Второй по старшинству материн брат, Гришка, как она его называла, был полной противоположностью старшому, Никишке. Трудно объяснить такие шутки природы. Гришка был умён, лёгок на подъём, ироничен, красноречив. В общении, особенно с женщинами, мог быть исключительно приятен, обаятелен, одним словом. Он перебрался в Москву из Мятлево (оттуда все Михеевы) ещё в 20-х, поступил в МИИТ, закончил его без проблем, после чего его оставили на кафедре – начерталку он знал блестяще и вскоре уже преподавал, был ас в этом предмете. Трудно сказать, сколько студентов он выпустил больше чем за 40 лет, но, наверное, не одну тысячу. Помогал своим, как водится. МИИТ окончила и Катя, сестра, с его помощью, конечно. Пытался он и Никишку приобщить к наукам, но это оказалось выше его сил, тот сам вскоре понял, что дело безнадёжно и бросил институт, работал на железной дороге. Помог он и младшей, Маньке (мать иначе тогда не называли, в семье особенно). Она, правда, пошла уже в МАДИ, который отпочковался от МИИТа незадолго до того (в начале 30-х).
Ещё в Мятлево отец (Илья) Гришку привечал больше других детей (а их только выживших было семь), но это только создало, как оказалось, Гришке проблемы на всю его жизнь. Отец любил выпить, и дома, и в кабаке (когда ворчание жены надоедало), а когда пил в кабаке, мать посылала кого-нибудь из старших детей – вытащить его оттуда. Если это был Никишка, он канючил до тех пор, пока отец не сплёвывал в сердцах и не шёл домой – с подзатыльником, естественно, зануде. Но когда приходил Гришка, всё было по-другому. Тот говорил – бать, налей и мне чуток, так, попробовать. Батя не отказывал, мягчел душой, наливал и себе, радовался, что сынок его понимает. Шли потом вместе из кабака в полном единодушии. Приобщился он к спиртному с восьми лет, и это сказалось печально на Гришкиной судьбе – со временем переросло в болезнь, с которой пришлось всю жизнь бороться, его жене в основном (сам Гришка борцом был неважным, всё больше плыл по течению, куда вынесет). Правда, всегда он относился к своему этому недостатку с юмором.
Чувством юмора он обладал отличным, что практически всегда характерно для людей с высоким интеллектом, тем более добрых по натуре. Как-то, помню, мы решили собственными силами покрыть шифером крышу ещё недостроенного дома на нашем дачном участке (в Вязёмах, недалеко от Голицино), за день с трудом прибили три листа, было ветрено, работа не шла, и мать скомандовала – отбой, мол, пора ехать, толку нет. Гришка, не лазивший, конечно, наверх, спокойно (он всегда шутковал с серьёзной физиономией) возразил – Мань, куда спешишь, сейчас крышу докроем и поедем. Это в семье потом стало крылатым выражением. В другой раз я уехал надолго на велосипеде (решил навестить родственников в Тучково, не предупредив мать), а Гришка с Шурой (Шура – его жена) были на даче в Вязёмах вместе с матерью. Та волновалась страшно, уже и говорить не могла, просто молча сидела. Гришка разрядил обстановку простым вопросом – чего переживаешь, может он ещё жив? Вскоре прибыл и я – обратно уже на электричке, вместе с велосипедом, Наташа знала, что надо меня скорей доставить до дома.
Единственно с кем Гришка мог шутить жёстко, была Шура, он почему-то думал, что она обязана всё терпеть (приучила, наверное). Она терпела и его выпивки, и его выходки (как-то на отказ немедленно дать выпить он ответил тем, что опрокинул шкаф у них в комнате со всей посудой), даже то, что он, бывало, шастал по ночам к соседке – вдовушке не очень высоких моральных принципов. Шура даже рассказывала, как она уличила его в этом – намазала мелом подошвы домашних тапочек, а утром показала ему следы. Оказалось действенно, отучила, потом рассказывала матери со всеми подробностями его реакцию на то, как его поймали с поличным.
Мог и схулиганить. Однажды у нас дома за столом, когда ему понадобилось вытереть жирные руки, он, уже в приличном подпитии, после нескольких обращений к жене (Шу-у-у-р, он говорил обычно, певуче растягивая её имя – сам сидел, растопырив пальцы), видя, что она не реагирует на это немедленно (как должна была, на его взгляд) - недолго думая, просто и спокойно вытер их о её новое крепдешиновое платье, вогнав её в слёзы. В то же время к матери, его «младшенькой», как он её называл, он всегда относился очень нежно, помогал, чем мог, и она в долгу не оставалась. Несмотря на заскоки (а у кого их нет?), Гришка, с его умом, добрым и весёлым нравом, оставил очень светлые воспоминания, мир его праху.