В. ФЕДИН
РЫБАЛКП НА ОЗЕРЕ УТКУЛЬ
из сб. "БРАКОНЬЕРЫ ОЗЕРНЫЕ"
Алтайский край нравится мне тем, что здесь можно полюбоваться пейзажем на самые разные вкусы. Тут высятся великолепные горы, и их виды не уступают, по-моему, прославленной альпийской красоте Швейцарии. Тут текут большие реки. Со склонов Белухи, чуть не от самой Монголии мчится стремительная бирюзовая Катунь с утесами, порогами и белоснежной пеной на них. Из горного Телецкого озера с востока на запад течет более спокойная Бия. В верховьях это настоящая горная река, ближе к Бийску ее течение успокаивается, и она величаво несет зеленоватые воды к месту слияния с Катунью. А там начинается одна из крупнейших сибирских рек – Обь. В эти реки впадает много притоков, каждый из которых сам по себе вполне приличная по европейским масштабам река. Одни притоки стекают со снежных гор, другие спокойно текут по равнинному Алтаю.
Озерами природа тоже не обидела Алтай. Может, по количеству озер он уступает Финляндии, но по их разнообразию, несомненно, стоит на первом месте. Тут есть соленые озера, есть озера содовые, есть озера горные и предгорные, есть нормальные степные. Неподалеку от Бийска, в двадцати километрах в сторону Барнаула, лежит большое степное озеро Уткуль. Опытные рыбаки давно и настойчиво советовали мне порыбачить там. Они ловили рыбу на Уткуле удочками, закидушками, переметами, сетями, вентерями. По их рассказам, они привозили рыбу мешками. В общем, озеро Уткуль – рыболовный рай. Единственный недостаток, - скучноватый степной пейзаж. Но это меня не пугало, я родился и провел детство в степях саратовского Заволжья, и считаю, что в степи есть своя красота, не менее притягательная, чем красота пальмовых островов и альпийских пейзажей.
На озеро Уткуль мы поехали втроем: Яша Абрамов, Рифкат Сабитов и я. Соблазнил нас Рифкат. Он окончательно сломил наше вялое сопротивление клятвой достать на денек лодку в поселке Уткуль. Против рыбалки на озере с лодки устоять невозможно. Оставался вопрос транспорта. Эра всеобщей автомобилизации нашей страны все еще застряла где-то на подходе к железному занавесу.
Общественный автомобильный транспорт в сторону Уткуля ограничивался двумя рейсами допотопного автобуса в сутки. Эту дряхлую колымагу времен первых сталинских пятилеток битком набивали сельские бабки-мешочницы, они возили в Бийск на рынок дары природы, а обратно везли блага цивилизации вроде сахара, макарон и отрезов текстиля. Попасть на автобус постороннему простому смертному без знакомства с шофером или кондукторшей невозможно. Поэтому мы выбрали надежную железную дорогу с ежедневным экспрессом Барнаул-Бийск. Экспресс с трудом преодолевал 150 километров до Барнаула за шесть часов, но зато останавливался почти у каждого телеграфного столба.
После октября 1917 года Бийск всерьез претендовал на роль столицы Алтая. В июне 1918 года Бийская Красная Армия под руководством главнокомандующего матроса Бичурина вместе с Красной Армией Барнаула под началом барнаульского главнокомандующего пыталась удержать наступление белочехов под Черепановым. Однако из-за разногласий между главнокомандующими и командирами отрядов объединенная Красная Армия откатилась к Барнаулу. А там Бичурин без согласования с барнаульцами снял свою Красную Армию с фронта и увел ее на Бийск, где неожиданно вспыхнуло восстание против Советской власти. Эти разногласия между бийчанами и барнаульцами сохранились до сих пор.
Арьергард Бийской Красной Армии во главе с бывшим военным телеграфистом Леонидом Метелевым, дабы замедлить движение белочехов к родному городу, взрывал за собой железную дорогу. Колчаковцы после своей победы кое-как восстановили путь, и с тех пор одноколейка честно служила и белым, и красным без единого капитального ремонта. Барнаульцы принципиально не выделяли денег своим давним бийским соперникам, а бийчане считали, что ремонтировать дорогу должен Барнаул.
