ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Утром я проснулся вовремя, голова, как ни странно, совсем не болела, но вспоминал я наш вчерашний вечер в ресторане «Лагуна» с трудом.
Мне надо было восстановить в памяти наш разговор с Варновским, у меня сохранилось ощущение, что мы говорили о чем-то важном, что я вышел из ресторана чем-то потрясенный, но чем?…
«Начнем по порядку, - напрягал я свою память, потирая лоб. - Мы выпили коньяк почти без закуски, и Борис сказал, что убийц среди пассажиров автобуса он не видит, потом - о физиогномике, как он меня вычислил… Мы выпили за науку, потом принесли шашлык, и я рассказал ему об Эллочке, затем об «Ауди». Потом мы напились вдрызг, Борис очень о чем-то переживал, достал фотографии…»
Вот оно! Фотографии! Общий план…, средний…, крупный… Крупный план! Обнаженная грудь, татуировка… Коленопреклоненный человек с воздетыми к небу руками…
Мне стало жарко, я вскочил с постели, вбежал в ванную и принялся горстями плескать воду в лицо. Затем, не вытираясь, я вышел на балкон, закурил.
Теперь я был уверен: это преступление раскрою я, и никто другой! Пусть простит меня Борис Иванович, но я теперь знал то, чего не знал он, и чего он не сможет узнать до тех пор, пока не свершится…
Раздался телефонный звонок. Звонила Ника, интересовалась, как я себя чувствую. Я не мог припомнить, виделись ли мы с нею вчера.
Потом я сам позвонил на работу, сказал, что заболел и меня три дня не будет. Только положил трубку, как аппарат вновь затрезвонил.
Это был Борис. В отличие от меня, похмельный синдром достал его со всей своей беспощадностью, я это сразу понял по его голосу.
- Евгений Михайлович, - хрипел в трубке его голос, - нам необходимо встретиться по интересующему вас вопросу…
Я понял, что он не один в кабинете и старается сделать хорошую мину при плохой игре.
- Да, Борис Иванович, - поддержал я его происки, - я готов, назовите только место встречи.
- Я думаю, - протянул он задумчиво, - мы должны встретиться на месте вчерашнего происшествия: на набережной у ресторана «Лагуна».
- Хорошо, - ответил я, не скрывая улыбки, - я буду там через пятнадцать минут.
Через четверть часа мы сидели с ним за стойкой утреннего бара. Выпив две бутылки какого-то очень крутого пива, Борис пришел в себя и минут десять наслаждался этим возвращением в нормальное состояние. Затем тряхнул меня за плечо и деловито сказал:
- Ну что, старик, за работу? Ты, надеюсь, не забыл, что обещал познакомить меня с Эллочкой – людоедкой? Сейчас мы проверим, как здесь переночевала моя машина, и двинем на ней на Индустриальную, дом 16, квартира 2.
Я еще раз удивился его феноменальной памяти, но подумал о том, что наш визит в состоянии легкого подпития может не дать нужного результата.
- Не боись, - бодро сказал Борис Иванович, словно читая мои мысли, - таблетка «Антиполицая» поможет тебе и твоим знакомым.
Покуролесив по крутым улочкам города, мы, наконец, нашли улицу Индустриальную и позвонили в обшарпанную дверь на первом этаже.
Нам долго не открывали, и мы уже собирались уходить, как неожиданно дверь стремительно распахнулась, и мы увидели стоящего к нам почему-то спиной человека в шляпе и помятом пиджаке.
- Сюда я больше ни ногой! - выкрикнул он и, повернувшись, увидел нас.
- Здравствуйте, - вежливо сказал он, приподняв шляпу, и плавным, грациозным движением обогнул нас, как обходит легкий катерок препятствие на воде.
И тогда мы увидели, что в полутемной прихожей находится еще одно живое существо, высокая полноватая женщина в длинном до пят халате непонятного цвета. В одной руке, на отлете, она держала длинный мундштук с дымящейся сигаретой, другой придерживала полы халата.
Не обращая на нас никакого внимания, она крикнула вслед убегающему мужчине:
- Ну, и прекрасно! Плакать не будем! - и повернулась, чтобы гордо удалиться. Но, видимо, что-то напомнило ей о нашем присутствии, и мы вновь увидели ее одутловатое лицо с признаками былой красоты. Она рассматривала нас с полминуты, то есть, три неторопливых затяжки сигаретой.
