Мои женщины. Октябрь. 1962. Обнажённая натура.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Афродита Книдская (350-330 гг. до н. э.) – одна из наиболее знаменитых работ Праксителя, самое прославленное изображение этой богини во времена античности.
Афродита Книдская стала первым скульптурным изображением нагого женского тела в древнегреческом искусстве.
Лувр. Париж.
Продолжение: Мои женщины. Сентябрь. 1962. Разрыв.
В конце сентября 1962 года в нашем городе появился настоящий профессиональный художник-оформитель.
На киноафишах, на досках объявлений, на рекламных стендах и стенах домов появились художественно выполненные плакаты, вывески, лозунги, призывы, объявления.
Например, Дворец культуры энергетиков огромной картиной-вывеской приглашал каждую субботу к себе на танцевальные вечера. Днём детей, а вечером в 19:00 – молодёжь и взрослых.
На картине-вывеске был нарисован сюжет из кинофильма «Карнавальная ночь», где Людмила Гурченко, весело смеясь, танцевала с мужчиной, а за ней влюблённо подглядывал из-за колонны молодой электрик. На вывеске-картине были нарисованы разные люди, молодые и пожилые, красивая зелёная ёлка в игрушках и разноцветных лентах и гирляндах.
Особенно интересными были картины-вывески к новым кинофильмам. Художник как-то искусно брал кадры из фильмов и соединял их, компоновал в многоликие картины-эпизоды. Ещё не видя самого кинофильма по этим вывескам уже можно было догадаться, что тебя ожидает в кино.
Не только ребята и девчонки, но и взрослые толпами стояли и рассматривали новые киноафиши этого художника и дивились его мастерству и таланту.
К фильму «Человек-амфибия» художник нарисовал на туго натянутом белом брезенте огромный плакат, на котором в центре на голубовато-зелёном фоне плыли две почти обнажённые фигуры – мужчины и женщины. Лицо мужчины было скрыто маской с гребнем наподобие острого плавника акулы, а у женщины плавно развивались длинные волосы. Это были Ихтиандр и Гуттиэре.
Солнце ярко освещало сверху их спины, ноги и бока. Художник удивительно точно передал подводную игру бликов света на их телах. Ихтиандр держал Гуттиэре за руку, и они стремительно плыли вперёд.
Вокруг них сквозь толщу прозрачной воды, переходящий в такой же прозрачный морской воздух, были нарисованы портреты других героев этого фильма. Портрет Ихтиандра когда он искал в жарком и сухом городе Гуттиэре. Портрет богача и пирата Педро Зурита. Портрет Бальтазара – несчастного отца Гуттиэре. Портрет доктора Сальваторе – создателя Ихтиандра. Портрет журналиста Ольсена – коммуниста и борца с правящим режимом таких эксплуататоров, как Педро Зурита.
Слева вверху плаката на фоне яркого солнечного неба и моря были нарисованы Гуттиэре и Ихитандр в тот момент, когда он нашёл её на рыбацком празднике.
Гуттиэре была в красивом чёрном платье с яркими большими цветами на подоле и в чёрных туфельках. Ихтиандр был в чёрной рубашке, белых брюках с чёрным ремнём и в белых спортивных туфлях.
Гуттиэре, тесно сомкнув стройные ножки, почти полулежала, облокотившись спиной и локтями на скалу, а Ихитандр весь устремился к ней, поднимаясь по крупным камням берега моря.
Гуттиэре на этой киноафише была удивительно похожа на Валю Антипову, а Ихтиандр – на меня…
Фильм «Человек-Амфибия» долго показывали в нашем городе и я часто прибегал на площадь перед рестораном и кинотеатром, чтобы ещё и ещё раз посмотреть на Гуттиэре и Ихтиандра. Если бы я мог также рисовать красками, как этот знаменитый городской художник.
Он рисовал не только киноафиши. По центру и по бокам здания на площади Мира, где размещались продовольственные и вещевые магазины, ресторан и кинотеатр, висели огромные плакаты.
