Солнечные хороводы

Юрий Жекотов
               
      
 

  Николай Григорьев, главный охотовед «заготконторы», как промеж собой называли зверопромхоз поселковые жители, обладал открытым, даже простоватым лицом и с первого взгляда незнакомому человеку мог показаться медлительным и нерасторопным. Но работники зверопромхоза знали, что их ещё сравнительно молодой руководитель, не выделявшийся  среди подчинённых особыми внешними данными, не по годам рассудителен и все дела, за которые берется, делает основательно, с людьми умеет выстраивать отношения. Сумел Григорьев заработать уважение не только среди конторских служащих, но и среди опытных охотников - промысловиков, кто не один сезон в тайгу хаживал,  что  в шкале межличностных человеческих оценок очень многое значит.

   У специалиста зверопромхоза на службе всё было в полном порядке, а вот семейная жизнь не заладилась с самого начала.  С годами не притёрлись характеры супругов, не стали совместными привычки, не связало семью крепче рождение дочери Даши. Супруга, импульсивная, часто непоследовательная, скорая на необдуманные поступки, скакала с одного места работы на другое, а свою даже, как позже выяснялось, ошибочную позицию отстаивала до хрипоты в голосе.

   Николай «вторую половину» ни в чём не обвинял, считая, что и сам где-то просмотрел, был недостаточно внимателен к жене. Семейные передряги Григорьев терпеливо пережидал, с головой уходя в охотоведческие заботы,  забирался с инспекторскими рейдами в самые глухие таёжные места,  а то и самолично уходил на соболёвку. Но в  семейной жизни всё шло к одному, и в итоге, когда перекрутились - перетёрлись последние чувственные нити, Николай о расставании  не жалел, если бы не вынужденная разлука с дочерью... «Слабая» половинка распавшегося брачного союза чинила всяческие препятствия  общению отца с ребёнком,  но, видно, из-за по-прежнему сумбурно организованной жизни у «бывшей» всё-таки  возникали «непредвиденные проблемы и обстоятельства», она внезапно звонила и   просила срочно принять на время дочь.

   В редкие приезды Даши   охотовед бросал все свои незавершённые дела, брал отгулы или отпуск и полностью посвящал себя маленькой гостье. 
  Не закончив педагогических университетов, Григорьев, наверное, заботился о ребёнке не совсем умело, не по науке. Кроме посещения всевозможных развлекательных аттракционов и «кафэшек», Николай вместе с дочкой обязательно совершали недалёкие путешествия в окружавший посёлок лес, где они наблюдали, как нерестится в горных ключах кета и горбуша, слушали пение разнообразных птиц, собирали грибы…    Занимая внимание ребёнка, отец придумывал различные истории о  травах и деревьях, муравьях и бабочках, больших и малых обитателях тайги.

 
   В этот раз, выдав путёвки на весеннюю охоту, официально открытую в начале мая,  Григорьев размечтался непременно пополнить ряды охотничьей гвардии, уже упаковал рюкзак припасами, запасся патронами, подготовил всё необходимое. Охотник намеревался взять курс на заветное таёжное озеро,  пообщаться с природой, встретить возвращавшихся на родной север высокие караваны птиц, дня три-четыре, а то и недельку(как масть пойдёт) посторожить с чучелами утку.

   Но охотничьи планы пришлось резко ломать и встречать дочь…
   Николай нисколько не сомневался, отказав себе в праве выезда на охоту  в пользу общения с ребёнком. Даша в этом году готовилась пойти в школу, и в скором времени их встречи с отцом могли стать ещё более редкими.   Но всё же не переборовший в себе устремлений добытчика, лишённый полноценных охотничьих зорек, Григорьев решил выбраться вместе с дочерью хотя бы на вечернюю тягу вальдшнепов. Благо, лесных куликов можно было встретить на самой окраине посёлка и у этих птиц начался сейчас период весенних брачных полётов. Николай ранее никогда не охотился специально на вальдшнепов, так как считал лесных куликов несерьёзной добычей, брал лишь с оказией одного - двух за сезон. Известие о том, что в первый же день их встречи с отцом они вместе отправятся в лес, Даша встретила  с большой радостью.

