Трудно найти первую строчку для нового рассказа. Почти так же трудно написать последнюю. И почти невозможно что-то путное поставить между ними.
И когда телу жарко, то прохладная ясность хлынувшая в голову, как анестезия превратится в горный хрусталь. Может быть это и будет называться жизнью. И действительно, хочется поболтать, хотя бы со льдом.
Как знать, может греки были правы, уверяя, что именно лед родит хрустальный звук. А после, услышав его, ощутить на пальцах всю прохладу, как японские вышивальщицы когда-то прикладывали этот ледяной хрусталь к пальцам. Где от золотой нитки и иголки на их тоненьких пальчиках оставались трещинки. А на красном шёлке блестели замысловатые знаки "Инь и Янь".
Все можно подогнать под случайно оброненную фразу, как одежду на манекене, закалывая булавками лишние складки. А после выдать тонко скроенный костюм, назвав его «от кутюр».
И как талисман это платье будет нести владельцу любовь и удачу, наполнять радостью жизни и душевным спокойствием. Точь-в-точь, как хрустальный шарик, привлекая благополучие и симпатии окружающих, избавляя от неловких ситуаций и происшествий. И не износится платье, не съест его время, притаившись в шкафу, где сидит моль в ожидании лакомства натуральных знаков на шелке «Инь и Янь».
Давно это было. Так давно, что уже и забыли многие, память коротка, а время бесконечно. Вертится оно, как нить в иголке, узелками и крестиками создает причудливые узоры на ткани.
Расписывала золотой нитью при царском дворе одна кружевница. Расписывала умело, пальцы все в трещинках были, а на ткани золотом знаки выведены «Инь и Янь». В гейши она не пошла, хоть и красотой слыла и голосом нежным. В роду ее все кружевницами были, а значит, иглой владели и золотым голосом, - молчали много.
И вот когда наряд для царской персоны был уже готов и последний стежок лег как раз на мягкий знак – картину сердца, тут несчастье-то и произошло. Зазевалась наша красавица на птичку, прилетевшую к окну, сердце защемило и воспоминания нахлынули. А воспоминания, как снежная лавина - обрушатся на тебя и в ком снежный, и обратят. Кровь и брызнула. Маленькая капелька крови на знак легла, а сколько она повлечет событий за собой во времени, - одному только Господу и известно. Время замкнулось и превратилось в круг, как ниточка с иголочкой, едва только прикоснулись они к материи, завязав последний узелок, и зубами перекусив нитку, а узелок-то остался.
Наряд подпорчен. Кружевницу вон из мастерской. А капля крови осталась, как и стежки на «Ине и Яне», дожидаться лучших времен, пока временем не изотрется рисунок этот дивный.
- Ах, ты…, и девка твоя такая же! – раздался злой голос мужа из сарая. – Тряпку неси! Кровь, смотри так и хлыщет!
В сарай прибежала женщина, больше похожая на старушку, в платке. Сняла этот платок, мужу рану перевязала, приговаривая: «Обойдется, обойдется… что ж ты так по пальцам-то стучишь?»
- Убирай ее с моих глаз долой! – прокричал муж жене. – Видеть не могу, отродье!
Жена молча вышла из сарая, позвала дочь и сказала: « Ян, отец снова лютует. Не даст он тебе житья. Может тебе в город поехать? Ты уже взрослая, рукастая и головастая, не пропадешь, кровиночка ты моя».
Яна привыкла к таким разговорам. Как подросла она, так и заметила, что отец волком на нее смотрит все время, в школе смеются над ее внешностью, обзывая во след : «Вон, китайка пошла».
Одна мать ее жалела, подойдет, заглянет ей в глаза и скажет: «И за что же тебе такие мучения, родненькая ты моя…»
Деревня их находилась в глуши. Рождались здесь богатыри с белой кожей, да синими глазами. От женщин исходил дух за версту, - все как на подбор шли за водой на колодец, покачивая в такт с ведрами своим упругими огнедышащими бедрами.
А Яна как пройдет к общему колодцу, как бельмо на глазу. Языки злые так и норовят охаять её узкие черные глаза. И смеху то было на всю округу, как это такие худющие бедра еще и воду носят.
- У, принесла в подоле, а мне теперь корми вас …, дармоедки! – кричал отец, как напьется самогонки, как наслушается речей разных от добрых кумушек.
А делал он это почти регулярно.
- Так откуда нагуляля, - оправдывалась всегда мать, - я из деревни никогда и шагу не ступала, и кто у нас здесь такой есть-то, Мить? Ты сам подумай, да дочь свою пожалей, ирод! Всю душу вымотал!
