В. ФЕДИН
НА КОЛХОЗНОИ ПРУДУ
из сб. "БРАКОНЬЕРЫ ОЗЕРНЫЕ"
После тесного знакомства с водорослью-мудорезом меня долго не тянуло на озерное браконьерство. Но, как говорил мудрый царь Соломон, все проходит. Постепенно яркие впечатления от пикантной и коварной травы сгладились. И вот через много лет, уже на Алтае, судьба в лице одного приятеля свела меня с рыболовом-любителем из мелких браконьеров.
- У него нет машины, - говорил приятель, - а мужик хороший. Ты знаешь его.
Я знал того мелкого браконьера. Этот коренастый мужик весом далеко за центнер, жил одиноко, без семьи, без друзей. Появился он у нас несколько лет назад откуда-то из-под Челябинска. Говорили, что в тех краях взорвалось что-то атомное, то ли бомба, то ли реактор. Официально об этом не сообщалось, но, по разговорам, от взрыва погибло людей без счета, и еще больше получили облучение. Сам приезжий никогда не говорил о своей жизни в тех краях, но все его жалели. Говорили, что у этого браконьера-любителя при аварии погибла вся семья, уцелел только он один и, кажется, сильно облучился. Собственно, человеческое сочувствие к бедняге и заставило меня согласиться ехать с ним на ночное браконьерство.
Нас свели, и мы договорились о поездке на противозаконную рыбалку. Условия меня устраивали: машина и бензин мои, снасть и складная лодка – его, добыча - пополам. Несколько настораживали настойчивые рекомендации опытного браконьера запастись сухой одеждой, на случай переворачивания. Но я посчитал это перестраховкой с его стороны. Я – ловкий, сильный и умелый, я не дам лодке перевернуться.
В пятницу после работы мы погрузились в автомобиль и двинулись в неблизкий путь. Мы переехали по мосту на левый берег Бии и поехали вниз по течению по старому Чуйскому тракту. Слева тянулась большая сосновая роща. В глубине рощи располагалась маленькая туберкулезная больница. Реликтовые сосны надежно защищали ее от городского шума и дорожной пыли. В этой больнице я недавно провел два месяца. Резко континентальный климат юга Западной Сибири оказался для меня слишком жестким, меня замучил хронический бронхит, и по направлению врача я однажды в суровую зимнюю пору оказался здесь. К счастью, ничего особо серьезного у меня не обнаружилось.
Время, проведенное в этой маленькой туберкулезной больнице, я всегда вспоминаю с удовольствием. Прекрасный уход, опытные, заботливые врачи, обильная кормежка произвели самое приятное впечатление. Но больше всего мне понравился контингент этого лечебного заведения. Половину пациентов больницы составляли бывшие зеки. Из самых гуманных в мире советских исправительных учреждений большинство заключенных выходили на волю с туберкулезом в открытой форме. На работу таких не брали, их прежнее жилье заботливые родственники давно продали и пропили. Бедняги кое-как перебивались летом на случайные заработки, спали под забором и осенью неизбежно оказывались в этой больнице с кровохарканием.
Здесь они проводили почти всю зиму за счет государства. Их подлечивали, откармливали, к весне очаги болезни в легких зарубцовывались. По советским законам туберкулезных больных после стационарного лечения отправляли на месяц, а то и на два месяца в санаторий, - опять же за счет государства. Летом их выписывали из санатория, и все начиналось сначала. Осенью у них снова открывалось кровохарканье, и они опять оказывались в хорошо знакомой маленькой туберкулезной больнице.
Меня поразил их оптимизм. Лишенные практически всего, они не унывали и считали благом каждый Божий день, подаренный им судьбой. В этом уединенном медицинском заведении время тянулось медленно, и мы много времени проводили в курилке. Там больные с удобством рассаживались вдоль стен на корточках и вели бесконечные философские беседы. Когда в курилку заходил еще один курильщик, он бодро приветствовал старожилов:
- Здорово, чахотошные!
На такое приветствие не обижались. Если кто-то нетерпеливо вопрошал, скоро ли позовут на обед, его успокаивали:
- Скоро! Уже за углем поехали.
Операции здесь проводили во вторник и четверг. В эти дни больные с воодушевлением потирали руки и обнадеживали новичков:
- Сегодня мясо дадут!