- С кем имею? - наконец спросила она, и я узнал голос, который слышал по телефону два дня тому назад.
- Мы из милиции, - скромно объяснил Борис Иванович. - Вы позволите нам войти?
Из всех дверей на лестничной площадке уже выглядывали любопытные лица.
- Входите, - ничуть не удивившись, сказала женщина и поплыла впереди нас, колыхаясь. Она привела нас в комнату, в которой царил страшный беспорядок, словно хозяева этой квартиры готовились к отъезду и ремонту одновременно. Всюду были разбросаны вещи, обои содраны, посреди комнаты стоял прислоненный к столу дамский велосипед.
- Извините за хаос, - сказала женщина и, убрав с дивана кое-какие вещи, предложила сесть.
- Вы Эльвира Сергеевна Корнеева, не так ли? - обратился к ней Борис Иванович, не решаясь садиться до выяснения этого важного вопроса.
- Да, это я, - с достоинством ответила хозяйка, еще дальше в сторону отведя руку с сигаретой. - А в чем собственно дело? Я жалобу на соседей в связи с последним инцидентом не подавала, хотя и следовало.
- Вас снова затопили? - решил и я вступить в разговор.
- Если бы, - саркастически усмехнулась Эльвира Сергеевна, - меня подожгли.
- Какой кошмар, - поспешил ужаснуться Борис Иванович. - И это был преднамеренный поджог?
- А вы как думаете? - сарказм в ее голосе возрос вдвое. - Если вам приносят в квартиру коробку, говорят что она от дяди Миши, который просил подержать ее у себя пару дней, он потом зайдет за ней, а она ночью вдруг загорается, то ясно, что здесь диверсия или, как вы выражаетесь, преднамеренный поджог.
- Но, позвольте, причем здесь соседи?
- А притом, что я звоню дяде Мише, и он говорит, что никакой коробки он не передавал. А соседка, которая ее принесла, утверждает, что она от дяди Миши. Значит, на лицо явный обман, это она все подстроила.
- А что, ваша соседка не знает дядю Мишу? - спросил я.
- Господи, да кто его здесь не знает? Его весь город знает. Он на Курортном проспекте обувь чистит, лучший чистильщик на всем побережье. Так соседка говорит, что он не сам передавал, а какой-то юноша, но сказал, что от дяди Миши.
- Да, с этим надо разобраться, - обнадеживающе сказал Борис Иванович, - но мы к вам по другому делу. Скажите, у вас не пропадали документы, удостоверяющие вашу личность, как то: паспорт или загранпаспорт, водительские права, пропуск куда – либо, военный билет?
- Позавчера мне звонил какой-то мужчина из весьма странной организации и задавал тот же вопрос. Я специально проверила свою шкатулку, хотя и знала, что я ничего не теряла. Всё на месте, можете взглянуть.
- Да, если вас это не затруднит, - попросил Борис Иванович.
Эльвира Сергеевна поставила на стол шкатулку, сделанную из морских ракушек и открыла ее. Потом по одному стала доставать из нее документы, громогласно объявляя название каждого из них. Борис Иванович так же поочередно брал их и внимательно разглядывал.
- Интересно, - после некоторого молчания произнес он, - действительно, все документы на месте, хотя у нас были другие сведения.
- Небось, снова соседи постарались, - сделала свой вывод женщина.
- А скажите, - продолжал Борис Иванович, не обращая внимания на ее реплику, - вам знакома некая Любовь Семеновна Копытова?
- Любаша? - оживилась Эльвира Сергеевна. - Конечно, знакома. Мы с ней вместе на Севере работали: она в кадрах, а я в бухгалтерии.
- А как давно вы ее видели в последний раз?
- Ой, даже не припомню. По-моему, это было неделю тому назад.
- Расскажите, пожалуйста, как это было.
- Она позвонила мне и сказала, что приехала на Юг отдохнуть и подлечиться. И пригласила меня в ресторан поужинать с нею. Мы встретились у Морвокзала и пошли в «Лагуну». Там мы хорошо посидели, она денег на такие вещи не жалеет.
- С нею кто-либо был?
- Нет. Привез ее Костя Константиниди, я его знаю по работе: год трудилась у него на фирме. Но он не остался, сказал, что заедет за нею.
