Запах присадок пропана преследует меня. Ими пахнут кончики моих пальцев и, начинающаяся прорезаться, жесткая щетина усов.
Смотрю, зашпаклеванные берега век, разрывая, - воронье рядом облюбовало мусорные урны. Строптиво поглядывая в мою сторону, они дают мне понять, что бы я не зарывался, не считал себя ничтожеством и не мнил себя гением. Не представляет им опасности обычный человек, потому они и не бояться меня. Такой, подвешенный, нексусный (можно сказать, даже камео в пародийном фильме - фарсе, на деле являющимся документальным) человек, ничего из себя и не может представлять, что уж говорить о значимости для помоечных птиц.
А другие пестрые пернатые порхают вокруг меня неразрывной стаей. Плотной вуалью сомкнуты они чем-то мне неизвестным из кофточек, балахонов, толстовок, кожаных коротких курток (представьте себе осень). Потом не стоит держать обиды на дрочащего уличного мужика - несчастного бродягу. Он не виноват, что вы такие чересчур красивые. Но это ни к чему не имеет дела. Так. Бахвальство ценителя прекрасного.
Тизерами будущего (дилемм, происшествий, новостей) взболтаны ожидания, прокаженными лобызаниями клокочет негодующее уходящее лето – тянет кривые губы к твоим щекам, хватает за патлы. Стой, мол. Но *** там. Только маячащий запах пропана, аннилингус по утрам, бодренькие пятисотдолларовые слешеры и конченная безнадега еще напоминает нам о брейкдаунах удушливой жары.
«Курский вокзал». Дымят паровозы, скрипят рогами о провода электрички. Колеблется в испарениях платформы воздух, тестируя свою не доученную способность ваять миражи. Перрон заплеван, устелен окурками – плохо убран узбеками. Я стою и вырабатываю решимость подойти к контроллеру и договориться. Мне нужно срочно уехать. Ведь я еду к тебе. Но билетов нет, как всегда. «Ебучая напасть» – такие мысли выхаркивет моя стеснительность перед людьми, имеющими надо мной даже минимальное подобие власти. А он имеет – этот дебильный проводник поезда номер сто шесть.
- До Курска надо бы, шеф.
- Всем надо. – Он ухмыляется, пузатый. В синей рубашке униформы, натянутой на вспотевшей спине. Такой не пропорциональный какой-то.
- Блин, ну очень надо уехать. – Я мнусь, как целка на сельской дискотеке.
- Полторы. – гладко выбритая, красивая морда, заплывшие жирком скул слегка косые глаза. Все светится довольством и сытостью.
Я молчаливо соглашаюсь, а внутри, в груди вспыхивает торфяной, скворчащий поджаривающимися мокрицами побежденной слабости костер. Радостно, одним словом стало. Коленки затряслись. Скоро тебя увижу, Александровна.
– Пока постой рядышком, еще двадцать минут до отправления.
Я, конечно же, отхожу, прибочениваюсь к колонне, закуриваю. Я тоже теперь ни чем не обеспокоен. Дяденька отшивал всех клиентов на мое место и я, если честно, каждый раз хотел пожать ему руку. Толком даже не зная за что. Вроде как мы приобщены одним секретом, состоим в одном тайном братстве.
Разбухшие клещи - минуты отваливались от истощившихся телес ожиданий набухшими, пресытившимися человеческим дискомфортом и тягостными муками скорейшего наступления желаемого один за другим. Поднимали лапки, притворяясь мертвыми, а вскоре и действительно рассыпаясь в прах. Приближали отправление состава своим трухлявым упокоением. По цепочке уходили одна за другой сигареты, по цепочке проходили в вагон новые пассажиры, кряхтя и клонясь от тяжести чемоданов и сумок в руках. Норовя зашкалить в моём мозгу напряжением наполненности собою, ты звонишь. Рассказываешь мне свой только что приснившийся сон и спрашиваешь, что снилось мне. А мне ни чего уже не сниться. Давно. Но об этом я тебе говорить ни чего не буду, а лучше выдумаю безделицу. Говоришь, что ждешь, не дождёшься моего приезда, я оживленно рассказываю о своей удаче, о том, что безумно желаю тебя и твоё тело. Люблю. Все искренне. Только в нос лезет газовое наваждение – не отмахнуться небрежно.
***
- Тогда он и разбился на мотоцикле. После этого ни разу я на него не сяду. Страшно.
Я ритмично сжимаю ее ляжку, уж слишком тонкую и твердую под столиком плацкарта. Свет в вагоне погасили час назад. Фонари - признаки человеческой цивилизации за окном перестали мелькать еще раньше и теперь только периодически вспыхивают запусками ракетниц, освещая унылые октябрьские деревья и прячущихся в их доходных ветвях стаи ворон, следящих за мной без особого интереса, но с завидным безотступным упорством, по-маньяковски странно и навящево. Она запрокидывает вторую бутылку пива, что я ей купил у специального человека из соседнего вагона. Там же, в купе для проводников я ее и встретил. Когда она поднимает руку для глотка, я чувствую устойчивый, дубовый запах пота. От волос же пахнет луком, тухлым постельным бельем пахнет от ее одежды. Допивая, пиво она меняет кокетливый тон на деловой:
- Короче, семьсот пятьдесят за раз. Пойдет?
