В. ФЕДИН
Первый выход на озоту. Драма.
Первый рзз дело вышло в конце зимы, когда на снегу образуется твердый наст. Услыхал я, что наша компания собирается за зайцами, и напросился. Приятели мои считались опытными охотниками, однако взяли и меня, новичка. Кто-то выделил мне лишнее ружьишко, не помню марки, какая-то одноствольная пукалка вроде берданки. Ну, дареному коню в рот не глядят, и на том спасибо.
Жили мы все в поселке химкомбината. В 7 утра, еще в сумерках мы собрались у магазина и пошли на лыжах за наш родной химкомбинат. В километре от него идут вырубки, болота, опытные мои приятели уверяли, что зайцев там, как нерезаных собак. Ушли мы на лыжах километра за три от периметра, встали в линию, метрах в десяти друг от друга, и давай прочесывать болото. Прошли по кустам и кочкам с километр, - нуль. Следы есть, зайцев нету. Развернулись мы на 90 градусов и пошли поперек болота. Дошли до горы, - это с километр, - опять пусто. Протопали вдоль горы километра два – увы. Трудовой пот налицо, а зайцы куда-то подевались.
В общем, ходили мы шеренгой, как солдаты на плацу, часов шесть, а толку никакого. Я к лыжам привычный, турист-разрядник, и то на кочках все ноги повывихивал. Остальные, смотрю, тоже заскучали. Старшим у нас назначил себя Яша Абрамов, он любил руководить. Собрал он совет, посовещались мы и решили, что сегодня не сезон, и надо поворачивать обратно. Совещание проходило под горой, почти у Чемровки, это уже километров двенадцать от Бийска. Большинством голосов постановили обойтись без еды, - не заслужили мы обеда, потерпим до дома.
Потянулись мы гуськом назад не солоно хлебавши. А на небе солнышко сияет, сверкающий снег слепит, - на Алтае тогда приходилось 300 солнечных дней в году, это уж потом климат повсюду испортился. Бредем мы, усталые, прямо навстречу солнцу, оно лупит по глазам, как прожектор ночью. Наст подтаял, снег глубокий, на каждом шагу лыжи проваливаются, переднему трудно лыжню прокладывать, мы меняемся по очереди.
Через пару километров наткнулись мы на колючую проволоку, тут полигон начинался, потянулись мы вдоль проволоки. Еще через километр набрели на КПП: будочка два на два, солдатик внутренних войск на крылечке греется на солнышке. Попросил он у нас закурить, мы, разумеется, дали ему сигарет и заодно посовещались с ним, как бы нам в его будочке отдохнуть. Да и животы у нас подвело, - уже часов семь бродим на свежем воздухе. Кто-то догадался показать солдатику горлышко бутылки из рюкзака – у него сразу все уставные сомнения и колебания отпали.
Ввалились мы в сторожку, а там – лепота неописуемая. В буржуйке жарко пылают дрова, стоит столик, вдоль стен – лавочки. Нас девять, да солдатик десятый, однако разместились с уютом. Выпили по первой, по второй, по третьей. Закусь хорошая, каждый взял с собой с запасом, а я по неопытности набил рюкзак дефицитной тушенкой городского мясокомбината. Тогда, при развитом социализме, ее еще иногда доставали по блату, это уж потом, в расцвет застоя, все куда-то исчезло. Народ до сих пор удивляется: наш мясокомбинат – крупнейший в Сибири, через него идет весь монгольский скот, а в городских магазинах только по великим революционным праздникам появляется мясо шести популярных сортов: ухо, горло, нос, сиська, писька, хвост. Куда девалась продукция мясокомбината, неужто местная партноменклатура все съедала?
Я-то со своей тушенкой тогда хотел как лучше, а вышло неважно, на меня даже кое-кто коситься начал. У большинства хлеб и сало, ну, еще килька в томате или завтрак туриста. Но ничего, уминали тушенку за обе щеки, даже за ушами трещало. Особенно солдатик старался после армейской перловки. После четвертой нам в сторожке стало жарко. Сбросили мы куртки, полушубки и стеганки, и тут вдруг Рифкат Сабитов говорит:
- Старики, ружья потеют! Надо бы их на улицу вынести.
