Непостижимый Ницше

               
                Вступительное слово.

                Прежде чем говорить об авторе, хочется сразу определить направление самого материала, что мало будет напоминать прошлых исследователей ницшеанских текстов, в силу того, что сложность исследования (на мой взгляд) заключается в выборе самого подхода, не всегда способного полноценно дать адекватную оценку и который в свою очередь следует искать в самом процессе написания.
                Сложность аналитического подхода  так же выражается и в том, что Ницше не является концептуальным или строго структурированным автором. Главная черта его творчества, это буйство прозы, что излагается в яркой и открытой форме отрицания, которую в силу стихийного развития и противоречивости, сами ницшеанские тексты с трудом поддаются последовательности или системности… Я говорю о том, что если мы возьмемся определить автора по известной нам шкале, то такое заключение в известных рамках анализа, только придаст усеченный взгляд на творчество и лишит главного достоинства философа – это уникального характера его мысли. Где мысль автора – это тотальное  и самоотверженное сосредоточение на безудержном движении к центру сознания, в его самом необъятном смысле.
                Поэтому возможным вариантом, для решения такой задачи, вижу в попытке, хотя бы дать описательный ответ (пусть даже предвзятый) на наипервейший вопрос: с чего нам открывается Ницше, то есть каким сильным чувством мы можем обозначить наше первое знакомство с ним?? Что  пробуждается в нашем сознании и каковы первые реакции на его неоднозначное творчество?
                Для того возьму на себя смелость выйти за скобки скучных терминологий и позволить себе толику субъективного мышления, тем самым формируя область, в которой представляемый автор возможно приобретет более менее различаемые черты и мы способны будем узнавать Ницше. Поэтому ставлю в свои личные задачи, как можно дольше оставаться в рамках собственного художественно-философского и творческого течения, отходя от критических суждений  и моральных  толкований, давая только общую окраску текстам и не преследуя конкретику отдельных тем.
               
               
               
