В. ФЕДИН
КАРАСИ В ПРУДУ
Из сб. "РЫБАКИ ЛОВИЛИ РЫБУ"
Подмосковье дела с рыбалкой у нас так и не налаживались. И не только у нас. Ловить рыбу можно там, где она есть, и где ее характер и вкусы не испорчены двуногими недоумками. Мои коллеги по фирме из рыболовов серьезных отводили душу в летний отпуск. Одни, как когда-то и я, отправлялись на свою малую родину и там предавались упоительной рыбацкой оргии. Другие ездили на нижнюю Волгу, к Астрахани и потом всю зиму рассказывали о тамошнем рыбацком рае.
Один мой приятель, Сергей, утолял свою рыбацкую страсть в отпуск на изобильных реках и озерах родной Вологодчины. Он возвращался оттуда помолодевшим, посвежевшим, с полным багажником вяленой рыбы и с кучей сногсшибательных фотографий. Своими вялеными лещами он всю зиму угощал к пиву банную бригаду. А его фотографии, думаю, могли послужить прекрасными иллюстрациями к суровым запретам рыбнадзора. Вечно загруженный по самую макушку работой, обычно озабоченный и хмурый, он расцветал, когда в мои деловые визиты к нему мы иногда выкраивали пяток минут для разговора о любимой рыбалке. Мне он однажды буквально за пару минут восстановил забытые навыки по плетению сетей и прочей браконьерской снасти.
Другой мой коллега, имя которого патриотически настроенные родители составили из первых букв имени, отчества и фамилии вождя мирового пролетариата, почти каждое лето уезжал в отпуск в дельту Волги, как он говорил, в Астрахань. Он выезжал туда в составе бригады явных браконьеров, хотя сам к этой категории никак не относился. Он, скорее, являлся гибридом любителя серьезного и любителя несерьезного.
От подвида серьезных он получил страсть к навороченному рыболовному снаряжению. Он мог часами рассуждать о форме, размере, весе и материале блесны, сравнивать качество инерционных и безинерционных катушек для спиннинга. С любителями несерьезными его роднило легкомысленное отношение к результатам рыбалки и безграничная фантазия при описании своих рыбацких подвигов.
Как-то в разговоре с ним я похвастался своим красно-ярским рекордом: 147 рыбешек за один присест. Коллега глубокомысленно помолчал, пожевал губами и доброжелательно проронил:
- Да, на Волге рыба есть. Мы в Астрахани как-то все руки отмахали, клев страшный был. Мы, конечно, не считали, сколько штук поймал каждый. Там на берегу стояла какая-то семья, тоже из Подмосковья. Мы им в тот день отдали четыре мешка рыбы из своего улова. Нам-то куда столько? Чистить замучаешься.
Те, кто хоть раз ездил в Астрахань на рыбалку, рассказывали такие же чудеса о немереных уловах в дельте Волги. Еще один мой коллега Борис ездил туда каждое лето. Его можно смело отнести к любителям подвида браконьеров, но браконьеров вынужденных, невольных. В нищетные годы разрушительных ельцинских реформ, когда все нормальные люди впали в беспросветную нужду, Борис в апреле брал отпуск, к нему добавлял месяц без содержания и уезжал в Астрахань. Он даже купил в тех краях домик на берегу Волги в какой-то стремительно умирающей деревушке. Тогда такие домики хозяева продавали за бесценок, лишь бы получить кусок хлеба на завтра.
Возвращался Борис с астраханской рыбалки с десятком-другим мешков сушеной воблы. Эту воблу он оптом продавал в местные пивбары и ларьки, и даже сам торговал ею в розницу на автостраде. На выручку он кормил семью весь оставшийся год до следующей рыбалки в Астрахани. Его иногда сопровождала жена. Они как-то преподнесли мне в подарок пакет отличной вяленой воблы. Мы разговорились, и жена Бориса подтвердила разговоры о невероятном рыбном богатстве в тех краях.
- Вобла на нерест идет сплошным косяком. Ее черпают сетями, центнерами за один заход. Я, конечно, этим не занималась, ловила удочкой, и то за пару часов – полное ведро.