Иногда какой-нибудь наивный новичок, утомленный борьбой с недугом, принимался жаловаться на свои болячки. Его внимательнейшим образом выслушивали, никогда не перебивали. Потом заботливо спрашивали:
- А вот так у тебя бывает?
Обрадованный заботой наивный новичок тут же откликался:
- Бывает!
Его еще более участливо спрашивали:
- А по утрам у тебя вот тут болит?
- Ох, болит, сильно болит!
- А по вечерам вот так бывает?
- Ой, бывает, еще как бывает!
Его с радостной улыбкой тут же успокаивали:
- Значит, скоро помрешь. Лежал у нас тут один. У него все было в точности, как у тебя. Помер.
Обычно после такого оптимистического прогноза бедолага больше не вспоминал вслух о своих недомоганиях.
В международный женский день, 8 марта, в больнице случилось ЧП. Несколько измученных уколами, микстурами и таблетками пациентов из этого постоянного контингента во время ужина прошли налетом по пустым женским палатам, прикарманили все парфюмерные и косметические средства, имеющие хоть какое-то отношение к спирту, а потом как следует отметили праздник, Наутро их ждала суровая расплата. Женщина – главврач досрочно выписала из больницы всех любителей спиртного за нарушение больничного режима.
В ожидании выписки понурые нарушители собрались в курилке. Остальные курильщики пришли попрощаться с изгнанниками. В битком набитой курилке царило тяжкое молчание. Никто не жаловался на злую начальницу, - сами виноваты. Все молчали, размышляли о дальнейшей судьбе бедолаг. После сытой и беззаботной жизни в больнице под присмотром врачей, на всем готовом, - что ждет бездомных и безработных бывших зеков впереди? До тепла еще далеко, еще не раз вернутся сильные морозы и обильные снегопады. Тут отворилась дверь, и в курилку вошел опоздавший постоянный пациент, избежавший наказания. Он с укоризной приветствовал собравшихся:
- Здорово, алкаши!
Среди унылого молчания ему ответил одинокий печальный голос:
- Мы не алкаши. Мы бухарики.
А сейчас мы с компаньоном проехали мимо реликтовой рощи и повернули в сторону села Алтайского. Я вспомнил об изгнанниках из маленькой туберкулезной больницы, мысленно пожелал им здоровья и благополучия. Сколько их из этих восьми человек еще живы сейчас?
По дороге компаньон сдержанно рассказывал о предстоящем мероприятии.
- Я туда уже три раза ездил. Они все равно на зиму спускают воду и собирают рыбу. Больше половины ее остается в грязи и дохнет, так что мы даже сделаем благое дело, не дадим пропасть без толку. Весной они снова запускают мальков. Там вот такие карпы! Карасей и линей вообще без счету.
Солнце зацепилось за вершины пологих холмов, по-местному – увалов, когда впереди появилось большое село. По словам моего спутника, рыбный пруд находился слева от села. Я проехал через село и свернул по разбитой грунтовке направо, дабы усыпить бдительность коллективных хозяев пруда. Когда солнце зашло, мы на тихом ходу двинулись по коровьим тропам к заветному пруду. Фары я, конечно, не включал. Ехали мы довольно долго, но вот спутник скомандовал, и я остановил машину в густых кустах.
Мы пешком отправились на рекогносцировку, чтобы попозже я мог в полной темноте подъехать поближе к пруду и не свалиться в него. На вершине увала мы уселись на теплую землю и осмотрели окрестности. Вокруг громоздились невысокие продолговатые холмы, слева уютно светились огоньки села, а впереди, в долине, блестел уголок водоема. Мы вернулись к машине и часов до одиннадцати часов сидели в засаде, заодно плотно поужинали. В таких глухих селах советский народ рано ложится спать, и ждать нам пришлось недолго. В полной темноте я подвел машину к самому берегу пруда, и на всяких случай спрятал ее в кустах.
Мой компаньон стал готовиться на дело. Он спустил на воду складной алюминиевый челнок, - мне при виде этого плавсредства вспомнился ветхий челн пушкинского чухонца, - и уложил в него четыре сети. Я уселся впереди на весла, и мы храбро пустились к середине пруда. Там мой спутник стал расставлять сети. Сети в дороге запутались, и он то и дело чертыхался, дергал веревочки, метался по убогому челну от борта к борта, так что я сразу понял, почему этот опытный браконьер так настойчиво советовал мне запастись сухой одеждой.
