Новолетье. Часть III. Мария

               
               
    Ладен терем, коль не течёт его крыша, печь не дымит, ежели звенят по горницам детские голоса, а дети сыты и досмотрены.
   Только ладно ль, коли в  доме баба при живом муже за хозяина? Давно уж уступил Лазарь свои обязанности вместе с правами жёнке. Решил: лучше в сторонку отойти, нежели покоры выслушивать, справедливые или нет. Теперь уж без Варвариного слова ничего не решалось; она и рада сбросить эту ношу непосильную, которую сама и взвалила на себя, да уж куда деваться…
   Одно, что Лазарь в доме не хозяин, - он и себе не управа, ни одного пира не пропустит, куда зовут, туда и идет. И дружков себе под пару нашел: Тишату да Смолянича. У Смолянича того сын старшой, взрослый, двор ведет; заботы нет. Тишату братовья в сторону отодвинули; у него ветер в голове, - гуляй – не хочу! У обоих гривны не считаны летят. Сколько раз привозили Лазаря в чужом возке чуть живого, кулём под ворота кидали. Что там в городе ни говорят, да боле перед детьми стыдно. Не Лазарю - Варваре…
   О том, что когда-то оставила у себя бездомную Найку, Варваре жалеть не пришлось. Макарка ликом вышел весь в отца, смышленостью, похоже, в мать. Своих у Варвары было четверо парнишек, да дочка Марьюшка, а всё хватало у неё доброго слова и для Макарки; она как брата в нём видела.
   В пять лет парнишку отдали в учение старому Куляшу, древоделу и бочару, а в семь усадили научаться грамоте вместе с сыновьями Варвары. Они все были старше его, и Макар малость сторонился их, понимая своё зависимое положение. Но парнишка замечал и то, что хозяйка выделяет его как-то из дворовых детей; стал пытать Куляша о родителях, но ничего тот не ведал, и сказать ничего не мог.
   Грамота давалась Макарке проще, чем хозяйским детям. Он и в дворовой службе поспевал; и на бочарне, и конюху помогал, в огороде копался.
   Машеньку же Макарка опекал пуще няньки; однова пришлось даже защищать ее от сорвавшейся с цепи собаки; после того девчонка доверялась ему как старшему брату…
   …Уж сколько лет прошло, как поставил старый Утяш мельницу в светлом березнике на быстрине речной. Добра много не нажил, делал свое дело честно; а не бедствовал; главным сокровищем была для него дочка-красавица Улыба.
   Откуда взялся, откуда пришел Силыш, того никто не ведал и не спрашивал. Нанялся как-то грузить подводы мукой, да так на мельнице и остался в работниках. Скоро Утяш считал Силыша за сына, а для Улыбы другого суженого и не надо. Жили они тихо; когда на мельнице суетились помольщики, Улыба из светлицы не спускалась.
   Скромную свадьбу назначили по помолу до Поста. Чваниться да пускать пыль в глаза, выставлять себя на показ, им не нужно было. После венчания молодые должны были вернуться на мельницу. Другого жилья они не имели…
   ...Помол только закончился, на мельнице стояла тишина; Утяш и Силыш уехали в город, - старик к кузнецу, Силыш на торг за подарками для суженой.
   Лазарь с Тишатой и Смоляничем пировали нынче широко - отмывали первую молотьбу; одного дня им не достало, продолжили другим днем. По перву, бражничали у Смолянича, дале поехали по дворам с поздравлениями. Перепито было всего: от пьяной березовицы до браги слитой. Им уж и ворот не открывали. Тишата припомнил ростовскую родню - не поехать ли туда? Вёрст всего ничего; возчика скинули с облучка; Тишата сам править сел…
    Не доезжая до сворота на Ростов, Тишата свернул к мельнице:
  – Мельник сыщет угощения! – Тишата отчего-то был уверен, что на мельнице должен быть один Силыш.
   –  «...Вот и потолкуем сам-третей…»
   …Было дело, пересеклись единожды пути Силыша и Тишаты, а уж о его беспутстве наслышаны были и Утяш, и Силыш…
   ...Как ни прятал, как ни берёг старик свое чадо, выпросилась всё же Улыба в Петровки на торг с Силышем побродить, на людей посмотреть.
   На торгу Силыш ни на шаг не отпускал от себя невесту, но где-то задержался, а она прошла дальше, к лавкам с красным товаром.
   Хмельной с утра Тишата бродил меж лавок, цеплялся к молодкам и девушкам; Улыбу не приметить он не мог.
   – Эка ягодка! Сейчас бы съел! Откель такая? –
   – Не подавишься, боярин? – девушка скинула с плеча тяжёлую руку Тишаты; она испуганно оглядывалась, отыскивая Силыша.
   – Ан попробую! – Тишата двинулся за ней; перед ним встал Силыш.
   Грузный, схожий с медведем, Тишата опешил; отпора себе он допреж не встречал.
   – Ну?! – только и смог вымолвить. Силыш был чуть ниже, но, по всему, не слабее его.
   – Не нукай, не запряг; на пути у меня не вставай; а то тебя запрягу; за битюга ладно сойдешь! –
   Тишата оглядывался растерянно на хохочущих людей.
   – Да ты кто, смерд?! –
   – А не дай тебе Бог другой раз встренуться со мной, тогда сведаешь! –
   Тишата опять оглянулся в недоумении; отчего-то стало страшно ему; не взять ли за грудки обидчика? Но подле уж не было ни Силыша, ни Улыбы…
   – Кто таков? – грозно глянул на торговца.