В центре под сводчатыми большими окнами главного зала ресторана висел плакат, на котором были изображены лётчик-космонавт в прозрачном шлеме скафандра, а за ним пожилой матрос с усами с крейсера «Аврора». Справа от них огромными буквами было написано: «Слава советскому народу, народу-герою!».
Справа над входом в кинотеатр висел красного цвета плакат, на котором был изображён В.И.Ленин, каким его изображают на пионерских и комсомольских значках. Под портретом Ленина в чёрном пиджаке с тремя звёздами Героя Советского Союза был нарисован Никита Сергеевич Хрущёв.
Он правой рукой опирался на лежащий перед ним текст программы КПСС строительства коммунизма, а левой рукой и открытой ладонью, как Ленин в Октябре, показывал нам путь вперёд и вверх. Ниже его руки также большими буквами было написано: «Наши цели ясны, задачи определены». А ниже под портретом Хрущёва ещё большими буквами было написано: «За работу, товарищи!».
Слева от центрального входа в ресторан над дверями продуктового магазина был третий большой плакат. На нём была нарисована советская семья. Впереди красивая улыбающаяся счастливая женщина, очень похожая на мою маму. Позади неё высокий широкоплечий молодой мужчина с ребёнком на правом плече. Левой рукой он придерживал женщину за плечо, а правой – своего сына-мальчика.
Мужчина тоже улыбался, но как-то тревожно с прищуром смотрел вдаль, а его сын держал в вытянутой вперёд и вверх руке модель первого советского спутника.
Внизу справа на фоне белой рубашки мужчины было написано: «Взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей».
Плакаты были очень красивые, праздничные и огромные. Они создавали настроение и мне тоже хотелось сесть на папино плечо. Чтобы сверху посмотреть на море людей во время праздничных демонстраций.
Дома я пытался рисовать подобные плакаты в своём альбоме для рисования, но мне никак не удавалось нарисовать фигуры в нужных пропорциях. То головы были больше, то – руки или ноги, а лица вовсе получались кособокими, с разными глазами, кривыми носами и ртами…
Особенно трудно было рисовать с натуры, как того требовал мой отец. Он показал мне как надо мерить высоту и размеры натуры карандашом, чтобы потом переносить эти размеры на лист рисунка.
Сначала я ничего не понимал, а потом вдруг ко мне пришло это понимание и я начал потихоньку рисовать всё лучше и лучше.
Однажды я увидел, как папа смотрит новости по телевизору. Он весь устремился вперёд, выпучил глаза и приоткрыл рот. Казалось, что он вот-вот нырнёт в телевизионный экран. Это было настолько смешно, что я, стараясь ухватить этот момент, всего несколькими штрихами и линиями нарисовал папу в этой позе.
Я не штриховал карандашом тени (некогда было), не прорисовывал его волосы, брови, складки и тени лица. Но, всё равно, получилось удивительно узнаваемо, похоже и смешно. Даже некоторые неправильности в размере лба, носа и фигуры смотрелись не пугающе, а наоборот, добавляли какой-то характерной папиной узнаваемости.
Я встал с маминого кресла, с которого только она смотрела телевизор, пошёл к ней на кухню и молча показал ей рисунок.
Мама неожиданно и так весело и громко засмеялась, что через секунду прибежал испуганный отец. Мама, смеясь от души, показала ему мой рисунок, а из своей комнаты в этот момент прибежал мой брат.
Папа молча воззрился на свой портрет, а мой брат, увидев рисунок, тоже стал хохотать, как мама…
Папа молча смотрел то на рисунок, то на меня, то на смеющегося старшего сына и нашу маму. Потом он смешно вытаращил глаза, приоткрыл рот и весь потянулся вперёд, как это было на моём рисунке, и при этом взглянул на себя в зеркало, висящее возле входной двери.
Меня несколько встревожило, что папа при этом не смеялся и не улыбался, хотя мама и мой брат вовсю шутили и потешались над ним.
