Конкурс Копирайта -К2
Участник 11
Имя участника – Пианист
Название – Светоч
Объем 25 тыс.зн.
Картина - №2 "Свет дня и свет лампы", Альберт Коллинз, Albert Collings. Daylight and Lamplight.
Светоч
Истории одной картины
Рассказ первый
«Ох, я так и за месяц не управлюсь! Нет, нет, люди замечательные, неплохие, душевные, мне повезло, особенно с этой девочкой. Бог мой, какая она прелесть! Меня она слушает вполуха, а его! Неужели какая-то революция может затуманить головку этой бедной девочки? Хотя какая она бедная? Когда я получил письмо от доверенного лица самого Гинзбурга, нарочным!.. специально приехавшим в его Англию ради… Нет, тогда я не думал о бедной девушке. Так заплатить! Двоюродная племянница одного из Гинзбургов, «бе-дна-я». Ха-ха! А как они «расправились» с моим принципом? Ааа? Всю жизнь мне хватало моего Лондона, работа, участие в салонах, выставках. Жена, в конце концов. А как приятно было читать про себя в газетах и толстых журналах, что такой-то такой-то всю жизнь безвыездно жил и творил в Англии! Это был один из моих незыблемых принципов… Надо же, они создали...э… как это у них называлось… а! легенду! Я, якобы, капитана шхуны писал с дочкой! Почти два месяца. Каково? И название придумали «Вечерний бриз и утренний бриз». Перевезли меня чуть ли не в опломбированном вагоне через всю Европу, ну, почти через всю, поселили… Швейцария, конечно, хорошо, но Англия…»
Додумать художнику не дал шум и (что самое главное) отчаянное жестикулирование как прекрасного создания, так и её «жениха». «Жених», тоже мне, по-ихнему «фрайер»! Всего на два года моложе меня, а как вьётся! Боже, как она хороша! Эти чудные невинные глазки! Этот носик…ООО! Он художник, он мысленно может сорвать с неё одежды… Хотя зачем так грубо? Он – аристократ. Он – джентльмен. Платьице аккуратно медленно снимать, и тут же целовать, целовать, целовать открывающиеся лакомые местечки… Нет, так нельзя! Зачем так махать руками? Девочка совсем на него не смотрит…»
Художник решился сказать. Он, аристократ, впервые в жизни испытывал неловкость. Он будет говорить, а этот жених, так сказать, будет переводить. Также впервые Альберт Коллинз (Albert Collins) был в стране, где люди говорили на десятках неведомых ему языках, но английский не знал никто. Кроме этого… хм…
- Мисс Тэйгесличт, - начал портретист, беспощадно коверкая немецкую фамилию, - вы изумительны! Я прославлю вашу изящность в веках, но вы должны немного потерпеть, не двигаться. И смотрите не на своего избранника, а … скажем… поверх меня!
Что сказал собеседник девушке неизвестно, но она мило улыбнулась, немного закатила глазки и посмотрела так, как хотел художник. «Настоящая артистка!» - подумал Альберт, проваливаясь в бездну: он влюбился! Он без ума от неё, он влюблён, влюблён бесповоротно. Он счастлив, что судьба на старости лет дала ему такой шанс. Он несчастлив, потому что любовь его должна стать женой этого старого прохиндея. Нет, конечно, нельзя назвать прохиндеем этого старикана. Хотя какой он «старикан»? На два года моложе его, ну, не очень молодой человек. Он умён и начитан, знает кучу никому ненужных языков, он, конечно, свихнут на какой-то революции, но эта юношеская страсть бесследно пройдёт с началом супружеской жизни в большой и богатой семье. И вообще, слово «прохиндей» не есть слово его, Альберта Коллинза среды, опускаться до уровня простолюдина ему не пристало.
