя. Именно так я себя сейчас и чувствовал. На душе было так погано, что в пору в петлю лезть. Все-таки я ее любил. Это понимание пришло только сейчас. Остро и жестоко. Заставив сердце расколоться на две окровавленных части.
Разом захотелось проснуться, завыть, отмотать время вспять и все исправить. Или догнать, в конце концов, и сказать ей, что все, от начала до конца, все, одна сплошная ложь…
Но я стоял, не двигался. Лишь смотрел ей в след. Стиснув зубы, сдерживая готовые проступить слезы… мысленно прощаясь с любовью и беззаботной юностью.
Я сделал так, как посчитал нужным. Пусть это было неимоверно больно и трудно. Пусть это, если посмотреть с одной стороны, в корне неправильно. Но для меня, да и для нее наверно, это будет наименьшим злом. Время решит, кто прав, кто виноват.
Теперь Анька не будет тяготиться, когда я исчезну из города. Она будет свободна в своих чувствах, и ее ничего не будет держать. Мне стоило многих усилий затолкать в самый темный уголок души надежду, что меня дождутся. Что все будет хорошо, и все будут счастливы.
Зачем я так поступил? Четкого ответа не было. Может быть, потому что боялся потерять Аньку вдали от дома. Может быть, опасался, что мне будет очень больно, когда это произойдет. Или может быть я хотел, чтобы она была счастлива, если найдет кого-то другого и полюбит его, когда я буду далеко-далеко. Ведь будут печальные, полные горечи письма и боль… А этого я не хотел ни ей ни себе. Наверно лучше вот так, с корнем. Здесь и сейчас. Потом рана затянется. Сердце остынет. Наверно…
Я яростно встряхнул головой, вернулся в кафетерий и заказал бутылку водки. Сегодня напьюсь в стельку. Ребята наверняка доведут до дома. Мать с отцом конечно поворчат. Ну да ничего. В конце концов скоро я стану мужиком. Остались последние деньки в статусе «парень», «мальчишка», «пацан»… Завтра меня провожают в армию.