Конкурс Копирайта -К2
Второе место по результатам читательского голосования
Участник 17
Имя участника – Водохлеб
Название - Синичкин колодец
Объем – 14, 7 тыс. зн.
Картина - 4. В. Кутилин. У своего порога. http://sovietart.net/gal4/1_1_s23-8.htm
Ну, гостюшко, согрелся ли? Коли так, будем тебя потчевать. Кто чем: самовар – чаем из воды колодезной, старуха моя – шаньгами, а я – былью-небывальщиной. Все и при деле.
В старопрежно время хорошо жили, артельно: рыбу большу поймам, жонки пирогов-рыбников столь испекут, што на всю деревню хватат. Уйма наша длинна, не всяка птица обернётся за день в оба конца. А запахи рыбны до самого городу Архангельску, гостей мимоедущих заворачиват. Девки радугу на ленты разбирали, в косы плели. А то и северно сияние на нитки распускали, из их абажуры выделывали ажурны, ланпочек не нать, так светло в избе. Теперь всё друго стало, дак и войны, и переворот октябрьской, да вон ещё надумали пятилетками жить, народ-от голову порастерял. Так и живёт, без головы-то.
Вот хошь воду возьми: бежит по трубам железнам, какой у ей вкус? Одна обманка. А у меня колодец – вода сладка, никакой карамели не нать, так вприкуску пить сколь угодно можно, пять стаканов осилишь, дак ещё пять влезет запросто.
А расскажу тебе, гостюшко, про колодец. Да и не сказку, правду гольну. Вот моя старуха сердита быват, когда эти истории слушат, да саму-то не отташшить, так нравится.
Стоял на краю Архангельского городу домик об два оконца, махонький домишко, дак и жильцов-то двое всего – бабка да внучка, пошто им хоромы? У бабки имя необыкновенно, таких в нашем краю и не слыхивали: Клеопатра да по батюшке Эмануиловна. Не всяк и выговорит, плюнет, да мимо пробегат. Ну, соседки боялись её до коликов. Строга да неприступна Клеопатра! Собой высока да худа, воротнички-то завсегда кружевны, трахмальны, навроде бумаги твердой. Платье и буднишно чудно, как с картины али музею. А прозвали её Журавлихой из-за колодца. Во дворе стоял колодец старинный - журавлик. Берёзка макушку раскроила надвое, в ней – жердина толста, на кончике ведро болтатся. Не всякому дозволяла Клеопатра водицы той испить, счастливцы рассказывали, что вода-то необыкновенна, как сироп сахарной. Сил прибавлят, а годы списыват, жива вода, однем словом.
Сколь Журавлихе лет – никто не угадывал. Видать, не прост колодец-от, ох и не прост! Да ещё шептали, што иногда старуха в ведро луну полну зачерпывала, да той водой-то умывалась. Вода жолта в ведре, как мёд свежой липовой. Правды не знаю, а и врут, поди-ка, завидоват.
Внучку Марусей звали. Совсем проста, не в бабкину породу. На синичку схожа и кофтейки жолты любит, завсегда такой цвет у ней в привычке. Ну, как есть синичка и синичка мелковатенька. Тонконога да невысока, лицо на перевёрнуту гузку курину схоже, подбородок узенькой, скулки широки. Глазки голубы, губки пухлы, косы дак толше шеи, быват страшно: не переломится ли шейка-то. А послушна кака, андел живой, а не ребёнок.
Всяк гость глаза пучил, как в избу-то заходил: домишко махонёк, а комната большушша, да книг в ней пропасть, все простенки заставлены. И– читаны книги, корешки-то многи трёпаны, на которых и узор золочёной еле видко, не для красы, знать, куплены. Мебель старинна, как у купца заграничного в бывалошны годы. Завитками изукрашена. Не деревенска, не нашенска. Да и родни у их не было, знать, из дальних краёв к нам переехали.
