Он взят был из жилья того, кто умер. Стоял пустым недолго, до тех пор,
пока я начал заполнять его тяжёлыми томами в твердых переплётах.
Одновременно с этим впускал я нечто из преисподней. Нечто,
что вышло изнутри, вставало медленно, неотвратимо, как огромный ртутный столб.
И невозможно взгляда отвести.
Объемы их темны, непроницаемы их лица. Похожие на тех алжирцев
что на Фридрихштрассе у пограничного контроля ждали проверки паспортов.
Мой паспорт собственный лежит уже давно внутри, средь клеток из стекла.
И в этом же шкафу, находится туман, что был в тот день в Берлине.
А также старое отчаяние со вкусом Паршендаля* и мира, заключенного в Версале,
возможно, и старее он. Тяжелые и черные тома – я снова возвращаюсь к ним –
на самом деле тоже паспорта, что растолстели, собрав так много штемпелей
за долгие столетия. И стала очевидной невозможность путешествий с ними,
с таким тяжелым багажом, теперь, когда пора нести, когда, в конце концов….
Все старые летописцы здесь. Они проснулись и наблюдают за моим семейством,
губами шевеля беззвучно ( «Паршендаль…»). Невольные приходят мысли
о власти прошлых государств (читай: правдивая история теней), о сооружении,
где портреты мертвецов повисли за стеклом, которое к утру мутнеет
от их дыхания по ночам.
Всесилен книжный шкаф. Взгляды проникают сквозь преграды!
Мерцающая плёнка, мерцающая эта плёнка на тёмной плоскости реки,
что отражает в себе пространство без конца и края.
И невозможно взгляда отвести.
• - сражение под деревней Паршендаель во Фландрии в 1917 году
Фагершта. Ноябрь 2012