Водонос и царица

               
   Скупо выжимают камни из себя влагу, медленно выцеживается вода в гидрию. Её надо успеть поднять по вырубленным в скале ступеням в покои царицы, пока ещё не растворились звезды в процеживавшейся светлоте.
   Сколько этих несчитанных выступов, неровных и крутых, убегает ввысь?– Долго. Другого Раб не знает счёта. 
   Давным давно, когда ещё его отец был водоносом, а Раб – мальчуганом, мощно бил  родник, а там, за, кустами где сейчас остатки плотины, был пруд. Тогда Боги, или Бог, как сейчас принято, были щедры на дожди, и гудела, пела, наполняясь, гидрия.  По разумению Раба, а скорее, по его неграмотной глупости, запамятовали люди божество, дарующее  дожди – вот и ниспосланы теперь в мир суховеи, мор, саранча, все жарче и жарче летом, а зимой совсем мало дождей.

   Во дворце не спалось царице. Стал навещать её под утро искуситель и нашёптывать, что рано – Ох рано!– Павший батюшка-царь передал ей  скипетр и державу, что она, пригожая и молодая, не насладилась ещё волей и поцелуями. Послали по царствам земным послов, чтоб отыскали ей принца, на голову мудрого, да красавца видом, чтоб в руках крепких  держал державу, а на нежных носил царицу. Все ищут гонцы...
   Вскочила девица, убежала от бессонницы в сад. Чуткие к шорохам мечтания разогнались ветерком, и понесли её сокровенные в дикие уголки, в беззаботные места за крутым спуском, где ещё в детстве, улизнув, купалась она в озере. Даже при меркнувших звездах чуждо разочаровал запустением родник: возился с гидрией невольник, мертвел, не отражаясь от глади, звёздный свет.
   – Эй! Озерцо здесь стлалось, так?– окликнула Раба повелительница, нагая, возвышающаяся над условностями.
   – Да, было, госпожа. –  он вздохнул виновато. Дрожь застудила ему спину. Не приносят добра такие встречи.
   – Я ещё купалась в нем.
   “Ну конечно же, ваше высочество! Вам казалось в детстве, будто убегали от стражи из сада, и мы плескались в пруду вместе. А потом, когда вас уводили, они колошматили меня."
   – И были здесь вкуснейшие фиги и персики.
   – Да, госпожа, персики поспели.
   “Это же водонос, что поливает мне ”–узнала правительница невольника
   – Так сорви же мне!
   Раб взглянул на почти наполненную гидрию, но повиновался.
Уже  купались птицы в предутренней прохладе, и в ожидании дня шумели деревья.
   “Там наверху, во дворце, Хава озаботится непорядком, будет ждать. Высекут меня, точно высекут... Вот до того красавца дотянусь – для моей царицы!!”
   Владычица наслаждалась плодом, сочная мякоть стекала по подбородку. Вдали осветились неясной розовостью горы. Свет раздвигал пространство, сквозь силуэты предметов на время проступила их суть, пока не затмилась светом и красками.
   Капля сорвалась, покатилась по бугорку груди, закатываясь в ложбинку. Раб слизывал взглядом росинку, и та танцевала – и сластя, и горча – на кончике его языка.
   Он испугался: “Какая там гидрия! Да за одно то, о чем он подумал, его справедливо повесят, и выклеванный воронами труп бросят голодным шакалам.” 
   – Вкуснее, чем в саду! – царица улыбнулась ему, дарящая и требовательная.
   Раб не нашелся, скованно промолчал.
   “Когда ж воротятся послы? Смерд, он и есть – грубый тупой хам!..Уумм... Вот прибрать бы его, одеть, да отмыть от холопьей покорности во взгляде!... Давно уж заметила, как краснеет этот водонос, по утрам поливая ей из пузатого акваманила. А персики здесь –замечательные!”
   “Нечего испытывать! Это у других судьба, а у него только участь. Таскать гидрии по каменным ступеням, да выносить из палат горшки с ежедневными вельможными сокровищами.”
   Государыня приблизилась вплотную, крадущимся прикосновением пальчиков, подняла ему подбородок.
   – Помнишь, мы с тобой плескались здесь?– Раб затрепетал: в розовом огне рассвета явно он различал заигрывающих и настырных бесенят в её глазах. “О, Боги мои!”– святотатствовал он – “Помилуйте! Где уж моей слабой рабской душе вынести такие потрясения.”