Мы засуетились, а наш командир Яша Абрамов приказал сидеть.
- Пусть двое вынесут ружья. Давай-ка, Эдик Рафиков и Костя Сапожников, вы у дверей сидите, вы и вынесете.
Взяли Эдик и Костя по охапке ружей и – в дверь. Первым вышел Эдик, у Кости ружья вываливались, он задержался. Только он толкнул дверь, - за дверью выстрел!
Мы загалдели, вскочили, кинулись в дверь, толкучка, свалка. Я выскочил, смотрю: у крыльца на снегу лежит Эдик, вся голова и снег вокруг в крови. А рядом – Костя Сапожников с охапкой ружей стоит, глаза выпучил.
Лично у меня после четвертой с соображением неважно, и тут я несколько вырубился. Смотрю на окровавленного Эдика и – никаких эмоций, будто это не на самом деле, а в кино. Перевел взгляд на Костю, - он все еще держал в руках охапку ружей, - и зашевелились у меня мысли. Не иначе, думаю, Костя Эдика нечаянно подстрелил. Хотя нет, когда выстрел раздался, Костя все еще возился со своими ружьями в сторожке, он уже потом выскочил.
На крыльцо вышел наш солдатик, увидал окровавленного Эдика на снегу, позеленел, рот разинул и тоже окостенел. Я еще успел его пожалеть. На нем теперь куча нарушений устава караульной службы. Пустил на КПП толпу посторонних с оружием, пьянствовал с ними, даже курил на посту. В итоге – смертоубийство.
Все эти наблюдения и глубокие соображения заняли у меня секунды две, не больше. Начал я врубаться в ситуацию. Остальные тоже вышли из ступора, загалдели, зашевелились, кинулись к Эдику. Живой он или уже нет? Тут, к счастью, Яша Абрамов, надо отдать ему должное, вспомнил о своих командирских обязанностях. Его хлебом не корми, дай покомандовать. Мы все одногодки, вместе приехали молодыми специалистами на бийские оборонные предприятия, в должностях еще не сильно разошлись, а тут обрадовались, что кто-то один будет руководить. Подтянулись мы, чуть не под козырек берем, даже солдатик слушается сурового старшего. А Яша скомандовал расступиться, встал на колени возле Эдика, приложил ухо к его груди.
- Живой! Сердце бьется! Солдат, у тебя тут аптечка есть? Давай бинт или хоть чистую тряпку, перевязать.
Солдатик от командирского голоса полностью ожил, кинулся в будку, выскочил с аптечкой. Яша и Рифкат принялись бинтовать голову Эдику. Костя со своей охапкой ружей топчется, хочет их поставить, а не получается. Я сообразил помочь, беру у него по одному ружью, ставлю к стене КПП. Остальные подобрали разбросанные по снегу Эдикины ружья, тоже поставили их у стены. Смотрю я, - из дула одного ружья синенький дымок еще струится. Взял я это злосчастное ружье и обомлел. Мать-перемать, это же моя дареная берданка! Разломил я ее, гильза наполовину вышла, я ее ногтями вытащил. Точно. Из гильзы дымок, и пороховой гарью сероводородной пахнет.
Подошел Костя, нас обступили другие. Стали мы соображать, как все могло получиться. Потрогал я спуск, - нормально, тугой спуск. Потрогал курок. Вот те на, - курок-то люфтит! Люфт не маленький, миллиметра два. Костя осмотрел крыльцо, около которого лежал Эдик, поманил меня. Одна доска – со свежей щербинкой. Дело проясняется. И Костя, и я уже не по одному разу отмывались от дотошного прокурора и комиссий по расследованию несчастных случаев. Все мы работали на вредных и опасных производствах, кое-чего насмотрелись, причины несчастных случаев научились выяснять. А у меня за спиной вообще уже два трупа на производстве.