После таких разговоров мы с Валентиной Николаевной тоскливо вспоминали о наших неизменных трех-четырех рыбьих отроках при каждой рыбалке на Нерли. Снова тащиться туда, за семь верст киселя хлебать? Опускаться до городской клоаки под пышным названием Вифановские пруды, - значит, полностью перестать уважать себя как рыболова. А без рыбалки жизнь теряла значительную долю привлекательности.
Неутоленная жажда моей рыбацкой души с годами усиливалась. Вдобавок меня терзали угрызения совести перед Валентиной Николаевной. Я растравил ее рыбацкий азарт обильной рыбалкой в Красном Яре, когда мы не успевали забрасывать удочки и за пару часов налавливали по два-три десятка рыбешек прямо с берега, в двух шагах от купальщиков. Такая отрада случалась у нас раз в год, когда мы в отпуск навещали мою матушку. Потом моя матушка умерла в преклонных летах, и наши поездки в Красный Яр прекратились.
Теперь нам оставалось лишь перебирать не тускнеющие воспоминания о чудесных днях на солнечных берегах в окрестностях Волги. В Подмосковье же ездить на Нерль, на Волгу или на Ширну за 70 или 100 километров, и возвращаться оттуда с одной – двумя - тремя рыбешками просто несерьезно. Овчинка не стоила выделки. Долгая, напряженная езда по узкой и разбитой трассе в постоянной готовности шарахнуться в кювет от безмозглых, но самоуверенных лихачей, частые созерцания последствий кровавых ДТП сильно выматывали. А в итоге такой поездки – бесславное возвращение с так называемой рыбалки, когда стыдишься смотреть в глаза своей собственной супруге за жалкий улов.
А душа тосковала по приличной рыбалке. Эту тоску подогревали рассказы рыболовов серьезных, которые круглый год удили на здешних скудных водоемах. Душа у каждого из них тоже, видно, томилась от этих сиротских упражнений. Рыбалка в Подмосковье – жалкий, скрипучий протез рыбацкого счастья. Жить с таким протезом можно, но бегать и танцевать нельзя, и далеко на нем не уйдешь.
Летний отпуск мы теперь проводили на даче. Никаких природных водоемов в окрестностях не имелось, кроме убогого остатка бывшей речки Молокчи, которую однажды на наших глазах перешла вброд симпатичная трясогузка. В нашем дачно-садовом кооперативе было несколько искусственных прудов, которые заполнялись водой при весеннем таянии снега. И вот мы заметили, что мимо нашего участка регулярно проходит сосед с удочками. Ранним вечером он направлялся к небольшому пруду, а в густых сумерках возвращался обратно.
Однажды я не утерпел и осторожно поинтересовался уловом. Сосед не стал скромничать и чиниться. Он вытащил из пластикового пакета полиэтиленовый мешочек с водой, в котором шевелились десятка два небольших карасей. Мы с Валентиной Николаевной переглянулись и горячо, со вспыхнувшей надеждой поблагодарили любезного соседа.
На следующий день мы после обеда дружно плюнули на бесконечные дачные хлопоты, схватили затянутые паутиной удочки и помчались на пруд. Этот искусственный водоем наш председатель выкопал много лет назад, еще при дележе участков. После первой зимы его до краев заполнила талая вода. Несколько лет мы носили из него ведрами воду для полива, и к концу каждого лета вычерпывали его почти досуха. Потом председатель проложил нам трубы с артезианской водой, и мы забыли об этом маленьком водоеме.
Сейчас этот пруд размером примерно в четыре сотки зарос рогозом, около берегов разрастались пока еще небольшие островки бурых водорослей. Мы выбрали перспективное местечко, дрожащими от нетерпения руками насадили червяков и впервые за два года забросили крючки в пруд. Я уселся на обрезок доски, Валентина Николаевна так и не научилась рыбачить сидя и предпочитала стоять. Наши поплавки замерли на зеркальной поверхности воды.
- Неужели тут есть рыба? – с надеждой спросила супруга.
- Ты же видела карасей у соседа.
- Может, он ходил на дальний пруд? Говорят, там целое озеро, есть караси и плотва.
- Может и так, - рассудительно ответил я, - так туда идти полчаса. А здесь мы хоть бычков наловим.
- А их можно есть?
- Вспомни Гаврика, «Белеет парус одинокий».
- А, бычки, бычки! – передразнила супруга одесскую торговку из фильма. – Откуда тут бычки и вообще рыба?
