В. ФЕДИН
ВТОРОЙ ВЫХОД НА ОХОТУ. НЕВЕРОЯТНОЕ
Второй раз я попал на охоту через полгода, осенью, когда открылся сезон на уток. Той же компанией, но уже без Эдика, мы решили съездить за утками на Комаровские озера в тридцати километрах от Бийска. После истории с Эдиком я все еще не решился приобрести ружье, и мне опять кто-то сердобольный выделил лишнее ружьишко. На этот раз я оказался обладателем потертой до белизны металла двустволки.
На Комаровские озера мы поехали с шиком. Костя Сапожников за лето приобрел мотоцикл «Урал» с коляской, - самое мощное мотосредство в нашей державе. А Толик Масленников оказался обладателем автомобиля «Москвич-403». Официально он выиграл его во всесоюзную денежно-вещевую лотерею за 30 копеек. На самом деле он с большой переплатой купил выигрышный билет у другого счастливчика. Подобный скромный бизнес в те годы уже существовал. Так или иначе, мы отправились на охоту не пешком, не на рейсовом автобусе, а на собственном транспорте. Костя Сапожников посадил в коляску Рифката Сабитова, а на заднее сиденье Льва Егорова. Остальные пять человек, не считая водителя, втиснулись в «Москвич» к Толику Масленникову.
Тогда мы отдыхали только один день в неделю, - воскресенье, - поэтому при выезде на природу погода практически не учитывалась. Как писали на футбольных афишах: «Матч состоится при любой погоде». В субботу после работы наша компания собралась в назначенном месте. Пока мы рассаживались, погода стояла ничего себе, но как только город остался позади, пошел небольшой дождь. Это нас ничуть не испугало, ибо впереди ярко синело чистое небо. Наши водители держали курс на эту синеву, а дождь постепенно усиливался. Мотоциклисты скоро промокли, и мы хихикали над ними, нас надежно закрывала крыша «Москвича». Шесть человек в узком и тесном «Москвиче» - многовато, и Толик развлекал нас захватывающим рассказом о своем приобретении. Госцена «Москвича-403» - две тысячи триста рублей, а Толик отдал за выигрышный билет ровно шесть тысяч. Это уже по новым, хрущевским ценам.
Кстати о ценах. В самом конце сороковых годов, еще при Сталине, в моем родном селе появился первый личный легковой автомобиль, - «Москвич-401». Его «выделили» передовому механизатору-комбайнеру колхоза «Свежая сила». Обошелся он счастливому владельцу в 8000 рублей по сталинским ценам. Хрущев провел частичную деноминацию денег, убрал один ноль с банкнот, но «Москвич-403» стал стоить почему-то не 800 рублей, как полагалось бы, а 2300. Так возросло благосостояния советского народа за какой-то десяток с небольшим лет.
Но вернемся к нашей поездке на охоту. Чем дальше мы отъезжали от города, тем сильнее становился дождь. Небесная синева впереди все еще оставалась, но заметно уменьшалась в габаритах, - тучи нас догнали и начинали перегонять гораздо эффективнее, чем СССР догонял и перегонял США по производству мяса и молока. Мы, молодые, умные, все с высшим техническим образованием, тыкали в эту синеву пальцами и уверяли друг друга, что в Комарово дождя не будет. А стоял уже конец сентября, и даже на солнечном Алтае начинался короткий период дождей.
От Бийска до Комарова 30 километров грунтовки. На Алтае грунт состоит из жирного чернозема. На этом черноземе хорошо родится ценная пшеница твердых сортов с высоким содержанием клейковины. Для пшеницы такой грунт – хорошо, а наш «Москвич» уже на брюхо стал садиться. Теперь мы то и дело вылезали под дождь, толкали свой лимузин, снова садились, а через сотню-другую метров снова вылезали и снова толкали.
Дождь припустил уже по серьезному, мы промокли, измазались по уши в плодородном черноземе. Однако в сером небе впереди все еще проглядывало маленькое синее оконце, и мы держали курс на это голубое будущее. Костя Сапожников долго тащился за нами по раскисшей дороге, потом ему это надоело.
- Вы езжайте потихоньку, вам спешить некуда, у вас крыша над головой. А мы уже насквозь. Я рвану вперед, в Комарове встретимся.
