Когда изредка или часто я вспоминаю о своем возрасте (сейчас сорок семь), мне приходят в голову мысли о том, что жизнь какой-то трюк: как могло пройти столько времени незаметно? Впрочем, я не жалею о том, что время потрачено впустую. Жизнь именно тем и хороша, что вы вольны распорядиться ей так, как вам вздумается. Слишком велика цена жизни, чтобы можно было предложить какой-то равнозначный эквивалент. В сравнении с ней, все подвиги человечества ничто. Ваше ничто тоже ничтожно. Да и потом, если все время вести бухгалтерию, то когда жить?
Я не думаю, что мне стоило бы сейчас об этом говорить или писать, или как угодно думать. Моя жизнь слишком полна, чтобы о чем-то сожалеть. Мне, пожалуй, стоило бы даже поделиться с другими. Не спрашивайте как мне это удалось. Это случилось само-собой. Однажды я стал самодовольным идиотом. Это прекрасное чувство, поверьте. Особенно если все предыдущее время жизни вы потратили на самоуничтожение. Как описать это коротко я не знаю, потому что не хочется останавливаться на этом подробно. Это похоже на то, как вы ложитесь спать с мыслями о том, что жизнь невыносимый кошмар, а проснувшись утром идете варить себе манную кашу, напевая себе под нос какой-нибудь легкомысленный мотив. Куда
подевалась вся эта демоническая пропасть в которую вы летели накануне?
Мне приятно писать о том, что прошло. Потому что прошло и можно не вспоминать. Потому что можно вспоминать и понимать, что все прошло. Потому что можно вспоминать и понимать то, что ничего этого не было.
Мне всегда нравилось расставаться со старыми игрушками. Это такая сладость. Люди. С людьми происходит все так же, как и с игрушками. Многие хотели бы причинить вам боль, но не всем это удается.
Спешите причинять боль, в другой раз вам это не позволят.
Мы слишком защищены, чтобы бояться дружбы. К сожалению, не все наши друзья обладают той же неузъявимостью. Мы вынуждены делать скидку, учитывать их слабости, чувства, заблуждения. Мы так долго принуждаем себя к цензуре в отношениях, что отношения утрачивают всякую ценность. Если мы наставаем, друзья бегут от нас как от чумы. Вероятно они думают, что им угрожает погибель. Или они уверены, что погибель неприменно ожидает вас. Ничуть. Они ошибаются. Они еще долго выглядывают из-за угла, выжидая когда вас сразит карающая десница, но потом им становится немного стыдно за свои страхи, и они стараются сделать вид, что дела настолько их захватили, что они вынуждены были забыть о вас.
С женщинами подобного не происходит. Женщины все помнят. У них все по полочкам. Где-то там есть и для вас место. Почему бы и нет. Женщины более терпимы чем друзья. Не то, чтобы вы были для них слишком важны, но забвение вам не грозит. Вам грозит каталог.
Мне же претит всякая память.
Я не желал бы делиться своими назойливыми и мало кому интересными воспоминаниями. Тем более, что я еще жив и способен к новым преступлениям жизни. Мы называем это поступками, но в уголовном кодексе есть иное определение. Мы плевать хотели на уголовный кодекс, поскольку по-прежнему живы и готовы предоставить тому доказательства в любую минуту.
Что может быть проще того, чтобы научиться барабанить по клавишам?
Говоря так, мы высокомерно забываем о том, что это дар, которого мы, быть может, недостойны. Говоря эту чепуху, я, быть может, хочу забыть о том, что просто барабаню по клавишам, словно я претендую на нечто неординарное. Да, это так. Мне известно, насколько сильно тщеславие. Так что стоит ли претендовать на исключение. Быть тщеславным, значит разделить всеобщую участь. Почему бы и нет?
Люди претенциозные, всякий раз открывая рот, норовят сказать что-то значительное, или, по крайней мере, остроумное. Не будем же уподобляться им. Кому нужен их бисер. Каким свиньям, хотел я сказать, нужен их бисер?
Пожалуй, мне стоит тщательней следить за собой. Велик соблазн впасть в грех претенциозности. Все мои учителя были черезвычайно претенциозны. Все ученики моих учителей были черезвычайно претенциозны. Все друзья учеников моих учителей были черезвычайно претенциозны. И даже приятели их друзей. Этот список бесконечен. Как же мне удалось в него не попасть?
Большего свинства трудно придумать.
Выйти из толпы и бросить ей перчатку.
Что прикажете делать с подобным выскочкой?
Монастырь? Каторга? Кандалы и Сибирь? Петрашевцы, прости Господи?
Стою с думой у памятника Первопроходцам. Сибирь голимая. Куда уж дальше? Колчаковщина.
Занес же Бог мою душу снегами длинными, ночами долгими. Вокзал через реку не дремлет. Притаился, ждет, ожидает. Не мудрена затея. Взять билет и баста. В двадцатъ первый векъ. Извольте видеть. Какие на хер первопроходцы. Челюскинцы, ебтить. Не зги не видно. Заволокло туманом реку.
Женя где-то рядом. Снует, торгует сувенирами, сердешный. Жучками в коробочках, гостинцами дорогими. Зайти, что ли? Вдруг не обрадуется. Коммерция дело тонкое. Не всяк гость ко двору. Иной вроде как по делу, а глаза бегают, того гляди, сопрет что-нибудь. Не пойду, пожалуй, в другой раз.
Если и есть дорога, то вот она. Улица Большая - прямая как стрела. Да что-то ноги не несут. Здесь и веку конец, и всякой дороге. Тупик.