Мои женщины. Сентябрь. 1962. Стенгазета.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Продолжение: Мои женщины. Сентябрь. 1962. Первая школьная любовь.
Между прочим, 1 сентября 1962 года нам в школе сказали, что по «данным Организации Объединённых Наций население Земли превысило три миллиарда человек».
Дома я попросил брата показать мне это число и он, подумав, написал в моей тетради число «3 000 000 000 000».
Я смотрел на это число и пытался представить себе такое количество людей.
Брат сказал мне, что один человек стоя занимает площадь в один квадратный метр. Поэтому такое количество людей, если бы стояли друг с другом плечо к плечу и в затылок друг другу, то заняло бы площадь…
Он подумал ещё немного и сказал – «невероятную».
Я тоже не смог представить себе такое количество народу, столпившегося на такой площади.
Началась учёба в школе и всё в моей жизни пошло по жёсткому расписанию уроков 3-«А» класса.
В понедельник с утра был русский язык, потом немецкий язык, затем родная речь или литературное чтение, а в конце занятий – физкультура.
Во вторник уроки начинались русским языком, потом опять немецкий язык, потом природоведением или окружающий мир, а заканчивались уроки математикой.
В среду за русским языком был урок математики, потом родная речь или литературное чтение, потом труд и мы ещё оставались на классные мероприятия.
В четверг обязательный русский язык, потом природоведение или окружающий мир, потом математика и снова труд – доделывать недоделанное в среду.
В пятницу уроки начинались обязательным русским языком и математикой, потом рисование, физкультура и «классный час», на котором разбирались итоги учёбы за неделю и наше участие в школьных и классных мероприятиях.
В субботу, как правило, мы с утра занимались устным чтением, потом музыкой, пением и танцами, а после этого играли в различные игры и соревновались на физкультуре.
Жизнь быстро вошла в школьную колею. Расслабляться нельзя, потому что каждый день надо было показывать и отдавать учителю выполненные домашние задания, получать новые, успевать послушать учителей и друзей, поиграть и побаловаться на переменах и сунуть свой любопытный нос в школьные события и приключения.
Особенно нелегко было моему брату, который стремился закончить восьмилетний курс образования в школе с хорошими и отличными отметками.
Глядя, как он пыхтит над учебниками и общими тетрадями, я тоже старался, но мне было легче. Я уже заранее прочитал от корки до корки все свои школьные учебники и знал их почти наизусть.
Ещё я старался научиться красиво писать пером и чернилами на чистописании…
Одна из причин, по которой я не отправил Вале Антиповой записку со жгучими словами – «Валя. Я тебя люблю. Давай с тобой дружить» - был некрасивый почерк. Я писал «коряво», как выразилась с сожалением и виноватой улыбкой моя мама.
Она тоже писала быстро и не совсем понятно, как все медики. Брат вообще писал, как курица лапой. Только мой папа мог писать очень красиво…
Он писал всегда крупным красивым аккуратным почерком, тщательно выводя заглавные буквы и стараясь писать ровно, не выскакивая за линию строки.
Он соблюдал все правила грамматики, правильно расставлял знаки препинания, часто глядел в свой знаменитый старенький орфографический словарь, чтобы убедиться в правильности написания трудных слов.
Я же всё время «препинался» на знаках препинания и не мог без линейки и карандаша писать ровно по одной линии строки. Только по косым и прямым клеточкам в тетрадях я мог писать кое-как ровно и правильно.
Отчаявшись, я попросил папу научить меня писать красиво и правильно...
- Это очень просто, - сказал мне папа. – Надо просто больше писать и читать. Когда ты много пишешь, то неизбежно руки и пальцы тренируются и обучаются ловкости письма. Когда много читаешь, то невольно запоминаешь, как пишут настоящие писатели, запоминаешь примеры расстановки знаков препинания и не «препинаешься» в своём письме.
- Чтобы научиться писать каллиграфическим почерком, то есть красиво, витиевато, художественно, - сказал папа торжественно и значительно, - надо тебе вызваться добровольцем в редколлегию вашей классной стенгазеты. Художником-оформителем. Будешь рисовать в газету картинки и писать слова и буквы – плакатным шрифтом, обычным и художественным.