   – А мирошник тутошний, – Улыбка уже сползла с лица лавочника, – а то сговорёнка его…–
   – Вон что… Будет тебе встреча…–
   …Улыба в горнице сидела у окошка, здесь было светлее, отсюда виделась река и вся мельница. Она перебирала пряжу тонкими пальцами, улыбалась своим светлым мыслям…
   Чёрная птица села перед ней на подоконник приоткрытого окошка, обожгла холодным глазом. Улыба замерла от ужаса и непонятного предчувствия беды.
   –...Пошла… – махнула рукой, отпугивая... - ...Кыш… - но чёрная вестница вспорхнула, покружила по горнице, понеслась на Улыбу, будто норовя проткнуть грудь.
   Девушка отшатнулась, птица выпорхнула с диким воплем, задев лишь плечо чёрным крылом.
   Внизу загремели ворота; Улыба, вздохнув, уже весело побежала встречать отца и суженого; растерялась, увидав гостей, незваных и хмельных.
   Тишата крутил ещё головой, ожидая увидеть Силыша, а Лазарь уже спрыгивал с возка:
   – Ты, что ль, хозяйка? А хозяин где? Аль ты одна тут? Ну, поди, угости путников…
   Тишата уже понял, – грозная встреча откладывается, вздохнул и побрёл в горницу. Последним вывалился из возка долговязый Смолянич, коему всё едино, куда ехать, и где пить.
   Улыба не знала, чем кормить незваных гостей; вечерю она готовила для родных. Тишата уже сам шарил по горшкам, ставил на стол щи, кашу. Хмельного не сыскал ничего, кроме сыты.
   – Худо гостей привечаешь, хозяюшка! Да ты сама – хмель-ягодка! – Он тяжело облапил тонкий стан девушки, – Подавлюсь, говоришь? А вот я нынче спробую!
   …Лазарь и Смолянич сидели за столом, лениво ложками ковыряли кашу; слабая сыта ещё ударила в хмельные головы. Лазарь прислушивался к бормотанию Тишаты, к крикам девушки:
   -...Чего это, а? Зачем он так? - Язык еле ворочался, глаза от тепла слипались, но он ещё соображал, - неладное творится…
   -...Ты брось, пей вот… - Смолянич подвигал ему сыту, - Тишата до баб горяч… Велико ли дело- была девка, стала баба…-
   …Потом наступила тишина; Тишата, обрывая завесу бабьего угла, вывалился с выпученными глазами:
   -...Эта… того… Ехать отсель… Померла, что ль, она… - Хмель слетел со всех разом. Отталкивая друг друга, кинулись вниз. Лазарь правил сам; у Тишаты тряслись руки…
   На повороте едва не столкнулись с телегой мельника: хозяева возвращались домой. Тишату Силыш признал сразу; добра от этого человека он не ждал, но почему они так гнали коня?..
   Старик почуял неладное:
   - Гони, Силыш, прибавь ходу! Беды бы не было!.. Глянь, чего это ворота распахнуты?
   …Улыба не встретила их у ворот; на ходу спрыгнул Силыш с возка, еще надеясь отвести беду. Крикнул старику: Не ходи туда!
   Утяш и не мог никуда идти; от ужаса ожидаемого ноги как примёрзли к земле. Когда Силыш вынес на крыльцо невесту, старик осел на землю: что ж спрашивать, жива ли она, когда так мёртво висят руки, и голова запрокинута на тонкой шейке.
   …Так и шёл Силыш с невестой на руках через лес напрямик, потом по городу; встречные крестились вслед, остановить никто не решался; страшно было его лица. Так и шёл до двора посадника, где остановился вчера проездом удельный ростовский князь.
   Он только очнулся от полуденного сна, сидел на крыльце под вечерним солнцем; позёвывая, по мужицки почёсывал брюхо под кафтаном. Челядинцы обмахивали его тетеревиными перьями:
   Сторо`жа расступилась перед Силышем. Он положил девушку на землю перед князем, сам пал на колени:
   - Суда прошу княжьего! Обида великая случилась! Погубили невесту мою, душу невинную, боярин Тишата с дружками. Тех прозвищ не ведаю, а в лицо указать могу! Заступись, князь, за сирот своих! Одна на тебя надёжа!-
   Тотчас подступил к князю посадник, стал нашёптывать да кивать на Силыша. Из толпы вышел брат Смолянича:
   -То облыжно всё, князь, не слушай его! Нет у него на то дело видоков!- Князь встал, зевнул; не было у него нынче охоты разбирать такие дела.
   - ...Девицу схоронить до заката; молодца в поруб; до утра разберемся... Сам, небось, девицу сгубил, на добрых людей поклеп возводит…-
   …То ли запоры оказались некрепки, а только к утру пленника в порубе не сыскали; другой ночью сухой щепкой полыхнула мельница…
   …Вернувшись домой, Лазарь проявил неожиданную хозяйскую прыть; ходил по двору, совался на поварню. Везде находил какие-то непорядки, сбивал с толку челядь; Макарке сделал внушение, - коня чистит неладно. Варвара, собравшаяся к брату Гавриле, глядела с крыльца в недоумении.
   Досталось и ей от хозяина:
   - Куда собралась, жена, чего дома не сидится?