Кстати, становление Советской власти на Алтае проходило весьма своеобразно. Сибирский народ никогда не знал крепостного права, и свободолюбие стало его второй натурой. Когда после отречения царя и свержения Временного правительства большевистские Советы с огромным запозданием пришли на Алтай, свободолюбие аборигенов очень не понравилось новым властителям. Ленин требовал от Сибири трех вещей: хлеба, хлеба и еще раз хлеба для голодающего пролетариата центральной России. А крепким алтайским аграриям не понравилась продразверстка, когда заготовители выгребали у крестьян весь хлеб. Крестьяне стали возражать, объединяться и уничтожать продотряды. Борьба разгоралась не на шутку. Но тут появился Колчак с белочехами.
Поначалу алтайские крестьяне встретили колчаковцев хлебом-солью, однако вскоре разочаровались и в них. Колчаковцы точно так же реквизировали весь хлеб, да еще принудительно забирали всех мужиков, способных носить оружие, в свою армию. Мужики начали дезертировать, прятаться, убегать, собираться в партизанские отряды и воевать против колчаковцев. Вскоре на Алтае активно боролись с белой армией три огромные партизанские армии. Когда снова пришли красные, все повторилось: и продразверстка, и мобилизация. Алтайские мужики теми же армиями развернулись против красных. Борцы против диктаторской власти пользовались неограниченной поддержкой в алтайских деревнях. Последние остатки сопротивления советской власти удалось подавить лишь в 1926 году, когда отряды Красной Армии окончательно разгромили «банды» Кайгородова.
Но вернемся к нашим дням и к рыбалке на озере Уткуль. В то время советские труженики отдыхали один день в неделю, и мы выехали барнаульским экспрессом в субботу вечером сразу после работы. Нам предстояло насладиться клевом на вечерней зорьке, переночевать на берегу Уткуля и порыбачить весь воскресный день до обратного экспресса. Двадцать два километра до станции Уткуль поезд тащился больше часа. Оттуда мы бодрым шагом прошли два километра до озера. На берегу стояло несколько домишек. Рифкат с трудом разыскал своего знакомого владельца лодки. Еще труднее оказалось уговорить его сдать нам лодку в аренду на сутки. Пришлось пожертвовать ему две бутылки «Пшеничной» из трех, которые мы догадались захватить на всякий случай.
Мы погрузились в рассохшуюся посудину и поплыли к противоположному необитаемому берегу. Вечерний воздух над озером в окрестностях поселка благоухал свиным навозом: какие-то умники догадались разместить на самом берегу свиноферму. Мы рассчитали, что у дальнего берега воздух окажется почище. За весла посадили меня, как самого ненадежного рыболова. Рифкат и Яша попросили меня грести помедленнее, Рифкат размотал удочку и пустил ее за лодкой, а Яша без устали хлестал зеркальную гладь воды спиннингом.
Уткуль на самом деле оказался рыбным раем. Когда мы минут через сорок высадились на дальнем берегу, в садке трепыхались десятка два чебаков и окуньков, и две небольшие щучки. Мы нетерпеливо выбросили вещи на берег, поскорее поставили палатку, оборудовали кострище с двумя рогульками и набрали кучу горючей мелочи. Потом быстро уселись в лодку, отъехали десятка на два метров от берега и бросили якорь. Яша снова вязался за спиннинг, а мы с Рифкатом закинули удочки каждый со своего борта.
На свете нет ничего упоительнее такой вот безмятежной рыбалки на спокойном степном озере под чистым небом. Солнце еще не закатилось, и хорошо освещало наши поплавки. Над нами сияло алтайское чистое бирюзовое небо с редкими облачками, они предвещали ясную погоду. Легкий вечерний ветерок медленно перемещал наше суденышко вокруг якоря то в одну, то в другую сторону, но это маятниковое движение нисколько не мешало нам.
