«Всякий больной имеет право на исповедь,
но не всякому заболеванию дозволено
вылиться дифирамбами!»
«палатные» доводы
Болезнь
Болезнь, как известно, прежде всего и всех поражает голову. Иной и не болен, а страдает, так как приговорённый к каторге
Давно замечено: больнее всех те, кто впечатлительнее. А если, к тому же, пришивается и голова , - то держись!
Александр Фёдорович, к примеру, на первый мой вопрос «Сколько?» так прямо и заявил:
- Двадцатый гот уже! для подтяжки штанов хожу, так сказать, - добавил он, со значительной усмешкой в голосе.
Сердце моё опустилось, заныло, сжалось.
- Двоё лёгких исполосовали! Во Псков, в Питер ездил. Думал, полежу, отдохну на Балтике, ёшкин пень! - продолжал дедушка - Ан нет, исполосовали! Двоё лёгких и рёбра почти все вытащили почём зря, как оказалось, - добавил он значительно и слегка морщась.
Сердце моё сжалось дважды.
Характера он был сильного и решительного. Теперь, когда его два дня тому назад выписали, о, простит мне мой дорогой читатель! я буду позволять себе маленькие вольности, говорить «был» и вообще многое о чём можно сказать или заметить в «прошедшем склонении». Так легче, так проще. Хотя я и решился, как только начал писать свою «больную исповедь». как это можно было назвать в учебниках не иначе как от первого лица и в настоящем времени!
О, даст Бог все и всё, всё и все: резервы и времена, что попадутся под руку нам, буду и будем, друзья, использовать (пусть даже некстати иногда и нелепо) с несомненною пользою и выгодой для себя!
небольшое Нотабене
Коридоры в русских больницах (хотя мне и, слава богу, не приходилось видеть ни одной из заграничных! но пусть уж так!) могут быть предметом лишь русско-народного, так сказать «иносказанья» и фольклора.
Холод и дрожь необыкновенная. Теснота, скорее, спирающая, душ и просторная, чем действительно тесная и, прежде всего с высокими и холодными ( и непременно в во всё синее цветами) потолками.
Пёстрые настенные трещины, скорее смахивают на пещерные иероглифы, скажем, древнего летописца-конюха (у которого, правда, вместо коней были одни волы да мамонты), чем на место для «отдыха и выздоровления»!
В первую минуту моего «прихода» Туда мне вообще странно было:
- Как можно тут вообще выздороветь?
По пять - шесть мест в палатах. Всюду рваные полы, железно-холодные койки. Стены и обшарпаны, тумбы замалёваны. Кругом - нездоровое впечатление чего-то очень-очень нездорового и даже грязного.
У меня, к примеру, на стенке очень примечательный иероглиф: кот сверху, а мышка - снизу. Котик прыгает по спине мышки, в пёстрых своих лапках держа, но мой взгляд, серебристый новенький и кажется только-только саксофон!
О! благодарю хоть фантазию, что хотя бы она одна не покидает и со мной во всё Моё время!
столовая, но вначале небольшое описание
На счёт столовой, впрочем, не знаю, может это было и в третий день, когда только я «всё узнал». А может быть и в пятый. В точности не знаю. Голова кругом от всего. Да и в точности ли теперь-то дело! Буду писать, как Бог пошлёт и шанс даст!
На самом деле «всё это лишь на первый взгляд».
Читателю я уж, пожалуй, давным-давно наскучил своей вечной плаксивостью и постоянной этой русскою «тоской интеллигента по чистым местам»!
У нас в России, что не интеллигент, - то всё тоскующий. Скоро и напрочь вообще забуду кто такой «этот очкарик»! не то физик, не то лирик!
Женьку же Палыча, кажется, приняли и именно за их обоих! К тому же у меня очки и, к довершение, я как на беду слишком «интеллигентен»! Терпеть не могу в себе эту черту!
