I
В небе несло холодом, и было жидко. Ни одного неба не опустилось ниже седьмого этажа. Я был пьян. Так говорили все они. Но я то знал, знал, в чем дело. Мы все поэты, а стихи пишут не многие. Они тоже это могли знать, но все же, пьян был я. Они так сказали. В зеркалах тоже была осень. Она теперь забралась в каждую комнату, несмотря на то, что вчера еще было лето. Я ждал, я медлил, я мучился. Так они думали. Их руки тянулись из стен, а из зеркал на меня смотрели их глаза, в точности замаскированные под мои. Я хочу быть свободным. Свободным от притязаний, от комка в горле, от нехваток и переизбытков. Я хочу. Но желания мои падают, как листья в осень, и оставляют меня голым встречать зиму. С неба на меня вновь сыпется битое стекло, притворяющееся снегом. Вялые цветы – следы подошв на засыпанных осколками тропинках. А на стенах комнаты были розы. Самые вульгарные цветы заливали стены моего жилища. С пола доверху – с бутона нижней розы появлялся стебель следующей и так до потолка.
Иногда я просыпался по ночам от того, что они царапали меня шипами. Но стоило мне лишь открыть глаза, как они тут же врастали в стены, становились плоскими. И только те, которых задевало сквозняком, были более бледными. За все это время не увяла ни одна из них. А у меня жабра. Жабра в глазницах, и мне режет глаза эта пыль.
Я разорвал бы не одну стену, будь они бумажными. Но они из бетона и я наглухо погребен в этих домах. Слоняясь по комнатам, по зданиям, по улицам, по городам, я ощущаю, как давит на макушку крышка ящика, в котором мы погребены. Голубая, меняющая оттенки крышка с белыми пятнами и искристыми россыпями. Бывают дни, когда она просто придавливает меня ко дну, и я ползу, как червяк, не понимая, в норе или уже выполз. А они смеются, и говорят, будто их не существует, что все они в моей голове. Но если и так, то кто ты? За нами не придут. Планета вертится к зиме, и континенты купаются в океанах. Я чувствую любовь. Она исходит их серых стен. Убаюкивает меня холодом, и я спокоен. Будто ничего уже не случится. Кажется, все уже прошло и впереди меня ждет только серость. Серость и будет меня любить, баюкать и успокаивать. Я был рад больше ничего не ждать, знать только ее удовольствия. А чувствую, что есть еще что-то впереди… Есть еще бумажки, листья. .. Яркие, осенние. Стремятся к земле, и я ложусь спать.
II
Утро было наполнено сладостью. Внизу хоронили. Было шумно и в окна то и дело бились птицы радости. Я стоял, в стекло выл ветер. Венгерские песни слышались из-за стены. Я пил. Так говорят все они. Я спал – простыни были теплыми и совсем не скрывали мои следы. Я был босым и запах жаровни из нижней квартиры просачивался сквозь пол и обжигал мне пятки. Я видел ожег третьей степени. И трепетал. Жизнь была. А в гробу, у подъезда была смерть. Между нами ничего не было, кроме стекла. Я думал, может провалиться сквозь стекло, но мысли были густыми и воровали меня ежечасно. Я себя узнавал. Я с собой разговаривал. Я себе не верил. Я очнулся в вагоне. С новыми мыслями.
