Дождь, смыв следы утра, хлестал плетьми дерева и те, прикрываясь ветвями, покорно терпели его удары. Ветер, жалуясь на скуку, метался туда-сюда, стучал мокрой ладошкой в окна, просясь войти, переждать дождь. Я поднялась с постели, подошла к окну и посмотрела на набухшее слезами небо. Кажется, выходной день был потерян. Одиночество, неотлучно следуя за мной, собирало обронённые мною вздохи, и складывало их себе в карманы, чтобы потом выбросить на ветер. Я пошла на кухню, согрела чай, позавтракала. Тишина, объев скрип старых половиц, потянулась за моими шагами и улеглась у моих ног, как ленивая старая кошка.
Дождь, станцевав на крыше чечётку, помчался прочь догонять, убегающее за сопку, время. Солнце, проводив тучи, вылило тепло на старые улицы, на лысины сопок, гладя горячей ладошкой лохматую спину пролива. Ветер хлебал из лужиц воду, сушил мокрые платья берёз и, торопясь, мчался по дороге к малиннику, полакомиться сладкой ягодой. Я легла на диван и бездумно уставилась в потолок.
Я не любила выходные, пронизывающую насквозь тишину и одиночество. Повалявшись на диване, я встала, оделась и вышла на улицу. Свежий воздух, разбавленный запахом цветов и вечнозелёных елей, заполнив до краёв небо, окутывал округу. Я пошла по небольшому скверу, где на клумбах цвели бархатцы, а по обеим сторонам стояли скамейки, окрашенные в голубой цвет. Я увидела малыша, лет восьми. Он сидел один на лавочке и что-то чиркал в блокноте. Я села рядом и с любопытством заглянула в альбом. Я увидела несуразного человечка, руки и ноги корявыми реками текли по листу в темноту овалов, яйцевидная голова на тонкой длинной шее, была без лица, на круглом толстом туловище был нарисован пупок, а в вехнем углу рисунка белый круг.
- Как тебя зовут?- спросила я.
Мальчик оторвался от альбома, окатив меня своей грустью.
- Меня зовут Юрий Павлович,- тихо ответил он.
- А меня Галина Николаевна. Ты любишь рисовать?
- Нет, не люблю
- А кто это у тебя на рисунке?
- Никто,- ответил он.
- Может это твой сон?
- Наверно. Да, это точно мой сон!- воскликнул он.
- А где твои родители? Почему ты один?
- Мамы у меня нет, она умерла, а отец пошёл водку покупать.
Он замолчал и стал ожесточённее давить на карандаш, зарисовывая белый круг.
- Давай я тебе мороженое куплю,- предложила я.
- Я не люблю мороженое,- сказал Юрий Павлович, закрывая блокнот.
- Ты чего к малышу привязалась?- услышала я сердитый мужской голос.
- Вижу, мальчик совсем один,- оправдывалась я.
- Он не один, он со мной.
- Сейчас с вами, а был один, хотя и сейчас он один. Вы вон бутылку купили, а о ребёнке и не подумали,- не унималась я.
- Да я не пью, просто сегодня настроение поганое. Сына воспитываю один, легко думаете?
Малыш поднялся со скамейки, и они пошли, о чём-то тихо разговаривая. Я сидела и смотрела им вслед. Его тоска вернулась ко мне и позвала за собой. Моя душа бросилась за ними, горячо обняла Павла за шею, обожгла поцелуем щёку и, вернулась в свою печаль.
Они свернули с дороги и скрылись во дворе старой пятиэтажки. Ветер, дёрнув за ниточки весёлого солнечного человечка, сидевшего у меня на плече, рассмеялся и побежал за юбкой незнакомой женщины, проходившей мимо меня. Я поднялась со скамейки и пошла домой, боясь стряхнуть с плеча эту нечаянную радость.
День потихоньку вытекал из дырявой бочки неба, и вот уже улицы стали наполняться сумерками, а небеса звёздами. Любопытная луна, запутавшись в кудрях облака, наконец, оторвала от него круглый живот, и замерла над угрюмой старой сопкой. В личной жизни у меня было пусто, как у не заселившихся новосёлов в доме, но надежда свила гнездо у самого сердца, обещая мне любовь. Проводив день, я босая спустилась в ночь и, искупавшись в снах, вышла в утро.
День посулил мне быть необычным, сладко щемило сердце, душа расцвела и ждала, когда прилетит шмель, испить нежность с её лепестков. Но, к моему сожалению, всё было как обычно. Рабочий день закончился и я пошла домой. Проходя по скверу, я увидела на скамейке Юрия Павловича. Он сидел, подперев голову руками, и смотрел себе под ноги.
- Здравствуй! Как твои дела?- спросила я.
- А я вас жду. Галина Николаевна, пойдёмте к нам, я вас чаем угощу,- сказал он.
- Нет, детка, я не могу пойти к вам, потому, что я чужая, да и что скажет твой отец?
Я внимательно посмотрела на малыша и увидела в его тёплых карих глазах кричащую просьбу.
Я погладила по его светлым стриженым волосам и улыбнулась.
- Я главный в доме, так папа сказал, а вы моя гостья. Пойдёмте,- сказал малыш и, поднявшись, взял меня за руку и повёл в обратную сторону.
Я не смела сопротивляться. Скоро мы дошли до пятиэтажки. В душе моей штормило, волны сомнения накрывали меня, становясь всё холоднее. Я остановилась у подъезда и, поглядев на спокойного Юрия Павловича, неровным голосом произнесла:
- Может, я зайду к вам как-нибудь в другой раз.
- Галина Николаевна, да не бойтесь вы, у меня папа хороший. Мне показалось, что вы ему понравились.
- Знаешь, малыш, желания детей не всегда совпадают с желаниями взрослых. Я не хочу разочаровывать себя и твоего папу,- сказала я.
- Тогда проводите меня до двери.
- Хорошо,- согласилась я и вошла вместе с Юрием Павловичем в подъезд.
Поднявшись на третий этаж, он, встав на цыпочки,дотянулся до звонка и позвонил. Дверь быстро открылась, и я увидела коренастого мужчину среднего роста, с каштановыми коротко стриженными волосами и пухлыми чувственными губами. Он был в спортивных синих брюках и чёрной футболке.
- Папа, это Галина Николаевна, моя гостья, я пригласил её на чай,- протараторил Юрий Павлович.
Павел растеряно посмотрел на меня. В его карих глазах утонули мои сомнения. Он улыбнулся и сказал так обыденно и просто:
- Чай потом, а сейчас идите, мойте руки, будем есть прекрасную телятину.
Юрий Павлович побежал в комнату и принёс мне свой рисунок. На нём был нарисован весёлый солнечный человечик, он стоял на земле, распахнув руки, обнимая маленький мир, в котором три души, собравшись вместе, согревали друг друга теплом. Улыбнувшись, я погладила малыша по спине, похвалив за рисунок.
Я постучала в закрытую дверь чужой судьбы и мне настежь открыли её. Я с трепетом вошла и осталась в ней навсегда, оставив зв дверью свою печаль, тревогу и своё одиночество.