Рыба клевала без передышки, и каждая по своему. Поплавок еще не успеет улечься на воду, как его уже резко ведет в сторону. Легкая подсечка, - и в воздухе отчаянно бьется чебак, похожий на западную плотвичку. Совсем по-другому клюет окунь. Поплавок несколько раз ныряет и выскакивает на поверхность, но это еще ни о чем не говорит. Потом поплавок резко уходит в глубину. Теперь можно спокойно вытаскивать окуня, он заглатывает крючок глубоко, почти до своего выходного отверстия, и никогда не срывается. Зато много времени отнимает освобождение крючка из глотки окуня. Иногда приходится выдирать его вместе с рыбьими внутренностями. Больше всего нам надоедали подлещики. Поплавок долго и мелко дергается, и надо ждать, пока эта нервная рыбешка не сядет на крючок и не утопит поплавок. Нетерпеливый рыбак пытается подсекать подлещика, но это пустой номер. Подлещика не зацепишь, пока он сам не заглотает червя.
Рифкат и я едва успевали вытаскивать рыбу. Как писал Лермонтов, рука бойцов колоть устала. Яша упорно и надоедливо стрекотал катушкой спиннинга. Дело у него шло медленнее, но и он вытаскивал щучку за щучкой. Шел самый настоящий жор на вечерней зорьке, щучки гонялись за рыбной мелочью. Вокруг лодки почти непрерывно раздавались легкие всплески, рыбешки пытались спасти свою жизнь и в отчаянии выскакивали из воды. Иногда слышался тяжелый плеск: это щука в охотничьем азарте выпрыгивала из воды вслед за улепетывающей добычей.
Мы перестали рыбачить, когда стемнело настолько, что нельзя стало разглядеть поплавки. Мы вернулись на берег к нашей палатке. Я занялся костром, Рифкат на берегу в темноте чистил рыбу на уху с лодки, заодно он засолил наш вечерний улов в двух ведрах. Яша возился с картошкой и прочими необходимыми приправами для настоящей ухи. Через час мы расселись вокруг костра на телогрейках. Наше полное счастье немного омрачало сожаление о двух бутылках «Пшеничной», которые мы отдали корыстолюбивому владельцу лодки.
Безоблачное ночное небо переливалось яркими звездами. Вскоре взошла молодая луна и осветила скромный озерный пейзаж со свинофермой на далеком противоположном берегу. В озере неутомимо плескалась рыба, в степи стрекотали кузнечики. А мы распили единственную бутылку «Пшеничной», хорошо закусили ее прекрасной ухой из окуней, чебаков и подлещиков, потом взялись за чай с дымком. Яша начал было излагать нам школьные истины о звездах, и я немного заскучал. Однако Рифкат ненавязчиво сменил тему, и мы долго вычисляли, насколько увеличится мощность карбюраторного двигателя, если в него впрыскивать жидкий окислитель вроде азотной кислоты или нитроглицерина.
Наконец, Яша поднялся и решительно направился к лодке. Мы слышали, как он стучит веслами в камышах, потом все снова стихло, и ночную тишину нарушало только периодическое стрекотание катушки спиннинга. Под этот стрекот мы с Рифкатом мирно уснули в палатке.
Я боялся проспать утреннюю зорьку, но предрассветный холод разбудил меня еще до рассвета. Как обычно, вставать страшно не хотелось, а хотелось поплотнее завернуться в телогрейку и поспать еще часок-другой. Но тут рядом завозился Рифкат. Оказывается, он уже долго боролся с теми же противоречивыми желаниями: насладиться утренней зорькой или поспать. Объединенными усилиями мы стряхнули с себя дрему и выбрались из палатки.
Дорогие начинающие природолюбы, не верьте прославленным классикам, когда они взахлеб описывают прелести раннего утра на свежем воздухе! Их пером движет исключительно жажда популярности. Сами же они вряд ли когда-нибудь ночевали в палатке, в шалаше или просто у костра, иначе у них не поднялась бы рука писать то, что сейчас считается классикой. Когда мы выползли из палатки, уже рассвело, но солнце еще не взошло. Утренний откровенно холодный ветерок усыпал наши полусонные тела крупными мурашками. Все вокруг покрывала обильная холодная роса. Она лежала сизым пологом на палатке, тяжелыми каплями висела на каждой травинке. От кострища несло неуютным, тоскливым запахом недавно остывшего пепелища. Над озером зловеще стелился сырой туман. Привычная обстановка рыбачьей утренней зорьки. Бррр!