   Сандал и амбра щекотали нос. Каждое утро она блаженно покоится в ванне, и Хава растирает её благовониями. Властительница принимает послов и министров, выслушивает жалобы, просьбы, челобитные прошения,  сплетни, мирит и судит, повелевает указы,  милует, или  посылает на казнь,– меж делом верховодит своим царством и ждет, когда же наконец-то после завтрака придет портниха. Потом повелительнице наскучивает утренний базар. "К псам гнать всех этих министров, день такой обещающий растрачивать на службу – это как пить вино без хмеля.”   
   Тотчас же выпроваживают вельмож. Водонос поливает из серебряного, в форме слонёнка акваманила и украдкой любуется своей царицей, блуждает по шее, округлым плечам, ворует красноватые вишенки на нежных холмиках, останавливается внизу, где коричневый бархат засасывает взгляд в смертельный омут..
   – Я бы ещё раз искупалась с тобой. Ты наполнишь мне озеро?
   – Да. – почти беззвучно выдавил водонос. Спина, чуя навострённые луки, ощетинивалась мурашками.
   – Да. Да. Сооружу для тебя пруд, моя царица!– лепетал, обращался к опальным богам, и верил, что и в самом деле, пойдут дожди, мощно забьет родник, что уродятся пашни обильными хлебами, а леса, совсем уже сошедшие в последние годы, возродятся и приумножатся дичью. – Ты придешь?
   Царица, запретная его сверстница, улыбнулась ему, не отвечая. Внезапно тронула губами его лоб, нежно, как подружка, что мечтает стать избранницей.
   “Богиня! Его богиня!”– растворились страхи, он рывком поднял царицу над собой. Владычица крепко обхватила его за шею и счастливо завизжала.
   “Что рядом с нею смерть?! Где уж до нее другим богам!!” – Раб побежал с невесомой после гидрий драгоценной ношей по каменным выступам вверх ко дворцу, или в рай. Весёлый смех звенел колокольчиком.
   Отпустил свою любовь на землю в верхнем саду, и глядел в ликовании на удаляющийся с благородной осанкой стан. Сворой набросились на него стражники.

   Больно. Жжет. Ломит. Ноет. Мозолят и слепят красные пятна. Вой. Забытие, и снова боль с нетерпимой жаждой! “Пить! А–аа!” Опять очнулся. Что-то влажное втирается  в жаркие губы, на время глохнет боль. Это псина облизывает его, и скулит. Вонь. Лай.  Собака подтаскивает обгрызенную кость, зализывает, будто вылакивает болячки. Запекшееся побитое сознание проясняется. Он лежит во псарне. Один глаз вытек. Странно полная луна расплывается в тумане, разбивается на кусочки и слепит мертвящим светом.
   “Невесомая богиня в руках, он прыгает по ступеням, и звенит волшебная музыка..”
   “Разве важна боль? Она пройдет. Он был не раб! Не раб!! Однажды в жизни он был не раб!”
   “Он построит пруд, он обещал!”– водонос пытается вскочить, но опять резкая боль накрывает сознание.

   Чуть оклемавшись, пополз Водонос в даль, где темнел горный хребет, укутанный снежным воротником. Тает летом белое ожерелье, и утекает вода в неведомые кладовые.
   Грязный, изнеможенный юноша скитался с тех пор по взгорью, исследовал роднички, озерца, и просачивающиеся сквозь землю ручейки. Иногда забывал поесть, приучив себя к воздержанию. Когда падал, мерз,  когда преследовали ссадины, ушибы, или, ещё хуже, когда душу поражали усталость и разочарование от бесплодных  исканий – врачевал себя одним снадобьем: видениями своей богини.
   В безмолвии петляющей пещеры послышалось журчание. Не явственно, не рядом – оказалось, за каменной глыбой, куда пробивал лаз два дня. Ручеек маленьким водопадом падал в подземное озеро.
   Огромное, по наитию – невозможно обозреть при свете лучины – водохранилище простиралось под каменным сводом. Водонос вскрикнул, чтобы эхом ощутить пространство. В гвалте вспорхнувших под каменный свод подземных тварей, видимо летучих мышей, захлопавших тысячами крыльев, окативших нечистотным смрадом – почти утонул протяжённый и долго возвращавшийся ответ. Настоящее сокровище – если юноша был бы образован, то определил бы: “державное состояние”– пряталось в непрозрачной темноте, без блеска и мишуры.