Я немедленно загорелся этой идеей и еле-еле дождался следующего утра, чтобы на очередном «классном часе» не выпалить нашему классному руководителю: «Я хочу быть художником-оформителем в нашей классной стенгазете».
- Какой ещё стенгазете? – недоумённо спросила меня учительница. – Нам никто не разрешал делать стенгазету. Стенгазеты делают в старших классах.
Я тоже опешил от неожиданности и обиды: «Что значит, не разрешат?», Кто не разрешит? Почему не разрешит?».
- А почему мы не можем без разрешения делать свою стенгазету 3-«А» класса? – спросил я осторожно, но настойчиво. – Что в этом такого?
Ребята зашумели, закричали и среди этого гвалта и споров вдруг раздался спокойный и рассудительный тонкий голосок Вали Антиповой…
- Действительно, - сказала она, взглянув своими выпуклыми ангельскими глазками с пушистыми облаками ресничек вокруг карих зрачков на опешившую учительницу. – Мы третий «А» класс, первый среди всех третьих классов школы. Почему бы нам первыми не выпускать свою стенгазету третьеклассников?
Ребята зашумели ещё сильнее. Вскоре всем классом было принято решение обратиться с просьбой к директору школы и завучу разрешить нам издание своей стенной газеты. Делегацию класса к директору школы решили направить в составе двух человек – Вали Антиповой и меня, как зачинщика.
Так , нежданно-негаданно, я снова шёл вместе рука об руку с девочкой, которая волновала меня больше, чем все девочки и женщины нашей школы, города, области, а может быть и мира.
Директор сначала принял нашу учительницу, а потом нас позвали в его кабинет.
Директором нашей школы был строгий и пожилой учитель истории, очень сдержанный молчаливый и культурный человек. Мой папа его очень уважал и всегда говорил о нём, как о настоящем коммунисте, герое войны, мужественном человеке, «не боящемся говорить правду всегда, везде и при любых обстоятельствах».
Директор школы принял нас стоя рядом со своим тяжёлым массивным письменным столом. На краю стола находилась большая бронзовая настольная лампа с зелёным узорчатым стеклянным абажуром. Её свет мягко освещал какие-то книги, рукописи, тетради, увеличительное стекло и большой, тоже бронзовый, чернильный прибор.
- Это вы хотите издавать свою стенную газету? – спросил он меня и Валю.
Мы молча кивнули головами и опустили головы.
Жёсткая и тёплая ладонь директора мягко прикоснулась к моей стриженой голове и к косам Вали. Мы ещё ниже опустили головы.
- Молодцы, - сказал нам просто директор школы. – Правильно хотите. Хотите так и впредь. Только, что вы будете писать в вашей стенной газете. О чём?
Вопрос застал нас врасплох. Мы не знали, что ответить директору, потому что даже пока не думали об этом.
- Вот что, - сказал нам деловитым тоном директор. – Подумайте хорошенько и придумайте сначала название вашей стенгазеты, её лозунг, направленность, наименования рубрик, статей, подберите состав редколлегии. Придумайте первый пробный номер и попробуйте её нарисовать и написать. Только никому не показывайте, чтобы был сюрприз для всех. Ладно?
Мы с Валей снова синхронно мотнули головами. Наши сердца загорелись с новой силой.
Не помню, как мы очутились вновь в фойе нашей школы, как бежали вприпрыжку по лестнице на второй этаж и так ворвались в наш класс. Нас ждали, и я с порога крикнул: «Нам разрешили!».
Все жаждали подробностей. Я уступил Вале счастливое право рассказывать о нашем визите и разговоре с директором школы.
Валя рассказала всё так, как было, но не сумела передать содержание речи директора. Поэтому все обратились ко мне с требованием рассказать о требованиях директора.
Я рассказал. Все задумались. Потом загалдели, заспорили, а потом сошлись на том, что мне и Вале Антиповой надо всё, что требует директор, исполнить, продумать и предложить…
Наша учительница и классный руководитель не вмешивалась и только слегка посмеивалась, слушая жаркие споры и мнения ребят, но с последним решением согласилась полностью, несмотря на наши с Валей возражения.