                Мы больше с вожделенным трепетом, чем с искренней необходимостью познавать, необдуманно вошли в твои ницшеанские и сентенциальные крови, и не ошиблись; словно наш  трепет дотронулся до кожи самого Существования, Она дрогнула вместе с нашим прикосновением; и мы только подтвердили удивленное мышление, утвердительно признаваясь  – «да», эти багровые потоки Экзистенции не могут быть ничем иным, как индивидуальной и общественной жизнью, соединенные в творчестве Ницше, что с такой одержимостью спешим теперь постигать; постигать непостижимое – Философию Жизни, где познание  неотделимо от личного и социального  «я».
                И эта философия тем жизненнее, чем опаснее средства её познания, таким средством может являться лишь сама жизнь мыслителя, который был избран самим Существованием, которое и он сам мучительно выбрал помыслить. И он, по праву сказать - наш мыслитель, потому что философ не может не быть существом не общественным. Он, как главное действующее лицо существования, созданное природой и временем без ясных причин, которые каким-то неизъяснимым образом все же в себя вобравший и наделенный такой ответственной ролью, теперь отражает действительность прошлой и настоящей истории философии.
                Мы снизу вверх взираем на этот индивидуально исторический опыт в философии. Отныне этот интерес, как сознательное забвение поглощает  нас и мы забываем, что нам надо жить дальше, жить, зачастую не углубляясь, но теперь наша жизнь - это его безумная философия отрицания, словно индивидуальная бездна духа, стала враз общественным достоянием; и мы сломя голову окунулись в его ужасающую и безбрежную мысль, и увлеклись, соблазненные смелостью мышления, как новизной новаторства, мы вовлеклись, несмотря на предостережения разума в его аналитическую утробу исторических  и антропологических грехов.
                Его знание – это сугубо личная и неразрешимая антогония, отрицающая всяк мыслящее во смысле, где ницшеанский путь Заратустры, оказывается актом губящим самосознание творящего, что осознает самое себя в процессе творения; губящим именно в силу глубины осознания, ведь  этот путь мысли, длинною в 13 книг, есть предвестие Апокалипсиса. Словно величие погребального реквиема распространяет благую весть о закате человечества, это прекрасные похороны уже мертвого, где пафос сомнительных истин умирает под истиной непревзойденного пафоса, гениально творимого дирижированием Ницше.
                Это мрачный путь к свету безумия, что ставит нигилистический ответ впереди оптимистического вопроса; и весь страх этого ответа заключается в том, что при таком ответе, вопрос о смысле и тем более о поиске смысла, уже не задается, ибо ответ гласит – что жить не только незачем, но и все существование напрасно; все смыслы бессмысленны, все – не для чего… И несмотря на такой приговор мы все же должны следовать к участи неизбежного, где неизбежностью становится - необходимость выжить….            
                Признавать это и означает «философствовать ницшеанским молотом»… Чьё назначение это низвержение ценностей, где молот выступает единственно справедливым инструментом правосудия, осуществляющим переоценку ценностей, что разрушает крепости суеверий, хладнокровно уничтожая то, что до сих пор являлось не только ценным, но и единственно ценностным ориентиром…
                С каждым ударом философствующего молота, нерушимые некогда надежды разрушаются, и мы остаёмся по должному без направлений в пучине штормов и стихий, как того и  требует ницшеанское созревание.
                Мы брошены на произвол выживания, но мы не сгинули, мы - не случайно выжившие и наконец-то обретшие незабываемое ощущение того, что такое свобода.  Так кажется нам, до тех пор, пока мы не обнаруживаем, что мы не стали богами, а наоборот, мы стали еще больше жалкими людьми, теперь мы еще больше уязвимы и зависимы от редкого воздуха свободы, который приходится добывать в одиночку, полагаясь только на силу безумия…               
                Словно теперь для наших усилий нет пристаней и нет берегов, мы сознательно в свободном плавании и весь страх заключается в том, что нам некуда себя деть, не к кому прильнуть и не к чему примкнуть, когда свобода выступает, как отвращение от самих себя, как пресыщение; и мы снова готовы изменить себе, и снова ищем того близкого и безликого человека с пороками воли, но не находим его, тем самым еще сильнее путаясь в мнимых ориентирах.
                О-о, ницшеанский  Сверхчеловек – эта непревзойденная трагедия человека, в которой не достигнутое уничтожает всяк достижимое и тем превосходит человека, и поднимает над страданием и делает на ступень выше. Мы взираем на предыдущее, как на недостойное в опыте, мы отказываемся принимать во внимание прошлые заслуги истории просвещения, такое образование слишком далеко от идей сверхчеловека, когда именно воспитательный процесс  удаляет человека от сверхчеловека…
                Его сверхчеловек слишком глубок, чтоб открыть его в одночасье, его философия слишком художественна, чтоб её определить в искусстве и найти доступные средства выражения; такое искусство выражения невыражаемо; это и является искусством глубинного мышления. Такая глубина мысли требует  умения не только хорошо плавать на глубине, но и быть сориентированным на пребывание на глубине, что не только располагает к уединению, но и предполагает одиночество.  Чистоплотное уединяет, говорит Ницше и не спроста говорит, ибо грязь склеивает и заражает, уподобление влечет за собой стадность, что разлагает человечество…

                По ницшеански,  несвобода человека,  берет свою начальную зависимость воли именно в воли к жизни… Словно воля это вместилище всего лучшего и худшего, что нам достаётся от природы. Словно сама  воля в меньшей степени жаждет жить, столько в ней неразумного и неясного, противоречивого и трудно разрешимого, что иногда приходится полагаться лишь на свершенную ошибку, чтоб скорректировать её направления хотя бы в пользу собственной жизни.
                Через наши поступки, а иногда даже через очень страшные и не всегда переносимые, воля подчинена усилению, укреплению и даже равнодушию к собственной жизни, граничащая с её потерей,  мы рискнули ради того, чтоб воля теперь не боялась жить; не боялась собственного становления, когда у воли появляется единственная необходимость - это становится воплощением борьбы…
                Ницше бесспорный злодей, вскрывший сложный социальный механизм взаимодействия между волей хотящей и волей могущей. Это отражение бойни между неймущими страдальцами и имеющими власть. И вся его дьявольщина заключается в упоительном умение расположить по свою потустороннею сторону отсутствия  добра и зла, когда  рядом с ним, внимающий ему ощущает себя великаном.               
               