- И о чем у вас был разговор?
- А что? Что-нибудь случилось? С Любой?
- Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
- О чем разговаривали? Да ни о чем. Вспоминали молодость. Так что же произошло? Почему вы спрашиваете о Любе?
Борис Иванович помедлил, помолчал, затем бесстрастно сказал:
- Любовь Семеновна убита два дня тому назад при невыясненных обстоятельствах.
Казалось, что слова следователя не произвели на Эльвиру Сергеевну никакого впечатления, ничто не изменилось в ней, только чуть-чуть потемнели глаза. Она произнесла только одно слово:
- Судьба…
- Припомните, пожалуйста, - продолжал задавать свои вопросы Борис Иванович, не реагируя на поведение Эльвиры Сергеевны, - вы ничего не заметили странного в поведении вашей подруги?
Женщина задумалась. Из огромного кармана своего халата она достала новую сигарету и вставила ее в мундштук.
- Да, - произнесла она после первой затяжки, - заметила. Когда мы только сели за столик, еще не ели ничего, не пили, в порт вошла "Мария Ермолова». Люба долго смотрела на лайнер, а потом спросила: «Челноков возит? Вот, небось, деньжищ на нем. Лену бы туда с ее хваткою...». Понимаете, она никогда не говорила о деньгах и не считала их. А тут…. И еще. Позднее спросила, была ли я заграницей. Я сказала, что нет. Я, к своему стыду, и вправду нигде не была. А она спрашивает: «Хочешь в Непал?» Я удивилась, почему, мол, в Непал? А она говорит: «В Непале живет истинный Бог». Но при этом она как-то странно и страшно усмехнулась, прямо жуть.
Эльвира Сергеевна замолчала, жадно глотая сигаретный дым. Затем добавила:
- Вот это, о Боге, показалось мне очень удивительным. Но потом я подумала и списала все на градусы: мы к тому времени уже хорошо посидели. А вот про деньги она очень осознанно сказала, я аж испугалась.
- Спасибо, - сказал Борис Иванович и встал. Я знал, что он сейчас начнет задавать свои основные вопросы, но как бы между прочим. Так оно и произошло.
- Скажите, пожалуйста, - произнес он уже другим тоном, лишенным какой-то доли официальности, - вы не могли бы смекнуть: для чего вашей подруге понадобились документы на ваше имя?
- На мое? А что?…
- Да, в ее сумочке были найдены документы на имя Корнеевой Эльвиры Сергеевны, но, увы, с чужой фотографией. Вы не знаете эту женщину?
- Нет, не знаю, - ответила Эльвира Сергеевна, как всегда неторопливо и обстоятельно рассмотрев фотографию в паспорте. - Хотя постойте, мне кажется, я видела ее один раз, еще в Сургуте.
- Не припомните, где и как?
- Память у меня хорошая, наверное, оттого, что не было у меня в жизни серьезных потрясений, вот и цепляюсь за всякую мелочь. Значит, так: я пришла к Любе после работы, занесла зарплату, она на больничном была. В комнату не заходила, отдала деньги в прихожей, перекинулись парой слов. Только дверь в гостиную была открыта и я заметила: в кресле у серванта сидит женщина, брюнетка, на плечах шаль или пуховый платок серого цвета. Она почувствовала сразу, что я на нее смотрю, да как зыркнет на меня глазищами, мне не по себе стало.
- Это было?…
- Это было через год после смерти Любиного мужа.
«Им бы на пару работать, - подумал я, - они прямо угадывают мысли друг друга»
Эльвира Сергеевна еще раз взглянула на фотографию, сказала уже более уверенно:
- Я думаю, что это она.
- Огромное вам спасибо, - манера Варновского постоянно благодарить собеседника была его сильным местом в расследовании преступлений.
Следующий вопрос, который совсем не относился к делу, он задал уже от двери:
- А как же вам удалось избежать большого пожара после поджога?