О! бойтесь друзья-интеллигенты такого хотя бы «о себе» самими собой мнения! Хотя бы вам самим, голубчики, не надобно так думать и даже привлекать мыысли! Проще, будьте проще, миилые! Иначе вас сотрут и задавят, задавят и сотрут, только ещё вы попытаетесь что-нибудь выыразить! Решительно и бесповоротно и даже, быть может, в порошок!
Я чего-то часто применяю восклицания. Хочу рубить с плеча как Александр Македонский, так сказать, да так и плетусь на месте, плетя, таким образом, ужаснейшую чушь!
Не так чёрт этот страшен! как сами мы его вымалёёвывваем!
не могу окончить, продолжаю
Всё, на самом деле, намного лучше и проще, проще и лучше! О, не поддавайтесь друзья этой «дрянной голове» и, главное, своему впечатлению!
Мой папа сам врач и, отвозя каждый день меня к восьми, говорит:
- Вот чем проще человек, тем болезни легче! Иной измучился, страдает совсем, а болезни нет почти. А другой на грани, но чуть только «без головы и мыслей», и, смотришь, через полчаса уж и курить выходит!
- Иной раз так выбежит, что и держии!! - заключает он.
столовая
А вот столовая действительно полна ужасу. Что там твориться, - Одному богу лишь известно!
И, однако, мне доводилось нередко туда «заглядывать». И, хотя, я не столь «частый гость» там (говорю это - верьте сердцу!! и ни в коем случае!! - от брезгливости), так как лечусь исключительно «днями», то бишь амбулаторно (как вообще принято тут выражаться) и вообще, кажется, по большому знакомству и дружбе отца со всеми врачами и не врачами города.
Благодарю Богу! Терпеть не могу возвышение! и если вдруг вам, дорогой читатель мой, так могло так показаться…. ну, словом, я того… хвастаюсь там как-нибудь…. или «будь как там ниб»… то это и единственно разве от потребности слова и восхищения перед теми кто окружает меня, моих близких, нежных и преданных друзей…. словом… кто так был будет и есть дорого мне и всему моему, может быть, ещё совсем-совсем несовершенному сердцу!..
Когда впервые я попал туда, вся столовая была буквально усыпана всяким людом. Впрочем, очень добрым и хорошими людьми. Но, странно это первое ощущение, -ты как будто тумане. Ноги не держат и голоса как будто нет. Вам вообще приходится очень сдерживаться и, особенно, ото всякого рода бесед.
Вы хотите и стремитесь заговорить, но само общество, атмосфера, как бы как будто бы не дозволяют вам сделать этого. Вы и готовы и рады (особенно в самое-самое первое время, когда один кромешный мрак на душе да сплошные сомнения на сердце), а, всё-таки, молчите «по регламенту»
Дружбу здесь вообще не слишком было принято заводить. Особенно в самом начале вы предоставляетесь буквально самому себе! правда в палате вашей,в вашем самом ближайшем окружении выв как будто чувствуете (даже в самом начале) несравненно большее уважение и теплоту.
Мне вообще (с моей-то непреклонной склонностью к болтовне) првые десять дней чуть было не отказано в слове. Сам не знаю как я после и потом всё это выдержал. Одному богу известно!
А вот насчёт столовой скажу, что я там буквально всё «облазал». Заглянул в каждую раковину, оглядел всякий кран. Даже забежал посмотреть, как там всё обрабатывается! впрочем, когда там работают - нельзя. Я же забежал тайком и посмотрел в самое дно одной ванной.
Мне понравилось. Правда всё это жутко напоминало тридцатые года (хотя я и не успел толком пожить в эту эпоху, одними разве только своими фантазьми!)
Всё шубуршало, кипело. Облупленные, желтоватые, старые, почти седые рубильники напоминали почти совсем некурортные лагеря.