Я же просто хотел быть художником-оформителем, чтобы научиться художественно написать одну только фразу в записке-открытке для Вали, а она только поддержала мою идею!
Теперь нам предстояло самим придумать, изготовить и написать целую стенгазету неизвестно о чём…
Я вспомнил папу и решил, что он нарочно меня подставил под это дело, чтобы я познал «почём фунт лиха».
Вечером я рассказал папе, брату и маме всю эту историю, умолчав только о роли Вали Антиповой в моём порыве быть художником-оформителем.
Мама вздохнула и сказала, что «это дополнительная нагрузка и так уже в насыщенной учебной программе уроков».
Брат насмешливо сказал, что «инициатива всегда наказуема» и что мне «больше всех надо».
Папа долго думал и сказал, что это «счастливый случай, который, может быть, выведет тебя (то есть меня) на новую орбиту и высоты жизни».
- Ты же снимал показания с приборов метеостанции? – спросил меня папа. – Представь себе, что в вашем классе тоже есть погода: бывают бури-ссоры, дожди из хороших или плохих отметок, какие-то случаи-вихри, например, игры или конфликты, а иногда хорошая солнечная погода – мир, лад и благодать.
- Почему бы тебе не снимать показания отметок в классном журнале и не публиковать в вашей стенгазете с прогнозом на учебные четверти? – продолжал он развивать свои идеи. - В стиле прогнозов погоды.
- Заведите в своей стенгазете «Доску почёта» и «Доску позора», в которых вы будете рисовать весёлые юмористические шаржи на хороших и плохих учеников, – продолжал папа, загораясь своими идеями все больше и больше. – Может быть вы объявите конкурс на лучшее сочинение о своих родителях и будете публиковать их в своей стенгазете?
Последнее предложение папа сделал, поймав проходящую мимо маму за подол платья. Мама слегка хлопнула по его шаловливой руке, густо покраснела, улыбнулась, засмущалась и сказала, что «некоторые родители будут категорически против того, чтобы о них писали их дети».
- Тогда, - сказал папа, - Введите новую рубрику «Мир и политика глазами детей» и пишите свои комментарии и мнения по поводу событий, происходящих в мире. Например, о космонавтах, о профессиях, о том, кто кем хочет быть в этой жизни.
- А ещё, - сказала мама, появляясь из кухни, - Объявите конкурс детских рисунков и наклеивайте в стенгазету рисунки на заданные темы, например, к Новому Году.
- А ещё, - закричал мой брат из своей комнаты. - Пишите в вашей стенгазете смешные фразы и предложения из школьных сочинений. Вот будет умора, когда некоторые увидят и прочитают свои перлы в стенгазете.
Мама, папа и мой брат столпились в большой комнате вокруг меня и наперебой начали предлагать мне различные варианты оформления стенгазеты, названия рубрик, статей, сюжеты рисунков и т.д.
Всем нам было весело и интересно, я совсем перестал бояться и тревожиться, потому что уже знал, что наша стенгазета 3-«А» класса произведёт фурор в школе и, может быть, во всём мире…
На следующий день я заговорщицки сообщил Вале Антиповой, что нам после уроков нужно остаться и обсудить предложения по нашей стенгазете. Валя серьёзно кивнула мне, и мы расстались на весь день уроков.
Мой школьный друг Славка нетерпеливо приставал ко мне с требованием хоть намекнуть, что же я такого придумал, но я мужественно хранил тайное молчание. Славка немного обиделся и даже перестал разговаривать со мной.
Мне это было на руку, потому что я хотел подготовиться к встрече и общению с Валей Антиповой. Я решился сегодня сообщить ей о моих чувствах и предложить ей мою дружбу.
Кончились уроки и все ребята и девчонки стали расходиться из класса. Только я и Валя оставались на своих местах. Когда все вышли, я молча встал со своего места, глубоко вздохнул и направился к тому месту, где сидела Валя…
Путь к ней был тяжёлым и долгим. Мне казалось, что я от волнения ступаю не ровно по проходу между партами, а почему-то спотыкаюсь, шатаюсь и натыкаюсь на больно-острые края столешниц и спинок сидений парт.