- Вы не поверите, - оживилась женщина, - но это просто какое-то необычайное везение. Вы видели человека, который бежал из этой квартиры быстрее лани? Это мой бой-френд Стасик, Станислав Иосифович Куц, местный фотограф. Очень неординарная и противоречивая личность. Так вот той ночью он очень нервничал из-за детей: его дети Гена и Вова сбежали в Америку. Им десять лет, они близняшки, и они почему-то решили, что в Америке им будет лучше, чем у нас. Стасик курил в ту ночь через каждые десять минут. И вот он выходит в прихожую и садится на эту коробку, которую мы не трогали с момента ее появления, чтобы покурить. И вдруг он чувствует, что под ним становится тепло, а потом и жарко. Он вскакивает, - вы заметили, наверное, что он очень резвый юноша, - хватает коробку, из которой уже вырывается огонь, и бросает ее в ванну. Потом он включает оба крана, и поджог предотвращен.
Мы поздравили хозяйку со счастливым избавлением от напасти, еще раз поблагодарили ее и откланялись. На улице уже было жарко, в машине - настоящее пекло.
- Поедем пить пиво, - сказал Борис, но с места почему-то не тронулся.
Положив руки на баранку, он надолго задумался. Потом неожиданно спросил меня:
- Как ты думаешь, есть какая-либо связь между поджогом и поддельными документами?
Вопрос был трудным, особенно после того, что нагородила нам Эльвира Сергеевна.
- Не знаю, - ответил я. - Надо подумать.
- А я уже подумал, - устало проговорил Борис. - И уверен, что такая связь есть. Это дело рук одного человека. Остается главный вопрос. Даже два. Для кого готовились документы, и какие проблемы решались с помощью поджога. Слушай, я упустил здесь одну деталь. По причине тяжелого состояния организма. Не в службу, а в дружбу: навести еще раз Эллочку, спроси ее, куда они дели ту злополучную коробку. Кстати, скажи ей, что похороны Копытовой сегодня, в три.
Эльвира Сергеевна, ничуть не удивившись моему повторному визиту, объяснила мне, что сначала они хотели выбросить коробку на мусорку, но Стасик сказал, что это серьезная улика против соседей, и она оставила ее мокнуть в ванной, где она сейчас и находится. На мое сообщение о похоронах она прореагировала спокойно:
- Спасибо, что сказали, только я не пойду туда. Это слишком тяжело для меня. А с другой стороны, Люба для меня - это как снежная королева из сказки Андерсена. Она могла осыпать меня своими благами, но ни разу не могла меня согреть. Не любила я ее…
Я долго молчал, не зная, что сказать в ответ на такое откровение. Потом я попросил ее дать мне злополучную коробку, заверив, что мы используем улику по ее прямому назначению.
- Удивительный прогресс! - воскликнул Борис Иванович, увидев меня с коробкой в руках. - Вы уже принимаете самостоятельные решения, а там, поди, и все дело раскрутите без моей помощи, дорогой доктор Ватсон.
«Так оно и будет, уважаемый сыщик Шерлок Холмс», - подумал я, засовывая коробку в багажник.
- Сейчас отвезем ее на экспертизу и поедем пить пиво. Жара несусветная! - сказал Борис, и мы помчались вниз по крутой улочке.
Проехав минут десять, он хитро взглянул на меня через плечо и спросил:
- А ты не забыл, что у нас сегодня встреча еще с одной дамой?
… Встреча с дамой состоялась, как и прежде, в кабинете следователя. Елена Павловна была явно не в духе, с первых же минут беседы повела себя агрессивно, и Варновскому пришлось пустить в ход все свое обаяние, чтобы она, наконец, успокоилась и начала отвечать на вопросы.
А первые его вопросы были весьма неожиданны даже для меня.
- Вы никогда не участвовали в морском круизе? - спросил он, придав вопросу очень официальный оттенок.
Елена Павловна с минуту недоуменно смотрела на него, потом тяжело задышала, что было у нее признаком глубокого возмущения, и, наконец, выпалила:
- Какое это имеет отношение к делу? У меня катастрофически не хватает времени, на мне лежат все хлопоты, связанные с похоронами, а вы меня о круизах спрашиваете!
- Так были или нет? - продолжал настаивать Борис Иванович, ласково улыбаясь.
- Ну, была, - раздраженно ответила Елена Павловна, подчиняясь его настойчивости и шарму
- На борту «Марии Ермоловой», не так ли?
- Да, два года тому назад мы отдыхали здесь с Любой, и она организовала для нас поездку в Турцию.
- Для вас, - это для кого?
- Для меня и для моей двоюродной сестры Ирины.
- А можно о ней подробнее?