Наконец, папа отставил в далеко в сторону мой альбом с рисунком, наклонил голову, улыбнулся и ещё раз внимательно оглядел мой рисунок, а потом меня.
- Сыночек, - сказал он ласково. - А у тебя ведь талант!
Вечером папа и мама о чём-то шептались и советовались в своей спальне, потом вышли и объявили нам, что Саше, то есть мне, «нужно записаться в кружок по рисованию, чтобы развить свои несомненные способности и талант рисовальщика».
Папа ещё сказал, что «настоящему высокопрофессиональному рабочему-токарю или слесарю-сборщику, или инженеру-конструктору просто необходимо уметь рисовать, чертить, обладать пространственным восприятием и воображением».
- Поэтому, - сказал папа, - Мы решили выделить в нашем семейном бюджете немного денег для того, чтобы помочь Саше развить свой талант.
Мой брат сразу насупился, но папа заявил, что «и для старшего сына они приберегли тоже кое-что стоящее». Что это было за «стоящее», я не узнал, да и не хотел знать, потому что был ошарашен таким заявлением родителей.
До этого я учился рисовать сам и только на уроках рисования, когда мы рисовали кубики, конусы, пирамиды, шары и всякие разноцветные детские рисунки-каракули.
Изостудия или школа рисования в городе находилась во дворце культуры энергетиков. Это красивое огромное здание с колоннами и двором-портиком находилось на самом верху нашего города. Это был район «верховских»…
Наверху города жили только самые уважаемые, богатые и значимые люди нашего города.
Там были финские дома-коттеджи с приусадебными огородами, двориками и садами. Там были широкие двухполосные улицы с асфальтовым покрытием и двухэтажными большими домами. Там были детские сады, парки, самые красивые и богатые магазины. Там была детско-юношеская спортивная школа. Там строилась новая большая средняя школа и была школа-интернат.
Там на самом верху нашего города был больничный городок, в котором работала в инфекционном отделении старшей медицинской сестрой – фельдшером моя мама. Там в каком-то управлении работал мой отец.
Но там нельзя было появляться ни моему брату, ни мне, никому из наших – «низовских» ребят…
Папа аккуратно вырвал мой рисунок из альбома, ещё раз полюбовался на него, весело и озорно улыбнулся и спрятал его в свою рабочую папку-портфель с замком «молния».
На следующий день он вернулся с работы весёлым, загадочным, возбуждённым. За ужином он кратко рассказал нам, как показывал своим товарищам по работе мой рисунок.
- Мужики гоготали так, что пришёл начальник и поинтересовался, какой новый анекдот я рассказал, - повествовал нам папа. – Я показал ему твой рисунок, Сашок, и сказал, что тебе ещё нет десяти лет, что ты учишься в третьем классе и что ты сам по себе научился так рисовать.
- Мужики в один голос заявили, что такой талант рисовальщика надо поощрять и даже скинулись по рублю на покупку для тебя карандашей, нового альбома и акварельных красок, - торжественно сообщил папа и достал из кармана много денег.
Мама неторопливо пересчитала деньги. Их оказалось ровно 15 рублей…
Я впервые видел деньги, которые появились в результате того, что я несколькими штрихами и линиями на листе плотной бумаги смешно изобразил человека…
Мама ласково и с одобрением посмотрела на меня и сказала, что я становлюсь «добытчиком».
Мой старший брат тоже несколько иначе, с оторопью и некоторой насторожённостью поглядел на меня и пожал плечами. Он тоже уже зарабатывал свои «карманные деньги», но несколько иначе – выполняя поручения папы или мамы, а также играя в азартные уличные игры на деньги.
Я не знал, что мне делать и как мне быть, поэтому я отдался на волю родителей и судьбы.