   - К Гавриле, сношка разродиться не может…-
   - Родит без тебя, на то бабки есть; дел, что ль нет дома? Не ходила б ты нынче…-
   Суетой бестолковой Лазарь отводил от себя навязчиво вспоминавшееся: как оглянулся в дверях, увидал застывшие распахнутые глаза, синюю шейку под разорванным ожерельем, алую ленту на полу, будто крови полоса…
   Варвара ушла; прислушиваться к словам мужа она отвыкла, но всё же приметила,- чудной он нынче…
   А Лазаря с уходом жены как силы оставили. До почивальни добрёл и заснул тяжко. Во сне его душил Смолянич, ленту накидывал алую на шею… Очнулся в холодном поту, Варвара сидела рядом; по лицу понял, - всё знает…
   -...Как дале жить будем? Студа на весь город… Детям как в глаза глядеть станешь? Дочь у тебя растет… Тишата кунами грех прикроет, нам тако ж сделать?-
   - …Не трогал я её, то всё Тишата…-
   - Ты где был?-
   - …Там…за столом сидел…-
   - Коли б меня так, али дочь твою, - ты тоже за столом сидел бы? – Варвара еле слышно говорила, а Лазарю ровно крик слышался. Чтоб заглушить его, сам на крик сорвался:
   - Ты сама виновата, змеища чёрная! К земле меня придавила, кровь всю выпила!-
   Варвара поднялась, пошла вон; в дверях на мужа оглянулась; все остальные слова застряли в горле…
   … За вечерей она сказала как давно решённое:
   -…Авдей говорит: уезжать нам надо отсель. Грамоту пошлю в Киев родне отцовой. Может весной и тронемся посуху…
   …Под Рождество, когда снегом укрылись и могилка Улыбы, и пепелище мельницы, и, казалось, страх и совесть Тишаты тоже покрыло снегом, встретился ему в тёмном проулке человек.
   -...Говорил я тебе, не становись у меня на пути. Теперь,небось, сведаешь, кто я есть таков…-
   …Утром нашли Тишату снегом запорошенного, с собственным ножом в груди… Страхом сковало в тот день долговязого Смолянича: до Масленицы со двора не сходил. А по Масленице в субботу не дождалась его жёнка из бани; угорел сердешный; решили: нечистый трубу заткнул да дверь подпёр. Кому ж еще?
   Нехорошо стало от чего-то Лазарю; хоть сей миг запрягай, да беги из города.
   ...Но судьба его нынче мимо прошла…
   ...А Варвара в Пост ходила по торгу с Машенькой. У рыбной лавки остановилась потолковать с Дарёнкой; давно уж прошла меж ними вражда: чего им теперь делить? ...И всё ей чудилось, ровно по пятам кто ходит, глаз не спускает…
   Домой шла, за собой шаги слышала: от страха оглянуться невмочь. И навстречу никого. На углу остановилась: пусть обойдёт; посмотреть, кто…
   Он прямо перед ней встал да на Машеньку уставился. Варвара заслонила дочь собой:
   -…На Улыбу мою похожа, глазки такие ж ясные… Не бойся, боярыня, не обижу. Я не тать, невинных не гублю. А ты дочку замуж отдавать не спеши; подрастёт, - сам сватать приду; я и в Киев за ней приеду…
   …Его уж и след простыл, а Машенька всё теребила заледеневшую от ужаса мать:
   - Кто это, матушка? Чего он хотел?-
   -…Погубил нас тятька твой, погубил…-
                1057
   На Захария Серповидца Варвара с утра челядинок наставила, чтоб серпы, в переборы заткнутые, повынимали б, да святой водой окропили. Сама за тем приглядела да к обедне пошла, за вторыша Захарку помолиться. Лазарю наказала - малых в улицу не пускать, – студёно нынче, не сказать, что весна не за горами. Пусть бы в избе сидели, учили б азы да резы…
   Близ церкви уже углядела: по Приречной улице – верховой вскачь, мимо пролетел, обдал снежной пылью. Чужой, не иначе; в Беловодье так не носятся, ни к чему. Сердце всколотнулось тревожно; Варвара перекрестилась, обернулась, – у перекрестья всадник остановился; расспрашивал, склонясь, прохожего…
   …Ну так и есть, – мать за порог – за детьми глядеть некому; кто ж Лазаря слушать станет?
   Сидят птенчиками на лавке, щёки у всех алые, а на столе – вот она! – грамотка туго скручена, перевязана нитью суровой, а сверху и воском заляпана; вишь, как оно по столичному-то! Никто не прикасался, хозяйку ждали…
   Лазарь спустился в горницу; семь пар глаз уставились на Варвару, у каждого своё в голове, – последышам, тем всякая перемена в забаву; у Давыдки все друзья-подружки здесь, тут бы и оженить, да как им без него? Ей на пару с Лазарем с оравой не управиться… Машенька, отцова заступница, ей, что б ни было, только б тятеньку не корили боле; по малолетству не разумеет вины Лазаревой, и чем она для всех еще оборотится…
   И не спешила сама к столу, терла щеки с мороза, грела у печи настывшие руки…
   – …Ну… вот… – и выдохнули разом  все, словно сказано уже главное, –отпостуем, разговеемся, ну и в путь…
   …Грамотка  писана была на Сочельник; от того сроку ждать бы ее на Красную горку. Отписался Онисим, сродный брат Варваре: сторговали им в посаде терем, да с землицей. Много ль в бересте скажешь – одно ясно – укладываться да ехать…
   …Выезжали на Трифона, по блеклой зябкой рани; скоро отъехать, как ладилось, не вышло. Варвара сама колготилась без меры и толку, непривычно для всех и себя растерянная и суетливая; все что-то хотела братьям сказать напослед, не забыть чего… Сирота Уляша, взятая в услужение, а боле Машеньке нянькой-подружкой, ловила каждый взгляд и движение хозяйки…
   Лазарь, укладывая обоз, проявил нежданную прыть, будто вновь себя хозяином почувствовал; обходил с Давыдкой возы, подтыкал холстины; допрежь бы так-то, и съезжать не пришлось бы…
   Последыши притихли, Макарка с Машенькой стояли, сцепившись ладошками, светлые и схожие, как одуванчики… Подходили соседи, стояли молча, глядели скорбно, крестили на дальний путь… Братья, Авдей и Гаврила, до последнего не верили, что станет такое, сорвётся сестра от гнезда родного. На чужедальнюю сторону провожание – ровно как на тот свет, на век разлука; какие оттуда вести? Что там за стольный Киев? Слыхом слыхано, видом не видано… Отговорить и не мысли; не того сестра норову, чтоб назад поворотить.