- Птички занесли икру. Тут даже чайки иногда летают. Они где-то поймали бычков с икрой, пачкали лапки в икре, а потом садились в наш пруд. Бычки страшно живучие, вывелись из этой икры, теперь плодятся и размножаются. И другая рыба – так же.
Валентина Николаевна по своему обычаю переходила с места на место, энергично размахивала удочкой. Я мудро следовал известным правилам: сидеть лучше, чем стоять, а лежач камень мхом обрастает. Но пока оба наших поплавка безжизненно лежали на воде. Я успел несколько раз сменить глубину, вместо червяка насаживал то белый, то черный хлеб. На комаровских озерах караси брали и на хлеб, и на червя, на марксовских – ловились только на червя. Здесь же у меня пока ни один карась не клюнул. Супруга моя экспериментировала еще смелее. Она не только меняла место, глубину и наживку, но и забрасывала крючок то к самому берегу, то чуть не на середину пруда, то на чистую воду, то в гущу зарослей рогоза.
И вот минут через сорок мой поплавок, наконец-то, задергался.
- Клюет! Тащи! – тут же раздалась команда.
- Пусть как следует зацепится.
Поплавок продолжал мелко дергаться.
- Тащи! Он у тебя всего червяка уже съел!
Я безмолвствовал и терпеливо выжидал. Поплавок на мгновение скрылся под водой, вынырнул и резко пошел вбок. Я потянул. Есть! В воздухе на крючке всячески вихлялась и прыгала небольшая рыбешка. Я снял ее с крючка.
- Здорово! – с заметной завистью похвалила меня супруга. – Кто? Покажи.
Мы рассмотрели мою добычу. Маленькая рыбешка с указательный палец напоминала окуня. Я даже принял ее за окуня. Для бычка она казалась слишком стройной, да и голова узкая. Мне приходилось раньше видеть бычков, и я помнил, что у них широкая и плоская голова, похожая на жабью, величиной чуть не в половину туловища. Нет, это определенно окунь! Опускаться до бычков мне ужасно не хотелось, и я убедил себя, что поймал окуня. Вот только вместо привычных полосок его туловище украшали какие-то пятнышки, но при желании можно считать, что эти пятнышки образуют полоски.
Валентина Николаевна уверенно поддержала мою гипотезу.
– Окунь! – авторитетно заявила она. – Начало положено. Рыба будет.
Рыбешка истрепала моего червяка в клочья, я насадил нового и снова забросил крючок в то же место. Окуни обычно ходят стайками. Окунька я положил в старый чайник с водой. Он прижался к донышку и затих.
Ожил поплавок у Валентины Николаевны. Она по обыкновению резко вымахнула удочку. Пусто.
- Блин! – от огорчения супруга перешла на жаргон новых русских. – Сожрали!
Меня восхищало, с какой силой супруга выдергивала леску из воды, - будто тащила пудового сома. Ее крючок отлетал далеко на берег и запутывался в траве. Мне не раз приходилось отыскивать его и выпутывать. Я всегда старался ставить супругу на свободное от деревьев и кустов место, - в моем возрасте лазить по деревьям уже затруднительно.
Поплавок у Валентины Николаевны опять задергался, она снова решительно и размашисто выхватила леску из воды. Опять пусто! Воздух над сонным прудом всколыхнулся от интеллигентных выражений.
- Не нервничай, - успокоил я супругу. - Это мальки. Они специально таскают у тебя наживку и относят к своей мамке. И говорят ей, что там бесплатно дают червяков.
- Да, - засмеялась супруга. – Сидят два дурака на берегу и кормят мальков.
- Ничего. Червей много.
Мы некоторое время созерцали неподвижные поплавки.
- Ах! – раздался вдруг радостный возглас. – Есть! Номер раз!
У нее на крючке билась рыбешка вроде моего окунька.
- Молодец! – похвалил я. – Жареха уже есть.
И тут клюнуло у меня. Я выждал и вытянул леску. Увы, на крючке висели ложмотья от червяка.
- Ты долго ждешь, - поучала нетерпеливая супруга. – Ты сидишь, пока они не слопают червяка. Надо сразу подсекать!
- Как ты, - буркнул я.