Сосед ехал домой к матери. Поэтому на нем была новая обувь. Мне было стыдно. Я был пьян. Я не пил. Мне хотелось уйти, но море покачивалось, и я притворился лавочкой. Лежал. Неслись мимо. Были остановки. Грусть накапливалась в жилах, и были сгустки, которые мешали уснуть, а иногда не давали проснуться. Поезд оказался кораблем, и я был голоден. Голод ползал у меня в желудке, не давая сосредоточится ни на чем другом. Я ел все подряд, без разбору, только бы заставить его не двигаться. Он меня ел. Они. Я. Осень. Я. Было ли что-то на самом деле. Кто-то существовал ли. Все оставалось неизвестным. Впереди была ночь, но я объезжал ее справа, дав встречным машинам возможность посигналить. Мне много слов. Небо пусто. Мир полон. Я в лифте. Ребенок похож на моторную лодку. Не доверять. Под столом давно стоят эти туфли. Они для того, чтобы всегда можно было надеть и уйти. Туфли в пыли, никто не решается уходить. Их никто не винит. Здесь нас много. Никто не хочет уйти в «одиночество». Здесь много одиноких, а ходить в туфлях совсем одному еще сложнее. Одиночество на лицо. Становится слишком заметным. Вырастает деревьями в лесу. Здесь можно себя хотя бы обманывать. Верить во что-то. Я так. Земляника в этом году не удалась. Много дождливых дней и очень редко проливалось солнце сквозь сыто туч. У меня нету невода, но и на рыбалку я не хожу. Все правильно. Все левильно. Всеобъемлющее ничто. Везде поцелуи. Я так больно отмахивался, что повредил сердце. Теперь у меня инвалидность, но никакого пособия, только льготы. Я теперь могу не доверять. Правда, убавилась восприимчивость, и ржавчина часто капает из ноздрей, но что же. Я выпил. Так сказали все они. Но мне плевать. Осень похожа на шелковый платок. Она укрыла. Я смеялся. Облако влетело в комнату и стало меня резать. Сумбурными мыслями. Мне было больно и я не хотел быть. Капало. Дождем. Я бы не поверил, а они знали. Все. Всё.
III
Я вызвал ремонтную бригаду, чтобы они сорвали все розы с моих стен (со стен этой комнаты). И посеяли вместо них ровный цвет, к которому можно прислонится щекой и чувствовать твердость стен, а не шипы.
Они принялись за работу, и родилось так много пыли, что я был вынужден уйти. Я предался мечтаниям в парке на скамейке. Прям среди белого дня и на виду у прохожих. Мне было совсем не стыдно.
День казался весенним, и будто даже светило солнце. Наверное я улыбался и выглядел безобидно. Я не пил. Хотя они все уверяли, что я был пьян.
В доме пахло краской и увядшими розами. Пчелы улетели из комнаты, забрав с собой улей. Я спрятал медокачалку, подсунув ее соседям. Не знаю, кто они. Но, если у них есть пчелы, то им она нужна.
IV
Я не мастер. Что-то сыпется внутри, и я не могу понять где дно, есть ли оно, и что будет, когда осыплется все. Останется ли что-то от меня? Будет ли, кто-то во мне? Я это зачем? Небо жидкое, и грудками манной каши лезет мне в рот. Излишнее. Об этом рассказывать лишнее. Я, иногда, им давлюсь, и кашель вынимает из меня то, чему во мне не место. Словно рыба. Скользкая судьба у любого. Я пил. И они это знают. По-честному. Море. Мечты. Если бы мне кто-то напомнил, о чем я мечтаю… Мне помниться, что сегодня мечты совсем не такие, какими были вчера. Я все путаю. Я все теряю. Я нахожу, но беру ли это. Их лица искаженные памятью, постоянно меняют ценность. Все иначе. И жар пола, и холод кафеля – мне одинаково не нужны. Я бы врос в кресло. Но здесь одни стулья. И струящиеся платья прекрасных женщин кажутся мне дешевыми. Я не хочу их. Давно. Я хочу, чтобы много воды стекало по стенам вверх. Будь спокоен. Я не найду ни одной занозы в пальце. Здесь все слишком гладко, чтобы бояться чего либо. Но я не боюсь соскользнуть. Соскользнуть по этой гладкости стен. По этой пустоте.
Мне не за что уцепиться. Гладко и надуманно. Я смотрел в дверной проем, но никто туда не вошел. Я не ждал. Мне стало спокойно, проем сужался и становился дальше. Осень. Яркие пятна неслись по ветру. Я умирал.