Он свернул с дороги на зеленую озимь, дал газ, из-под колес «Урала» брызнули черные ошметки, и мотоцикл с промокшими пассажирами скоро скрылся из глаз. А мы преодолевали 30 километров чернозема в общей сложности часа три. В Комарове мотоциклисты ждали нас под навесом на крылечке давно закрытого сельпо. Уже заметно стемнело, мы посовещались и решили заночевать в Комарово, ехать на озера под дождем на ночь глядя – просто глупо. Проситься ночевать к сельчанам мы не стали, кто пустит ночью в дом такую ораву с ружьями? К тому же мы так перемазались в черноземе, что смахивали на вооруженную банду беглых рецидивистов. А дождь все не унимался. Он перешел в назойливую мелкую форму, которая сильно угнетает нервную систему, ибо кажется нескончаемой.
Мы храбро решили переночевать в «Москвиче». Толик отогнал свой лимузин на небольшую травянистую площадь у сельпо, там, помню, стоял памятник павшим героям гражданской войны, и мы стали укладываться спать. До сих пор мне никто не верит, когда я рассказываю, что девять здоровых мужиков, да еще с ружьями, разместились на ночлег в тесном «Москвиче-403». Я сейчас и сам тоже как-то плохо верю в это. К тому же Костя Сапожников, Яша Абрамов и я – мужики под два метра, а Костя по ширине напоминал шифоньер. Но верьте, не верьте, а разместились и попытались уснуть. Спать в таких условиях, конечно, получалось плохо.
Примерно через полчаса Костя раскидал всех от дверцы и стал выбираться из лимузина.
- Вы, туды-сюды, спите тут, а я, так-перетак, посижу на крылечке под навесом.
Он ушел. Сидит на крылечке и даже вроде спит в самом деле. Потом подо мной заворочался Рифкат Сабитов, его тоже потянуло на волю, в пампасы. Вместе с ним выбрался и я. А дождик моросит с садистской неутомимостью. Осенний такой мелкий дождичек. Мы с Рифкатом побродили возле «Москвича» минут пять, еще столько же изучали памятник красным героям. Потом решили идти к Косте на крылечко, под навес. А там вдруг, слышим, шум поднялся, мат коромыслом. Оказывается, сторож сельпо среди ночи решил проявить бдительность, пришел проверять сохранность социалистической собственности и принял Костю за взломщика. Не иначе, кто-то из сельчан настучал.
Костя не стал сильно конфликтовать с должностным лицом. Он обычно отличался умением сохранять спокойствие в самой сложной обстановке и находить общий язык с любым неукротимым скандалистом, однако тут уступил требованиям сторожа и покинул уютное местечко под навесом. Сторож с ворчанием уселся на крыльце и зорко следил за подозрительными чужаками. Для меня по сей день загадка: почему мы не сообразили распить с ним бутылочку-другую? Тогда он нам всем обеспечил бы нормальную ночевку в сухом сельпо. Но мы ушли и стали гулять возле сельпо под дождем. Возле обелиска стояла сломанная скамейка, мы по очереди отдыхали на ней, но больше бродили по деревенским лужам и вели умные разговоры.
Костя и Рифкат, оба в штормовках, в таких же брезентиновых штанах, в сапогах. Костя к тому же надел плащ-палатку, и по очереди пускал нас с Рифкатом под свое крыло. А вот я дал большого маху с экипировкой. Штормовку надеть я догадался, но поскольку знал, что мы едем на охоту с комфортом, в лимузине, то надел легкие светлые брюки и старые, когда-то модные остроносые штиблеты. Так что всю ночь чувствовал я себя не очень уютно.
Все на свете проходит, и хорошее, и плохое. Подошла к концу и эта томительная ночь. Мы вернулись к «Москвичу»: пора будить охотников и ехать на озера. Без нас остальные шестеро компаньонов разместились в «Москвиче» вольготно. Пятеро спали в салоне, а Лев Егоров уютно уселся снаружи на своем рюкзаке возле открытой дверцы, голову положил на порожек под ноги Толику и крепко спал с похрапыванием под мелким дождем. Недаром мы его уважали за незаурядные организаторские способности. Кстати, Льву не понравилось в Бийске, он года через два уехал, а еще через несколько лет до меня дошел слух, что он директорствует на одном из цементных заводов Новороссийска.
Мы растолкали спящих, и вскоре двигатели мотоцикла и «Москвича» нарушили идиллическую тишину Комарова. Дождь все не унимался, но сразу за селом начинался сосновый бор с песчаной дорогой, хорошо накатанной леспромхозовскими лесовозами. Мы быстро приближались к заветным озерам, только «Москвич» то и дело немилосердно подскакивал на толстых сосновых корнях, как на шпалах. Через полчаса приехали на Большое озеро, мечту охотников и рыболовов. Дождь немного сжалился над нами, превратился в легкую изморось, и мы довольно сносно позавтракали, чем Бог послал. Костер развести нам не удалось, все древесное вокруг сочилось влагой, но мы не стали огорчаться и решили заняться этим после охоты.