В школе продолжался конкурс стенных газет, но первый азарт и желание уже прошли. Валя Антипова взяла на себя главную роль в создании следующих номеров нашей классной стенгазеты, но они получались какими-то детскими, красочно-цветочными, повторяющимися, не новыми или «не оригинальными», как сказала нам наша учительница.
Я терпеливо рисовал в наших стенных газетах всё, что требовала от меня Валя: цветочки, шарики, звёздочки, облачка, спутники, кремлёвские звёзды и башни, машины, трактора, комбайны, самолёты, танки и поезда.
Но всё это было обычным, трафаретным, приевшимся… Мне это было не интересно, скучно и я старался только для того, чтобы «набить руку»…
В школьной библиотеке наша учительница записала на себя и дала мне книгу – учебное пособие «Учитесь рисовать» (Альбом для учеников 3 класса). В ней описывалась и показывалась на рисунках-примерах: техника рисования, рисование с натуры, рисование на тему, иллюстративное рисование, виды декоративно-графических работ.
Я не просто стал читать и смотреть эту книгу, я полностью, как Ихтиандр, нырнул и погрузился в неё…
Оказалось, что карандаш можно было держать, как ручку с пером, и как художественную кисть-кисточку, что симметричные предметы можно и нужно рисовать со вспомогательными осями, что штрихами и растушёвкой можно придавать предметам объём, что краски можно смешивать и получать различные оттенки, что есть «холодные» и «тёплые» цвета, что акварелью можно нарисовать туман и глубину подводного мира, что гуашью лучше всего создавать иллюстрации к сказкам и былинам, что существует множество приёмов рисования «с натуры».
Теперь дома, после исполнения домашних заданий, я рисовал всё: мамины кастрюли, тарелки и чашки; папины инструменты; мячи и ракетки моего брата; фрукты и овощи; цветы и мебель; игрушки и статуэтки.
Одну статуэтку, подаренную когда-то моему брату одной его знакомой девочкой, я нарисовал в альбоме цветными карандашами так, что она выглядела, как в натуре, только нарисованная…
Мне удалось так расположить штрихи цветных карандашей, что в нужных местах просвечивала белая бумага и казалось, что на гладкой фарфоровой шапке-ушанке мальчика-лыжника, на его развевающемся шарфе, распахнутых полах куртки, на красных варежках, синих штанах и чёрных ботинках играют солнечные блики-зайчики.
Только лицо этого «маленького лыжника» я нарисовало не таким приторно кукольным, как на статуэтке, а более живым. С улыбающимися пухлыми и родовыми щёками, приоткрытым ртом и широко открытыми смеющимися глазами.
На фарфоровой статуэтке «маленький лыжник» составлял одно целое с маленькой зелёной ёлочкой и снегом под его лыжами, а на рисунке, я это всё разделил. Ёлочка оказалась рядом, но сама по себе, а снег – белым и ровным.
Папа снова забрал мой рисунок и унёс его на работу, но денег обратно не принёс…
Вместо денег, он и мама, оделись празднично, и повели меня по улицам города наверх, во дворец культуры энергетиков, в школу рисования.
На втором этаже дворца культуры в коридоре толпилось огромное количество взрослых и детей. Все чего-то ждали и старались заглянуть в щёлочку больших створок дверей.
Папа подошёл к какой-то сердитой женщине и что-то ей сказал. Женщина что-то отметила в своём журнале и громко объявила, чтобы «родители приготовили детей для конкурсного испытания».
- Не бойся, Сашок, - сказал ободряюще папа и погладил меня по голове. – Тебя сейчас вызовут, ты пойдёшь в ту комнату. Там тебе предложат за короткое время нарисовать что-нибудь. Ты уж постарайся ни на кого не смотреть, сконцентрироваться на задании и нарисовать так, как ты умеешь. От этого зависит – возьмут тебя в изостудию или не возьмут. Рисунки твои я уже отдал, поэтому к тебе там будут более внимательны. Понял?