   От Лазаря отводили глаза; скрипнули колеса, Гаврила подошёл к нему:
   – Ты уж там сестру не срами; живи мужем честным, не ветошкой; станется – чужая сторона прибавит ума…
   –…Макарку стерегите, не обижайте... – Варвара спешила договорить важное,  – братенич он нам; на ум наставляйте. Подрастёт, пусть имением нашим управляет, он хваткий; станется, воротятся детки к отчине…
   …Долгие проводы – лишние слёзы; гружённые скарбом возы запоскрипывали тяжко; по выбитой, едва просохшей колее двинулись не скоро. Макарка вырвался из-под руки Авдея, пошёл рядом, держал руку Машеньки. По-над берегом кони двинулись резвее; на росстани он отстал, долго смотрел в след…
   …А как мост переехали, оборотилась Варвара на берег оставленный, на блеснувшую меж деревьев, в дымке первой зелени, маковку церкви, словно бы и терем свой различила… Вот сей миг и поняла, – во век уж не видать боле ничего этого.
   Ох как обмерла душой, – чего ж это она створила такое, деток от вотчины оторвала! Да не повернуть ли коней вспять? Ей бы, как малой девчонке, свернуться клубочком, глаза ладошкой прикрыть; матушка подойдёт, по голове погладит, приголубит; вернись, родимая, к дочке своей горемычной, отгони все страхи дневные и ночные, пожури, что могилку отцову оставила; страшно ехать в края неведомые, к людям неласковым; страшно и страх свой показать, – вся орава на неё смотрит, её слова ждёт… Никто не пожалеет бабу неразумную, не снимет с плеч ношу эту тяжкую, не у кого спросить совета-помощи…
   ...Может, есть и её в том вина, – ведь был в ратном деле Лазарь не последним воином; дома же слова поперёк боялся молвить, – так уж заведено от веку в его семье, – за хозяйкой первое и последнее слово. Варваре такой уклад по душе пришёлся, – вот и тешила норов как хотела, а что посеяно, то и взошло...
   Не поворотить уж назад, не о чем и жалеть, – уж полгода соседи двор их стороной обходят; нет и для детей будущего – ни друзей, ни невест, ги женихов… День к закату;  что за зажитье там? Вот и отведём здесь ночь…
 
 Варвара, хотя припасла в дорогу добра–снеди всякой, но и в уме не держала, сколь долог и труден ляжет путь до Киева. И уж после недели обозной жизни ей казалось – трястись им на возах до скончания века, пока земля не оборвётся под ними. Может и впрямь нет никакого Киева, лишь морок один…
   Не пуховым ковром стелилась им дорога, - кидалась под ноги ухабами, обрывалась у рек и речушек, терялась в полях и лесах; взбегала на холмы, а на тех холмах – редкие деревушки, а за ними опять  поля, и не один десяток вёрст минуешь до другой околицы…
   Не запоминала Варвара ни имён городищ, мимо коих ехали, ни сёл, у чьих околиц ночевали; а весна, меж тем, так яро и настойчиво шла им навстречу, осыпала опушки первоцветами, звенела птичьими голосами, старалась заглянуть и согреть каждую затень. Но не грела пестрая весень сердце Варвары, и чем дале от Беловодья, тем тяжче лежал камень на душе. И не сказать; что более примучивало её, – неясное будущее, вынужденное безделье ли, разлука ли с отчиной… Ведь вот, любила она цветы в девушках, с подружками венки плели, в Купальную ночь по воде пускали, судьбу гадали; вот и нагадала себе долюшку… Одно утешает: Машеньке ровно невдомёк забота материнская, и горюшка нет ей; и слава Богу; ведь для неё всё это, а горестей на её век достанет, куда от них деться.
   Да с парнишками тоже в Киеве том хватишь лиха; Давыдко-то, большун, попервости  будто заупирался: не поеду, мол, с вами, а скоро и согласился. И отчего бы так? Варвара случаем и подслушала: погодки, Калистрат с Захаркой, меж собой беседили, – оказывается, Давыдко метит не инако, чем в княжью дружину! Вот оно как! А к тому ж и младшего, Евдошку, подбивает; тот уж брату в рот глядит. И кто б такое соображение Давыдке подкинул? Не иначе, Пётрушка, братенич ненаглядный… Давыдке самому бы до такого не дойти, хоть косая сажень в плечах, а думы у него тугие… Ну то ещё впереди, дай лишь до Киева добраться, будет вам дружина княжья!