   Подняв камень, бросил его в ощущаемую гладь. Послышался всплеск на взволнованной поверхности, но дно безответно приняло гальку. “Тут хватит не только на пруд, но и чтобы забыть голод и неурожаи на многие поколения!.”
   “Но как доставить разведанные богатства в долину?”
   “Как–как? – Копать туннель надо! Махать кайлом с утра до вечера много лет, пока количество пота не сравняется с поднятыми во дворец гидриями!”
   “В какую сторону? Куда?”– Не знает Водонос–не грамотен.–
   “Почему  же так устроено под небесами, что если ты водонос, то обязательно неуч, и хибарка твоя – самая захудалая?”
Копал Водонос, копал. Ошибался, но копал. Другого не хотел знать дела. Вот только  – все из-за его прирожденного неразумения – работа постоянно озадачивала невежду, и приходилось смекать, находить решения и обходить западни.

   А царица жила ожиданиями. Привечали в царстве дорогих гостей. Знакомились молодые и миловались, а мужи государевы с потным усердием составляли меморандумы, договоры, пакты и протоколы.
   Уже предвкушали – выкатывали бочки с вином из казённых подвалов, подвозили цветной порох к расставленным пушкам…
   Не заладилось в последний момент, била девица зеркала.
   Отвернулась судьба, зачастили женихи неважные: сколько глупые, столько чванливые – все, как стервятники, норовят захапать подешевле, а себя выставляют втридорога. Время бежало. Гналась за своей молодостью самодержица, облачалась ежедневно в новые наряды и строила, строила себе дворцы, один другого пышнее. Казна худела и штопалась все более изощренными поборами. Налетали на веси опричники да выскребали сусеки. Но больше всякой власти царила разруха. Мужик в безысходности, со слипающимися кишками топал свой короткий путь от печки до лампочки и философски спивался.
   Небо точно за что-то прогневалось, за все лето не расщедрилось ни каплей дождя. Загулял голод, понес он в худой торбе лихоманку и пагубу. Объявились кликуши, что разносили смуту, нашептывая старухам, будто бы выискали порчу. А кругом разбойники шарили, за полушку убивали.

   Приснился правительнице кошмар: злодеи с рогатинами налетают, топот, гиканье, подлые куплеты гнусавят:
             “...Поле–девка не родит,
               И телушка не телится
               Стара дева во дворце
               Ни во век не расплодится...”
   В испарине проснулась, потребовала к себе придворных Толкователя снов и Звездочёта.
   – Это что? Бунт?! 
   – Бунт, ваше высочество, вы правы. Приснилось вам. Сон такой. Пока только сон. – Толкователь с покорной готовностью опустил голову. – Но сновидения, милостивая госпожа, к глубокому сожалению, иногда случаются вещим...
   Не договорил он, полетел скипетр в зеркало. Корчились в  разлетавшихся осколках  глумливые рожицы, и доносились рожки с площади перед тюрьмой, приглашающие  на зрелище.
   Царский гнев – он сразу и вердикт, не всегда праведный, и высшая воля, компостирующая судьбы. Толкователь Снов, почитаемый в царстве, как старый Мудрец, враз втиснулся в клетку с решётками из ужаса и обид,  заключённые мысли закружились волчком между виселицей и плахой. 
   А Звездочёт сел грузно, вальяжно возле самого царственного ложа – враз он стал не  просто услужливо–поданным, а почти фаворитом, кому, если постараться, то не возбраняется флиртовать  с коронованной подружкой  и плести с нею заговоры. 
   – Успокойтесь, матушка наша.То собаки скулят. Начнет какая нибудь, разбередит других, вот и воют..
   – Госпожа наша высокочтимая и милостивая! – взывал из душевного острога Толкователь. – То чернь голодает, а собаки стон разносят, спать не дают. Накормить бы псов!
   Ещё надежда уповала на барское настроение – пусть не на звёздный час, хотя бы на милость.
   – Выловим всех смутьянов, да к псинам бросим.Это сколько ж сучьего корма разом станет!– загоготал Звездочет, сине-желтый  колпак на его голове затрясся, почти падая.