Я кивнул головой и внутренне весь сжался, как пружина. Даже дыхание спёрло от волнения…
Вышла сердитая тётка и стала громко называть разные фамилии. Когда назвали нашу фамилию, папа подтолкнул меня к дверям, а мама успела погладить меня по спине. Вместе с потоком других ребят и девчонок я вошёл в помещение для изостудии…
В большой комнате стояли странные деревянные конструкции с плоскими большими досками, на которых уже были прикреплены большие листы ватмана. На стенах висело множество разных рисунков и картин. Вдоль стен были подставки разной высоты, на которых стояли гипсовые головы всяких аполлонов, бородатых философов и учёных. Перед мольбертами было свободное пространство, на котором было некоторое возвышение, потом простая больничная тумбочка, а на ней группа фигур – шар, куб и острый конусная пирамида.
Из дверей за этой тумбочкой внезапно и стремительно появился странный человек. Он был невысокого роста, небритый, даже с какой-то щетинистой бородой и с взлохмаченной нестриженой причёской. На шее у него был завернут несколько раз чёрный шерстяной шарф грубой вязки. Он был одет в такой же чёрный свитер с поддёрнутыми рукавами, из которых торчали худые нервные руки.
Мужчина что-то стал говорить и требовательно приказал всем занять свои места за мольбертами. Все кинулись занимать места. Я замешкался и мне досталось самое дальнее от объекта рисования, но ближайшее к окнам и дверям в комнату художника место.
Художник сказал, что мы «должны со своего места за десять минут нарисовать шар, куб и конус так, как мы это можем сделать в любой технике рисования». После этого мы «должны подписать свои рисунки, снять их и отдать ему лично в руки». После чего «немедленно покинуть эту комнату, идти к родителям и ждать результат испытания».
Он говорил всё это раздражённо, грубо, требовательно, громко. Все слушали его, кивали головами, переглядывались, но я не увидел, чтобы кто-нибудь хоть раз улыбнулся или расслабился…
Мне стало страшно, неуютно, неловко и обидно. Я захотел уйти отсюда. Я очень не захотел рисовать этот шар, куб и конус. Я вообще уже ничего не хотел…
Насупившись и устроившись на жёстком большом стуле, я решил просто переждать это время, отдать художнику пустой лист и уйти отсюда поскорее домой, к папе, маме и моему родному старшему брату (которого сейчас мне очень не хватало).
Я взглянул в окно, потом на сосредоточенные лица ребят и девчонок. Они лихорадочно что-то рисовали, стирали резинкой, вновь рисовали и поминутно бросали взгляды вперёд на тумбочку с шаром, кубом и конусом.
Я тоже бросил туда взгляд и обомлел…
С моего места я видел за тумбочкой в приоткрытую дверь мастерскую художника. Там стояла скульптура обнажённой женщины…
Она была без головы, без рук и даже без ног ниже колен. Из колен торчали две металлических трубы, которые были воткнуты в квадратное каменное подножие.
Из невидимого мне окна на скульптуру сбоку и сверху падал мягкий свет и освещал левый бок фигуры, плечо, остатки левой руки, левую грудь и острую выпуклость соска, почти ровную талию, выпуклость живота, ямку пупка, всё левое бедро и даже частично внутреннюю часть правого бедра и … «сокровенное тайное место»…
Я открыто, свободно и полностью видел женское «сокровенное тайное место»!
С этого мгновения всё вокруг исчезло. Я видел только эту мягкую, почти живую женскую фигуру, которая чуть-чуть изгибалась в талии так, что на её теле рельефно округлились все выпуклости и впадинки.
За этой фигурой была вешалка с одеждой. Туда свет не проникал, поэтому вся скульптура была видна на фоне почти сплошной чёрной тени. Её можно было нарисовать обычным простым карандашом…
Повинуясь какому-то внутреннему толчку-приказу, я поднял карандаш, смерил им эту фигуру, примерился к белому листу ватмана и нарисовал первую линию круто очерченного правого бедра моей Феи…
Да. Это была моя Фея красоты и страсти…
Я в первый же миг, когда случайно увидел эту скульптуру, узнал её и понял, что это она явилась ко мне в этом обличье, чтобы я мог нарисовать её. Она не стала показываться всем, а открылась только мне. Открылась полностью, откровенно, без стеснения.
