Митавский переулок был продолжением улицы Красной Связи после пересечения улицы Восстания.
А Виленский переулок в 1922 году переименовали в улицу Красной Связи.
Просто в конце улицы находилась Академия связи и кому- то показалось, что это нужно отразить в топонимике.
Войну отец закончил в звании капитана комендантом маленького немецкого городка. К сожалению, его название я не запомнил. Хотя оно неоднократно звучало за столом при разных встречах отца с однополчанами. Правда, это были однополчане, в основном тихвинского периода. Медвинский, например. Человек, занимавший какое- то место в снабжении армии, потом- преподавал в каком- то среднетехническом учебном заведении экономического профиля, весьма успешно, с той же экономической точки зрения.
Дружили семьями, и я был знаком и общался со всеми детьми ( с той стороны), даже вместе отдыхали в Анапе.
Медвинский был ( на мой взгляд) человеком «без комплексов», т.е. умел извлечь конкретную пользу из любой должности ( чем мой отец, кстати, не обладал).
В самые сложные времена Медвинские успешно решали и квартирные и бытовые вопросы. У него, при скромной должности, была отдельная квартира, машина, дача.
Отец завидовал способности своего товарища по войне устраиваться на любом месте, правда сам- побаивался.
В конце жизни, правда, он стал готовить студентов группами по 5- 8 человек к экзамену дома, и думаю,- не бесплатно, но сразу же попал «под интерес» соответствующих Органов.
Следствие продвигалось ни шатко, ни валко, но думаю, это стало одной из причин его смерти.
После окончания войны отец был демобилизован в 1946 году. Мама все это время жила ( со мной) у своих родителей в деревне, и ничто не давало гарантии, что отец- вернется и заберет ее с сыном.
Я вываливался из окна на огород, жалился «китеньке», если меня наказывали, и совсем не ходил,- ползал.
Дед – строжил ( еще один нахлебник в семье ), бабка- любила и баловала ( такой возраст), а я- выживал, общаясь со своими , ну очень многочисленными родственниками.
После увольнения из армии отец, естественно, поехал в Москву.
Но в Москве не оказалось ни угла, ни места для работы. Рана в плече ( так и не вытащенный до конца жизни осколок), нагнивала и текла. Требовался повседневный уход, а единственный человек, который его беззаветно любил и прощал ему все,- была моя мама.
Решение было правильным, и он поехал оформлять свои документы по демобилизации,- в Ленинград.
В военкомате капитан, проникшись к инвалиду- фронтовику, ( кстати, инвалидность мой отец никогда не оформлял ), предложил сменить ему национальность.
Немного подумав, отец- отказался..
После оформления документов, предложили квартиру.
Не отдельную, конечно.
За всеми интеллигентами необходим пригляд.
Смотрящей выбрали тоже еврейку, но секретаря фронтовой прокуратуры, Иду Ефимовну Гуревич. Для меня ( по жизни) это было счастьем.
Ида Ефимовна ( номинально, конечно) работала на катушечной фабрике Крупской. Не в цеху, конечно. Но регулярно приносила мне деревянные катушки для ниток. Для меня ( как и для моего внучика Дани) это был божественный подарок. Столько конструкций можно было сделать из простых катушек!
А еще Ида Ефимовна собирала книги.
Ее маленькая комнатка ( 10 кв.м.), позже доставшаяся мне, и еще позже послужившая «основанием», как не пригодная для жилья, для получения мной отдельной трехкомнатной квариры, была вся забита книгами. Хорошими, Собраниями сочинений.
Я перечитал у нее всего Джека Лондона, Конан-Дойля, Беляева, Паустовского,- всю классику, к которой мой внук, к сожалению, не проникся. Его интересы- только мультики с весьма примитивным и сомнительным содержанием.
Выделенная квартира была на пятом этаже пятиэтажного дома, правда, в центре и недалеко от площади Восстания.
Отец прнвез маму и меня на свое новое место жительства, и поэтому моя постоянная прописка в Ленинграде обозначена с 1946 года ( что в последуещем, конечно, имело значение).
Я не знаю. кто до войны жил в этой квартире.
Во всем доме была только одна женщина, пережившая блокаду.
Она жила в левом крыле дома, на втором этаже. У ее квартиры не было «парадного» входа и она ни с кем не общалась.
Мы, пацаны, поселившиеся в этом доме после войны, подозревали ее в людоедстве.
В самой большой комнате у нас был камин. На кухне- плита. Отопление дровяное.
Интересно ( уже, как я помню) камин отапливался со стороны соседней, маленькой комнаты ( как простая печка), а со стороны большой комнаты был выложен изразцом, правда топки не имел.
Дрова заготавливали на зиму. Нанимали людей- пилить, колоть, складывали в подвал, где у каждого был свой закуток, выгороженный и закрытый на замок.
Потом, зимой, мы с мамой поднимали дрова по черной лестнице на пятый этаж ( без лифта, конечно ) и складировали в проемах под окнами на черной лестнице и между дверьми.
Подъем дров отразился в моей памяти, так как это была наша с мамой забота, а папа, по причине ранения ничем нам помочь не мог.
Еще я помню, что все комнаты изнутри соединялись ( были проходными).
Потом внутренние двери заложили.
Камин долго радовал нас изразцами, но с приходом парового отопления был снесен. А жалко!
Улицу Красной Связи сегодня снова переименовали в Виленский переулок.
А в ее дальнем от ул. Восстания конце я уже 37 лет работаю в бывшем ЦНИИ «Гранит»