День багровой смолой стёк за кромку горизонта. Его следы, как тапочки примерил зимний холодный вечер и тихо пошёл по улицам, освещённым мутным светом фонарей. Ветер застонал, заплакал, как капризный ребёнок, у которого отобрали игрушку и хватаясь за старые серые пятиэтажки, побежал к сопкам жаловаться на судьбу.По небу пошли тучи, топча яркие огоньки звёзд. Увидев золотой слиток луны, они разменяли его на множество лёгких снежинок и сыпали их сверху как конфетти на дома, дороги и мрачные щетинистые сопки. Ветер, обрадовавшись такому богатству, забегал, запрыгал, смеясь, обхватил белолицую Зимушку за тонкую талию и закружил.Её маленькие серебряные сапожки едва касались земли. Они кружились в снежном вальсе, а ночь, играя на маленькой хрустальной скрипке, из сумерек глядела на них. Начиналась метель. Я заглянул в темноту окна, задвинул шторы и начал ждать.
В доме было тихо, лишь стрелки часов шли по кругу, щёлкая языками, отмеряя время как недорогую залежавшуюся материю. Я сел в кресло, надел очки и стал листать старый журнал. Тишину убила громкая трель дверного звонка. "Наконец то пришла",- подумал я и поспешил открыть дверь. На пороге стояла она, такая юная, свежая, как только что сорванная лилия, с терпким ароматным запахом. Она прошла в комнату. Меня сводили с ума эти кошачьи глаза, в которых черти играли в салки, эта удыбка, украшающая лицо, как дорогая брошь красивое платье. Я прижал её к себе, поцеловал в шею и повёл в спальню.
Вот уже три месяца как она приходила ко мне, а я одаривал её подарками и давал ей некую сумму для её женских капризов. Мы договорились о том, что она вечером будет приходить ко мне, а я за каждый вечер буду платить ей пятьдесят долларов. Муж не был против, ведь я не посягал на её честь, а просто любовался её обнажённым телом и платил ей за это. Их квартира была напротив, далеко ходить не приходилось.
Сначала она стеснялась меня, потом стеснение ушло, и ей, как мне показалось, стало нравиться быть со ной. А мне нравилось касаться её бархатной безупречной кожи, её небольшой, но упругой и трепетной груди. Вот и сегодня она скинула лёгкий шёлковый халатик, и я увидел пред собой Богиню с тонкой талией, округлыми бёдрами и стройными длинными ногами. Её тёмные прямые волосы, стриженные до плеч, пахли только что принятой ванной. Я велел ей лечь. Она покорно легла на кровать, такая доступная, продажная и красивая. Желание овладеть ею было велико, но силы мужской уже не было, проклятый простатит, в худом дряблом теле, пахнущем потом остался лишь намёк на прежнюю страстность и пылкость. Я положил сухую морщинистую руку на её мягкий бархатный живот, рука поплыла по нему нежно, чуть касаясь её кожи сначала вверх, потом вниз. Я стал неистово целовать её всю, тело её вздрагивало, а с губ срывался стон лёгкий как крыло бабочки. Выйдя из беспамятства, которое овладело мной, я посмотрел в её глаза и тихо сказал:
- Одевайся,- а сам пошёл за деньгами и золотым колечком с изумрудом, что купил для неё вчера.
Я вышел из комнаты. Она стояла уже одевшись. Я взял её руку и надел колечко на её изящный пальчик с розовым аккуратно подстриженным коготком. Она улыбнулась и поцеловала меня в щёку. Я протянул ей деньги, она их взяла и положила в карман халата.
- До свидания, моя Богиня,- сказал я, проводив её до двери.
- Прощай,- сказала она и, окатив меня ледяным взглядом, вынула из кармана нож и со всей силы вонзила в мою трухлявую грудь.
Я повалился на стену и по стене сполз на пол.
- Не хочу больше твоих подачек, хочу всё,- сказала она и, перешагнув через меня, пошла в комнату.
Я что-то прохрипел ей в ответ, но сознание покинуло меня. Она быстро вернулась, держа пакет с деньгами, видно подсмотрела когда-то, откуда я достаю деньги и выходя, пнув меня ногой, прошипела:
- Как я ненавижу вас, а тебя, трухлявый пень, больше всех.
Она зашла в ванную,и выйдя с тряпкой, всё тщательно вытерла, и ушла, оставив меня.
Я хотел поймать убегающую от меня красоту, но мои мёртвые руки вцепились в подол смерти. Та, рассмеявшись, сказала:
- Поделом тебе, старик. Грех то он и блажь осилить может.
И скрылась, кинув в мои пустые глаза пепел сгоревшего вечера.