Да и вряд ли этого чудака можно назвать «прохиндеем». Если отбросить слепую ревность (Альберт впервые поймал себя на том, что всё его поведение обусловлено именно этим страшнейшей силы чувством), то надо признать, что его клиент гений. Как он говорит! Недаром девочка слушает его с раскрытым ртом! Из его уст так естественно вырываются слова «революция», «империализм», «мировой пролетариат», «дегенерат какой-то Каутский» и «политический проститутка Троцкий», что кажется вполне вероятным то, что он родился с этими словами. Этот человек далеко пойдёт, слава Богу, что не в его родной и такой доброй Англии.
- Мистер Ле… Лен…(художник интеллигентно выругал эти бестолковые немецкие фамилии) Леннон, не будете ли Вы так любезны, эээ, не маха… т.е. не жестикулировать так яростно!? Я право не успеваю зафиксировать ваши руки на холсте! Вы же не с броневика дирижируете!
Его визави хитро улыбнулся, слегка прищурив сначала правый, а потом левый карий глаз. Идея с броневиком ему понравилась. Да и музыку он обожает. Когда слушает «Аппассионату» или «Лунную», то даже его враги отмечают его подобревший взгляд! Когда нет под рукой «Лунной сонаты», то сойдёт и «Because». Проект с картиной подкинула ему его соратница, товарищ Софья Александрова (Sophie Spaet для всех непосвящённых). Победа мудрости и настойчивости революционного движения над бестолковостью и легкомысленностью буржуазной жизни – вот в чём непреходящее значение символической картины, создаваемой, кстати, на деньги Гинзбургов! Товарищ Александрова превзошла по части уговоров и убеждения всех подпольно-полуподвальных эмигрантов. Можно только представить себе в каком трудном положении она вела разговоры в доме магнатов. Впрочем, её способность вести переговоры в горизонтальном положении ещё никто не превзошёл. Как говорится, для революции все средства хороши! Да хороши! Сам этот принцип вывел, сам и опробовал. Хороши! А как хороша эта баварская девушка, его давняя знакомая, волею судеб оказавшаяся в соседней Швейцарии! Боже, как она прелестна! Эти чудные невинные глазки! Этот носик…Ууу! С такими данными можно такие дела творить! Если она встанет на баррикаду, то противник будет у её ног. Но время баррикад прошло. Наступило время революций. Он с товарищами уже подготовил всё необходимое, оставаясь в тени. Пусть буржуазия начнёт, а мы потом продолжим. Когда картина будет закончена, буржуазная революция в России уже свершится. Их задача насобирать здесь побольше денег и отправиться на Родину. И окончательно переманить эту красавицу на свою сторону. Она там у себя Альпы свернёт! Ох, артистка! Какие глазки состроила! Как смотрит! А гру… Размышления творца скорой революции привели его к Наденьке. Эта фройляйн Тагеслихьт (Tageslicht) так на неё похожа. Вылитая Наденька. Только моложе, прекраснее, изящнее, чувственнее, артистичнее, податливее.
- Давай нашу! – сказал «жених» и запел весьма неплохим поставленным голосом: «Драуссэнбайденвайдэн…» . Фройляйн поддержала. Это была их любимая с мамой песня, довоенных времён. Они пели её со слов бабушки, мама давала уроки немецкого этому чУдному человеку и научила его петь их любимые песни. Взамен герр Владимир учил их русскому.
Песня лилась как ручеёк среди камушков, надо сказать, что пелась она самозабвенно, унося исполнителей (прежде всего исполнителя в силу его жизненного опыта) в далёкую прошлую даль. Енисей, тайга, охота, рыбалка, революционные дискуссии с соратниками, мечты о светлом будущем… Вот далеко не полный перечень дум Владимира Ленина при исполнении той задушевной песни.
Из глубоких революционных мечтаний его вывел шёпот девушки:
- Во-льо-денка! Этот малер опьят что-то хотель!
Альберт больше не мог слушать варварские песни, поэтому хотел немедленно закончить на сегодня, попрощаться, пригласить обоих на ужин. Конечно же, не обоих, но как разъединить пару художник не придумал. Как и следовало ожидать, на ужин никто не соблазнился. Апартаменты на «Баушанцль» опустели до завтра.