Я тоже должен был нарисовать её также свободно, полностью и без стеснения…
Я работал молча, быстро, вдохновенно, не задумываясь и не останавливаясь. Штрихи и линии сами по себе ложились на бумагу. Сначала лёгкие, едва заметные, потом всё гуще и гуще.
Постепенно стала проявляться вся фигура моей феи, объём ей груди, плеч и живота. Мой карандаш сначала только обозначил складки внизу живота моей феи там, где находилось её «сокровенное тайное место».
Когда я прикасался карандашом к этому месту, по моему телу пробегала судорога. Руки начали дрожать, а пальцы не слушались. Я уходил в другие места рисунка. Там всё у меня получалось, как надо.
Наконец быстрая жирная штриховка глубокой тени вокруг всей фигуры Феи выделила её из листа ватмана и сделала выпуклой, объёмной, живой. Размер моего рисунка на ватмане был почти таким же, как сама скульптура, видимая с моего места.
На моём рисунке она была ещё ближе и желаннее, чем там, далеко, за дверьми…
Мне оставалось только дорисовать «сокровенное тайное место»…
Я собрал все свои силы и, ощущая общее движение вокруг, тремя чёткими уверенными линиями прорисовал складки, очерчивающие справа и слева «сокровенное тайное место» и раздвоение ног.
«Сокровенное тайное место» моей мраморной Феи красоты и страсти не имело никакой щёлочки, которая (я помню) должна была быть.
Вместо этой складки-щёлочки у неё было гладкая немного припухлая выпуклость. Она чётким теневым треугольником уходила вглубь между ног Феи. Своей формой и припухлостью она дополняла и гармонировала с припухлостями и выпуклостями животика, ямки пупка, с изгибами бёдер и талии, полушариями грудок и вершинками сосков.
Даже без головы, без рук и без ног, с круглым основанием отколовшейся шеи, фигура моей Феи красоты и страсти была прекрасной…
Я ещё раз чуть-чуть ласково и легко прошёлся штриховкой по её «сокровенному тайному месту», глубоко вздохнул, унимая усталую дрожь во всём теле, и подчиняясь звучащему из тумана грубому голосу художника, стал отковыривать кнопки от мольберта.
Опять последним я сдал свой рисунок художнику. Он уже почти зло вырвал у меня мой рисунок, не глядя молча сунул его в кипу других рисунков и нетерпеливо указал мне на дверь. Я вышел и кинулся к моим родителям.
Родители и дети галдели, шумели, разговаривали, расспрашивали своих детей, а те, освободившись от страха перед испытанием, уже начали баловаться, играть, знакомиться или проситься домой.
Прошло несколько томительных минут. Вдруг дверь рывком открылась. На пороге изостудии в дверном проёме стоял взлохмаченный и, как мне показалось, злой художник.
Он держал в руках лист ватмана, на котором была нарисована моя Фея красоты и страсти…
- Кто это нарисовал! – громко и требовательно спросил художник. – Кто, я вас спрашиваю!
Наступила тишина. Родители начали переглядываться, оглядываться друг на друга и прижимать к себе своих детей.
Я невольно сжался и притиснулся к папиным коленям…
- Пусть тот, кто это нарисовал, не боится, - более миролюбивым тоном сказал художник. - Я никого ругать не буду. Я только хочу увидеть того мальчика или девочку, который нарисовал этот замечательный рисунок.
Папина рука дрогнула и повернула меня к себе…
- Твоя работа? – спросил он меня вполголоса.
Молча и обречённо я кивнул головой. Мамам тревожно охнула, а папа встал со стула.
- Этот рисунок нарисовал мой сын, - сказал папа негромко, но веско.