Мои ноги не слушались, а губы стали сухими. Я не мог говорить и слова, которые я заготовил ещё со вчерашнего вечера, застряли у меня в горле.
Валя чувствовала моё приближение и её спина становилась всё прямее и прямее. При этом она не оборачивалась, а её головка, туго утянутая косичками с бантами, опускалась всё ниже и ниже.
Мне оставалось сделать только три шага, и я подошёл бы к Вале вплотную, как тут скрипуче рывком отворилась входная дверь и в класс с рёвом ворвалась вся наша дружная компания учащихся 3-«А» класса.
Впереди всех мчался мой друг Славка. Он вихрем накинулся на меня и на Валентину, оседлал учительский стол и громко потребовал, чтобы я рассказал «всё, что вы придумали, потому что от друзей секретов нет и не должно быть».
Вокруг нас с Валей гроздьями на партах и сиденьях сидели, стояли и чуть ли не лежали ребята и девчонки. Все требовали и кричали, чтобы «мы не томили душу, а кололись и раскалывались как на духу».
Пришлось потихоньку выложить все те предложения, которые вчера высказали мне мои мама, папа и брат. Каждое из них вызывало бурю восторга и возражений. Все кричали и выражали своё мнение, дополняя их дружескими тумаками, маханиями рук и ног, обзыванием и насмешками.
Через час наше стихийное собрание прекратила школьная уборщица, которая пригрозила вызвать директора, чтобы он «разогнал эту демонстрацию непослушания по домам».
Ребята в целом одобрили, практически, все мои предложения, к которым Валя добавила совершенно оригинальную идею.
Она сказала, что на стенгазету не обязательно приклеивать только рисунки, на неё можно вешать какие-то поделки, рукоделие, например, самодельных кукол…
Это предложение о куклах сначала вызвало дружный смех, насмешки и даже гогот мальчишек, но потом девчонки одержали верх, поддержали Валю и пообещали завтра же принести своих самодельных тряпичных кукол.
В пылу споров и криков мы так и не решили, как же будет называться наша стенгазета…
Мы уходили из школы дружной сплочённой командой, разгорячённые, счастливые, улыбающиеся. Мы чувствовали себя единым классом и это чувство, рождённое в сегодняшнем событии, останется с нами на всю оставшуюся школьную жизнь…
В воскресенье 9 сентября 1962 года я не ходил на улицу. Дождя не было, но на улице было прохладно, а я усиленно думал над тем, как мне оформить нашу стенгазету и как её назвать.
Сначала я подумал, что стенгазету можно назвать «Звёздочка», потому что мы все были октябрятами.
Потом я подумал, что скоро мы будем пионерами и наша стенгазета первая в младших классах, поэтому мы первопроходцы, а значит уже пионеры и лозунг стенгазеты напрашивался сам собой: «Пионер всем пример».
Но как тогда назвать стенгазету? «Пионерочка»? «Пионерская звёздочка»? «Пионерский пример»? Я запутался…
Поминутно я бегал советоваться то к отцу, то к маме, то к брату и всем надоел со своими вопросами и сомнениями.
Папа сказал, что «название стенгазете придёт само собой, когда мы начнём над ней работать, а сейчас гораздо важнее продумать, что можно написать в первом номере нашей стенгазеты» и предложил мне, не дожидаясь завтрашнего понедельника, начать писать материалы в газету на листах из альбома для рисования.
Для начала он предложил мне написать самые важные последние новости и «проиллюстрировать» их своими рисунками.
Чудное новое слово «иллюстрировать» меня заворожило.
Я вспомнил, как в книгах художники рисуют картинки к тексту. Я загорелся этой новой папиной идеей и надолго исчез из родительского поля зрения, забившись с альбомом и карандашами в свой угол между оконной портьерой и диваном. Здесь должен был стоять папин самодельный торшер, над которым он работал уже не один месяц…
Из всех последних новостей я хорошо знал и помнил только полёт наших космонавтов Андриана Николаева и Павла Поповича на двух космических кораблях, а также папины слова о том, что «американцы усиленно испытывают свой космический ракетный самолёт».