- Как я, - подтвердила Валентина Николаевна и резко выдернула леску. – Номер два! Учись, пока я добрая. Опять окунек.
В чайнике лениво шевелили плавниками уже три рыбешки. Мы продолжали удить. По тропинке мимо нас прошел молодой человек. Он остановился около меня и поинтересовался:
- Как клюет?
- В час ровно по чайной ложке, - ответил я. – Окуньки.
Молодой человек наклонился над чайником и уверенно сказал:
- Бычки. Ротаны.
- Как бычки? – огорчился я. – Посмотрите: полоски, морда узкая.
- Это не полоски, а пятнышки. И плавники у окуней красные.
Грамотный молодой человек давно ушел, я все переживал глубокое разочарование. Бычки, плебейские бычки! Это после лещей и чебаков, после хариусов, стерлядки и тайменя в Сибири! После плотвы, красноперок и окуней в Красном Яре! После моего «вот такого» леща на Нерли, о котором целый день рыболовы из подвида серьезных рассказывали легенды любознательным!
Но постепенно я успокоился. Человек может примириться с любыми обстоятельствами и уговорить себя, что так и должно быть. На безрыбье и бычок рыба. Зато не надо тащиться к черту на кулички за таким же уловом. Надо приспосабливаться к тому, что есть рядом. До Сибири я уже не доеду, в Красном Яре теперь негде остановиться. А тут в двух шагах от дачи какая ни есть, а рыба. Пусть теперь будут бычки, как финал моей карьеры рыболова-любителя несерьезного.
В этот день мы пробыли на пруду два часа. Валентина Николаевна поймала трех бычков, меня судьба одарила одним-единственным. Вечером мы с удовольствием похрустели жареными бычками.
- Нормальная рыба, - констатировала моя супруга.
- Первый раз в жизни ем бычков, - вздохнул я.
- Зато не надо ехать за сто километров и шарахаться от иномарок, - утешала супруга. – Поймали столько же, прямо под боком. Все сорок семь удовольствий.
С тех пор мы чуть не каждый вечер лакомились жареными бычками. Мы попытали счастья на всех окрестных прудах. Результат везде гарантированный: в среднем один бычок в час на одного рыболова. Иногда супруга отправляла на промысел меня одного, а сама погружалась в жуткие переживания героев телесериалов. Почему-то в такие дни фортуна полностью отворачивалась от меня. Однажды под вечер я возвращался с дальнего пруда без единой рыбешки. Со мной поздоровался сосед, тот самый, который открыл нам счастье дачной рыбалки. Он с удочками направлялся к пруду.
- Как улов? – спросил он.
- Неважно, - пожаловался я.
- Вы не в то время ловите. На дальнем пруду клев начинается в восемь двадцать, заканчивается в девять пятьдесят четыре. На нашем пруду карась клюет с восьми пятнадцати до девяти сорока семи. А сейчас рано, одни бычки.
Я искренне поблагодарил нашего рыболовного благодетеля, помчался на свой участок и поведал супруге заповедную рыбацкую тайну. В тот же вечер мы с ней в восемь пятнадцать уже гипнотизировали взглядами поплавки на нашем пруду. Для начала я насадил червяка и закинул крючок в излюбленное место у зарослей рогоза. Нетерпеливая супруга моя закидывала крючок куда Бог пошлет и ежеминутно меняла червяка на хлеб и наоборот.
Вдруг ее поплавок затрепетал и быстро пошел в сторону. Валентина Николаевна резко рванула удочку. В воздухе сверкнуло нечто золотистое и шлепнулось далеко в траву.
- Карась! – гордо объявила супруга. – Отцепи, а то мне долго вылезать.
Я нашел в траве рыбу. Это действительно оказался карасик нормальной величины, «с ладошку», каких я в былые времена ловил на удочку. Я распутал леску и положил нашего первого карася в чайник с водой. Минут через пять удачливая рыбачка выхватила из пруда еще одно карасика, за ним третьего. А я все созерцал свой неподвижный поплавок.
- Ты на что их ловишь? – спросил я.
- На хлеб.
Я сменил червя на хлеб. Буквально сразу же поплавок рванулся в сторону. В моих руках нервно забился карасик.