- Идите сюда, - немедленно сказал художник и отступил внутрь изостудии.
Сквозь притихшую толпу родителей и детей папа, мама и я прошли в помещение, а потом за художником в его мастерскую.
Это была настоящая мастерская настоящего художника…
В светлой многооконной комнате стоял огромный длинный стол, заваленный листами ватмана, кусками красной и белой ткани, уставленный банками с красками и вазами с кисточками.
На стенах висели разные трафареты, большие транспортиры, линейки, верёвки, пустые рамы. На всех свободных местах висели разные картины, большинство из которых изображали обнажённых женщин в разных позах.
На подставках, тумбочках и стульях стояли разные гипсовые головы, скульптуры и фигурки, преимущественно тоже обнажённых мужчин и женщин. Точно под тенью шуб, пальто, курток, телогреек и испачканных красками рабочих халатов стояла большая фигура обнажённой женщины без головы, рук и ног.
Теперь я видел её вблизи. Мне показалось, что её мраморная кожа даже светится и просвечивает жилками и сосудиками, которые были видны даже на её «сокровенном тайном месте».
Мама испуганно озиралась по сторонам, с ужасом глядела на картины и эскизы, мельком взглянула на мой рисунок и безголовую мраморную фигуру и уставилась на картину, стоявшую в раме большого мольберта.
На картине в развратной позе была изображена лежащая на постели женщина, которая призывно протягивала к зрителю свои красивые полные руки и также призывно улыбалась, глядя из-под низко опущенных бровей. Её поза и ноги располагались так, что было видно её бесстыдно открытое чёрное треугольное «сокровенное тайное место».
- Я беру вашего сына в ученики немедленно, - сказал художник. – Через несколько месяцев он будет выставлен на турнире детских рисунков области, а через год – в республике. Это я вам гарантирую. Я научу вашего ребёнка рисовать и, возможно, даже писать картины.
- Такие, как эта? – спросила мама художника, кивнув на незаконченную картину на мольберте.
Художник нервно встал, накинул на свою картину кусок пыльной материи и снова сел в своё продавленное старинное кресло с витиеватыми ножками и подлокотниками.
- И «такие» тоже, - сказал он. – Это неизбежно, если вы хотите, чтобы ваш ребёнок стал настоящим художником. Я могу его научить всему, что умею сам.
- В том числе и «этому»? – спросил в свою очередь папа и поднял с пола пустую бутылку водки. Только теперь я увидел, что эти бутылки стояли и валялись повсюду…
- Вы не понимаете, - сказал дрогнувшим голосом художник. – Ваш сын талантлив. Он за десять минут нарисовал саму Афродиту Книдскую так, как никто из других моих учеников. Он будет художником, хотите вы этого или нет.
- Ну, тогда будь, что будет, - сказала мама, - Но не под вашим руководством и примером. Пошли отсюда…
Папа молча встал, ещё раз взглянул вокруг на обстановку мастерской художника, на него самого, поставил пустую бутылку водки на его рабочий стол, повернул меня к выходу и мы легко и свободно вышли.
Родители, сквозь строй которых мы прошли, кричали нам вслед что-то про «блатных», а потом про «благородных», но я к этим крикам и возгласам не прислушивался.
Я шёл между мамой и папой и млел от счастья. Оттого, что иду вместе с ними, что я один не стал рисовать шар, куб и конус, что я только что нарисовал какую-то знаменитую Афродиту Книдскую и что я не остался один на один с этим взлохмаченным нетрезвым художником.
Со мной вместе рядом плыла в воздухе незримая фигура моей Феи красоты и страсти, которая сегодня показалась мне такой, какая она есть – красивой, открытой и свободной, даже без головы, рук и ног…
Только сзади, где-то за спиной, вслед за нами тёмной тенью металась из угла в угол улиц и домов дымная улыбающаяся женщина с развратным телом и взглядом…
Неужели это тоже она – моя Фея красоты и страсти?..
Устал я что-то от этих «фей»…