Немного подумав, я быстро нарисовал наши советские космические корабли «Восток-3» и «Восток-4» в космосе над Землёй.
Они летели как два истребителя в паре, один чуть-чуть впереди другого. У каждого были небольшие крылышки солнечных батарей, антенны и иллюминаторы. Внизу под ними летел остроносый с короткими крыльями и треугольным хвостом американский ракетный самолёт.
От наших космических кораблей к американскому самолёту протянулись трассирующие цепочки выстрелов. Американский самолёт уже начинал загораться и взрываться. В его корпусе уже были рваные дыры и трещины.
Выпуклую Землю я нарисовал внизу под космическими аппаратами с картинки в журнале «Огонёк». Она была голубая и под облаками угадывались очертания Африки.
Папе очень понравился мой рисунок. Он только сказал, что у меня «космос почему-то белый, а не чёрный». Я сказал, что затушёвывать весь лист вокруг космических кораблей простым или чёрным карандашом долго и не аккуратно.
Тогда папа предложил мне вырезать ножницами космические корабли, американский самолёт и Землю и всё это наклеить на чёрную бумагу. Чёрный-чёрный большой бумажный пакет от маминых рентгеновских снимков он принёс из родительской спальни.
Сначала я попытался вырезать мамиными ножницами картинки, но потом это сделал мой старший брат, а мама помогла мне их аккуратно наклеить на лист чёрной бумаги. Получилась настоящая картина. Только не было трассирующих следов от пуль и снарядов, летящих в американский ракетный самолёт…
Выручил папа. Он принёс зубной порошок, развёл его немного водой и заострённой спичкой нарисовал «трассёры» в нужных местах. Получилось очень здорово!..
Осталось только написать пояснительный текст к картине и наклеить его в нижнем правом углу…
Я настолько устал от рисования и этой радостно-шумной общей работы, что совершенно иссяк и не знал, что же мне написать к этому сюжету.
Папа наотрез отказался мне помогать и заявил, что я «должен сам придумать текст, иначе пропадёт всё значение и очарование этой работы».
Я немного обиделся на папу и подумал, что он тоже устал, поэтому говорит какую-то ерунду насчёт какого-то «очарования».
Ни брат, ни мама мне тоже не захотели помочь. Пришлось отложить придумывание текста к картине на завтра, на понедельник.
В понедельник утром я пришёл в школу и перед уроками показал свой и наш семейный рисунок-картину своему другу Славке. Он был потрясён. Немедленно вокруг нас собрались ребята и девчонки.
- К чему ты это нарисовал? – спросила меня Валя Антипова, которая уже начала собирать для нашей стенгазеты всякие вещи и вещицы, которые принесли девчонки. Как-то само собой получилось, что она стала собирать все материалы для нашей стенгазеты…
- Это иллюстрация к последним самым важным событиям в мире, - сказал я, произнося трудное слово по слогам. – А ещё – это наш ответ и наше отношение к тому, что американцы хотят пойти на нас войной.
Ребята зашумели и сказали, что я «прав и надо эту картину поместить в центр нашей стенгазеты». Девочки и Валя не возражали, только кто-то шепнул мне на ухо, что «могут не разрешить».
Ободрённый успехом я предложил варианты названия нашей стенгазеты и в классе начался такой ор и гвалт, что встревоженная учительница и одновременно наш классный руководитель не вошла, а вбежала в класс.
Во время всех перемен и после уроков продолжались жаркие споры по названию, по материалам, по внешнему оформлению и содержанию нашей стенгазеты. Практически весь класс, все ребята и девчонки стали одной большой редколлегией нашей стенгазеты.
Всю неделю с 10 по 15 сентября мы усиленно учились, старались получать хорошие оценки и работали над нашей стенгазетой. Учителя нас хвалили, завуч приходила каждый день к нам в класс и спрашивала нас о газете, но мы хором отвечали ей, что это «наш сюрприз».
Слух о том, что в 3-«А» классе ребята самостоятельно делают какую-то чудесную стенгазету, разнёсся по всей школе. К нам в класс на переменах «ломились» любопытные ребята из соседних классов, малышня и даже более взрослые ученики из старших классов.