Однако мысли об охоте быстро угасли. Деревья, ветки, кусты, высокая трава пропитались водой, стоило задеть самую маленькую ветку, как тебя окатывал обильный, противный холодный душ. А сверху опять заморосило. В таких условиях бродить по лесу с ружьем как-то не хотелось. К тому же на озере мы не видели ни одной утки, они, скорее всего, попрятались от дождя кто куда.
Лев Егоров проявил смекалку и заявил, что останется на стоянке, разведет костер и приготовит обед. К нему тут же примкнул Рифкат. Двоих костровых вполне достаточно, и остальные охотники с тоской и стенаниями стали готовиться к походу. Яша Абрамов вытащил из рюкзака две лески с крючками и поплавками, и мы с ним радостно заявили, что останемся на озере рыбачить и обеспечим всю компанию ухой из карасей. Всем известно, что в Большом озере карасей видимо-невидимо, успевай вытаскивать. Оставшиеся пятеро несчастных во главе с неунывающим Костей Сапожниковым понуро двинулись в глубь леса с ружьями наперевес.
Часа через три вся промокшая компания снова собралась возле грязного по уши «Москвича». Охотники пришли без добычи. Утки и прочие лесные твари оказались умнее нас и не вылезали из уютных укрытий под нескончаемый дождь. Мы, каждый в меру своих артистических способностей, поиздевались над неудачниками и в лицах изображали, как утки веселились, глядя из сухих гнезд на промокших дураков с ружьями. Особенно изощрялись в насмешках мы с Яшей, ибо наша добыча состояла из одного карасика-недоросля на двоих. Как известно любому мальчишке, в дождь не клюет никакая рыба. И охотники, и рыболовы жаждали согреться и обсушиться у жаркого костра, но и тут нас ждало горькое разочарование. Лев и Рифкат истратили полведра бензина из бензобака «Москвича», однако костер развести им не удалось. В окрестностях нашей стоянки они не нашли ни одной способной гореть ветки. С громадными усилиями костровые сумели вскипятить лишь воду в чайнике, - в основном на бензине.
Великое дело – молодость. Мы не стонали, не брюзжали, не ныли и не жаловались. Расстелили на мокрой траве кусок замасленного брезента, разложили закуску и расселись вокруг на обломках стволов и сучьев. Толик вытащил из багажника пять заветных бутылок. У него же нашелся обязательный комплект автолюбителя: десять пластмассовых стопок, вложенных одна в другую. Мы с вожделением поглядывали на бутылки с живительной влагой и плотоядно потирали руки.
Надо сказать, что дело происходило в последние годы правления незабвенного Никиты Сергеевича Хрущева. Как известно, Хрущев смело разоблачил культ личности Сталина и в отличие от этого тирана, почти не покидавшего Москву и ее окрестности, принялся разъезжать по всему свету. Наступила эра «странствующей дипломатии». Наш беспокойный лидер привозил из своих странствий свежие идеи, и страну залихорадило. Как говорили злые языки, Хрущев успел соединить ванну с унитазом, разделить обкомы КПСС на промышленные и сельскохозяйственные и дать орден Ленина Насеру за уничтожение коммунистической партии Египта. Те же языки уверяли, что Хрущев собирался, но не успел соединить в квартирах пол с потолком, разделить министерство путей сообщения на «туда» и «обратно» и дать орден Ленина Николаю II за создание революционной ситуации в России.
О хрущевской инициативе «кукурузации» СССР известно всем. Меньше известен итог его стараний по ликвидации существенного различия между городом и деревней. Один из премьер-министров демократической России сказал замечательные слова: хотели как лучше, а вышло как всегда. Так вышло и у Хрущева. Он хотел приблизить условия жизни наших полунищих крестьян к городским. Намерение благое, но, увы, получилось хуже, чем было. В ходе укрупнения колхозов, совхозов и районов сотни тысяч мелких поселений исчезли с лица земли, тысячи небольших районных центров превратились в убогие деревушки, миллионы крестьян бросили землю и переселились в города, а десятки миллионов гектаров неудобий выпали из сельскохозяйственного оборота, закочковались, заросли кустарником и неделовым мелколесьем.