По конспиративным соображениям «жених» и «невеста» отказались от шикарного автомобиля, чтобы немного пройтись по весенним улицам вечернего Берна, который этот чудак-англичанин решил написать осенним. На углу Баушанцль и Тигельштрассе, в безлюдном месте, «жених» крепко обнял «невесту» и поцеловал. Двадцатилетняя Эмма Тагеслихьт отдалась нахлынувшим чувствам. Она испытала своё первое в жизни наслаждение, если можно было назвать наслаждением безумное желание тела взорваться изнутри и мириадами частиц разлететься по Вселенной.
Рассказ второй
Вообще-то, именно этот рассказ должен был быть первым, так как его действие происходило на пару недель раньше сцены написания картины. Мог бы быть первым, но не сложилось. Да и какая разница?
Эмма шла на встречу со своей школьной подружкой, которая, собственно, и организовала эту неожиданную волшебную поездку, вырвав её из скукоты провинциального баварского Ландсберга. Вот уже почти три года Анни живёт в Швейцарии с мужем. А сегодня Эмма увидит и Анни, и мужа вместе. Анни обещала ещё какой-то сюрприз, но, похоже, сюрприз откладывался на неопределённое время: девушка заблудилась в лабиринтах незнакомого города. Ойренунзергассе (Eurenunsergasse), потом куда? Тупик же? А вот: Дроссельвег (Drosselweg), чуть дальше что? Ага! Айзенскодерштрассе (Eisenskoderstrasse). Вроде нашла.
«Сюрприз» (в виде молодого человека) подошёл на полчаса позднее, так как тоже заблудился в дебрях неродного города. О, Езус! Любовь, с первого взгляда показавшаяся лёгким увлечением, зародилась. Весь день они ничего и никого не видели, они болтали, они смеялись, они наслаждались друг другом. Поздним вечером Курт пошёл провожать Эмму, и они опять заблудились. Может быть, это кому-нибудь покажется странным, но «блудить» вдвоём было весело. Потом, после позирования англичанину, они встречались каждый день, целую неделю. Чаще всего у Курта на съёмной квартире, чему его хозяйка, фрау Хартброт (Hartbrot), казалось, не была очень рада.
Однажды Эмма не выдержала и спросила Курта, почему хозяйка так строга к нему, почему называет его не по имени, Куртом, а всегда по фамилии, Харнблазером (Harnblaser)? Почему она вообще вмешивалась в их отношения? Разве они позволяли себе чего-то зазорного? Разве они не вели себя, как их воспитали родители: скромно и с достоинством? Да они, да они и поцеловались-то два, нет, три раза! Возмущению Эммы не было предела. Вот тут-то и случился спектакль достойный отдельного описания. Здесь же будет сказано, что Эмма была потрясена, возмущена, растоптана, унижена.
Курт вышел из комнаты. Эмма слышала его голос, голос хозяйки, разговор грозился перерасти в ссору. Девушка легко поднялась, бросилась было на помощь любимому, но что-то её на мгновение задержало у двери на кухню.
- Вы должны как удав схватить жертву, но не перестараться, заставить её полюбить вас, поиграть с ней, но не поддаваться чувствам.
- Фрау Хартброт, я понимаю, что не должен был влюбляться…
- Вы, Харнблазер, должны были влюбить в себя клиентку! А не терять голову! Нам нужен агент, а не ваша сопливая любовь! Сегодня она должна быть наша! Выполняйте!
Эмма бросилась в комнату. Рыдая, упала на большую железную кровать…
- Эммочка! Что с вами, дорогая? – приторно-сладкий голос хозяйки привёл её в чувство. – Вы услышали наш разговор? Курт, ну что ты стоишь как истукан? Чаю нам сделай!
Дальнейшее вспоминалось Эмме кошмарным бредовым сном. Госбезопасность (SiPo), злого гения как можно быстрее из страны, контроль каждого шага и мысли, нужный человек в Баварии, решение всех проблем, театр в столице.