Я, было, хотел нажать на «вкл.» но одумался и не стал нажимать. Мне вообще нравилась там вся «публика». Нравилась и нравиться. Если можно бы изъстнитьс более красиво и немного возвышенно и с патетикой, я бы сказал, что я даже хотел бы «пожениться на той публике!»
Впрочем, если разве только в возвышенных целях!
Надо сказать, что в столовой кушал я лишь однажды. Заботливый медперсонал и так мне всё приносил в палату (приносил и приносит, надо сказать).
Мои из 12-ой не сильно понимают этого. Говорят, что, мол, вот «вип-клиент нашёлся!» А я вовсе не вип и, повторяю, люблю «простую публику»! Я и сам хочу и есть такой. Я даже приучился (когда не живой и не совсем в тумане) сам относить «наверх», на третий «заразный» этаж пустые тарелки в маске (как у нас принято). А иной раз - так даже и сам хожу брать там свою порцию каши!
Я вообще люблю поесть. Сам же тощ как угрь. Мною вовсе не правит жажда аппетита. Я просто ем.
Итак, когда я пришёл туда (в столовую) однажды, всего однажды! я был поражён, так сказать, до кончиков ушей!
Сначала мы просто все пришли туда. День был солнечный. Я помню Александр Фёдорович вдруг скомандовал: «Возьми, дескать, ложку!» и я взял её!
После мы вдруг отправились на второй «заразный» этаж. Я очень удивился, что дедушка, как мы его лазского называли и называем, вовсе не носил маску.
Я, всё-таки, её напялил, и мы, наконец-таки, отправились.
Но в столовой на третьем этаже, как н странно, кушали люди исключительно со второго, не заразного.
Здесь собралась - пока мы шли - уж куча народу. Александр Фёдорович усадил меня вместе с «однопалатными» мы потихоньку всё в себя «впхивали».
У меня и дома то не один раз за день кусок вываливался. А здесь и вовсе не мог ничего проглотить. Мои внутренности затрепетали.
Но… мало-помалу я начинал оглядывать я и даже кое-что подмечать.
Меня поразило, как все эти люди несчастны. Истинно несчастны! Измождённые, усталые лица, со вспаханных на них тысячью больших и мелких морщинок… Сегодня подавали суп и котлету с пюре-картошкой, но всё внимание и вся душа моя была обращена и занята уж совсем не этим! Вся она трепетала от чего-то нового, сильного, страшного и большого, как целый мир!
Однако, мало-помалу я кое-что заглотнул в себя. Александр Фёдорович, а с ним Андрей и Дениска давно уж всё «подмяли». Я остался совершенно один наедине сов сей прочей публикой.
Вдруг один мальчик-юноша, довольно высокого роста и гибкого сложения, с того ни с сего, встал, разогнулся и делал объявление:
- Эй, люди, давайте! не скупитесь! у кого что осталось? поможем вот этой прекрасной девушке! - он вдруг указал на женщину лет пятидесяти странно-несчастного вида.
- Хлеба! я прошу только одного лишь хлеба! Ну-ка, ребяятушики, не скупиииись!! суй всё сюдаа! - и он указал на свой большой прозрачный пакет.
Впрочем, может этот пакет и не большой был, но от набившегося хлеба и булок растянулся так, что чуть весь не лопался.
Парень пробежал по всем столам и, буквально подсаживаясь к каждому, вежливо просил помощи «голодающим».
А там стояли такие больше, огромные такие синие катки…. доверху набитые хлебом, что ели хотя бы и одному человеку со стола вывалить всю эту кучу, то на целый месяц хватило бы! не говоря уже и объединённой «столовой композиции»
Я отдал все, что у меня было.
Высокий парень, наконец, соскрёб все остатки, которые оставались на всех прочих столиках, и показным, хотя и счастливо-великодушным жестом, передал всё в руки новой хозяйки.
Оставшись совсем один, я долго думал. Но тогда когда наконец-то всё всё-таки съел, уже не думал вовсе, а просто вышел.