Мы стойко хранили секрет о содержании и облике нашей стенгазеты, которая уже состояла из двух склеенных листов плотного ватмана.
На них уже был наклеен мой рисунок-картина и листок с пояснительным текстом, сочинённым усилиями десятка «редакторов», конкурсные рисунки ребят и девчонок, белые платочки с вышитыми крестиком орнаментами, маленькие тряпичные куколки с косичками и в платьицах, вырезанные из открыток разнообразные цветочки и даже специальный лист с ячейками, в которые были вставлены разные красивые почтовые марки.
Возле каждого наклеенного материала красовались написанные чернилами и красивым почерком фамилии и имена авторов или хозяев этих материалов…
Каждый день мы аккуратно доставали из классного шкафа с пособиями большой рулон нашей газеты, разворачивали её, подклеивали отклеивающиеся уголки и любовались своим творением, особенно своими фамилиями и именами.
В субботу наша учительница и классный руководитель сделала выборку из своего журнала, и я нарисовал и заполнил в стенгазете таблицу с оценками всего класса за прошедшую неделю. Список учеников я писал печатными буквами, а оценки выводил красиво красными чернилами.
На «Доску почёта» нужно было рисовать портреты-шаржи практически всех ребят и девчонок, так как все имели хорошие или отличные оценки. Поэтому я в отведённом месте нарисовал только круглые личины типа «точка, точка, запятая, минус – рожица кривая» с улыбающимися ртами и по количеству наших мальчишек и девчонок.
Только причёсками, косичками и бантиками я попытался обозначить конкретных ребят и девчонок. Получилось очень точно и узнаваемо…
Эти и другие рисунки, а также название нашей стенгазеты я делал в субботу после уроков. Вместе со мной осталась только одна Валя Антипова.
В последние дни ребята уже немного поостыли к стенгазете. Только мы с Валей и наша учительница –
классный руководитель стойко готовили её к представлению в следующий понедельник.
Валя сидела на стуле за учительским столом и клеила вырезанные из цветной бумаги буквы названия стенгазеты, а я рисовал рожицы наших ребят и девчонок.
Я стоял, облокотившись на стол и стенгазету так близко к Вале, что у меня от волнения мелкой дрожью тряслись коленки и жилки под коленками.
Наконец-то я мог спокойно высказать Вале всё, что я хотел ей сказать уже очень давно, целых пятнадцать дней.
Все эти дни я продолжал тайком рисовать Валю с натуры или по памяти, добиваясь похожести и точности в изображении её лица, волос, косичек, бантиков, кружевных воланов белого фартука и складок коричневого школьного платья.
Я уже мог достаточно уверенно рисовать её фигуру, но у меня никак не получалось её лицо. Руки почему-то дрожали, становились потными и неверные движения карандашей всё портили.
Я почему-то сильно волновался вблизи от Валентины и ничего не мог с собой поделать…
Мне иногда казалось, что Валя чувствует меня и тоже как-то ощущает себя неловко, волнуется и переживает. Она как будто чего-то ждала от меня…
Возможно, она ждала, что я ей что-то скажу или покажу. Иногда она, когда я нечаянно касался её плеча, руки или волос, вдруг замирала, как в игре «в замри», её лицо становилось пунцовым, губы пухлыми, а глаза влажными.
Мне казалось, что она обижается на меня за эти прикосновения, что ей это неприятно. Всякий раз, когда это случалось, Валя встряхивала опущенной вниз головой и нарочно принимала гордый и независимый вид.
Мне очень хотелось признаться Вале, что я её люблю и хочу с ней дружить, что думаю о ней и всякий раз волнуюсь, когда её вижу или чувствую рядом. Однако слова застревали у меня в сухом горле. Я даже не мог вымолвить ни одного слова и только мучительно мычал, хрипел, кашлял и говорил какие-то глупости.
Я ужасно злился на себя за такую неловкость, скованность и напряжение, пытался их перебороть, поэтому всё время твердил себе: «Я спокоен. Я удивительно спокоен», хмурился и «играл желваками» на скулах.