Елена Павловна снова начала терять терпение:
- Моя сестра здесь вовсе не причем! Она живет здесь, на юге, в Краснодаре, работает в системе вневедомственной охраны. Мы встретились с ней случайно, она отдыхала здесь в пансионате, и мы решили прокатиться в Стамбул.
- А, скажите, пожалуйста, - вкрадчиво и нежно спросил Борис Иванович, - ваша сестра была знакома до этого с Любовью Семеновной?
- А в Сургуте она у вас не бывала?
- Вы что, издеваетесь надо мной?! - вскричала вдруг Елена Павловна пронзительно тонким голосом.
У меня, впрочем, тоже стало складываться впечатление, что Борис Иванович просто измывается над бедной женщиной.
- Причем здесь Ирина? - продолжала меж тем кричать Елена Павловна. - Мы были вместе всего четыре дня. Это было два года тому назад. Больше мы не встречались с тех пор. И в Сургуте она не была.
Она начала уже задыхаться от негодования, и поэтому стала говорить короткими рублеными фразами.
- Если бы вы знали, как я благодарен вам, - начал изливаться Борис Иванович. - И последний штрих, пожалуйста: ее фамилия, имя, отчество.
- Чьё? Чья? - запуталась Елена Павловна, продолжая накаляться.
- Вашей двоюродной сестры, уважаемая Елена Павловна.
- Ирина Ефимовна Цахилова, - отчеканила та.
- Она брюнетка?
- Да!
- И сейчас она?…
- … живет в Краснодаре!
- Вот и ладно. Что бы я без вас делал, дорогая Елена Павловна? Весь отдел перед вами на колени поставлю, пусть вам спасибо скажут за раскрытое преступление.
- А что, уже?…
- Почти. Всего лишь несколько недостающих деталей. Среди них вот эта: вы, случайно, не знаете Эльвиру Сергеевну Корнееву.
- Нет, не знаю. А кто это?
- Это очень симпатичная и общительная женщина, наша землячка. А когда-то жила в Сургуте и работала вместе с Любовью Семеновной, только в бухгалтерии. Не припоминаете?
- Нет…
- Жаль. Тогда не можете ли вы объяснить, почему в сумочке Любови Семеновны вместо ее документов были документы на имя Корнеевой? Вы же знаете положение на юге страны, всем настоятельно рекомендовано иметь постоянно документы при себе. В день убийства вас дважды предупреждали об этом: в санатории и в автобусе перед выездом на экскурсию. И на тебе: чужие документы…
- Не знаю…
- Да, ваша подруга, даже родственница, не была с вами так откровенна, как вы того заслуживаете. Вы не припомните, встречались ли вы с нею одиннадцатого вечером?
- Мы с ней встречались каждый вечер.
- Но одиннадцатого она была слишком навеселе, пришла поздно и могла сразу лечь спать.
- Да, я помню тот вечер. Люба действительно была навеселе, а точнее, еле на ногах стояла. Но она не пошла сразу спать. Звонила какому-то Ромику…
- Ромику?…
- Да. Она называла его только так. Назначила встречу на следующий день у входа в обезьяний питомник.
«Да, дорогая, ты следила за своей подругой, даже родственницей, не хуже ЦРУ» - подумал я в ожидании нового витка развития событий.
- Вы, случайно, не сопровождали ее на это свидание?
- Случайно, нет.
- Жаль. Ну, что же, очень огорчительно мне с вами расставаться. Кстати, кто-либо прилетел на похороны из Сургута?
- Всего лишь один человек, а ведь она… - Елена Павловна всхлипнула.
- И кто же он?
- Заместитель директора, Макаренко Роман Андреевич. Хороший, отзывчивый человек, всю свою жизнь прожил на Севере.
Прощание было долгим и теплым. И как всегда, свой главный вопрос Борис Иванович задал, когда женщина взялась за ручку двери:
- Извините, Елена Павловна, вы никогда не были в Непале?
Он попал в точку: Елена Павловна вдруг замерла, словно на нее напал столбняк, рука, готовая дотронуться до ручки, задрожала, и она поспешно увела свой взгляд в сторону. Но ответ ее был скор, тверд и краток:
- Нет.
Больше не оборачиваясь в нашу сторону, она почти выбежала из кабинета.
- Слушай, - вскочив с места, торопливо заговорил я, надеясь, что Борис вернет женщину, - почему ты не показал ей поддельные документы? Она могла узнать ту женщину на фотография в паспорте.