За недолгие годы энергичной реформаторской деятельности Хрущева наша необъятная страна осталась без хлеба, мяса, молока, масла и сахара. Как раз в год этой нашей поездки на охоту хлеб в магазинах стали выдавать всего по одной буханке в руки, и за этой буханкой приходилось отстоять немалую очередь. СССР оказался на грани введения карточной системы. Заодно в торговле исчезли сопутствующие товары, в том числе алкогольные напитки. Несколько дней перед нашим походом Толик на своем «Москвиче» объезжал наш славный город и его окрестности. Каким-то чудом, где-то и как-то ему удалось раздобыть пять бутылок сорокаградусного зелья цвета мочи. Этикетки гласили, что это «Водка калгановая».
Мы как спецхимики прекрасно знали, что вся алкогольная продукция для простого народа в нашей стране готовится на пороховых заводах из разбавленного технического спирта с разнообразными соблазнительными химическими добавками, часто ядовитыми, как печально известный «Солнцедар». Каждый советский человек тех лет верил, что американцы прекратили войну во Вьетнаме вскоре после снятия Хрущева с высокой должности, когда мы отправили в эту братскую страну все запасы хрущевского «Солнцедара». Изнеженные цивилизацией и избалованные материальным изобилием американские солдаты не выдержали знакомства с любимым напитком советских людей и оставили Вьетнам во главе с нашим другом Хо Ши Мином в покое.
Но это знание не охладило наш энтузиазм, вспыхнувший при виде бутылок. Костя Сапожников твердой рукой с высокой точностью разлил калгановую жижу по стопкам, Яша Абрамов произнес оптимистический тост, и мы опрокинули по первой.
До сих пор я уверен, что самое эффективное и надежное средство борьбы со всеобщим пьянством в нашей стране, - та самая хрущевская калгановая водка. Нашим правителям следовало бы по достоинству оценить труд ее изобретателей и организовать массовый выпуск калгановой на всех многочисленных пороховых заводах. И тогда не стояла бы перед обществом неразрешимая проблема борьбы с алкоголизмом. Советским людям редко выпадало счастье пригубить приличный алкогольный напиток, мы давно привыкли к любой отраве, но такая гадость никому из нас никогда в жизни не попадалась. Калгановая напоминала мочу не только цветом. По-моему, ее изобретатели разбавили вонючий технический спирт не водой, но мочой. Меня чуть не стошнило от омерзительного вкуса отечественного горячительного напитка.
Я судорожно занюхивал проглоченное зелье хлебом и смотрел на товарищей по несчастью. Их выразительные гримасы и изумленно выпученные глаза подтверждали мои худшие предположения. Один лишь Костя мужественно согнал с лица выражение неописуемого отвращения и потянулся за второй бутылкой. Но все остальные дружно и энергично запротестовали. Еще раз ощутить неповторимый вкус этой мерзости не захотел никто. Мы шумно обратились за разъяснениями к добытчику калгановой.
Толик обиделся и заявил, что мы – неблагодарные и дурно воспитанные люди. Он объехал весь город, все окрестные села, и лишь в Сухой Чемровке по совету местных мужиков уговорил продавщицу сельпо достать из-под прилавка заветную заначку. Если нам не нравится его калгановая, пусть в следующий раз кто-то другой попробует достать водку, а он навсегда подает в отставку. Однако пить калгановую вторично он наотрез отказался - по принципиальным соображениям.
После неудачи с калгановой мы заметно приуныли, ибо самое гнусное для советского человека – это состояние недопития. Но тут Яша Абрамов принес от тлеющего костра чайник:
- Я заварил иван-чай, - гордо заявил он. – Это древний целебный русский напиток. Вещий Олег экспортировал иван-чай в Византию и в Европу. Снимает все болезни! А вкус – специфический!
Мы забыли запастись сахаром и принялись хлебать несладкий горячий отвар иван-чая. Если вы когда-либо пытались разводить поросят, то помните незабываемый запах и вкус поросячьей похлебки из вареной дворовой травы. Целебный напиток наших предков в исполнении Яши лично у меня пробудил как раз эти воспоминания золотого детства. Тогда мы варили поросенку лебеду с картофельными очистками. Сейчас чаелюбы дружно отставили чашки и взялись за бутерброды с колбасой.