Мне казалось, что таким образом я выгляжу мужественнее, твёрже и достойнее, но было ещё хуже…
Валя, видя моё суровое выражение лица, ещё больше замыкалась в себе, становилась гордой и независимой, тоже надолго замолкала и обращалась ко мне только «по делу».
Так, с самого начала заладились наши странные отношения какого-то притягательного единства и одновременно разобщённости…
Я закончил рисовать рожицы ребят, помог Вале собрать тяжёлые толстые учебники и книги, которыми были прижаты наклеенные буквы названия стенгазеты. Дело было сделано. Стенгазета была готова. Можно было собираться и идти по домам.
Я стоял близко-близко к сидящей на стуле Вале, хотя уже мне нечего было делать, и я мог спокойно сесть за парту рядом.
Почему-то я вспомнил прохладную летнюю ночь, встречу солнышка на Петров день в деревне Дальнее Русаново, девочку Аллу, которая куталась вместе со мной в одну телогрейку и в плащ дяди Максима возле жаркого костра, и мне стало тоже жарко.
От Вали веяло каким-то странным запахом-духом. Так могли пахнуть её волосы или платье, или что-то ещё.
Я стоял рядом, почти касаясь бедром её плеча и руки, и втягивал в себя её запах, вбирал его, как будто пил свежую прохладную жгуче желанную воду.
Всё моё тело вдруг начало вибрировать, дрожать, волноваться. Внизу живота стало сыро. Я почувствовал, как моя писка стала твердеть и увеличиваться, как зашевелились будто живые мои яички.
Это ощущение было таким неожиданным и сильным, что я совершенно перестал понимать, где я нахожусь. Только дрожь тела, жар крови и сдерживаемое усилием воли глубокое дыхание…
Напряжение достигло предела. Я не знал, что мне делать…
Опять обрывочно, вместе с гулкими ударами сердца пригрезилась девочка Алла ранним утром в душистом сене на чердаке дома в деревне.
Мне стало стыдно оттого, что она мне грезится и вспоминается, когда рядом со мной девочка, которой я вот-вот скажу то, что хочу сказать каждый день в течение уже почти месяца…
- Валя, - вдруг откуда-то со стороны услышал я чужой хриплый и сдавленный голос, - Валя…
Валя вздрогнула всем телом, рывком опустила вниз голову и её худенькая спина с крылышками лопаточек, выступившими под коричневой материей школьного платья, бугорки тонкой шеи над белым кружевным воротничком, напряглась.
- Валя, - уже более человеческим и тёплым голосом вслух произнёс мой внутренний голос. – Я…
- Вы ещё здесь! – громко и внезапно прогремела, прокричала, взорвала тишину класса наша учительница и классный руководитель. – Что? Уже всё готово? Нарисовали? Приклеили? Справились? Молодцы!
Её громкие непрерывные слова и возгласы били по ушам и напряжённому телу, как тяжёлые гири. Мне физически было больно слышать её громкий голос…
Валя внезапно вскочила со стула, не оборачиваясь и не обращая ни на кого внимания, схватила свои вещи, портфель и книги, и быстро, почти бегом, выскочила из класса…
- Что это с ней такое? – недоумевая, спросила тревожно и подозрительно меня учительница. – Ты что, обидел её?!
- Нет, - ответил я устало. – Просто мы долго ждали вас, когда вы придёте.
- Я была занята на уроке, - сразу присмирев, виновато стала оправдываться учительница. – Сорок пять минут, как положено.
Совершенно без сил, опустошённый и безучастный ко всему, я машинально помог учительнице аккуратно свернуть нашу огромную объёмную стенгазету, спрятать её в шкаф, а потом рассеянно собрал свои пожитки в портфель и побрёл домой.
Странно, я не был с Валей так, как с девочкой Аллой на том чердаке, не прикасался к ней своей горячей и твёрдой пиской к её тёплому и влажному бугорку внизу её прохладного живота, но у меня было такое ощущение, что это случилось, было и только не закончилось тем, чем должно было закончиться…
Нам помешала наша учительница…
Если бы не она…
Я шёл домой и никак не мог себе представить, что было бы, если бы не она, наша учительница… и наша с Валей стенгазета…