Годы шибко бежат, не притормаживат. Маруся школу закончила, в техникум пошла, на библиотекарку, не зря книги-то в дому стояли. Отучилась, да к нам в Уйму попала, при клубе ей житьё определили, в каморке невеликой. Тут переполох случился: робяты конпанией вкруг да около клуба ходят, девки зубы скалят да наряды с сундуков вытряхиват, жонки за мужьями присмотр строгий чинят. А токмо страхи зряшны: приезжа хороша да скромна, никого не привечат, дорогу не перебегат, всё-то с книжками. Скоро и отстали от неё, пошто в дверь закрыту толкаться?
Через неделю али две поехала к бабушке Маруся. На улицу знакому глядит, а дома-то как не бывало: в щелку меж заборами соседскими комар нос не всунет. Она с расспросами, а люди плечами пожимат, не было тута таких да и всё тут! Она в школу, в техникум: следов нет в бумагах, дак и в лицо не узнают. Што делать? Маруся поплакала, да в Уйму вернулась. И стала дальше жить, а куды деваться? А позади клуба колодец сам собой появился, да не простой – журавликом, редка теперя птица середь обыкновенных колодцев-то. И никто не удивлятся, будто так в заводе и было.
А жила в те поры у нас в Уйме вдова одна, Пикалихой кликали. Ндравна жонка, резка на язык, спуску никому не давала, бегала не однова на перепуть переругиваться, словами как каменьями кидалась. Оборотиста, магазином заведовала на Фактории, торгашка, одним словом. Сына одна пестовала, мужика у ей в море забрало. Андрейка-то красавец рос, уж так Пикалиха нахваливат его, так баловат, ровно он царских кровей. И в невесты-то ему королевну метит, а каки королевны в Уйме, отродясь такого товару не бывало.
- Городску возьмём, нам деревенски не нать. Такому молодцу люба девка радешенька будет, он в невестах как курица в пыли дорожной роется.
- Городска жонка за скотиной ходить станет, огороды полоть, курей резать? –Соседки над Пикалихой хохочут. Та злится, да руками машот, на своём стоит. Упряма жонка, что столб верстовой, не свернёшь да не объедешь.
Андрейка-то и правду, статный парень получился, всё при нём: лицом красив, статью ровен, руки-ноги – всё на своих местах и всё в пору. Гордился тока собой, через ту гордость до двадцати пяти пары себе не нашёл. Мамки-тятьки дочерей от его пуще глаза берегут, кому нужна свекруха сварлива? Жизнь запилит што пила ржава.
Да только на всяку пилу свой сучок али гвоздок найдётся.
Ехал однова Андрей из городу Архангельску, поздно ехал, потёмками подъезжал к Уйме-то. Вдруг видит: колодец возле дороги, над ним жердина толста нависла, один конец короткий, на ём груз висит, другой – длинной, на крючке ведрышко покачивается. А по перекладинке девушка прогуливается, в руках парусолька ажурна. И ступат неспешно, будто по набережной городской.
Замер парень, не вздохнуть, не выдохнуть, ну-ка упадёт ненароком. А незнакомка-то ручки тонки к луне вытянула, а та ей прямо в зонтик скатилась, вот как котёнок пушистой. И девушка оглаживат луну, мех лунной расчёсыват, меж пальцев пропускат, а в глазах ровно северно сияние мерцат, переливается.
Ахнул Андрейка, не удержался. Луна в небо прыгнула, девушка покачнулась и вниз полетела, да прямо ему в руки, парусоль в траву укатилась. Да кто на ту мелочь смотрел, не до того было: взглядами зацепились как сеть рыбацка, не разорват.
- Ты кто? – насилу слова-то из себя выташшил, колючи звуки горло дерут. – Чьих будешь?
А девчонка улыбается, молчит. Кожа тонка- претонка, запах особый, луной пахнет, а губы - росами летнима. Голова у парня кругом, себя не помнит, туман голову заволок.
Очнулся дома. Мамаша квохчет, фершала зовёт, дитятку лечение требовается.