Я тогда весил ровно 5 пудов, а мой напарник при среднем росте напоминал мне, простите, хорошо откормленного кабана пудов на семь-восемь. Легкий челнок считался двухместным, но его конструктор имел в виду, конечно, людей среднего роста и среднего веса. К тому же напарник совершенно не заботился о нашей безопасности. Он резко дергал сеть, неожиданно наваливался то на один борт, то на другой. Челнок вел себя так, будто в нем перекатывалась здоровенная чугунная чушка, вроде тех, которыми проверяют грузоподъемность лифтов. Я как мог пытался уравновешивать порывистые броски моего тяжеловесного компаньона. А он, видимо, вошел в браконьерский азарт и метался в челноке все резче и опаснее.
Я здорово устал в этих попытках предугадать непредсказуемое и уже почти сдался. Будь, что будет, от судьбы не уйдешь. Купаться сентябрьской ночью в холодной воде предгорного пруда – удовольствие небольшое, но, надо полагать, не смертельное. В худшем случае, заработаю очередное ОРЗ. Наконец, напарник поставил последнюю сеть, и я вздохнул с облегчением. Но, как часто бывает, радость моя оказалась преждевременной, и расслабляться никак не следовало. Напарнику показалось, что последнюю жердь он воткнул в дно слабо. Он резко метнулся к ней, навалился на борт всей своей чугунной тяжестью. Челнок зачерпнул бортом и медленно опустился на дно пруда. Вместе с нами, конечно.
Пруд, к счастью, оказался неглубоким. Мне вода доходила до подбородка, и я уверенно стоял на ногах, от напарника же на поверхность выглядывал только нос. Я медленно приходил в себя от неожиданного купания, а он, казалось, не испытывал ни малейшего волнения. Он окунулся в воду, вытянул со дна челнок и сунул его мне.
- На берег, - спокойно скомандовал он. – Весла у меня.
Я побрел к берегу, волоча за собой под водой челнок. Мой напарник двигался к берегу скачками наподобие кенгуру. Весла он использовал как костыли, видно, сказывался большой опыт. А я молча злился на него. Мог ведь он вести себя в ненадежном челноке поспокойнее, а не метаться от борта к борту, как припадочный! Ему-то хорошо, у него огромный рюкзак с сухой одеждой, а я оптимистично надеялся на лучшее, и захватил лишь ватную стеганку. Кажется, в багажнике лежат мои промасленные и невероятно грязные гаражные штаны. Вот и вся моя запасная одежда.
На берегу мы стянули с себя мокрые одежды и, сверкая в свете звезд обнаженными частями тел, стали переодеваться, кому во что Бог послал. На нас тут же накинулись табуны комаров, - они здесь годами ждут таких идиотов. Напарник и не подумал предложить мне хоть что-то из своих запасов. Он надел теплое фланелевое белье, брюки, рубашку, свитер, телогрейку, сухие ботинки и вязаную шапочку. Свою промокшую одежду мой компаньон даже не особенно выжимал, а просто сложил в мешок.
Я брезгливо натянул на голое тело промасленные штаны, в которых обычно лежал под машиной, и поплотнее запахнул ватник. Потом включил двигатель, пустил на полную мощь печку и все свое выжатое одеяние развесил в машине поближе к потокам теплого воздуха из системы обдува.
Мы забрались в машину на заднее сиденье. Комары успели заполнить весь салон и теперь набросились на мои обнаженные руки и ступни. Я давил кровососов, злился на них и на напарника, но они пищали все противнее и жалили все злее. Мой опытный компаньон в это время налил себе из термоса горячего чаю, вытащил из рюкзака бутерброды и принялся ужинать. Он благодушно говорил:
- Сейчас полпервого. Светает тут в полшестого. В начале пятого поедем снимать сети. Ты не взял с собой термос? В такую поездку надо обязательно брать термос с горячим чаем. И сменной одежды ты маловато взял. Я всегда беру полных три комплекта в запас, даже трусы.
В надежде на взаимность я предложил ему свои бутерброды с колбасой, но он отказался.
- Я беру с собой только с сыром и маслом. И очень сладкий чай. Когда промокнешь, нужны калории, лучше масла и сахара ничего нет. Хорошо бы сгушенку, но где ее достанешь?