- Я почти уверен, что она узнала бы. Это фотография ее сестры, Ирины Ефимовны Цахиловой.
Теперь уже я превратился в соляной столб, ничего не соображая. Заметив это, Борис рассмеялся, но объяснять ничего не стал. Из соседнего кабинета он вызвал по внутренней связи молодого человека с погонами старшего лейтенанта и попросил его:
- Олег, сходи сегодня на похороны, присмотрись там: что, кто и как. А до похорон собери, пожалуйста, все сведения об этом человеке.
Он подвинул к нему листочек бумаги, лежавший на столе.
Когда его помощник ушел, Борис потер удовлетворенно ладони и сказал:
- Ну, что же, самое время выпить еще по кружечке пива…
… Мы расстались с ним вечером, около шести. Он подвез меня к дому, заглушил двигатель, предложил:
- Давай перекурим, и - по домам.
Мне не терпелось задать ему множество вопросов, но он сразу же отмел мою попытку сделать это:
- Только ни о чем меня не спрашивай. Этим сейчас занимаюсь я сам: задаю себе вопрос и стараюсь на него ответить. Давай завтра обо всем поговорим, идет?
Я согласился, хотя знал, что на многие мои вопросы у него не будет ответа и завтра.
Ника уже была дома. Она приготовила на ужин мои любимые блины с абрикосовым вареньем. Когда я садился за стол, спросила:
- Коньяк будешь?
Я вспомнил наш вчерашний загул, и меня передернуло от одного этого слова.
- Нет, - ответил я, - сделай лучше чай покрепче.
Она налила мне чаю, села напротив, как всегда смотря на меня улыбчиво и спокойно. Я, наверное, и любил ее за этот взгляд: что бы не стряслось в моей жизни, он возвращал мне покой и тепло родного дома.
- Чай нормальный? - спросила она. Слово «нормальный» заменял ей все хвалебные эпитеты.
- Нормальный чай, - ответил я в ее же духе. - И блины тоже нормальные.
- Зато ты дурак ненормальный, - улыбнулась она, - в историю какую-то вляпался, лицом аж почернел.
Ника происходит из нижегородских крестьян, и хотя прожила на Юге всю свою сознательную жизнь, гены дают о себе знать: порой она начинает говорить певуче и просто.
- Ничего, подруга, - сказал я бодро, - прорвемся. И ни в какую историю я не вляпался, это история вляпалась в меня.
Я посмотрел в ее мирные, прекрасные глаза, и мне стало стыдно: сколько я утаил от нее всякого за время нашего совместного проживания!
И я решил хоть чуточку поделиться с ней тем, что сейчас происходило со мной. Не потому, что я надеялся на помощь, просто я захотел, чтобы она стала ближе.
Я набросал на салфетке рисунок человека на коленях с поднятыми руками и спросил:
- Ты ни у кого из ваших женщин не видела вот такой татуировки?
Она посмотрела на рисунок внимательно, но без особого интереса, ответила коротко:
- Нет.
- Понимаешь, - сказал я, - каждая такая татуировка что-то значит. Хотелось бы знать, что означает эта.
- У нас на работе одна девушка на этих тату помешалась, Светка Кавун. У нее вся спина расписана, сама видела. И еще она журнал специальный выписывает, там всё про это. Хочешь, я спрошу у нее?
- Спроси, пожалуйста, - скорее не попросил, а разрешил я.
Другая женщина, воспользовавшись моим минутным откровением, уже бы не отстала от меня, пока не выпытала всё. Ника же больше не сказала об этом ни слова. Она работала в большом проектном институте, где больше половины сотрудников были женщины, и добрая половина их были не замужем.
Как-то сидя вечером вот так же за столом, она задумчиво сказала:
- Поеду я, наверно, к себе в Гороховец, замуж выйду и буду детей рожать.
Я обиделся:
- Разве тебе со мной плохо?
- Ой, если бы ты знал, как мне с тобой хорошо, то и не спрашивал бы. Но дело-то не в том, нормально мне или нет, а в том, чем завтра жить будем-то. Ты знаешь, я, как завижу беременную женщину, так мне сразу обнять ее хочется. Это оттого, что знаю: завидовать нехорошо, грех. А вот обнять, любить таких, можно.