А Яна слыша эти разборки, рисовала картинки в альбоме, а после крестиком вышивала чудные пейзажи. Странные они были, ненашенские, это точно.
- Мам, скажи мне, - просила Яна, - я ведь не твоя дочь? Почему ты терпишь всё это?
- Ладно, Яночка, коли взрослой стала, дай я тебе на дорожку во всем признаюсь, - мать вытерла слезы, тяжело вздохнула, перекрестилась и продолжала, - давно это было... думала, что всё обойдется, за давностью лет всё утрясётся. Мы с ней, с матерью твоей в областной больнице познакомились в родильном отделении. Беременность у меня очень тяжелая была. Так врач наш районный и направил в область рожать. Мама твоя красивая была, она мне сразу приглянулась. Фигуристая! Она уже родила девочку, тебя, то есть, а мне только на следующий день назначено было. Хм, можно было подумать, что роды по расписанию идут. Я с ней подружилась, всё рассказала про себя, доверилась полностью. Я же ребенка рожала, думала, что Митька мой, отец твой неродный, от Наташки своей сразу отвернется, как в дом войду с дитём. Влюбился он в неё, учительницей у нас была по направлению после института. А я все родить не смогла от него, хотя и жили мы с ним уже в браке пять лет. А тут, забеременела я. И как это, совсем не пойму, видно Господь услышал мои молитвы. Но Митька все равно бегал к ней, Наташке своей. А я ожидала, вот через девять месяцев все наладится, пусть только ребеночек появится. Родила, а через часа три сказали, что померла девочка моя. Я рыдать, да к матери твоей плакать, что мол ничего не смогу сделать, теперь Митя уйдет к Наташке, а мне придется только слезы лить. А она так сразу мне и про свою жизнь стала говорить. Что мол, родила она не от мужа, а от полюбовника своего. А муж у неё большой начальник, ему повышение светит в столицу, и скоро уже уехать они должны. Узнает, что ребенок не от него, по миру её и себя пустит, - ни повышения, ничего не будет. А она так ласково и говорит мне, так давай поможем друг другу, я тебе свою дочь отдам, а мужу скажу, что умерла наша. Грех-то какой! Ах грех! Но я ради своего Митька на все была готова! У меня разум помутился, я и согласилась. Она все дела утрясла в родильном. Она же при деньгах была, да при связях. Но напоследок мне сказала при самой выписке из больницы, чтобы я тебя непременно Яночкой назвала. Денег дала, много. Я все деньги отложила для тебя. И еще вот дала, - и она протянула Яне черный шнурок, а на нём висел кулон, до того яркий и прозрачный, как слеза чистая, непорочная.
- Мам, так это же горный хрусталь!
- Откуда я знаю, что это! – продолжала мать. – Сберегла я это для тебя. И не знала, что ты у меня китайкой будешь?
- Мам, а может японкой, что вы все китайка, да китайка.
- А они для нас все на одно лицо. Китайка ты или японка, а Митька, как подросла ты, да глаза открыла, сразу запил. Наташка его на следующий день после моего прихода уехала неизвестно куда, он ее искал… Так всю жизнь я ему, и себе, и тебе поломала, - мать смахнула слезы.
- А чего в детский дом не отдала? – спросила Яна.
- Да, Бог с тобой! Я же после смерти доченьки своей совсем с ума чуть не выжила. Спасибо тебе! Спасла ты меня! Я же люблю тебя как родную! И не говори такие слова! Я и сейчас хочу, чтобы ты счастлива была, в городе учиться будешь. Я денег тебе дам, выучишься и с глаз подальше от этого изверга! А мать свою родную не поминай плохим словом, она же мне не сказала, что от китайца родила.
- А если бы ты узнала? Не взяла бы ты меня? – спросила Яна.
- Ой, не знаю, дочь, ничего не знаю, иногда думаю, что взяла бы, а иногда… не знаю. Мама-то твоя дюже красивая! По больнице ходила как царица, в красном таком... то ли халате, да нет халатов таких не бывает. Красный шелк, а по нему узоры такие, золотом вышитые, знаки какие-то.
- Иероглифы что ли? – спросила Яна.
- Да, откуда я знаю, вроде эти самые ироглифы… совсем запутала ты меня. Она мне после до востребования еще денег выслала. Я все сберегла для тебя. Вот возьми, все до копейки сберегла. В городе в институт поступишь, хватит тебе как раз на все года. Ты у меня головастая и экономная! Давай споем перед дорогой, родная ты моя кровиночка.
И мать, и дочь затянули так протяжно « по Дону гуляет, по Дону гуляеееет, по Дону гуляет, кааазак молодоооой…»
--
продол. следует.