…Фройляйн Тагеслихьт покидала явочную квартиру с гордо поднятой головой. Они твердили ей, что она артистка? Они обещали ей труппу баварского театра драмы? Они пророчили ей европейскую театральную славу? Она согласна. Она завтра подпишет всё, что им надо. Она сделает всё, что они хотят. Зато на родине никто не узнает, что её отец жив, что он сдался русским в плен. Её папа всегда симпатизировал русским, недаром же они всей семьёй учили русский язык. Она подпишет всё. И сделает всё как надо. Потому что она – артистка. Пока провинциальная, но с их помощью она добьётся всего. Они ещё пожалеют, что она артистка. А любовь… Она будет любить!
Рассказ третий
Надежды тайной полиции (BAPo) скомпрометировать картиной русского революционера оправдались лишь частично: жена устроила «сцену». «Специально вызвал эту баварскую шлюшку», «Упялился как Дон Жуан», «Вот ты с кем пропадал», «Портсигарчик золотой со списками членов партии всем на обозрение выставил», а под конец: «Вези меня немедленно подальше от этой…. Домой! В Россию!»
Тайная полиция растиражировала картину, в которой главный революционер просаживал партийные деньги, пропивая их в присутствии дамочки известно какого поведения… Но ещё раньше повсюду неведомыми людьми репродукции с лозунгами победы мудрого пролетариата над легкомысленной буржуазией распространились среди рабочих, крестьян, интеллигенции. Это было неожиданно, умно, иронично. И потому имело успех.
Когда без пяти минут вождь мирового пролетариата предъявил властям на бумаге нейтральной страны ультиматум на выделение трёх спецпоездов для вывоза революционеров-эмигрантов через враждебную Германию в Россию, то министр безопасности взбесился. Но через пару дней поостыл и принял план Ленина с идеей опломбированных вагонов. (Знакомство с Коллинзом не прошло для Владимира Ульянова даром: он слыл не только генератором идей, но и впитывал в себя как губка интересные мысли и предложения). Отъезд русских держался в строжайшем секрете, поэтому, видимо, вокзал (с платой для провожающих, между прочим) прямо-таки трещал по швам от наплыва провожающих.
В воюющей на два фронта Германии также практически никто не знал о тайном поезде. Только на железнодорожном вокзале Мюнхена в момент краткой остановки поезда вдруг появился духовой оркестр и заиграл «Лунную сонату» с переходом на «Дубинушку».
Ленин прибыл из цветущей Швейцарии в ещё не оттаявшую Россию и заказал броневик. Картина «Ленин на броневике» хорошо известна в России.
Не менее известны в России и ремиксы картины Коллинза «Свет дня и свет лампы». Революционные художники заменили неизвестную Эмму Тагеслихьт на Надежду Константиновну. Ильичу подрисовали бородку. Некоторые художники вместо Ленина нарисовали Дзержинского, переиначив название картины на «Ленин в Польше». Наибольший успех имела, однако, репродукция, на которой шампанское заменили на кружку чая без сахара, портсигар на кепку, девушку на ходоков. Со светильника сняли абажур. «Лампочка Ильича» - лучшая интерпретация картины Коллинза на русской земле.
Рассказ четвёртый
Тайная полиция (BAPo) сдержала своё слово: Эмме по приезду в Баварию был предложен сногсшибательный контракт в престижном мюнхенском «Немецком театре», где она, спустя короткое время, выросла до примы. К середине тридцатых годов артистка имела сотни поклонников, играла в закрытом театре для верхушки вермахта и вождей Третьего Рейха, сам фюрер целовал ей ручки, а узнав, что Эмма родом из Ландсберга, в котором он провёл столько так нужного для фатерлянда времени в вонючей тюрьме, расчувствовался и представил артистку окружению как его «боевую соратницу». Гастроли по всей стране, за рубежом. Роскошные апартаменты в центре Мюнхена, апартаменты в Берлине. Автомобиль с личным шофёром. Слава и почёт окружали Эмму Тагеслихьт. Одинокую Эмму Тагеслихьт. Многочисленным поклонникам она давала целовать ручки, иногда допускала до других частей тела, некоторые осчастливливались Эммой постелью. Не надолго и без всяких надежд. Эмма оставалась гордой и неприступной для большинства…
В 1941 году гестапо начала аресты подпольных групп, назвав их «Красной капеллой». Большинство из них были слабо законспирированными, фашисты вытягивали один за другим звенья храброй, но беспечной цепочки. К концу 42 года «Красной капеллы» не стало. Дело было закрыто. Оставались нераскрытыми три независимых друг от друга передатчика, работающих в очень похожем стиле, но на Запад, что и дало основания передать их в отдел «западников», а с красными «пианистами» покончить, поставив жирную, красную от крови предателей, точку.