   Да что Бога гневить, – ладные у неё сыночки, на подбор, один другого краше; таких, впрямь, и князю не стыдно показать… Они и в работах не прилавни: по пути лыка надерут, наплетут лапотков; селянам, кои на ночлег брали, помогут; в такую-то пору крепкие руки ни в чём не лишние.
   А ночами, как уж уторкаются все, у ней с одного бока Уляша сопит, с другого Машенька теребит вопросами, уснуть не даёт:
   – Матушка, а ты тятеньку жалеешь? –
   –... Как не жалеть, он мне супруг венчанный…–
   – А ты не серчаешь боле на него?
   На то не вдруг ответила, как в себе ответ искала:
   –...Не серчаю, доча; чего ж серчать? – Дальше тишина, будто кончились вопросы; может, уснула?
   – А тот человек…помнишь ли?...Он где?
   – Бог его знает… Может женился, успокоился; а может, уж голову где сложил…–
   – А мне его чего-то жалко… Захарко сказывал, у него невесту сгубили… Кто ж? Не тятенька ли? –
   – Нет, не он, дружки его, каплюги ненасытные…–
   – Чего ж хотел он от нас? – Варвара опять медлила отвечать; говорить ли чаду неразумному?
   – Он тебя в жёны хочет взять; только ты не бойся того, мы тебя только князю отдадим, ты ж красавица у нас…–
   – Я и не боюсь…– Маша уже в полудреме бормотала.– Ты Евдоше скажи, пусть Уляшу за косичку не дёргает, ей от того досада, она уж плакала…–
   - Скажу…заусни уж, заступница моя…
   Как ни тяжка грузель на сердце, а обычаи ежедённые, домашние, не забывались; Варвара представляла себе, чем сейчас занимаются братья и снохи: вот посеяно слетье всякое, вот бабёнки с холстом обетным в поле идут, весне кланяются; вот родителей вышли окликать. И она в положенный день на чужом покуте отвыла-отпричитала по своим.
   Спрашивала Машенька: Здесь ли могилка дедушкина? – Нет, дочи, могила чужая, а земля-мати для всех едина…–
   ...Вот старухи за околицу пошли, нечистую силу проклинать; нынче лук посеяли, завтра бодёнушек в поле погонят…
   …И то ль весна брала своё, то ль душа уж тосковать устала, но что-то подеялось с Варварой, неприметно в какие часы, словно гора с плеч осыпалась. Хмель весенний пьянил и её, и глаза как от тумоты очищались; прежде и глядела она, а не видела ничего; долгий путь уж не пугал, скорее дивил: сколь велика земля русская! И всюду люди одинакие: землю пашут, потом поливают, ставят домы и церкви, и говоря их понятная… Припоминала теперь Варвара, как Улитушка про своих родителей сказывала, - ехали они из этого Киева в места дикие, необжитые… А им-то уж чего… Мир не без добрых людей, кров над головой будет, есть чем за жилье расплатиться, в закупы не идти им…
   Так-то вдруг приметила, что Лазарь давно взял на себя все заботы дорожные: решал, где ночь ночевать, когда в путь подниматься, ей оставалось накормить да обиходить путников, – и то в дороге дело нелегкое…
   ...И всё-то ему ведомо: всех речушек прозванья, да где какое городище встретится на пути, ровно век по тем дорогам колесил. Это он с Машенькой на возу сидит, всё ей объясняет, ино Уляша с Евдошкой приткнутся, им тоже любопытно. Варвара прислушается поневоле, - ей и досадно, отчего не с ней Лазарь говорит, и ругает про себя моломоном.
   И куда-то делась вечная его робость покорная в глазах. Хотелось ей как-то, глядя на его рачительные хлопоты, уязвить, сказать: «Не поздновато ли, муженек, за ум взялся?» Но наткнулась на непривычно строгий взгляд, и осеклась, прикусила язык надолго.
   А ведь они за всё дорожье долгое и десятком слов не перекинулись… И как сталося-обернулось против прежнего: нынче не Лазарь, а она, жена его законная, ждёт от него взгляда ласкового, да словечка приветного. А она ж ещё не стара, ей вот даже с девчонками охота по полянам побегать, поаукаться; распустить косу черную, сплести венок; хочется, чтоб Лазарь заметил ее молодость. Она уж и разухабилась, повойник скинула, платок по девичьи, покрыткой, набросила.
   А Лазарю как и дела нет: то лошадей с парнишками обряжает, то телегу примется чинить. На Варвару лишь коротко глянет, и то как  с усмешкой. Она покрутится подле, будто справа какая у ней, да только вздохнёт: «Ну его, лешего, своих забот полно!»
   Ещё зябкими ночами кутались в кафтаньё, а днями уже парило от росной молодой зелени. Дорога примелькалась, ничем не тешила взгляда; малые притомились теребить Лазаря вопросами, скоро ль Киев, да чего там есть? Евдошка оставил цепляться к Уляше. Мерное покачивание возов со скрипом колёс погружало в дремоту...
   Варваре, толь от зноя(она последней в обозе нынче ехала), чудиться стало, ровно как за ними следом кто-то пробирается, за обочиной, за густой еловой зеленью кроется.
   Потщится разглядеть, – как и нет никого; а то вершинка дрогнет, птица порхнёт. Сказать ли о том Лазарю? Да ведь засмеёт, – от жары баба облажела…
   Стали с дороги на ночёвку сворачивать; по правую руку, – Варвара пригляделась, – ровно тень мелькнула, качнулась ель; зверь ли большой, человек ли?