Начал я рассуждать вслух, а Костя то кивает головой, мол, верно излагаешь, то качает, нет, брат, врешь. Так и выработали наиболее вероятную причину несчастного случая. Поддатый Эдик взял в охапку четыре ружья стволами вверх, прикладами вниз. Вынес он их из будки на крыльцо и хотел прямо с невысокого крыльца поставить на снег у стены. Может, ружья у него выскользнули, все четыре дружно ухнули прикладами вниз, не в том суть. А дело в том, что моя берданка курком задела за доску крыльца. Кабы не люфт курка, - все обошлось бы. А тут из-за люфта курок бойком ударил по капсюлю патрона. Дальше понятно.
Смотрим мы с Костей друг на друга, и я читаю его мысли, а он мои. Причина несчастного случая – люфт курка. Это как типичный несчастный случай на производстве: загорелась наша пожаро- и взрывоопасная гадость в аппарате из-за того, что металлический шнек чиркнул по металлической стенке аппарата. От трения воспламенился спецпродукт, аппаратчик не успел выскочить из кабины, погиб. Пиши в акте: причина несчастного случая со смертельным исходом – трение шнека по стенке аппарата, и дело с концом. Неправильно выставлен зазор.
Да только ни комиссия, ни прокурор такую причину не примут. Трение шнека – это всего-навсего причина загорания. А вот почему погиб человек? Зазор перед сменой выставлял дежурный слесарь. Его работу принимал мастер-механик. У механика аппарат в работу принимал мастер-технолог. И все они проморгали непорядок. Да еще дренчерная система сработала с задержкой.
Куда же смотрели оба мастера, начальник мастерской и прочее начальство мастерской и цеха? А никуда, налицо халатное отношение к служебным обязанностям. Значит, в мастерской царят грубые нарушения производственной и технологической дисциплины. Сами по себе такие нарушения не возникают, они – следствие низкой требовательности начальника мастерской и начальника цеха. Получается, в цехе систематически нарушается производственная дисциплина, а руководство мастерской и цеха не уделяют должного внимания вопросам охраны труда. И так далее. Вот это и есть настоящая причина несчастного случая, в результате которого погиб человек. А уж степень вины каждого должностного лица определит суд.
Вот такие тогда существовали правила. Теперь в демократической России эти правила забыты. По всей стране полыхают дома призрения для престарелых, в огне гибнут десятки беспомощных стариков и старушек, а комиссия пишет в акте: причина несчастного случая – неисправность электропроводки. После утверждения акта все заинтересованные лица идут в ближайший ресторан и пьют за свою находчивость. И никого не интересует, почему в доме с неисправной электропроводкой поселили дряхлых ветеранов труда, почему не сработала сигнализация, почему аварийные двери оказались заколоченными, а огнетушители – пустыми, кто и когда проверял электропроводку, почему не забили тревогу, не выселили стариков в более подходящий дом и так далее. Подумаешь, живьем сгорело еще несколько десятков никому не нужных старикашек. Их у нас много, всех не сожжешь.
А тогда мы с Костей Сапожниковым смотрели друг на друга, и волосы у нас постепенно вставали дыбом. Виноваты мы все. Ввалились в будку часового с заряженными ружьями, не разрядили их, не вынесли заблаговременно наружу, начали пьянствовать, вовлекли в пьянку часового. Счастье, что потом, когда Рифкат заметил, что ружья потеют, мы не стали их разряжать в будке, не то с пьяных глаз перестреляли бы друг друга. Виноват и сам Эдик, когда поволок сразу четыре ружья в охапке, прижатыми к животу, стволами себе в физиономию.
В общем надо молить Бога, чтобы Эдик остался жив, иначе нас всех затаскают по судам. И мы здорово опасались за судьбу нашего несчастного солдатика. Часовой грубо попрал суровый устав, и натворил столько нарушений, что его ждет как минимум дисбат.
Тут Яша и Рифкат закончили бинтовать голову Эдика. Остальные уже догадались связать из Эдикиных лыж и множества палок нечто вроде нарт. Всей компанией мы принялись укладывать насчастного на эти нарты. Эдик дышал, но в сознание не приходил. Бинты на его голове пропитались кровью, и выглядело все это ужасно. Пока шла возня, мы с Костей собрали в будке наше барахло, рассовали недопитые бутылки и недоеденную закуску по рюкзакам, уничтожили все следы пьянки и вообще пребывания посторонних в этом священном для Советской армии месте.