К Рождеству 42 года нити привели к Эмме Тагеслихьт. Скорее не нити, а эфемерные догадки, основанные на скрупулезном анализе гастролей артистки и выхода в эфир «пианистов». Эмму, как публичного человека, не решились брать как обычно, тихо, без свидетелей, тем более без доказательств, с надеждой выбить их в подвалах. Её вызвали повесткой в канцелярию. Подобные вызовы являлись повседневными, люди их боялись, но привыкли. Эмма не боялась. Она решила воспользоваться «гордым» званием соратницы фюрера и позвонила ему. Неизвестно, говорила ли она с Гитлером, скорее всего, с кем-то из секретариата, но звонок «оттуда» в гестапо не заставил себя ждать. Эмме было предложено посетить канцелярию гестапо «по мере возможности по возращению с гастролей».
…Театр вернулся в родные пенаты в феврале 43-его года. Гестаповцы времени зря не теряли. За примой на время гастролей была установлена плотная слежка. Каждый её шаг, каждая встреча отмечались, протоколировались, анализировались. Задумывалось два варианта: работа передатчиков велась как всегда, значит, артистку надо было брать; и противный вариант, в котором передачи не велись. Что так же означало, что артистка виновна: затаилась после вызова. Это было любимой шуткой гестапо: совершил – виновен, не совершил – значит, совершишь, виновен. Но шутки шутками, а реальных фактов не было. Во время гастролей «Немецкого театра» в Гамбурге, Бремене и Берлине «пианисты» появлялись. Однако первое сообщение прошло, когда подозреваемая только сходила с поезда. Физически невозможно получить информацию, передать её «пианисту». Второе вышло в эфир через три дня после отъезда артистки из Бремена. Что, учитывая чрезвычайную срочность дезинформации, подбрасываемой Эмме, весьма нелогично. К тому же дешифровальщики не смогли разгадать код. В Берлине тотальная слежка не обнаружила ни одного подозрительного контакта. Выходы в эфир связать с деятельностью фрау Тагеслихьт не представилось возможным.
Эмма Тагеслихьт играла. Играла как никогда виртуозно. Иначе со смертью не играют. В поезде ей помог тысячу раз проверенный разными службами проводник-инвалид, потерявший кисть от удара красноармейской сапёрной лопатки в самом начале войны. Понадобилась целая операция, чтобы именно этот проводник оказался на дежурстве в этот день в нужном поезде. Важнейшие сведения артистка выудила прямо в тамбуре у пьяного майора-управленца. «Деза», подброшенная ей в Бремене, была отправлена в тот же день, но из …Берлина! Рискуя жизнью, информацию в Берлин доставил автогонщик Ганс Топфмахер, с которым Эмма познакомилась ещё в 35-ом году на всегерманском фестивале «Наши надежды». А бременский «пианист» через 3дня отправил в эфир зашифрованные строки стихотворения Гёте!
…Эмму Тагеслихьт «сдал» Курт Харнблазер, который курировал агентку по её ультимативному требованию. Когда ему стало ясно, что эта артисточка вела двойную игру, сдабривая сведения искусной «дезой»… он взбесился! Он, как последний идиот, продавал информацию как на Запад, так и на Восток! Это она, эта… эта вонючая баварка его водила за нос! Это она его завербовала тогда, а не он! Обвела вокруг пальца не только его, но и весь отдел во главе с фрау Хартброт! Значит, этот вождь всемирного пролетариата опередил их!