Сосед знал, что говорил. За час с небольшим мы наловили двенадцать карасиков, - рекордный улов за все годы мучительных попыток в Подмосковье. А в девять сорок семь клев оборвался. Мы просидели у пруда до темноты, но безуспешно. Поплавки наши плясали и ходили из стороны в сторону, но на крючке оказывался только обкусанный со всех сторон остаток хлебного шарика. В этот вечер у нас получался царский ужин из жареных карасей.
- Такое место под носом, а нас носило за сто верст ловить килек, - ликовала супруга. – Будем ловить каждый вечер.
И мы каждый вечер отправлялись на наш пруд. Иногда Валентина Николаевна никак не могла пропустить сериал, и я рыбачил один. За месяц самый малый улов составил восемь рыбешек. А однажды я кроме обычной мелочи вытащил одного за другим двух карасей граммов по двести, величиной побольше моей ладони. Как огорчалась моя супруга, что не пошла в тот вечер на пруд!
Я приноровился к манерам наших карасей и теперь уверенно опережал супругу по количеству. Но настоящий триумф ожидал меня впереди. В то лето жаркая погода стояла целый месяц, но в этот вечер вдруг заметно похолодало, и небо скрылось за сплошными облаками. На пруду возле нашего места сидели двое мужчин монголоидной внешности.
После распада нашего нерушимого Союза жители большинства бывших братских социалистических республик на своей родине оказались без работы и впали в откровенную нищету. Они толпами кинулись в Россию на случайный заработок. Кавказцы быстро захватили наши рынки, таджики в большинстве попрошайничали, украинцы, молдаване и узбеки оказались старательными тружениками. Они ходили по дачным участкам в поисках работы. Питались они в основном хлебом, чаем и макаронами, а все деньги отправляли семьям. Мы сначала посчитали наших случайных соседей узбеками, но потом по их монголоидной внешности догадались, что это либо казахи, либо башкиры.
В этот вечер караси будто сошли с ума. Поплавок только успевал коснуться воды, как его тут же вело в сторону. Чаще всего рыбешки умудрялись стащить хлеб с крючка, но иногда попадались и сами. Я быстро вытянул одного, второго, третьего. Такого клева в Подмосковье я еще не видел. Валентина Николаевна заметно отставала, но тоже не могла обижаться на судьбу.
Наши соседи заинтересовались, подсели ближе, мы разговорились. Они оказались нашими соотечественниками, приехали сюда на заработок из Башкирии. За пределами Московской области бедствовала вся страна, жизнь в демократической России никак не налаживалась. Олигархи не знали, куда девать бешеные деньги, покупали яхты, дворцы, золотые унитазы и острова, а простой народ едва сводил концы с концами. Поэтому мы не удивились тому, что башкиры тоже потянулись в Подмосковье за работой и скудным заработком. Мы не стали расспрашивать их о жизни в Башкирии, люди не ищут добра от добра.
- На червя? – спросил одни из них.
- На хлеб.
- У нас тоже караси берутся на хлеб, но больше на червя. Карасей трудно ловить на хлеб, они обсасывают хлеб и стаскивают с крючка.
- На червя они тут почему-то плохо клюют, - пожаловался я.
- А у нас вот такие караси, - вздохнул мужчина. – Только они черные. А тут – светлые, золотистые.
Я вытянул еще одного карася. Он сорвался с крючка и улетел далеко в траву. Один из мужчин вскочил, подбежал к месту падения карася, разыскал его в траве и бережно, в обеих ладонях, принес мне. Наверно, мужики соскучились по рыбалке. Я вытаскивал одного карася за другим. Наши башкиры радовались каждой добыче не меньше меня. А у супруги клев почти прекратился.
- Как ты ухитряешься? – с явными нотками зависти спросила она.
- Уметь надо, - назидательно ответил я.
Мужчинам шутка понравилась, они долго смеялись и на все лады повторяли: Уметь надо! Вскоре они ушли по своим делам, а тут и клев прекратился. В азарте мы еще немного посидели, но безуспешно. Поплавки плясали на воде, но ничего не попадалось на крючок.
- Мелочь развлекается, - констатировала Валентина Николаевна. – Пошли домой.
