- По-моему, ему плохо.
Голос издалека. Голова кружится. Голова есть? Голова есть. Она кружится. Поднимаю трясущиеся руки на уровень лица. Внезапно тряхнуло. Сейчас вырвет. Нет. Вырвало бы, если бы в желудке что-то оставалось. Что? Где мои руки? Куда они бегут?
- Все нормально, так и должно быть.
- Ты уверен?
Дрожь. Трясет все сильнее, во рту что-то пенится.
- Филя, что за херня, что делать?!
- Все в норме. Вы дебилы, зачем вы ему это дали?
- Мы не давали, он сам взяууууууууу..
Звук тонет где-то на границе осознания реальности, там же, где остались мои конечности, куда забрело мое гаснущее мироощущение. Камертон моих чувств неслышно дает звонок, который обязан стать прощальным. Страх и слезы, я тянусь вперед, рассчитывая нащупать что-то на поверхности черной шершавой стены. Глухой стены.
Удар головой.
- бу-бу-бу…
Удар головой.
- усть катит...
Удар головой, и выныриваю из бассейна. Вокруг меня пески, насколько хватает глаз. Глаз хватает? Трогаю себя за глаза, открытые глаза. Понимаю, что на ощупь они как та шершавая стена, и от этого становится ужасно страшно. Страх оформляется черной бесформенной массой, хватает меня за щиколотки и тянет под воду. Я начинаю кричать, но вместо крика слышу лишь приглушенное густое шипение, разрушающее водную толщу вокруг меня и наполняя пространство каким-то неестественным голубовато-зеленым светом. Проваливаюсь на дно бассейна, попадая на городскую улицу. Поздний вечер, или же ранняя ночь. Горят фонари, мимо ходят тепло одетые люди. Снег. Зима. Впереди по тротуару вижу знакомую фигуру. Молодой человек в драповом пальто и шапке, смотрит в мою сторону, пытаясь прощупать ход моих мыслей. Его взгляд скользит внутри моей черепной коробки, медленно перебираясь из мозгового отдела в висцеральный. Я сильно морщусь, он возвращается обратно. Взгляд липкий, неприятный во всех смыслах. Не найдя ничего, за что можно было бы уцепиться, человек отводит взгляд. Он ждет, когда я подойду. Понимая это, начинаю плыть в его сторону. Все вокруг медленно вязнут в разлитых вокруг алкалоидах, представляющих собой радужную маслянистую густую смесь. Плыву, с каждым метром все острее ощущая невозможность достижения цели. Тогда он сам моментально приближается ко мне, пахнув чем-то легким и свежим, и спешно произносит:
- Пойдем отсюда, скорее.
Он утягивает меня в сторону, мы неожиданно поднимаемся над землей. Идет снег. Густой, большими-большими чистыми хлопьями.
- Филипп, что…
- Молчи. Тут крысы.
В этот момент я слышу скрежет и писк. Прохожие у нас под ногами вдруг поднимают головы, и я с ужасом осознаю, что вместо лиц у них вытянутые, отвратительные крысиные морды. Десятки, сотни, тысячи крыс на городских улицах движутся в хаотичном броуновском движении с одной единственной целью – найти корм. Добыть еду за счет другого, либо сожрать этого самого другого, насыщая тем самым себя. В дорогих «мерседесах» на перекрестках греются облаченные в тройку крысиные львы, которым мясо сородичей давно заменило любую пригодную пищу.
- Как в «Щелкунчике» - замечаю я, ловя со всех сторон порывы пронизывающего, холодного ветра.
- А хочешь посмотреть Крысиного Короля? – равнодушным голосом спрашивает Филипп.
- А можно? – говорю я с невыразимой надеждой, которой почему-то не ощущаю на самом деле.
- Да, но только он не здесь. Придется лететь – отвечает Филипп, поворачивая ко мне морду. Морду полевой мыши.
- И ты такой же – говорит он мне.
Я несколько раз шмыгаю носом, ощущая, наконец, черты собственного лица. Вытянутая морда, усы, глаза-бусинки.
- Я безобидный? – теперь надежда в моем голосе подлинная.
- Нет – отвечает Филипп – ты Ку лихорадку разносишь.
- Но я не жру крыс?
- Потому что силы пока что не хватит, несколько лет – и ты сожрешь первую, после которой не сможешь уже остановиться.
На тротуаре у нас под ногами два крысиных льва раздирали на части старую крысу в платке и с тележкой.
- Так всегда и бывает. Полетели короля смотреть?
Мы понеслись над угасающими под нами улицами…
- липп, му ёво.
- ально, к лжно ыть.
- Вот – Говорит Филипп, указывая лапой на зашторенное окно резиденции.
Маленькая крыса со злыми, налитыми кровью глазами тыкала носом в рассыпанный на столе порошок. За ее спиной на стене висел портрет не менее злой крысы с белой шерсткой.
- Разве это король? А где корона? – недоверчиво спрашиваю я.
- Корона на белом – Филипп кивнул мордой в сторону тыкающегося короля, указывая не то на белый порошок, не то на портрет за спиной крысы.
Я киваю головой, и мы переносимся куда-то в другое место. Сначала я ничего не могу разобрать из-за кромешной темноты, но вскоре занавес поднимается, и на сцене возникает наглая крысиная морда с острыми зубками и налитыми кровью глазами, облаченная во фрак с галстуком-бабочкой.
- Мы рады приветствовать вас в Московской консерватории имени Чайковского! – проверещал конферансье, и присутствующие в зале крысы встретили его жиденькими аплодисментами, которые не окупили не только предстоящее представление, но даже громкого крика объявителя.