   Одолела-таки робость, подошла к мужу; он смеяться не стал, глянул ласково:
   -Не тревожь себя, Варварушка, то тебе от зною, похоже, мнится… Истомилась ты; вот, ужо, сыщем поляну с озерком; отдохнём дня два; да и кому за нами идти? Почто таиться? По обочинам-то, по ельникам, нынче сыро, как раз увязнешь… Да  погляжу все одно…»
   Той ночью Лазарь спать не лёг со всеми, остался у костра; Давыдке сказал же: «...со полуночи взбужу, меня в карауле заменишь…»
   …Во сне Машенька отодвинулась от матери, озябла и проснулась. На восходе небо чуть побелело; она подняла голову, - у костра сидел чужой человек.
   Обернулся на Машину возню, вспыхнувшее пламя осветило тёмную бороду и шрам на щеке:
   -…Огонь-от потух вовсе… - Рядом, на возу, раскинув руки, похрапывал Давыдка. - А ты спи, чадо, чего уж…-
   Машенька приткнулась в тёплую подмышку матери и опять уснула   спокойно…
   Давыдка проснулся, едва заговорило солнце, протёр глаза; рядом ещё спали все, звенела ранняя птаха; сел к костру, пошевелил угли, ровно с полуночи не сходил с места. Отец поднялся следом:
   -Как оно караулилось, сын? Не тревожила ль какая зляна? – смотрел на Давыдку пристально.
   -Всё, тять, ладно было, тихо... – а глаза всё ж отвел.
   -Ну, добро; побужай остальных, пора ехать, а я пройдусь тут…-
   …Уже ехать собираясь, Лазарь подошёл к жене:
   -Был тут кто–то чужой, ушёл перед светом, – роса с травы обита, а лапотня не Давыдкина, поболе его... А обочь дороги – копыта лошадиные…-
   -Да кто ж это, господи? Бережёт нас, аль дурное задумал? –
   -Ну, хотел бы набедчить, сделал бы… Что ж, придёт пора, и о том сведаем…
   И в какую это пустынь занесло их нынче! Бывало, дня не пройдет, чтоб не встретить конного иль пешего, а тут уж неделю едут, и никого. А зной томит, и ни речушки, ни лужицы, только ёлки стеной вдоль дороги двухсаженные, и где им край – неведомо…
   Но, видно, Бог услышал их молитвы, не стал боле томить сухменью; хвойник поредел, на закате меж сосен блеснула им в глаза серебристая полоска. Евдошка, не ожидая остановки, сиганул с воза, понёсся к воде:
   -Тятька, озерко тутока!-
   -...Ну вот, здесь день-два и останемся, лошадкам роздых дадим. Захарка, у меня на возу сыщи–ко бредешок, да поставьте с Калишкой на ночь.-
   Захар, метивший после вечери отдохнуть ладком, и до утра, поднялся с трудом, потягиваясь. Калистрат тоже почёсывался, как не расслышал отца, пока тот не прикрикнул:
   -Мне визжоху не сорвать ли? А ну, шать оба! Поутру небось, брюхать все спросите!...-
   Варвара велела девчонкам собрать золу с кострища, да чтоб без хлуды; другим днём тоже соскребали и утром, и с обеда. Золу она залила варом; ближе к вечеру достала всем из коробов чистые одежонки, загнала детвору в тёплую воду; шоркала худые спины травяным мочалом с золой, тёрла волосы. Малые тихо повизгивали, старшие терпели молча.
   Чистых обрядила в свежие рубашонки, да велела спать покладаться, не носиться боле, не пескаться. Стирку–мозолиху Варвара оставила на утро; выполоскала на себя остатки зольника, отмылась; не спешила выходить из теплой, ласкающей тело воды…
   …Плечам стало зябко, то ли от вечерней тени, то ль от долгого взгляда с берега. Она ещё робела выходить из воды, а не ночевать же в озере… «...Муж он мне всё ж… И не сама ль того хотела?...» И соромиться ей нечем – после пяти ребятишек телом не расползлась квашнёй, как иные бабёнки…
   -...И чего уставился? Ай не хороша уж стала? – Она пыталась ещё строгостью прикрыть дрожь в голосе… -...Вроде я не хуже прочих…-
   -...Нет… не хуже…-
   -Да ты где прочих-то видал?! – Этим она лишь ненадолго смутила Лазаря, - Холстину-то подай утереться, вишь, зазябла я… И чего на рубаху уселся? Дети спят ли? Уложил их, что ль? –
    -Спят они давно… Ты погоди рубаху-то… Я тебя так согрею…
   ...И с того дня ровно по чародейству какому, то ли сжалился над ними Бог странников, ожила пустынная дорога; посветлели леса, что ни день, то речушка по пути; гостевые обозы встречь им, а  то и сами кого нагонят…
   Солнце уж не томило их зноем, да Варвара и не заметила б ни зною, ни стужи; и до встречных–поперечных ей дела нет; век бы их не было, поскорей бы только солнышко село, да ночь настала; да ей бы за мест Машеньки прижаться к широкой спине Лазаря. И самой станет соромно от таких-то мыслей, добро, не видит никто.
   И то ладно, что ребята как-то снисходительнее к отцу стали, не глядят уж бирюками, чаще подходят, чего-то спрашивают; что велит Лазарь, мигом поделают, как отецким детям следует…
   …К вечеру глаза привычно выискивали по обочинам местечко поприглядней для ночлега.