В этот день мы поймали 27 карасей. 8 из них вытянула моя супруга, а 19 – я! Улова хватило и на ужин, и на завтрак. В следующие дни клев сильно пошел на убыль. Мы много обсуждали наш рекордный улов, и решили, что все дело в резкой перемене погоды и снижении температуры воды. Пока стояла жара, вода в пруду нагрелась, караси сидели в иле и клевали не очень охотно. А в тот день резко похолодало, к вечеру вода в пруду охладилась, голодные караси выбрались из ила и набросились на нашу наживку. В следующие дни вода все время оставалась холодной, и караси забились в ил, приготовились к долгой зимней спячке. Клев заметно пошел на убыль.
Теперь моя супруга все чаще предпочитала телесериалы. А я все упорствовал. Иногда на пруду появлялись другие рыболовы. Несколько вечеров моим соседом оказывался молодой еще мужчина, не старше сорока. Он ловил карасей двумя длинными самодельными удочками. Я ненавязчиво рассмотрел их. Мой сосед сделал их составными из тонкого орешника. Несмотря на солидную длину метров в шесть, они оказались очень легкими.
На его удочки караси и бычки всегда клевали охотнее, чем у меня. Его караси казались мне гораздо более крупными, чем моя добыча. Бычков же он выбрасывал обратно в пруд.
- На манку? – поинтересовался я как-то.
-Ага, - не очень охотно откликнулся он.
Я не стал выведывать его секреты. Он обычно оставался недовольным своим уловом и как-то заявил.
- Вечером плохой клев. Я ловлю утром, часов с пяти.
Естественно, на следующее утро я к пяти часам появился на пруду. Вчерашний сосед уже сидел на своем месте. Солнце еще не взошло, стояли предрассветные сумерки, над водой плыли клочья белого тумана. Сосед вытащил одного карася, - побольше моей ладони. Через пару минут – второго. Тут и у меня поплавок задергался и резко пошел в сторону. Я потянул, удилище согнулось дугой, и в траву шлепнулся хороший карась.
- Грамм на двести, - оценил мою добычу сосед.
Мне эта оценка показалась заниженной.
- Не меньше трехсот, - возразил я.
- Двести, - стоял на своем сосед. – Я беру только таких. Пять штук – килограмм. Шестьдесят рублей. И бутылка самогона столько же. Сейчас вытяну пятого и пойду.
Тут же он вытянул пятого карася и стал сматывать удочки.
В то утро я вытащил четырех довольно крупных карасей. На следующее утро я в пять часов опять сидел на своем месте. Молодой сосед снова опередил меня. Мы с ним вытаскивали одного карася за другим, он почаще, я пореже. Вскоре пришел еще один рыболов, белобородый старикашка. Он поставил складной стул, обстоятельно уселся на него, закинул удочки, поставил рядом со стулом приемник и включил его. Мы довольно бойко ловили карасей и слушали новости.
Радиодикторы и политики ругали Украину, которая отказывалась платить России за газ.
- Тут что-то не так, - глубокомысленно заметил белобородый рыболов. – Наверняка наш Газпром мутит воду, а сваливают на хохлов.
- А чего они за наш газ не платят? – подал реплику молодой сосед.
- Наш газ, говорите? - саркастически хмыкнул белобородый. – Не наш это газ, это газ наших олигархов. И нефть не наша, а ихняя. Нам-то с этого газа и нефти никакого навара. Вон, в Эмиратах, - там каждому младенцу, только родится, тут же открывают счет на десять тысяч баксов. И до самой смерти каждому на этот счет добавляют. Опять же бензин у них для всех своих бесплатный. А у меня пенсия такая, что не прожить. И бензин каждый день дорожает. Цена на нефть растет – и бензин у нас дорожает. Цена на нефть падает, - а у нас бензин опять дорожает. Президент говорит, надо поддержать наших бедных олигархов, чтобы компенсировать их убытки.
Он выхватил удочку. На крючке болтался бычок величиной со спичку.
- Ах, дурачок, - пожурил его белобородый, – сам меньше крючка, а туда же.
Он отцепил малька и бросил его в пруд. А из приемника полились обвинения Грузии в агрессии.
- Вот гады, - прокомментировал сообщение молодой сосед. – Им-то чего надо? С грузинами мы всегда мирно жили. Ну, они там, на курортах, ублажали наших баб, наши мужики били им морды, - все довольны, все в порядке. Помню, Высоцкий пел: «Едут беленькие сучки к черным кобелям». И на тебе – война. Чего им не хватало?