Харнблазер не доложил о позоре никому. Он «сдал» Эмму Тагеслихьт баварскому бюро гестапо, с которым они весьма и весьма плотно сотрудничали.
Рассказ пятый
Операцию по «тихому» взятию артистки обсуждали недолго: опыт был колоссальный. Когда к соседке по лестничной площадке фрау Цигляйн (Zieglein) позвонил в дверь уже неделю ожидаемый электрик, она открыла без промедления. Электриков оказалось двое, по их цветущему виду было ясно, что они... не «совсем электрики». Фрау Цигляйн быстро объяснили, что от неё требовалось: зайти в гости к фрау Тагеслихьт. И всё. Фрау Цигляйн трепетно относилась к Эмме Тагеслихьт. Она не была в курсе дел, но в разговорах за чаем ей давно стало понятно, что соседка «играет» жизнь. Что она совсем не прочь жить в других условиях, с другими фюрерами. Фрау Цигляйн накинула тёплый жакетик и с горечью подумала, что она ничем не сможет помочь так обожаемой ею соседке.
- А что я скажу ей?
- Вам ничего не надо говорить! Просто скажите, что хотите зайти на пару минут!
- Но в 11 утра она ещё может спать!
- Ну, придумайте что-нибудь, только побыстрее!
И фрау Цигляйн придумала. Она вспомнила, как в одном разговоре Эмма, разгорячённая успехом их варьете и бокальчиком красного вина, сказала: «Если умирать – то с цветами!» Фрау Цигляйн взяла горшочек с кактусом.
На звонок соседки артистка отозвалась не сразу.
- Эммочка, я тебе на рассаду кактус принесла, у тебя же засох перед Рождеством!
- Ой, погодите минуточку, я оденусь, сейчас, сейчас! Немного приболела, но ничего.
Эмма Тагеслихьт поняла намёк. Никакой кактус у неё не засыхал. Значит, топот кованых ботинок ей не причудился. Она неторопливо оделась, подкрасила губы, горько улыбнулась своему отражению в зеркале. «Прощай, милая! Прощай…» Эмма проглотила порошок и открыла засов.
Гестаповцы отодвинули соседку и прошли в дверь. Эмма Тагеслихьт встречала их стоя, с бледным лицом и дрожащими руками, которые ей больше не принадлежали.
…Криминалькомиссар Зуммер-Циммерманн (Summer-Zimmermann) третьи сутки навещал в больнице свою подопечную. Обыск не дал никаких результатов. Никаких! Врачи констатировали пищевое отравление, что было вполне вероятно после банкета в варьете. Шутку врача, что, мол, вскрытие покажет, принял на свой счёт и пообещал тому в случае неблагоприятного исхода «благоприятную» экскурсию на восточный фронт. Артистку «пасли» безрезультатно уже несколько лет. Пару раз снимали наблюдение на несколько месяцев, возобновляли. И никакого прогресса! Не может быть, чтобы не было хоть каких-нибудь следов! Не может быть!
Криминалькомиссар сидел у кровати жертвы. Только бы очнулась, только бы выжила! Уж тогда ей в подвале язык развяжут! Даже пальцем не тронут, они же гуманисты. Просто покажут ей специально натренированного кобеля. Прокрутят кино, в котором их кобелёчек таких, как она, раз за разом оприходует. Расколется. Только бы очнулась.
Где-то он её видел… Бред какой-то, конечно, видел, десятки раз. В хрониках, газетах, журналах. Наконец-то сотрудник принёс подборку газет. Она и Гиммлер. Неплохо. Она и Гитлер. Почему на втором месте??? А, разберётся потом. Она и олимпийская сборная 36-го года. Кто там рядом? Зуммер-Циммерманн подпрыгнул: это же Вернер Зееленбиндер (Werner Seelenbinder), спортсмен-коммуняга! Пару месяцев назад его вздёрнули наконец-то. И тут комиссар вспомнил! Как он раньше этому не придал значения!