   С изволоки открылась петля реки и светлая полянка среди густолесья…
Малые разбежались по кустам собирать паданник для костра. Едва скрывшись, Машенька порскнула испуганно из лесу:
-Там лешак! На пню сидит, в дудку играет! Меня будто приметил! За мной идёт!-
Ещё никто и сообразить не успел, что делать, следом за Машей на полянку вышел почти бесшумно, седой да крепенький, ровно белый гриб, старичок - на плечах оборы с дубовиками да котомка…- Беседуйте на здоровье!
…Разговорчивый «лешак», заскучавший в долгом пути без собеседников, сказался Туликом, крещёным Мирошкой:
- А иду я, други мои, из-под села-то Ржевского, к дочери во Полоцкий град;  есть такой, может, слыхали, на реке Двине западной; отдал я её за боярина за тамошнего, а лучше сказать – сам он забрал её… А дочка у меня красовитая, да одна-едина… Были у меня еще сыны, до одного лихая болесть взяла, другого зверь задрал, а третий за нашего боярина голову сложил. Не берёт, вишь, его мир с соседями, всё ссоры у них да которы, боем друг на друга идут. И чтоб самим меж собой разобраться? Они же смердов своих как собак стравливают… Вот и младший мой… Стрела-то прям в сердце вошла…уж три года тому…
– А что жёнка твоя? Как бросил её одну, как землю свою оставил? –
– Померла моя Алуша зимусь; как полоцкий боярин Радёну увёз по весне, слегла старая, боле и не вставала. Да он всё по чести сделал, – окрутил их поп… Да единая дочка у нас оставалась, и увёз больно далеко… А земля… Приглянулся, вишь, боярину нашему двор мой, хотелось ему на том месте терем сыну поставить, говорит оттуда вид больно пригляден на Волгу: изба моя на крутелице стояла, водево не брало его… Поди, говорит со двора вон; и земли тебе одному зачем столь? Не пойдёшь добром, – избу по брёвнышку раскатаю, терем поставлю сыну, тебя к нему на посылки … И откуда принесло этого боярина к нам, Богдана-то Егорыча… говорили: в Новугороде жил допрежь, да из невеликих сам: то ль из кузнецов, то ль из горшечников… А я речей его как и не слышу, живу себе, нивку пашу, на Бога надеюсь... Вереснем середь ночи избёнка моя полымем взялась… И с чего б? Ни згры в доме не было, сам в меркоте с поля пришёл, спать свалился; в чём был, выскочил… У соседа зиму зимовал в кашкарях; боярин обо мне и не вспомнил, -  кинулся сразу терем ставить… А я, как вода дрогнула нынче, взял котомку да пошёл во Полоцк к дочери…-
– А как же путь ведаешь? Где тот Полоцк? А как не примет тебя дочка?
– Дороги мне здешние малость знакомы: довелось, побродил, поратился за князей за разных; а где заплутаю, язык подскажет… А дочка у меня приветная, на улице не оставит отца…Да что ж я всё веньгаю о своем? Сами- то откуда будете?... Из Беловодья?.. Так я ж родился в Беловодье, – деревушка, помнится, невеликая, на речке Молосне?...
– Нет, отец, городище наше немалое, а река, так и есть, Молосна. Из каких же ты? –
– Матушка моя вдовела, прозвищем она Фиска была… – Миронко заглядывал в глаза Варваре и Лазарю, называл ещё имена живших когда-то в Беловодье людей, – не припомнят ли?... Да где ж, молоды еще…– Илья посельским тогда стоял… Ох и честил он меня за Алушу; я ж её от старика-мужа увел, супротив всей ее родни восорской встали мы… Вот и пришлось уходить из Беловодья; и сам я окрученный уж был; сына малого оставил – этот-то грех мой нераскаянный; за то, может, сыновьями заплатил, - а только без Алуши не стало мне жизни…
- Дедушко, а ты в Киеве бывал?- Машенька еле дождалась передышка в дедовой речи,- Что за город такой, велик ли?-
-Да, небось, поболе нашего Беловодья будет!- встрял Захарка и получил подзатыльник от Давыдки.
-Довелось; видал… Славутный город, лепотный; ведающие люди с Царьградом его равняют; а живут там князья великие, что всю Русь держат в руках...
- А мы Машку за князя какого ни то отдадим! – не утерпел опять Захарка и получил теперь от матери...
…День и другой попутствовал им Тулик, развлекал беседой, тешил игрой на дудке...
…На одном из поворотов блеснула по левую руку вода речная:
   - …Тут мы и разойдёмся… - Тулик легко прыгнул с воза - ...То речка Межа; идёт она к Двине западной... Сторгую в деревне здесь долбушу, водой пойду во  Полоцк… А вам дале тем же путём; два-три дня, –  Смоленск увидите; там то ли водой до Киева, то ль сухим путём, –оно, знашь, легче станет, – Днепр, он крюк дает добрый… Сей миг на другой бок переберётесь, палик пройдёте – дорога бой пойдёт, болешто на пять вёрст гремушка, валушки да шибень… Ну, благодарствую за хлеб, за почёт; коли в чём поперечил, - прощайте…
Тяжкая серая туча, скоро чернеющая, шла встреч; а по обочинам то плотное густолесье, то полянки чистые – укрыться негде… Лазарь уж метил свернуть в какой-то жидкий лесок, да услышал Давыдку:
 – Тятя, там будто как двор стоит! Дымок вьётся!...