Но и они не улучшили нашего настроения. Колбасу доставал для всей компании Лев Егоров, и ему посчастливилось добыть полукопченую украинскую домашнюю. Она состояла в основном из сала и к тому же заметно пованивала не первой свежестью. Лев Егоров, как выходец с Украины, горячо уверял, что настоящая «ковбаса» обязательно должна иметь душок, в этом-то и состоит самый смак. Он с артистическим наслаждением доел свой бутерброд, однако от добавки почему-то отказался.
Сборы в обратный путь проходили не очень весело. Мы сложили мокрый хлеб и украинскую домашнюю полукопченую «ковбасу» в рюкзак Льву Егорову. Четыре нетронутые бутылки калгановой вернулись в багажник «Москвича». Когда Толик захлопнул багажник, Альберт Дранишников задумчиво сказал:
- Мужики, а ведь никто не поверит.
- Чему? – удивился Костя Сапожников.
- Да вот этому. Здоровые мужики привезли обратно с охоты четыре бутылки водки.
Небольшие дебаты возникли по поводу неиспользованного иван-чая. Рифкат Сабитов предложил Яше Абрамову допить почти полный чайник чудодейственного древне-русского напитка. Однако большинство посчитало это татаро-монгольским зверством, отголосками проклятого ига, и целебный чудо-чай вылили в затухший от дождя костер.
Мотоциклисты оседлали «Урал», мы втиснулись в многострадальный «Москвич», и через полчаса наша компания снова оказалась в Комарово. Дождь моросил уже почти сутки без перерыва, и наш транспорт для дальнейшего пути по раскисшему чернозему не годился. Правда, Костя уверял, что его «Уралу» чернозем не страшен, и он без проблем доберется до Бийска. Но, видите ли, грязь из-под колес будет лететь пассажирам прямо в морду, поэтому лучше придумать что-то другое. Он и Толик потолковали с одним аборигеном, вручили ему бутылку калгановой, и вкатили свои авто-мотосредства в просторный деревенский двор, - до лучших времен.
Бутылка так растрогала мужика, что он куда-то на минуту отлучился и привел с собой соседа, шофера сельповского «Газ-51». Тот сначала уверял, что такую грязь одолеет разве что гусеничный трактор. Костя тоже пожертвовал ему бутылку калгановой, и шофер стал соглашаться, что оно, конечно, ехать трудно, но на работу нам опаздывать не годиться. Вторая бутылка калгановой резко повысила его оптимизм, и он согласился довезти нас до ближайшей железнодорожной станции, опять же Чемровки, в 18 километрах от Комарова. В пять утра через Чемровку пройдет местный экспресс Барнаул-Бийск, к шести мы окажемся дома и вполне успеем на работу.
Вскоре мы в кузове открытого «Газ-51» двинулись к Чемровке. Дождь то ослабевал, то припускал с новой силой. «Газ-51» буксовал, юзил и увязал в глубоком черноземе проселка, но все же двигался вперед, хотя и с черепашьей скоростью. Мы не волновались, до пяти утра времени навалом. Километров через пять дорога пошла на косогор. Шофер остановил машину, вылез из кабины, встал на подножку, долго вглядывался в косогор и чесал затылок. Потом он решительно сел за руль и заскрежетал передачей. «Газ» на первой скорости пополз по дороге вверх, наискось по косогору. Мы с комсомольским энтузиазмом напрягали душевные силы, чтобы помочь ему.
На середине косогора «Газ» здорово занесло вбок, двигатель взвыл, но задние колеса уже сползли с проселка, и машина медленно, но верно заскользила задом и боком вниз, вниз, вниз. Мы притихли в безнадежном предчувствии. Наконец, скольжение прекратилось, машина остановилась. Шофер выскочил из кабины на подножку, огляделся и огласил насквозь промокшие окрестности виртуозными словосочетаниями. Мы тоже осмотрелись и посочувствовали шоферу, а больше самим себе. Наша триумфальная поездка закончилась. Надежный «Газ» стоял довольно далеко от дороги, в глубокой выемке, и все его четыре колеса полностью зарылись в густую грязь.
Мы вылезли из кузова и увязли в грязи кто по щиколотку, кто по колено. Рифкат предложил было дружно навалиться и вытолкать «Газ» из грязи, но даже шофер его не поддержал.
- Пойду домой, - мрачно сказал он. – Утром попрошу Витьку-тракториста вытащить машину. У него ДТ-54.