- Отстаньте, мамаша! Здоров я, - кричит сынок, - невесту нашёл!
- Кто така? – интересуется Пикалиха, - из городу али местна? Звать-то как?
- Не знаю.
И стал невесту искать! Уж ездил и ходил повсюду, весь город Архангельской истоптал, деревни ближни и дальни объехал. Нет и всё тут! Сильна тоска с ним приключилась, на гулянках не быват, к друзьям не ходит. Мамка тревогу затрубила: докторов городских в дом ташшит, лекарства покупат. Доктора болезнь назвали: меланхоля у парня. Развлечь надобно как сказочну Царевну-Несмеяну.
Да тут и Новый год созрел-случился. В клубе танцы-концерты. И высмотрел ведь незнакомку-то! Видит: библиотекарка новая одна-одинёшенька стенку подпират, подошёл да и застыл столбом соляным. Она это, скрозь простоту видимости черты други просвечиват, запах лунный от волос и на губах ровно росинки летни. Обнял и в губы поцеловал. А губы мягки как пух гагачий, щёкотны, вкусны, ровно сок берёзовой по весне пьёшь. Дак и сладилось у них.
Пикалиха едва на ногах устояла от той новости!
- Что за втора! Не будет этого сраму! – Кричит, лицом красна, вот-вот лопнет.
- Не вам, мамаша, с ней жить! – сынок на своём стоит, руками в бока упёрся, в землю врос, не свернуть. Мамкин характер, сама рОстила.
Соседки зубы скалят, известно, чужа беда всегда радостна. Дело чуть не до драки доходило, мужики водой охаживали, чтоб пожару не случилось.
Первой год у Пикалихи жили. Жонка молода старательна, у печи обряжается, пироги пекёт, чистоту ведёт. Андрей тож не ленится, дом хочет свой поставить. На заработки пошёл, лес валить. Исхудал, изчернел, а в глазах – радость. Да и Маруся под пару: корова во дворе мычит, поросёнок хрюкат, кур не считано, в огороде овощи шеренгой как при параде стоят. А к Рождеству козули ладны делат, узоры у ней наособицу: радуга переливатся, так и шевелится, буде живая. На кажной ярмарке ейно рукоделие сразу расхватывают, туристы заграничны приезжат в Уйму на мастерицу посмотреть. Маруся в тело вошла, с такой работы руки-ноги налиты, крепко на землю стала, не спихнуть. Хозяйка, однем словом.
- Птичка ты моя, синица махонька, - ластится Андрей к жонке, на руки хватат, обнимат крепко, ровно страшится, а вдруг да выпорхнет птичка малая.
Год прошмыгнул, как и не видать. По Уйме Пикалиха выступат: юбка на ней широка, на голове башня али гнездо птичье, накидка ажурная, подарок невесткин. Не просто так гулят Пикалиха – к сыну в гости правится, в дом новой.
С ын с жонкой у порога свово стоят, гостью поджидат. Красивящи оба, анделы мои! Сынок король королём, стройной, высокой, а што руки черны, так от работы не бегат, сам ищет. Куфайка на нем бела-пребела, как снег первый – жонка старатся, выбеливат-выстирыват. А сама простушка деревенска: чёлка маленька, коса за спиной плетётся. И наряжена не фасонисто, да глаз не отташшишь. Халатик яркой, обнакновенной, да воротник-от трахмальной, кружево сама вывязывала, к тому халату кружево как к платью царску глядится. Он её крепко держит, ровно она вот-вот взлетит. Пикалиха зорко высматриват, всё ли у невестушки в чести: полы блестят ли, сапоги не дырявы ли, пироги так ли спечёны. Да пошто в глазах у сыновой жонки маета чуть заметна шевелится, как небо перед грозой.