   Словно невеста на выданье, вечернее солнце, окружённое фатой из вереницы курчавых облаков, на прощанье улыбалось купавшемуся в розовой дымке застенчивому лесу. В набухших от талых весенних вод небольших лужах и озерцах дружно квакали голосистые лягушки. Селезни уток настойчиво выкрякивали себе суженых.  Перед сном, так и не наговорившиеся за день, перешептывались трясогузки и пеночки. Но главным солистом вечернего ансамбля выступал вальдшнеп.  Лесной кулик появлялся из-за густых пихтовых зарослей, облепивших русло небольшого ручья, прижимаясь к земле, разгонялся над открытой ложбинкой с редким   кустарником и, поднимаясь под облака, превращался в почти незаметную точку, выжидал там несколько важных мгновений и резко «падал» за берёзовую рощицу.   Длинноносая птица всегда включалась в певчий хор   в самые ответственные моменты, когда нужно было сменить тональность или подбодрить  вечерних музыкантов. Увлекая других певцов своей заводной песней «хор-хор-хор…», вальдшнеп пролетал почти одним и тем же маршрутом.  Песня длинноносого кулика начиналась медленно, быстро набирала обороты и заканчивалась своеобразным свистом, как у удалого разгулявшегося деревенского  парня…

  – На закате от чирканья солнце о землю образуются искры. Искры превращаются в лесных куликов – вальдшнепов.  Эти необычные птицы появляются в небе только на восходе и на закате солнца, напевая задорную песню… – Николай принялся рассказывать дочери новую таёжную историю, сочиняя  и придумывая её детали на ходу.
 – А почему эти кулики не летают днём? – задала уточняющий вопрос Даша.
 – Не знаю... Вальдшнепам так нравится, –  отец не сразу нашёлся на более обстоятельный ответ.
  – Они сперва укладывают спать солнышко, а утром будят его! – У Даши помогавшей отыскать продолжение истории, образовалась складочка между бровей, выдававшая всю силу детского напряжённого раздумья. – А потом птички отдыхают. Ведь это непростое дело – встречать и провожать солнце!? – Наверное, так. Они знают секреты дня и ночи! – обрадовавшись, что   продолжение рассказа найдено, согласился родитель.

  Пока дочка увлеклась поиском лягушки, голос которой выделялся среди других земноводных особой зычностью и протяжностью, Григорьев изготовился к охоте. Собрав и зарядив ружьё, Николай занял удобное место у края берёзовой рощицы, где, как он уже заметил, несколько раз достаточно низко пролетал лесной кулик.

   Вальдшнеп не заставил себя долго ждать. Николай выцелил кулика, который, не подозревая о смертельной опасности, не изменил своему маршруту. Пропустив вальдшнепа немного вперёд, охотник выстрелил вдогонку. Сделав по инерции ещё несколько взмахов крыльями и словно наткнувшись на невидимую преграду,  утратив грациозность и воздушность, птица безжизненным комком упала в прошлогоднюю пожухшую траву.

  Услышав выстрел и увидев падающего вальдшнепа, дочка подбежала  к птице... Подняв и прижав к груди вальдшнепа,  сейчас больше похожего на сломанную игрушку с круглыми неземными глазами и длинным прямым носом, поржавевшую и за ненадобностью выброшенную, Даша спросила:
   – Папа, кулик уже не полетит?
   – Нет…, но мы… из него сварим супчик, –  промямлил   невразумительно Николай и, понимая, что его слова невпопад - не к месту,  растерянно замолчал.
   – Когда кулик летал, было так  красиво! – ещё сильнее прижимая к себе птицу, заметила Даша.

  Как будто напуганное гулким выстрелом, солнце поспешно скатывалось за горизонт, быстро стирались яркие краски заката, смолкли птицы. Всю дорогу до дома отец и дочь так и не разговорились как следует. Николай не находил нужных слов и ругал себя, что не сдержался и не подумал о ребёнке, о его детских чувствах - впечатлительности, не готовых переносить выстрелов на охоте…

   Ночью Григорьев проснулся, наметил на следующий день более «весёлый» распорядок с посещением парка с каруселями и лодочками, кинотеатра с «мультяшками», что по его замыслу должно было отвлечь дочку от событий прошедшего дня. Охотовед  уже хотел перевернуться на другой бок и заснуть, когда услышал, как кто-то в комнате громко вздохнул. Николай поднялся – за столом, стоявшим впритык к окну, сидела Даша и напряжённо вглядывалась в ночь.