   “Как-то у батюшки чин-чином все получалось, а у меня-то подданные – если не неслухи, так охламоны обормотистые!”
   – А может, бросим монпансье холопам, пусть раз нажрутся леденцами, нашу высочайшую доброту запомнят...
   – Уважаемая! – почти без почтения прервал Звездочёт. “ Бред какой-то с  галиматьей – искать благодарность у быдла. В наше время-то, когда у всех в голове одно: ‘Успеть! Не важно что, успеть! Первым протянуть ложку.’ Вре-мя!..”
   – Уж доверьтесь, госпожа, пока лучшего способа правления, чем пороть в мире не изобрели... –“Время! Время!! Оно  не стрекочет цикадами, время звенит монетами.. Никак не упустить!...”
   Вдруг с изумлением, выкатившимся из орбит, он бросился к окну, увлекая всех за собой. По небу плыла, поднималась вверх комета. Она дерзко крутила лохматым хвостом и задирала подол выше ядра. Зашлись  в лае собаки, но быстро их недружный хор сошел на скулёж. Неучтивое звёздное светило скрылось за оконной рамой, оставив в покоях оцепенелое недоумение.
   “Дурное предзнаменование?! Злой перст небес?!“– во всех религиях и учениях именно так толкуются волосатые звезды. – “Мир сползает в непредсказуемость, и впереди лишь одна определённость, одно неотвратимо, – гильотина! Чик, и томимая душа отлетает от тела.”
   Незаметно, невесть откуда в звёздную  спокойную ночь поднялся, забарабанил ветер. Дворец, совсем новое архитектурное творение, заходил ходуном. Залязгали засовы, захлопали ставни. Каждая прореха, щелочка, выступающая финтифлюшка –засвистели, затряслись, завсхлипывали от страха. Деревья гнулись до самой земли, и кряхтели стволами от боли. Куролесила заверть, гудела, наметала зябкую тёмную тоску. 
   Далеко-далеко собиралась гроза, и хоть она пока ещё не покушалась на звёздное небо, но разряжалась сполохами и с угрозой урчала хриплым, заходящимся  кашлем.
   – Небеса нам диктуют... Диктуют.. – медицировал Звездочёт, грузное тело сотряслось  смешными волнами, колпак ходил ходуном. Он  то ли рассчитывал в уме триангуляции звёздной сферы, то ли заклинал духов. 
Вдруг поперхнулся, выхватил из просторного камзола батистовую тканину, чихнул шумно, с клокотанием, так что несколько ужаленных звезд ускакали из платка на небо.  Волшебник озарился оброненными искрами и выпалил с торжеством:
   – Нам нужна война, маленькая победоносная война!
   “О какой войне он молвит? У нее же бал в субботу, званы гости заморские, столько хлопот–как бы все успеть...”  Царица поёжилась.
   “Это выход! Решение! Как же он сам не догадался!”– Ещё недавно мозг Толкователя был придавлен видениями предстоящей казни, теперь же генерировал комбинации, оценивал с дивной ясностью варианты, опять полноценно и востребовано работал. –“Война спишет все долги, забудутся невыполненные обещания. Невзгоды,так вопиющие сейчас, заглушатся канонадой и барабанной дробью. Мир выстроится в ином, желанном порядке... И прольется с войной монетный дождь.” 
   – Смотрите, Ваше Высочество, какой расклад звезд. Вон, видите, Марс вторгся в созвездие Стрельца! Неспроста, ох неспроста, глядите!– какой красный Юпитер!
    Звездочёт продолжил изрекать ниспосланное откровение:
    – Ваше Высочество! Война полна чудес. Чудес!! Вроде бы совсем заторчит народ: аль под пули ему кидайся, аль ложись, да с пуху подыхай – одно станет. Да шепчут небеса мне...Шепчут небеса – “Что же она как курица дрожит, не померзла ли?” –подумал и жестом факира, “Опа-на!”, будто бы из воздуха достал и накинул на покровительницу пелеринку.
   – Да шепчут небеса мне диво странное: забудутся невзгоды, нужда; Вчерашние бандюги и бунтовщики фанатично, со счастливой улыбкой станут погибать за Вас. Очистительный смерч выметет всю смуту..