                Любить Ницше-это отрекаться от себя, иначе это просто придавать забвению его гения. Возлюбившие его мы неспособны более предать, ведь его близость слишком близка, чтоб её не замечать, не замечать, как горящее  отношение автора к своему читателю, которого мы оценили  за соприкосновение с нашим вниманием, которое он неподдельно пробудил и по тонкому заставил взглянуть на жизнь не так, как нас научили.  Теперь мы жаждем только этого соприкосновения, мы согласны даже на косновение рукавов, за которыми предвидим кожу существования и которую предвкушаем, как иную философию, как новую жизнь, в которой и сам человек будет сызнова сотворенным существом…
               
                Прежде всего наши чувства содрогнулись от ужасающей  и даже убийственной красоты великолепных смыслов, что и объять не имеем возможность, чьё основание не в самой красоте, а в том что она, будучи наделенной храброй волей, исполняет приговор над собственной мыслью…            
                Словно она сдирает с себя вросшую маску  вместе с мясом и так раз за разом, до той пор, когда ложь человека окончательно не будет уничтожена, и он не будет представлен в обнаженном виде естественных инстинктов…               
                Это красота самолинчивания, когда ницшеанский взор наблюдает собственную казнь скептицизма и преисполняется правдой восторга, что напитывает его без умолку творящий дух… В чем же здесь красота? В правде друзья мои, что не может не восторгать в своем безобразии, ответил бы по-отечески Ницше…
                Ницшианский исток берет своё начало в ручьях обыкновенного существования и возрастает до могучей реки философского ДухоСущества…            
                Его поток сознания выдержан в своём уничтожении человека, словно это магма из вызревших и богатейших мыслей, что трепещут последней жизнью в максимуме цветения и медленно ползут кровавым злодейством к подножию души читателя, что распахнута и преисполнена жаждой голода и тоски по настоящей философии… 
                Мы опившись божественного бордо дионисия, теперь невменяемы и невменяемость стала нашей нормой, мы пьяны от собственной ясности ума, трезвость рассудка пьянит и не возвращает больше к разуму иллюзий…
                Да, мы слишком увлеклись тобой,  потому что мы впервые увидели яростный нрав философского духа, вершимого правосудие через философию жизни, являя нам правосудие над самой философией и тем становясь мыслителем не только своего, но и будущего времени.
                Ницше - это философия вершащая суд над историей философии и он на славу справляется  с хладнокровной ролью искусного палача, которого ждали, который не может быть не справедливым. В силу того, что все некогда правое, во что верили и чему неприкословели, теперь ни коим образом не оправдывает доверия; Европа сломлена и тонет в декадансе, она устала доверять. И такую демонстрацию недоверия во всем творческом многообразии нам являет мстительная и неутомимая кровожадность Ницше.               
                Главная особенность его содержания заключается в том, что вскрываемые им проблемы зачастую несут внятную психологему, присущую почти каждому индивидууму,  где психологию воли он оформляет в жестокие философские суждения о суждениях, при этом давая проблеме диалектическую оценку. Он всегда исходит из крайнего скептицизма и затем отрицает даже собственное суждение, тем обесценивая самого себя, тем подтверждая: « я не хочу, чтоб вы следовали за мной, прежде чем не найдете себя» - говорит пророк Заратустра. В этих словах мы углядываем наделение правом свободного выборы, при этом понимая и иную сторону, что наделивший таким правом увлекает несвободную волю за собой…
               
                Основной чертой философии Ницше является стремление говорить, хотеть и делать «нет».  Такая воля у автора зовется доброй, волей настоящей фактического отрицания жизни. Это НЕТ считается хорошим вкусом ибо не делает никаких гипотез, ведь поспешно сделанные гипотезы ни чему не служат.
                В заключении я хотел бы подытожить свою речь, яркой ницшеанской цитатой:  «Что все затруднения философа усугубляются тем, что он требует от себя утвердительного или отрицательного суждения не о науках, а о ценности жизни…  Словно скепсис безоговорочно управляет умами, что не способен уверовать в то, что жизнь есть единственная  ценность… Поэтому скептическому уму ничего не остается, как неустанно  отвергать и тем испытывать жизнь на прочность; она же в свою очередь испытывает на прочность его.
                Философскому сознанию с незавидным постоянством нужен дурной опыт, которым он в несчетный раз  будет пытаться обучить себя обходиться без опасностей и потерь. Но призванному на алтарь познания философу это вряд ли удастся, ведь отрицания и сомнения уже включены в нашу систему безопасного поведения, с одною оговоркою, что такая норма является для нас, ни чем иным, как вредною привычкой жить…  Жить неумно, как говорит автор цитаты, жить «не философски» и «не мудро», и на такой постоянный риск, отважится лишь - настоящий философ…