К самовару сели, разговоры домашни завели. Што впредь делать, а на што и погодить. Пикалиха-то сына смушшат: ахтонобиль им позарез надобен. И проще репы пареной: ещё телёнка завести на мясо, другова порося, да вот уточек бы десяток али полтора, вон она и денежка в кармане забрякат. Да рукодельничать - не лениться. А библиотеку бросать пора, сколь неприбыльно время тратится!
Маруся молчит, Андрей мамаше поддпкиват, соглашается. Пикалиха губки в ниточку растянула: чего невестушка слова не обронит? Ай не согласна, противу свекрухи идёт? Андрей мигает жонке, мол не перечь, дак она и не перечит, но и согласия не кажет.
Остались муж с жоной одни. Друг на друга не смотрят, обиды копят. Дело такое, без ругани как прожить? Как без опекишей – сегодня уха, да завтра суп постной, скушно, сладкого хочется иной раз. Покричишь однова, дак назавтра мягок сделаешься, всё разна жизнь.
Посередь ночи Маруся с постели встала и и за порог. Муж проснулся – нет никого, голову не к кому прислонить, выбежал на двор. Жонка его вызнялась и стоит по самой серёдке журавлиной перекладины и луна сызнова в ладонях ровно мячик детской.
- Маруся! – криком кричит Андрей, - птичка моя, синичка-невеличка!
Та смеётся. Да невесело, душу рвёт на лоскутья.
- Иди сюда, не бойся, милый, - а слёзы кап-кап-кап в колодец.
И стали они над бездной-то как на качелях. Вверх легко, ровно птицы, да потом вниз - камушком. У Андрея дух перехватыват, а уйти неможно. Маруся с каждым полётом тоньше да воздушней делается, в прежний образ возвращатся.
- Не синица я, никогда ей не стать. Не приручить. Не удержать. Прощай, милый…
…Наутро проснулся Андрей, жонку зовёт:
- Маруся!
- Как така Маруся? – Мамаша в комнату вплыват, руки в бока упёрла.
- Жонка моя, Маруся.
- Да ты не женат ишшо.
А Маруси в помине как и не бывало. Андрей в горячке пролежал сколько-то. Потом обженился, невесту из Соломбалы взял. Хорошо живут по сю пору.
Да ты, гостюшка, загрустил поди. Шаньги есть будем, моя жонка их так пекёт, самолучши шаньги у ней!
А вот токо однова подгорелы случились. Дело так было. Задумалось ей в Архангельск поехать и заплутала в нём с непривычки. Стоит на перепутьи, озиратся, куды свернуть - спросить не у кого. Ну и пошла в перву попавшу сторонку. Идёт, тротуары деревянны топчет, дома оглядыват. Домик заприметила небольшой, оконца два светятся, да свет-от жолтый, ровно не ланпочка, а луна под потолком повисла. За заборчиком колодец видать, высокой такой – берёза о двух макушках и в выемке-то толста перекладина. Старуха моя таких давно не видала, редки стали и по тем временам, а у ж по нонешним…
Только хотела в ворота стукнуть, а они сами враз и распахнулись. Вышли две женщины, одна молоденька совсем, а вторая постарше, по виду, дак дочка с матерью. Мать-то простовата лицом, обыкновенна, а дочка – красавица писана, ровно из сказки какой. Девушка враз дорогу показала, а сама хохочет, ровно смешинкой давится.
Жонка моя вернулась молчалива, у печки вошкалась , чугунками брякала, как боталами коровьми. Стала про поездку-то рассказывать, да про шаньги и забыла. Насилу пожару избыли. Я корить – страмить не стал, а водочки выпил, да на поветь спать отправился. Разложил себя на сене, лежу, а в душе-то так ласково да привольно, не рассказать.
Да ты спишь, гостюшко? Притомил рассказчик. Дак и то сказать, познёшенько. Луна полна в окошко заглядыват, подслушиват. А и ей спать пора, ночи северны зимни долги, отдыхательны, много чего вспоминатся.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №212110900390
Рецензии
http://www.proza.ru/comments.html?2012/11/09/390