  – Но войн...
  – Вас объявят богиней.
   – С кем же, с кем воевать?– не припоминались  царице неприятели. Ещё батюшка покойный любил рассуждать, что мы маленькая дружелюбная страна...
   – Да с кем, с кем! Только кажется... А у нас врагов – пруд пруди! Хоть ежегодно конкурс проводи, на самого заклятого. Проблема-то!– Объяви войну за народ наш выдающийся, за веру праведную, и тут же лучший друг станет супостатом.
   – А воевать-то чем будем?–“ Да промотана армия! Без единого выстрела порушена. Звиняйте, девица высокородная. Лишь один ваш бал стоит, как полк солдат, да добавьте дворцы, выезды, шутихи с потехами"
Но Толкователь, на то и Мудрец, что не успев усомнится, как уже ответил.
   – Есть, ВашВысочество, волшебный эликсир, такое сильное средство, что заменит кавалерию с пехотой.
   – Да не тяни, старый. И не вокруг, да около!– “Ты сегодня в опале.”   
   – ВашВысочество, ВашВысочество!  Известное средство, древнейшие мудрецы рекомендовали – ненависть называется. Да–да! Сильнейший дурман, скажу вам, настоянный на инстинктах.
   Если кто примет этот эликсир, так сразу у него мутнеет сознание,  личность растворяется, и он уже не один, а в стае. Там верховодит одна страсть, желание, идейка, что гаденьким червячком когда-то стыдливо сидела в каждом из нас. Теперь же выпятилась, стала общностью, поднялась знаменем. “Кто чужой?”–улюлюкает стая, вынюхивает отличных, кто не захотел, или не смог раствориться в ней, и с упоением и презрением пускает в расход этих гадов. Это бомба необыкновенной разрушительной силы, оружие массового поражения!! От нас требуется  особое мастерство, чтобы удержать и направить заряд в нужном направлении.
   – Глубокоуважаемая!– перебил Звездочёт. – Простолюдины заворожатся войной,  будут вместе судить, переживать зрелище, верить в победу. Ну а мы-то обеспечим им этакое долгое головокружительное  шоу, вкрапим в него ненависть, о котором здесь разглагольствовали.  Сразу рейтинги Ваши зашкалят так, что не хватит мрамора на статуи. Ненависть – вообще, прекрасный, хорошо обрабатываемый капитал, он всегда приносит невиданные дивиденды. Главное,– отлично предохраняет от всяких выделений мыслительной секреции.
   Он приблизился почти вплотную, возвысился над правительницей.
   – Война! Это наш шанс, уважаемая!
   С высокого холма вы наблюдаете за баталией. Бегут люди, мчатся кони, свистят ядра и разрываются, развёрзывая землю и кишки несчастных.   
   Его вкрадчивая убедительность раскатывала рыхлые  сомнения царицы. Закружились  перед ней картинки из детства: шут-карлик выстраивал армии из оловянных солдатиков, конницы, колесниц,  пушечек, осаждающих картонную крепость. Витиеватого литья бомбарда стреляла гороховыми ядрами, извергался из нее настоящий огонь и дым.  И падал неприятель, побитый горохом, с громогласным “Ура!” скакала вперёд конница...
   Чародей проектировал из волшебного фонаря захватывающие картинки, и склонялся все ближе и ближе к ней, любуясь невыспавшимся личиком, прикрытыми пелеринкой нецелованными грудями.
Их укрывал смешной, похожий на шутовской колпак, и звездилась его искрометная улыбка,–видать, не все звезды убежали.
   – А потом случится самое дивное – победа! Это высший оргазм, незабываемая пена блаженства, что избранным дарует Бог.
   Властительница позволила обнять себя, не измерила смерда презрением.
   –...Осаждаете вражеский город с толстыми крепостными стенами. Раз за разом баллисты метают валуны, вы готовы к изнурительной осаде. И вдруг– О,чудо! – Распахиваются крепостные ворота. “Освободительница наша!” – восторженные горожане с лаврами вносят вас в город. Самый мужественный из неприятелей воин со счастливой надеждой предлагает себя в награду.  И случается от переполненных чувств  непонятная душевная аберрация. Видится взметнувшаяся уже неприятельская баллиста, осаждающая вас. И что-то случается, ведь вы же победительница! Великодушие горячей чувственной волной распахивает ворота, и вы с ворвавшимся всадником – оба триумфатора! – сливаетесь едино в исступлении.