Так мы ужинали и грелись – каждый индивидуально. В общем, надоел мне мой компаньон своим беспробудным эгоизмом страшно. Неужто они все там, в Челябинске, такие? Он же после ужина привалился к стенке и тут же захрапел, к счастью, негромко. Я тоже попытался уснуть, но какое там, сна - ни в одном глазу. Мне рисовались картины одна страшнее другой. Вот поедем мы снимать сети, мой тяжеловес опять обязательно перевернет челнок, а у меня из сухих вещей остались только обтирочные тряпки. В них, что ли, заворачиваться? Да ведь если встретятся гаишники – они не поймут. Высохли бы за ночь хоть носки и рубашка!
Я все-таки заснул. Разбудил меня бодрый голос компаньона:
- Пора снимать сети. Как раз успеем до свету.
Я надел мокрые штаны и куртку, - все равно перевернемся, так хоть промасленные штаны и ватник останутся сухими.
- Давай сначала к дальней сети, - скомандовал компаньон.
Правильно, - усмехнулся я в душе, - когда перевернемся, по пути к берегу заберем остальные сети. Большой опыт имеет человек.
Он перевернул челнок на третьей сети. Я стоял по уши в воде, и у меня даже не было сил злиться. А он окунулся, подобрал весла и оперся на них.
- Вытаскивай лодку, - скомандовал он. - Я держу сети, а ты вылей воду из лодки, сложим сети в нее.
Я в полном отупении выполнял его указания. Он погрузил сети в полузатонувший алюминиевый челнок, и я потянул его к берегу. Компаньон кенгуриными скачками плескался сзади. На суше я первым делом снял мокрые штаны и куртку, натянул промасленное тряпье и ватник. Носки уже высохли, рубашка заметно подсохла, а прорезиненные кеды не очень и промокли. Мой напарник неторопливо и основательно обряжался во второй запасной комплект сухой одежды.
Мы освободили багажник, сложили туда сети с рыбой и хорошенько замаскировали все это мокрой одеждой. Я сел за руль в промасленных штанах, включил обогрев, радио и повел машину к дороге. Напарник опять взялся за чай и бутерброды. Я молчал и выбирал в полутьме дорогу. Он напился, наелся и задремал. Пробудился он только на въезде в город.
- Отвези меня домой, там все сбросим. Я разберу рыбу, потом разделим.
Ну, уж дудки, - злорадно подумал я и сказал:
- Поедем ко мне в гараж, разделим рыбу, потом я отвезу тебя домой.
Как ни упирался мой компаньон, я сделал по-своему. Каждому из нас досталось по полведра рыбы. Больше с этим человеком я старался не встречаться, как ни сочувствовал его трагедии. До сих пор я уверен, что если бы оставил его наедине с рыбой, то за эту бурную, полную страшных опасностей и ужасных приключений ночь я мог вообще ничего не получить. Тут у него тоже чувствовался большой опыт. Потом я выяснил, что его манеры хорошо известны большинству из моих знакомых автомобилистов. Поэтому никто из них не соглашался ездить с ним на рыбалку. Кроме меня. Но теперь и я в курсе.
По принятой классификации я отношу этого моего компаньона к подвиду злостных браконьеров. Я знал некоторых из них, кроме него. Это люди серьезные и молчаливые. Они предпочитают действовать в одиночку под покровом ночи. О своих успехах они обычно не распространяются. Если обстоятельства вынуждают их обзавестись напарником, они используют бедолагу на полную катушку, и обязательно объегорят при дележке добычи.
Представители этого подвида подлежат исправлению в местах строгого режима. Не исправившихся следует уничтожать незаметно для правоохранительных органов. Из-за них обезрыбели наши богатые водоемы. Они глушат рыбу взрывчаткой. На ведро добычи приходятся центнеры оглушенной и погибшей рыбы. Они используют электроудочки, от мощного разряда которых вся рыба в радиусе километра теряет способность к размножению.
Из-за них рыбнадзор смотрит на любого человека с удочкой как на смертельного врага человечества и природы. Из-за них на берегах водоемов все чаще натыкаешься на таблицы: «Ловля рыбы удочкой запрещена». Из-за них все остальные безобидные рыболовы-любители вынуждены постоянно нарушать строгие законы, постановления и правила.