Он сообщил эти сведения и многозначительно посмотрел на Костю Сапожникова, которого считал за главного среди нас. Мы поняли, что Витьку-тракториста на такой подвиг можно вдохновить только бутылкой калгановой. Костя посмотрел на нас, понял наше единодушное одобрение, шагнул к Толику, развернул его спиной к себе, развязал его рюкзак, вытащил последнюю бутылку калгановой и бестрепетной рукой протянул ее нашему неудавшемуся спасителю. Тот сунул бутылку в карман телогрейки и бодро зашагал назад в Комарово. А мы взвалили на плечи ружья, рюкзаки и побрели вверх по косогору, на этот раз на своих двоих. Брошенный «Газ» остался стоять в грязи в сиротливом одиночестве.
Уже в этот мой второй выход на охоту я убедился, что охотники – народ черствый и грубый. Я в своих остроносых штиблетах поначалу пытался прыгать с кочки на кочку, чтобы меньше контактировать с грязью. Остальным это показалось очень забавным, особенно веселился Яша Абрамов, он в особо увлекательные моменты даже показывал на меня пальцем. Под низко нависшими серыми тучами, под усилившимся дождем раздавались веселые шуточки и добрые полезные советы. Однако веселье вскоре угасло.
Уже темнело, разглядеть дорогу стало трудно, я отбросил предрассудки, положился на авось и смело зашлепал по грязи и по лужам. И тут в полной мере проявилось преимущество моей обуви. Одно делать шагать по глубокой грязи в легких штиблетах. И совсем другое – вытаскивать из вязкой грязи тяжелые сапоги с пудами налипшего алтайского чернозема. Мои компаньоны в сапогах то и дело проваливались в рытвины и ухабы, предательски прикрытые жидкой грязью. Сапоги у всех наполнились до краев раскисшим липким черноземом. Теперь я бодро и элегантно шагал по лужам впереди приунывшей ватаги. Позади меня раздавалось разноголосое чертыхание, кряхтение, сопение и пыхтение.
В Чемровку мы пришли уже заполночь. Это небольшой полустанок с десятком жилых домов. В окнах, естественно, ни огонька. Платформы как таковой тут не имелось, пассажиры лезли в высокие вагоны прямо с грунта. А дождь все не унимался. Мы разбрелись в поисках укрытия. И тут Костя Сапожников наткнулся на нечто вроде будки путевого обходчика. Мы сгрудились у запертой двери. Костя вытащил свой здоровенный охотничий тесак, поковырял острием в замке, нажал, навалился богатырским плечом. Дверь распахнулась.
Мы оказались в небольшом помещении размером два на два. Пол покрывал толстый слой еще не засохшей грязи. В будке стоял небольшой хлипкий стол, рядом с ним – узкая деревянная скамейка метра полтора длиной. В углу мы обнаружили холодную буржуйку, Вот и вся мебель, располагаться на ночлег абсолютно негде. Но теперь у нас над головой впервые за сутки оказалась надежная крыша!
Пока охотники осваивались, я заметил в одной стене окошко лилипутских размеров. Оно помешалось в небольшой нише глубиной сантиметров двадцать, не больше. По праву первооткрывателя я попытался поуютнее устроиться в оконной нише. Голова моя упиралась в верхний правый угол оконной коробки, ноги в штиблетах пришлось поднять к левому верхнему углу, основная опорная часть разместилась на узком и коротком подоконнике. Я подперся двустволкой и мгновенно уснул.
Проснулся я от невыносимой ломоты во всех членах. Затекли задранные ноги, зад ныл от врезавшегося края узкого подоконника. Я с трудом сполз на пол, размял окостеневшие суставы и огляделся. Друзья мои спали беспробудным сном в позах, достойных кисти большого мастера. Костя Сапожников свернулся змеиной спиралью на маленьком столике. Лев Егоров и Рифкат по-братски разделили узкую скамейку. Они стояли на коленях у торцов скамейки, а животами улеглись на сиденье, головами друг к другу. Остальные со спартанским пренебрежением к неудобствам распластались на покрытом грязью полу.
Барнаульский поезд прибыл вовремя. Мы погрузились в общий вагон и через полчаса высадились в Бийске. На работу успели все.
Так закончилась моя вторая попытка приобщения к великому братству охотников-любителей. Потом я много раз пытался рассказывать, как однажды мы увезли с охоты назад четыре бутылки калгановой водки из пяти, однако никто не разу мне не поверил. Мол, если бы ты заливал, что привез с охоты четырех медведей или хотя бы одного слона, - ну, это еще куда ни шло. А уж водку везти с охоты назад, - это ты, брат, чересчур. Надо же даже в охотничьих рассказах меру знать!