Я принялся разжигать костер, чтобы разогреть уху и вскипятить чай. Рифкат побрел к озеру умываться. Там он затеял дебаты с Яшей, который всю ночь просидел в лодке со спиннингом. Рифкат звал Яшу завтракать и отдохнуть, а лодку отдать нам. Яша сиплым после бессонной ночи в сырости голосом сварливо отказывался прервать свое увлекательное занятие. Пришлось вмешаться мне, Я оторвался от измазанного сажей ведра с ухой, и мы вдвоем уговорили Яшу пристать к берегу. Он нехотя смотал спиннинг с удочками и погреб к берегу.
- Вот это да! Вот это улов! – насмешливо проворчал Рифкат. – Семь щучек и двадцать три окунька! Нет, двадцать четыре! Это за шесть часов! Ну, хватит. Иди, попей чайку и отсыпайся после таких трудов. А уж мы потихоньку, полегоньку…
Яша устало и раздраженно оправдывался. Спать он категорически отказался. После остатков ухи и крепкого чая мы втроем забрались в лодку. Утренняя зорька всегда хуже вечерней, клевало средне, как выразился Рифкат. Яша немного похлестал воду спиннингом, пока мы не попросили его успокоиться. Он обиженно уселся с удочкой на корме, отвернулся от нас, нахохлился и затих.
Взошло солнце, и наши недавние неудобства от неуютного пробуждения в холоде и сырости сразу забылись. Воздух быстро прогрелся, мы сбросили ватники, потом сняли штормовки и нежились в теплых лучах. По озеру прыгали и слепили глаза солнечные зайчики от мелкой ряби, чуть слышно шумел ветерок в камышах. Я посмотрел на помятые, небритые лица друзей, представил, как выгляжу сам после возни у костра с закопченным ведром, и мне стало совсем весело.
До полудня мы втроем наловили еще ведро с гаком разной рыбной мелочевки. Пришла пора сворачивать лагерь, чтобы успеть сдать лодку и попасть на поезд. Нам еще надо укладываться, грести километр через озеро, найти хозяина, свести его на берег и показать ему целую и невредимую лодку, да тащить груз два километра до станции. А так не хотелось уходить с этого уютного и богатого рыбой озера! Мы причалили к берегу, засолили свежий улов, свернули палатку, разместили груз по рюкзакам. Каждому досталось по битком набитому ведру озерной рыбы. Да, знатоки не зря расхваливали Уткуль.
Через озеро к поселку грести пришлось опять мне, на этот раз по жребию. Я поворчал, - кому охота второй раз везти целый километр по воде двух бездельников, - но оба компаньона отказались второй раз испытывать судьбу и снова гадать «по-морскому» на пальцах. Хозяина лодки мы нашли дома, но пьяного до полной невменяемости.
Из отрывистых, раздраженных слов хозяйки стало ясно, что владелец лодки на наши две бутылки «Пшеничной» созвал всех друзей и приятелей. Двух бутылок, конечно, не хватило, они добавили к «Пшеничной» ведро картофельного самогона, - самого сногсшибательного и головоломного зелья из известных мне сортов народных напитков, - и теперь поселок временно обезлюдел. Хозяйка искренне считала виновниками попойки нас. Мы кое-как успокоили хозяйку, поклялись ей, что лодка в целости и сохранности стоит на прежнем месте, и отправились на станцию.
До дому я добрался уже в темноте. Возиться всю ночь с уловом не хотелось, утром рано вставать на работу, и я оставил рыбу солиться в том же ведре под грузом. Вечером после работы я вывалил рыбу в кухонную раковину. Я предвкушал, как длинными гирляндами развешу на балконе свою добычу провяливаться под жарким солнышком – на зависть соседям. Зимой же буду лакомиться вялеными чебаками, окуньками и подлещиками под пиво. Вкуснее всего у меня почему-то получаются вяленые окуньки, они не пересыхают и до весны сохраняют сочность.
Но тут я повернулся к раковине с моим уловом, и меня замутило. Почти из каждой рыбешки выползло по солитеру. Небольшие, плоские белые глисты сантиметров по десять длиной усеивали мой улов. Я вспомнил свиноферму на берегу озера Уткуль. Тут же я в полной панике вспомнил нашу очень вкусную уху у костра. С трудом я поборол тошноту, с отвращением сложил свою добычу снова в ведро и порциями спустил ее в унитаз. Потом тщательно вымыл руки и протер их одеколоном. Больше на озере Уткуль я никогда не рыбачил.