- Пойдет.
-Сиди тут тогда. А я ща пойду, договорюсь.
И опять наборами слов делиться приходится с демоном, который вызывает меня по имени, звонит мне на телефон и накаляет трубку. В сочельник обоюдоострой смерти выдача бейджиков только на вырост - товарный вид придадут даже куску говна. На меня тоже найдется время. Наборами слов, как в детстве цветными карандашами и делиться не особо хочется, но надо. К сожалению, присадки к пропану, не отступая проникают в ноздри все настырнее, все настырнее не мигающие глаза ворон зыркают из-за поворотов между больницами, магазинами с игрушками для взрослых, загсами и прочей ***той. В октябрьскую грязь курских дорог я уделался основательно. И в испачканных, плохим книжным воспитанием, придумках ты тоже выставлена не в лучшем свете. Демон знает мое имя и называет его. Клизмой в нос впускает пропан. Глазом ворона, как в клипах норвежских блекстеров в легенсах, он тоже изрядно запугал меня.
Стягиваю без труда с нее джинсы, они соскальзывают практически сами. Задница худая, сухая, поджарая. В это время эта дорожная девка сама снимает с себя поношенный легкий свитерок (со странными безвкусными рыночными ромбами), не дожидаясь услужливых необязательностей. Остается в лифчике. Я же припадаю сразу к ее подмышке (она не брита минимум неделю, щетина жесткая - ёжик) с рвением цепного пса, спущенного на жертву, снимаю языком слой из пота и дешевого дезодоранта. Скулы сводит от противного, вяжущего вкуса и возбуждения. Сиськи как и жопа, маленькие, мышц совсем мало на теле. Кожа и сразу кости. Лижу катышки сосков исступленно, всасывая в рот почти целиком всю грудь, скатываюсь все дальше к ее паху. Она даже не пытается сопротивляться, не отталкивает меня с чувством стыда. Она с удовольствием улыбается, трет подошвы давно не мытых ног о простынь цвета топленого молока от частых стирок и кипячений.
Удивление! Неожиданность! Чужеродная вонь совсем сшибает меня. Она усиливается на столько, что я начинаю принимать её за свежий воздух, которым дышал всегда. Начинаю получать от нее удовольствие, вкачивая все большие дозы в себя. Либо так сильно разит от ее манды, в которую сейчас я сую свой язык, то ли это сам бог, чьё имя знает только демон, всемогущей рукой передал мне золотые ключи от шифра четких мыслепостоений. И это его запах, его благовония.
Впадаю в транс, нирвану. Дорожные туалеты, не бритые сорокапятилетние строители и шабашники (основной контингент). Внимаю атмосферу не освещенных закоулков вокзалов, атмосферу бесстыдства, вымостившего себе дорожку из попорченных человеческих остатков. Ходячих мертвецов, как из сериала. Типа людей. Конечно же я не забываю о моей шлюхе. Обсасываю ее всю ответственно. Вставляю в себя (в незаполненные соты, созданные не подвластно для меня, специально для блевотины вываливающейся недопереваренными кусками чистоты из разорванной вагины моего подгрызанного крысами подсознания) вместе с теми пресловутыми присадками всю скрытую для окружающей толпы содомизацию исключительной правдой реальной жизни макетов выстроенной безупречной повседневности.
Какой – то снобизм выходит или антиснобизм. Саркастический циничный моралфаг прячется под одеяло напуганный тьмой спальной комнаты. Только такие предпочтения для описания выпадают. Игра на контрастах в отвлеченном лиричном буриме.
Стряхивают пыль со своих матово – непроницаемых крыльев ворОны, проворно чистят клюв об асфальт, совсем позабыв про меня. Из-за их равнодушия потом я совру тебе (всегда виноват кто-то кроме меня), под осуждающие взгляды всегда остающихся радушными мусорок и трансцендентно – веселых пьяненьких бомжей. Перед этим я выйду на площадь вокзала, подышу воздухом. Оценю свои ощущения. Только слабым эхом, скорее даже воспоминанием, будет витать во круг меня так недавно досаждавший/доставлявший запах расколовшейся зажигалки за пять рублей. Он оставил меня. Но я не расстраиваюсь. Это ненадолго, вскоре все повторится вновь. Как-нибудь я проснусь и почувствую - в моих волосах носа что-то играет, запутавшись/заплутавшись.
А в ту ночь, в поезде, которую я не забуду еще долго, демон называл мое имя богу и тот хвалил мою искреннюю любовь к тебе, Александровна.
Машины изредка сигналят задумавшимся кошкам на обочине, ларьки светятся по рождественски привечающе и темень через сито просеивает утренний восход. Я ловлю такси и еду наконец-то, куда так стремлюсь. Я умиротворен.