Я помню, что той ночью, оставшись один, я пережил какое –то, до того мне неведомое чувство потерянности и одиночества. Чувство одиночества в толпе…
ОТСТУПЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ.
(продолжение)
Я помню, как счастлив я был, когда Соня сказала мне, что она беременна. Я первый раз в жизни напился до чертиков, я бродил по улицам Москвы, и мне хотелось всем и каждому рассказывать, что у меня будет ребенок, сын или дочь, неважно, главное, что это будет мой ребенок.
Я не помню, куда я забрел в тот вечер, в метро меня не пускали, денег на такси у меня не было, и домой я явился только под утро.
Соня сидела на неразобранной кровати, в плаще и сапожках. Увидев меня, она встала и прошла мимо меня в ванную. Я заметил осунувшееся лицо опухшие от слез глаза.
«Что я наделал! - кричало всё во мне. - Сейчас, когда ей нужен покой и душевное равновесие, я заставил ее искать меня по городу, не спать всю ночь, волноваться! Кретин! Что мне делать теперь? Стать перед ней на колени? Она терпеть не может театральщины, она не поверит, что я в самом деле готов стоять перед ней на коленях, пока она не простит меня». Я метался по квартире, как загнанный волк. Я ненавидел себя так, что казался себе самым ничтожным человеком в мире.
До этого дня мы жили с Соней счастливо и безоблачно, в смысле того, что впереди у нас не маячило ни одного облачка, способного омрачить нашу жизнь. Мы по - прежнему занимали вдвоем огромную квартиру в доме на Котельнической набережной, любили друг друга до потери сил, что не мешало нам успешно учиться в университете: мне - на втором, ей - на четвертом курсе. Ее родители появлялись раз в полгода, причем порознь. Зимой приезжал ее отец, Аркадий Петрович, официально - адмирал Павловский. С ним я быстро нашел общий язык как бывший военный моряк. Конечно, я не сказал ему, что служил писарчуком при штабе, но и особых подвигов себе тоже не приписывал. Мне достаточно было рассказать ему, у какого пирса стоял тот или иной линкор, чтобы вызвать у него глубокое к себе уважение.
В начале лета появлялась Сонина мама, Анастасия Романовна, женщина, строившая своего адмирала, как только хотела. Меня она не то, чтобы не любила, а просто недолюбливала, то есть была немного разочарована выбором любимой и единственной дочери. Он бывала у нас обычно проездом на курорт, и я мог хоть немного реабилитировать себя в ее глазах прекрасным знанием всех черноморских здравниц. Она внимала моим советам со всей серьезностью женщины, жаждущей омолодиться при
помощи всех благ Юга. В Москву она заезжала только для того, чтобы пополнить свой летний гардероб модными вещичками. Обратно она летела прямо до Мурманска, не посещая нас.
Мои родители почему-то ни разу у нас не были. Они писали нам теплые письма, причем мне и Соне отдельно, часто звонили, но на наши приглашения навестить нас не откликались.
Чаще всех у нас бывали гости из Молдавии, родственники Аркадия Петровича. В основном это были угрюмые немногословные мужчины и добрые стеснительные женщины, так устававшие от беспредельных походов по магазинам, что для общения с нами у них просто не хватало сил.
Зато они привозили нам столько всяких вкусных продуктов и вина, что нам хватало всего этого на целый месяц. И мы удивлялись, когда видели, что они везут из Москвы домой колбасу и консервы.
Всё было так хорошо! Потом, когда Соня мне сказала о ребенке, вообще стало непередаваемо здорово, и вдруг…
Я не знал, что мне делать, впервые в жизни я был так беспомощен и ничтожен. Я так и продолжал стоять посреди спальни, когда Соня пришла из ванной, посвежевшая, спокойная, но не поднимающая на меня глаз.
- Если можешь, прости меня, - сказал я. - Я просто одурел от счастья, бродил по городу, не замечая времени. Когда спохватился, оказалось, что я почти без денег, и в метро пьяных не пускают…
Соня молчала. Потом она ушла на кухню, минут через десять заглянула в дверь, сказала:
- Пойдем чай пить, с коньяком, - и улыбнулась.
Огромный камень свалился с моей души, я был готов сделать для нее все, что она не пожелает, готов был быть ее рабом, начисто забыв, кто я есть и чем я жил до того…
Я не знал, что это было началом конца.
(продолжение следует)