   Вдруг свалился колпак. Из раструба головного убора выкатился и покатился к двери лунный диск. На его желтом, почти оранжевом лике просвечивала контурным серебром юная незнакомая дева.
Луна подскочила, запрыгнула на подоконник, подтянулась и повисла на небе. Там засияла обыденной своей светлотой, в которой утонула серебряная девица.
   “Вот так ненароком выдаются чужие тайны.”– подумала царица –“Казнить что ли?”
   Вместо этого зычным голосом, словно она уже на бронзовом коне, воскликнула:  “Трубить войну!”
   Тотчас заиграли рожки, забили барабаны.
 
   Прошли годы. Мумии стародавних кумиров покоятся в мавзолеях, забальзамированные былые чудеса стали мифами, мечтания истлели до утопий, ожидания, прокиснув, обернулись иллюзиями. После изнурительных войн ещё развевается старый государственный флаг, но правит страной выигравшая тендер внешняя управляющая компания. Царица, правда, жива, уединилась во флигерке в одном из своих бывших поместий. Сплетничают, что запила с горя. Народ совсем отбился от рук, днями просиживает в кабаках, словечками мудрёными щеголяет. Тут и “ваучер”, и”секонд хенд”– уж больно все учёными стали. Как водится, недовольны властями: “Воруют, видно!”– уж больно мизерна заморская помощь.
   Снова поменялся Бог. Впрочем, никто его не видел, только на появившихся зелёных бумажках, называемых банкнотами, отпечатаны его символы, и бытует поверье, что чем больше у тебя этих символов, тем благовернее ты, и мудрый Бог шлет тебе тогда потенцию да золотые кирпичи на храм.
   Звездочёт – нынче бухгалтер, Толкователь снов толкует законы, а  разбойники с большой дороги стали называть себя налоговой инспекцией.

   Грузный одноглазый господин в шитом золотом камзоле попросил  менеджера-секьюрити аудиенции у царицы. Ну не время! Менеджер, бывший привратник, объяснил господину, что царевна работает с документами. Несмышлёный попался, битый час ждет. А на руках кольца одно другого дороже. Одно вон с красным бриллиантом! Уважаемый, а не догадливый.
   Наконец царица соизволила: “Войдите.” “Она!” – вздрогнул вошедший, это был Водонос, и не представился,– куда-то разбежались слова.  Невеста его мечтаний полулежала на кушетке. Время  отметилось на ней, но знакомые черточки, лелеемые Водоносом в еженощных встречах-мечтаниях, танцевали и вспыхивали  перед ним, реставрировали утраченное в былинном облике и усладой растекались в сознании. Овал лица, припухлые  губы, сложившиеся десятилетиями в кружочек от весёлого гримасничанья и ужимок пересмешницы.. А глаза, такие же зелёные, большие... Только вот... Стали неуловимо другими, неумолимо чужими.
   Уже была отмерена вельможная улыбка, и в неловкой тишине сменяло её пока ещё вежливое недоумение.
   –  Ваше Высочество, моя царица! Я наполнил озеро. Помните, я обещал.
   – Кто ты? –  “Какое озеро?” –   глаза засветились ровно и выдержано
   – Помните, пруд в нижнем саду...
   Она не помнила никакого пруда. Столько воды утекло, столько сменилось событий, столько невзгод перепахало страну. Он-то, уединённый, только отзвуками питался.
   – Я– Водонос, помните? Я провел воду, прорыл каналы,построил виадуки. Теперь засуха не страш..
   Равнодушная надменность ровно сияла в пустых глазницах. “Сколько он выдержал этой надменности! Он – Мастер. Не найти другого, кто устроит лучше гидросооружения, а ныне в моде устраивать водные утехи, всякие банные увеселения. Вот цари, короли, сильные мира на перехват приглашают, сулят щедрые вознаграждения. А потом выдерживают в приемных покоях, будто бы он напросился...
Моя богиня! Куда-то и похоже давно разбежались твои зелёные бесенята. Уж тридцать лет прошло. А я ежедневно, засыпая, шептал клятву: “Построю, приду, принесу тебе..”