 – Что случилось, доча? У тебя что-то болит? – беспокойно спросил отец.
 – Нет, – грустно и еле слышно прошептала дочь.
 – Тогда давай попьем молока и будем спать, – предложил Николай.
 – Папа, солнышко никак не может взойти! – неожиданно обнаружила свою проблему Даша.
 – Так не время ещё, – попытался возразить родитель.
 – Некому будить солнышко! Кулика больше нет, – сложив руки ладошками и опустив голову к груди, с неподдельной детской печалью, поделилась своими переживаниями Даша.
 – Там другие вальдшнепы есть. Они разбудят. Пойдём спать, – попытался Григорьев успокоить дочь.
 – Можно, я ещё немножечко посижу, – не вняв «разумным» доводам отца, голосом, готовым вот-вот сорваться на плач, попросила Даша
 Григорьев осторожно притулился на табуретку рядом с дочерью, обнял её за хрупкое плечо. Понимая, что виноват, что выглядит сейчас, наверное, в глазах ребёнка самым злющим Бармалеем, что нужно искать какое-то решение, чтобы срочно снять  напряжённость в их отношениях, но не находя благоразумного выхода, взрослый вслух произнёс:
 – Что же нам с тобой делать, Даша?
 – Надо идти! – будто только и  ожидала этого вопроса, сразу же ответила дочь.
 – Куда? – в какой раз уже за последний день не смог предугадать полёта детской мысли отец.
 – Поднимать солнышко! – ни капли не сомневаясь, говоря о возможности разбудить солнце как об абсолютно очевидном деле, Даша смотрела на отца чистыми, жалеющими и всепрощающими   глазами. – Ты не переживай! У нас всё получится!

     Было в этом детском обращении и просьбе чрезмерно много искренности и веры в свои силы, так что Григорьев не посмел отказать дочери: «Да и как увести в сторону её мысли, придумать здесь какие-то отговорки, или категорично отказать?  Это же тогда остаться в памяти ребёнка надолго, а может, навсегда,  разрушителем всего светлого».
   
  Они шли на место вечерней охоты.
  – Быстрее, быстрее, а то не успеем! Мы не должны опоздать! –  то и дело торопила  дочь.
   Ухал на опушке леса ночной филин. Под тлевшими звёздами пронеслась летучая мышь. О предрассветном начале можно было догадываться лишь по растущим желтоватым бликам в расщелине сопок, загораживавших горизонт.
 
 – А где восходит солнышко? – спросила Даша, когда они пришли к знакомой берёзовой рощице. Григорьев показал рукой направление на восток. Девочка о чём-то с минуту напряженно размышляла,  посматривая при этом то на землю, то на небо.

  –  Полетели, как кулики! – неожиданно предложила Даша, готовясь прямо сейчас, взаправду, а не понарошку, без всяких подручных средств, с помощью своих крохотных детских силёнок преодолеть земное притяжение.

  –  Как кулики?  –  забыв о сказочности многих своих прежних рассказов, растерянно и даже немного испуганно переспросил отец. И заторопился тут же с пояснениями.  – У меня не получится! У нас не получится! Мы не сможем. Люди не могут летать…
  Григорьев совсем запутался, не зная, как объяснить ребёнку, что возможности человека очень ограничены.
 
  –  Люди просто не знают! Мы сможем! Надо только взяться за руки и бежать к солнышку, –  дочь уверенно протянула руку отцу.

  Держа в своей заскорузлой большой ладони маленькую нежную руку, подстраивая свой бег под разгон-мельтешение ещё не окрепших ребячьих ног, отец пытался понять и предугадать мысли и чувства дочери, но слышал только тревожный стук детского сердца. Обогнав людей, прямо над их головами пронеслись два вальдшнепа. «Хор – хор - хор…»  – раздалась песня птиц, извещавшая о начале полёта - хоровода вокруг солнца. Над горизонтом всплеснули первые отчётливые лучи разбуженного светила. Часто дыша, ребёнок остановился, неотрывно наблюдая за только что показавшим свой краешек новым солнцем.

    Григорьев стоял, и плечи его тряслись мелкой дрожью, он сглатывал и никак не мог проглотить большой ком воздуха, застрявший в горле, прикусил до боли язык, боясь, как многие взрослые, показать свои истинные чувства. Сегодня дочка была его учителем, и охотник впервые по-настоящему увидел рассвет, которому он теперь неподдельно радовался с ребёнком.
 
  Дома Даша почти сразу же заснула, а Григорьев долго сидел возле её постели, влюблённо-удивлённо всматриваясь в дочь,   время от времени поправляя одеяло, наблюдая, как безмятежно раскинула она детские ручонки,  иногда вдруг сильно сжимая губы и тяжело вздыхая, борясь со всякой несправедливостью и неправильностью  даже во сне. И Григорьев, как и большинство родителей, был готов стоять на вечной страже чистых детских помыслов, которые, к удивлению, ещё находят место в этом мире, но в полёте вынуждены преодолевать много препятствий.