…Он «пас» тогда «надежду» Рейха на победу в Олимпиаде Зееленбиндера. Тот победил, как всегда, не борец, а бык какой-то. И тогда на цирковом пьедестале он стоял на виду у всех, все смотрели на него, потом вскочили под «Хайль». А он, скотина, руки не поднял! Ещё тогда хотелось его пристрелить, но какая-то дамочка бросила ему букет цветов. Тот его поднял вверх. Зуммер (так за глаза его звали сослуживцы ) откинулся на шатком больничном стуле. А ведь он после награждения лично измерил расстояния броска. 15 м. Бросить специально, да ещё чтоб в руку попасть – немыслимо. Дамочку никто не искал. Могла ли она… И, недодумав, бросился к телефону, чуть не сбив охранника.
- Эрик, быстро мне в больницу фотоподборку с «Надежд Рейха», 35 год. Ну да, «Наши надежды».
Зуммер принялся рассматривать газеты и журналы. Фото, фото, фото. Репродукция. О, она ещё и позировала! Недурна. Англичанин рисовал. Надо навести о нём справки. Где, интересно писалась картина. «Свет дня», ого, так и назвали картину её име… Криминалькомиссар подпрыгнул: «Врача ко мне!!!» Охранник, ничего не понимая, слушал, как его шеф упрашивал, увещевал, грозил врачу. Артистка должна жить! Чего так взбеленился? Видно же, что бабёнка не жилец.
Криминалькомиссар Зуммер-Циммерманн остался дежурить сам. Чего никогда не бывало! Его подчинённые ещё не знали, что он опознал на одной из фотографий артистку Эмму Тагеслихьт вместе с коммунистом Зееленбиндером. Уже этого одного хватило бы! Но это было уже неважно: борец мёртв, чёрт с ним. Какая разница, если на репродукции артистка вместе с Лениным!!! Птиц такого полёта они ещё не брали! Ле-ни-ным!!! Артистка должна жить! Какой там к дьяволу кобель! Прямиком к Гитлеру пойдет!
Эмма зашевелилась. Морщинки на её лице расправились, на щеках выступил румянец. Ей снился сон. Она опять молодая, она опять влюблена. Тёплый мартовский вечер. Любимый человек привстаёт на цыпочки, притягивает за талию и … Она видит его бесконечно добрые, бездонно-прозрачные карие глаза. Она тонет в них. Гладко выбритый подбородок скользит по шее, его губы ищут… На-шли!!! Глаза у Эммы закрываются, сильные руки подхватывают её, тело не весит ничего, нет ничего на свете, ничто не мешает её наслаждению. Невесомое тело хочет стать его телом, вот-вот разорвётся на мельчайщие частички, случилось!!! Издалека слышится его любимый навсегда голос: «Ты мой путеводный зонненштральхен (солнечный лучик). Обручённая с революцией…»
Криминалькомиссар не верил своим глазам: его подопечная билась в экстазе! Мало того, она пыталась петь! «Драуссэн…бай…ден…вайден…»
Вой сирены взорвал мозг Зуммера. Он, как адского огня, боялся этого воя. Боялся воя, ненавидел себя за это… Дневной свет «фонаря» (осветительной бомбы) осветил квартал города. Грохот, рухнувшие перекрытия, мигающий свет качающейся дежурной лампы.
Сообщения утренних газет не несли оптимизма: «…В результате варварской бомбардировки английской авиации полностью разрушен «Немецкий театр», городская больница, восемь домов. В огне пожара погибли 43 человека, среди них криминалькомиссар Зуммер-Циммерманн и известная актриса Эмма Тагеслихьт…»
ЭПИЛОГ сразу же по оглашению результатов конкурса
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №212110300370
Рецензии
http://www.proza.ru/comments.html?2012/11/03/370