   – Так, значит, просишь  жалования, награду? – с аристократическим сарказмом царица глядела на настырного просителя.
   – Да нет же. Я для Вас... Вы не помните? – Водонос я.
Стоявшая позади изголовья софы молодая служанка пристально взглянула на него. “Как похожа на Хаву! Неужто дочь? Однако, как жарко здесь. Чего ж они летом так топят!!”
   – Так чего же ты хочешь? – окатила хмурым презрением, и повернувшись, усмехнулась прислужнице, – взгляни-ка на чудака!
   “Царица, моя богиня! Вы уже не помните, как цветущая плыла на моих руках и весело щебетала...Кто ж запоминает рабов? Это я смакую до сих пор Ваш поцелуй!”  Господин дорогой холстиной  вытирал испарину со лба, а пот катился по шее и по спине.
  “Хватит, однако!” – хозяйка гневно зыркнула воронками по наскучившему ей посетителю, и повернувшись к служанке, нетерпеливым взглядом приказала нечто, понятное обеим.
“Пустые воронки – вот оно что! Будто вороны выклевалали бесят, и теперь в безразличной тишине доживают мертвецы. Надо бы откланяться, но не встать никак, и сдавило в груди, как тогда, когда завалило в штольне.  Не выбраться, не хватает воздуха...”
Он видел Хавину дочку, хмурящуюся за спиной госпожи, держащую ойнохойю. Вино тремя струйками наполняло три кубка.
“Опоздал! Тридцать лет – столько воды утекло! Тридцать лет приближал встречу, копал, корил себя за медлительность. ... Я  раб, а жизнь раба – это только труд. Не знал других занятий...”
   – Значит, был мой раб? – владычица, усладив первыми глотками душу, смаковала коктейль из слов и вина, хищное самодовольство блестело в глазницах.
   Господин грузно, тяжело дышал, две жизни сошлись в брани перед глазами:  одна казалась напрасно прожитой, а другая, иная.
   “…Наткнулся на непробиваемый гранит, сплошной стеной, без трещин, не обойти. Впустую долгие труды. ‘А может, бросить все! И быть, как все, рабом. По-прежнему выносить горшки с ночными сокровищами. Не судьба у нас, а участь...’  Но всплыла юная царица, весело повизгивающая и невесомая, и подумалось, что уже он не раб, если достоин счастья, и не рабство совсем – делать нечто для своей богини.
   Или, когда казавшийся незыблемым, грунт вдруг вспенился и поплыл, 
и глинистой жижей замуровал лаз наружу. Одубев от стужи, учуял совершенно незаметное колыхание воздуха, вливающуюся свежесть.
 Забылось, что продрог, голодный, остервенело цеплялся за жизнь, откапывал себя. Дал тогда себе слово, что если останется жив, то бросит это дело, копать. Но выбрался, увидел солнце и вспомнил, как держал богиню в руках, и звенел колокольчиком  смех.. У него судьба! Судьба и предназначение”
    – Ххочешь выыпить с ца-рицей?– подвинула один из кубков.
Её бывший раб задыхался, и Хавина дочь молча бросала встревоженные взгляды. Пытался встать, но навалившаяся вдруг боль, как тот плывун, замуровала,  парализовала. “Забыла! Прельщался сильными мира сего, и не столько их златом и камешками, как лестным сиропом на сановных устах, таким сладким для рожденного рабом. Гордыня растекалась жиром, обволакивала самоедские укоры  Не успел... ”
   –Та-ак нее хо-очешь со мной, бреезгуешь.– залилась пьяными слезами.
   “Боги! Вы слепые, бо-оги!!
    Ты не помнишь,любимая, как блаженно кусала персик на рассвете, сок капал и стекал по розовой ложбинке между грудями... ”
Там в груди, где сердце, замесился единый кусок теста, доходящего дрожжевого теста. Его мнут, раскатывают, опять мнут, тесто вздымается  тяжёлым дыханием, пульсирует, пузырится и расслаивается, захлёстывая все более нестерпимой болью.
   Жарко! И  чёрствой коркой плотен воздух. Розовой коркой. Бежит по каменным выступам царица, и заливается смехом, а он не успевает... “А–ааай!”– рвётся тесто на куски. Птицей летит царица, машет крыльями....
   Застыла улыбка на закоченевшем лице, пугая вбежавшую челядь.