- Можно мы уйдем? – слабым голосом спрашиваю я у Филиппа, ощущая на себе хищные взгляды крысиных львов и их львиц – тонконогих гладкошерстных крысок, преимущественно с дипломами престижных университетов, и без признаков интеллекта на высокомерных мордах.
- Нет, мы тут не просто так. Сейчас будет шоу.
На сцене появляются несколько мышей. Они облачены во фраки, руки сжимают музыкальные инструменты. Грохнули первые ноты, музыка полилась в зал, ловко лавируя между заглядывающими в дисплеи айфонов львами и глядящимися в зеркала пудрениц крысками. Музыка лилась прямо к нам. Завидев нас, мыши на сцене начали играть еще яростнее, и красота классической музыки стремительно вознесла нас над залом.
- Они… копошатся. – Замечаю я, указывая Филиппу.
- Да. После выступления музыканты будут сожраны.
Меня передернуло. Отъевшиеся жирные крысы отвлекались от своих дел и угрюмо таращились на сцену, где мыши в поте лица пытались издавать звуки, не имеющие конечного адресата. На мордах отчаяние. Страсть, смешанная с болью в тех пропорциях, какие должны убивать простых грызунов. Но простые грызуны не выходят на сцену, простые грызуны сжирают их, пресыщаясь в искусство.
И вот последние ноты великого композитора изливаются в публику, которая немедля кидается на сцену, в порыве разорвать…
- рни здесь.
- льше льцевой роге, ро дем.
-Что это? – я указываю на огромное количество мешков.
- Я живу здесь – отвечает Филипп.
Огромные стиральные машины вдоль стен, и огромное количество мешков с порошком.
- Крысы любят порошок.
- Да, я знаю.
- Ты будешь?
- Не знаю.
Спустя минуту мы уже тыкались мордочками в рассыпанный по полу порошок.
- «Дося». А зачем платить больше? – Отшучивается Филипп, затягивая новую дорожку сквозь свернутую купюру. На купюре изображена сухощавая крыса в белом парике.
- А что будет, когда порошок кончится? – спрашиваю я, затягивая «Ариэль».
- Не знаю. Думаю, вселенная рухнет.
Я кивнул в знак согласия.
- Но мешков же много.
- Крыс еще больше. Конец не за горами, поверь мне.
- Зачем все тычутся в порошок?
- Смысл существования. Когда ты жрешь очень много сородичей, ты распухаешь. Чтобы не быть пухлым, ты должен срочно куда-то скинуть. Но пусть все видят! Угости друзей порошком, что может быть лучше?
- А если ты питаешься насекомыми, и избегаешь крыс? – осторожно задаю я давно беспокоящий меня вопрос.
- Почему все не могут питаться только насекомыми, Филипп?
Филипп молчал и мрачнел на глазах. Я побоялся, что сболтнул лишнего, но неожиданно Филипп заговорил.
- Потому что тогда вселенная не сможет существовать. На таких условиях ее просто не будет.
Порошок ударил в голову.
- Лучше.
- Не уверен.
- Сейчас будет, я ведь говорю. Дай ему воды.
- Взгляни на это, напоследок.
Высота, на которую мы поднялись, пугающе впечатляющая. Снег идет где-то под нами. Город, похожий на порезанную пиццу, лежит под нами, накрытый белым одеялом.
- Ты видишь?
Теперь я замечаю сектора, на которые разбит город. Ярусы и уровни, размеченные красной краской. Мириады крошечных точек копошились там, то и дело сбиваясь в стайки, постоянно что-то пожирая, после пожирая друг друга и воспроизводя потомство.
- Зачем это все? – испуганно, дрожащим голосом спрашиваю я.
- Чтобы однажды все получилось – грустно отвечает Филипп.
- А сейчас не получится?
Тоска, отчаяние. И черная обида, которая не может ничего объяснить, ничего простить.
- Нет. Сейчас не получится.
Филипп протягивает руку и закрывает крышку, погружая город во тьму.
- Очнулся.
Я открываю глаза и резко принимаю сидячее положение. За рулем сидит Филипп, и пристально смотрит на меня. Рядом Лёва, обеспокоенно заглядывает мне в лицо. Я провожу ладонью по лицу, стирая холодный пот.
- Ну и напугал ты нас. – Говорит Лева, качая головой, после чего нервно смеется.
- А ты меня… - тяжело дыша, говорю я Филиппу.
Тот смотрит на меня, не моргая.
- Человек. Хуже нас – только крысы. – Руки дрожат.
- Никто не хуже человека – медленно произносит Филипп.
Лёва молчит.
- Я выйду здесь? – кладу руку на ручку двери.
Филипп кивает.
- Ты уверен? Идти вообще сможешь? – обеспокоенно спрашивает Лёва.
- Я все смогу.
С трудом перекидываю ноги, буквально выпадаю из машины, тут же поднимаясь на ноги. Машу рукой. Машина отползает от бордюра и уносится вперед по проспекту, сбавляя ход, освещая пространство позади себя красными стоп-огнями. Идет снег, но на улице не холодно. Шагаю вперед, не разбирая направления. Вдыхаю свежий ветер, попутно пытаясь сориентироваться в пространстве. Рядом со мной к небу возносятся огни Останкинской башни. Навстречу проходит бабушка, в платке и с тележкой. Она тоскливо смотрит на меня, вглядываясь в глаза-бусинки. Я отворачиваюсь, проглатывая ком в горле.
Рука закрывает крышку.
Вячеслав Шмалёв.
24.11.2012