Костя строго-настрого проинструктировал бледного и перепуганного часового, как себя вести при смене караула. Товарищ начальник караула, за время дежурства никаких происшествий не случилось! Никто из посторонних не приходил, никто не появлялся даже на горизонте. Если сменщик обнаружит что-то подозрительное, - отнекиваться до последней капли крови. Ничего не знаю, ничего не видал, караульную службу нес строго по уставу! Кровавый снег собрать, отнести подальше и закопать в сугроб. Наши следы у КПП присыпать свежим снежком. Часовой от строгого голоса Кости пришел в себя и понимал, что теперь его спасение в его собственных руках. Он клялся, что до смены все сделает тип-топ.
Тут Яша дал команду двигаться к Бийску. Мы вытянулись цепочкой, чтобы прокладывать лыжню для нарт с Эдиком, и скорбная процессия тронулась в путь. Кому-то пришла в голову здравая мысль, что лучше подняться на гору, - там пролегал зимник к городу. Глядишь, попадется машина или сани с лошадью, а то пешком тащиться долго, как бы с Эдиком чего не случилось. Для закрепления этой здравой мысли Яша высказался в том смысле, что кто-то из самых выносливых лыжников должен бежать вперед и высматривать попутный или встречный транспорт.
Мне вдруг захотелось проявить свое лыжное мастерство, испытанное во множестве турпоходов, и я вызвался в охотники, дабы повысить шансы на спасение Эдика. Как-никак, он получил рану от моей берданки. Хорошо еще, что выстрел пришелся по касательной к черепу. Тут уж, как любят писать авторы детективов, отклонись ствол всего на миллиметр, и заряд дроби в упор снес бы Эдику полчерепа. Поэтому, подгоняемый укорами совести, я как дурак помчался во весь дух в гору.
На гору я взобрался с большим опережением остальной процессии и продолжал бежать со страшной силой. И тут вступило в действие мудрое народное изречение: усердие не по разуму. Получилось как у Высоцкого в песенке про конькобежца: «Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, - и спекся». Уже через полкилометра я понял, что на самом деле могу сдохнуть прямо сейчас. То ли от мандража, то ли от непосильной скорости, то ли от четырех стопок, то ли от подъема на гору, но пульс у меня поднялся далеко за сотню, в висках застучали молотки, дыхания не хватало. Я разевал рот, будто рыба на берегу, но все равно задыхался от недостатка кислорода. Меня стало шатать, а опереться не на что, - палки мои пошли на устройство нарт для Эдика. Я плюхнулся плашмя на снег и стал жадно хватать воздух широко разинутым ртом. В груди у меня бушевало землетрясение в десять баллов по Рихтеру.
Спасатели с Эдиком догнали меня, я кое-как поднялся и поплелся за ними. Стыдобушка, а ничего не поделаешь. Хорошо, что никто не осуждал меня, даже Яша лишь сверкнул на меня взглядом орла-командира. Я к этому времени так разозлился на всех и вся, что если бы он сказал хоть слово – получил бы по морде. Через пару километров мы вышли на санную дорогу, и почти сразу нам попался попутный мужичок на санях. Мы упросили его отвезти Эдика в городскую больницу. Мужик попался добрый, он без слов помог погрузить раненого на сани. Яша уселся рядом с Эдиком, мужик погнал лошадь рысью, а мы поплелись с поникшими головами.
До больницы мы добрались уже в сумерках. В приемном покое нам сказали, что Эдику сделали рентген и перевязку, кольнули снотворное, и он спит. У него касательное ранение и трещина в черепе. Дежурный врач уверял, что все заживет без осложнений. Эдик лежал в больнице два месяца, потом еще месяца два лечился амбулаторно. У него и в самом деле все зажило без осложнений, только на лбу остался здоровенный мужественный шрам. Ему крупно повезло, что заряд вылетел по касательной.
Вот так закончился мой первый выход на охоту.