- Не могу судить, - отозвался белобородый. – Нет информации. С другой стороны, - с кем мы сейчас дружим? Нет у нас друзей. Со всеми ухитрились разругаться насмерть. Лижем зад Америке, а она на нас плюет, как на холуев. С бывшими Союзными республиками и то разругались. Одна Белоруссия тянется к нам, так мы сами Лукашенку с дерьмом мешаем. Скоро и он отвернется.
Тут у него хорошо клюнуло, и в воздухе завертелся здоровенный карась.
- Грамм на четыреста! – радостно воскликнул старик.
- Двести пятьдесят от силы, - охладил его восторг молодой рыболов. – На четыреста грамм не удержался бы на крючке, сорвался бы, губа не выдержит четыреста.
На следующее утро наша компания увеличилась еще на одного человека. В отличие от англичан, мы не представлялись друг другу, но дружелюбно беседовали, как старые знакомые. Белобородый старичок на складном стуле снова включил приемник. Окрестности огласились дикими воплями суперзвезды нашей эстрады.
- Эк ее раздирает, - с сочувствием заметил четвертый наш коллега.
- Женщина, которая орет, - усмехнулся белобородый.
- Надо же, - вступил в разговор самый молодой. – Тридцать лет орет. Сама уже и петь-то давно разучилась, выступает под фанеру. А туда же.
- Самая влиятельная женщина в России, - солидно пояснил белобородый. – Всю эстраду подмяла под себя. Никого из новых не пускает в эфир. Ни кожи, ни рожи, фигура – кадушка на ножках, а держит всех в ежовых рукавицах. Сама орет, как белуга и пускает на сцену таких же безголосых. Зато своих. Все под нее легли. Даже поют таким же сиплым басом. Возьмите этих современных. Аллегрова, Анастасия, Буланова, Успенская. А Распутина перещеголяла всех, голосит, как недорезанная корова. Будто других нет у нас. Вон Пелагея, замечательно поет девчонка, а ведь не выпускают ее.
Через несколько дней даже утренний клев почти прекратился, и компания наша распалась. Первым исчез самый молодой, с ореховыми удочками, потом перестал появляться четвертый компаньон. Дня три мы удили по утрам вдвоем с белобородым старичком. Потом мне тоже надоело вставать ни свет, ни заря из-за трех-четырех мелких карасей, и я снова перешел на вечерний лов. Кроме меня вечером на пруду никто из рыболовов больше не появлялся.
Супруга моя иногда по вечерам ходила со мной, но скудный улов ее не устраивал. Когда наша добыча сократилась до 5 карасей на двоих, супруга забастовала.
- Я лучше сериал посмотрю. А то столько пропустила из-за этой мелочи.
Я еще несколько вечеров упорно ходил на пруд, но теперь приносил от силы четырех, а то и трех карасиков. Потом и такой улов стал редкостью. Наживку теребили только мальки, но я продолжал упорствовать.
Вскоре по вечерам на пруду снова стал рыбачить еще один дачник, тот самый четвертый утренний компаньон. Он облюбовал себе место напротив меня, в зарослях подлеска. Ему везло чуть больше, чем мне, но и его добычу можно назвать уловом только из жалости. Мы сидели напротив друг друга, иногда перебрасывались рыбацкими замечаниями.
Однажды в разгар нашей тоскливой рыбалки возле пруда появилась шумная и громкоголосая женщина.
- Саша! – заорала она во всю горло. – Саша, ты где тут?
- Тут я, - хмуро отозвался из кустов мой последний напарник.
- Ты чего тут прохлаждаешься? – Еще громче заголосила неугомонная баба. – Завтра Колька приедет пахать, а ты картошку до сих пор не выкопал! Гниет уже картошка!
Несчастный муж пробормотал нечто невнятное и продолжал удить.
- А ну, кончай бодягу! – Голос свирепой жены сотрясал вечерние окрестности. – Пока светло, иди, копай картошку!
Мужчина молча смотал удочку и поднялся. Даже через пруд я почувствовал его тоску и безысходность. Затрещали сучья в подлеске, и я остался один. Больше этот бедолага на пруду не появлялся. Да и я через пару бесплодных вечеров прекратил рыбалку на пруду до следующего сезона.