…На вопрошающие крики им не ответили; потемневшая от времени ограда, ставленая кряжами, не манила к себе, а деваться уж некуда – крупные капли стучат по спинам… Тяжкие ворота распахнулись сами…
– Нечисто здесь, поди… Да всё одно, в дом не пойдём, на дрине останемся…– решил Лазарь... Хозяин всё ж объявился: сам кряжистый, что бревно в заборе, тёмный; глянул, не спускаясь с высокого крыльца, из-под нависших бровей, махнул рукой: ночуйте, места не проедите, – сказал, как ворота несмазанные проскрипели…
– Ох, не ладно тут: не иначе обод…– переживала Варвара – как и уснуть здесь…Не вечным бы сном…–
Как  ни тревожно на душе, а  всё ж уснула. Задремал и Лазарь… Взбудил их страшный шум и трескот в избе, как стены ломали там… Варвара первым делом перечла детишек по головам. Лазарь уж решил подняться в дом, - дверь распахнулась в бледном утреннем свете, вывалились сцепившийся намертво с кем-то хозяин: через обносы перелетел и воткнулся в землю нож. Следом, ломая гнилые ступени, скатилось тяжёлое тело хозяина. Незнакомец спустился к нему:
– Ничто, … скоро очухается… - повернулся к Лазарю – Лобур это… занесло вас татям в гнездо; выбирайтесь-ка спорее отсель, другие  вот-вот доспеют; грозы не бойтесь, на полночь ушла она…
– Да ты кто  таков будешь? За кого нам Бога молить? – Варвара остановила его уже у ворот. – Как тебя звать-то? –
– Зовут зовуткой, величают уткой… Поспешай, говорю… Возись тут с вами…
И опять ровно чары кто отвел, – дорога застелилась ровненько, небо над ними ясненько, ни облачка, ни тучки...
Старик не обманул: и трёх дней не прошло – бродом, не распрягаясь, перешли невеликую речушку; по праву руку оставили тёмные стены Смоленска, куда ушла, шире разлившись, та река. У встречного выспросили прозвание реки: Днепр то… Глянул удивлённо: как не знать того?...
Путь пошёл краснолесьем, мимо чистых сосновых боров; за борами – поля золотые; земелькали в полях косари да жницы; утрами крепче пахло свежескошенной травой. И уж так тянуло земле поклониться, так-то  мечталось о своей нивке, что на станах после полудня доставали они с-под коробов серпы, свои, домашние, брали у трудников косы, да не чинясь шли в полосу; малых снопы вязать посылали.
Хлеб, своими руками отработанный, не в пример был слаще   приевшихся, печёных на костре, лепешек. За поздней вечерей дивились толкам бывалых людей про столичную жизнь, о князьях да битвах с печенегами, о здешних обычаях; о греках-ромеях, да персиянах, кои, – верить ли? – толпами бродят по киевскими торгам и улицам…
И давно уж не спалось им так крепко и сладко, как в эти короткие ночи.  Иной раз Варваре мнилось опять, – идёт кто-то за ними, но уж не пугалась, а супротив того, успокаивалась: беды не ждать, всё у них ладно будет…
А дале путь шёл над вольно разлившимся Днепром; там уж белели паруса стругов и насадов, легко вниз по воде  скользили гусянки, соминки.
На закате остановились у околицы малой деревушки; Варвара с детьми спустилась набрать воды. На мостках дородная баба, кряхтя, полоскала холсты...
Варвара осмотрелась;  на другом берегу приметила вымол, и дорога как в село идёт. У бабы спросила:
– Ваш-от починок как прозывается? –
Баба разогнула спину, ответила невдруг и нехотя:
– Бобровичи сельцо наше…княжья вотчина онойко, бобровые угодья у них тутока…–
– А там что за деревня? –
– Дере-евня…? Сама ты деревня… Киев тамотко…Посад здесь стало быть, киевский…– Баба поскидала отжатые холсты в кладушку; всем видом выражая глубочайшее презрение к проезжей « деревне», легко подхватила на  широкое плечо корзину и скрылась за деревьями.
– « Это что ж, – за полверсты от Киева, а она уж нос дерёт; как-то в Киеве будет? Да и что там за Киев, не сбрехнула ли лосёха? С какой станется…
…И уже крепко спят отмытые начисто дети, переодетые в новые рубашки, (чтоб не охрёпами перед родней столичной стоять), развешена перестиранная одежонка, похрапывает муж, – и заботушки нет, как оно завтра будет; у нее ж сна ни на глазок. Едва задремлет – вспоминается Беловодье, матушка, братья; то Макар, - отчего с собой не взяла?  Встрепенется, и опять в сон; киевские родичи представятся – как встретят, что скажут… И уснула так-то крепко; проснулась уж засветло – всё собрано, возы ладно уложены, ходят  тихо, чтоб её не разбудить; видно, Лазарь так велел: пусть мать отоспится, когда ещё придётся…
...Позади переправа через Днепр, суетливая перебранка с лодочниками, и вот уж оглядывают они растерянно пыльные неширокие улочки, обочины, поросшие лопухом и крапивой; гуси-утки бродят, собаки с-под заборов тявкают; терема, как и в Беловодье, разные, - повыше, пониже; где ж тут князю жить?
Из тряпицы вынута берестянка, где сказано, как родичей сыскать: « В Посаде от вымола ехать прямо,  у двух дубов свороти на леву руку, тама до ворот усмаря, кои дегтем мазали, от них пятой двор наш…»
– ...Здесь ли Онисим Годинко поживает?... –
...Жердястый, жуковатый хозяин не в меру суетясь, уже распахивал ворота:
-А я-то с гульбища – глядь–поглядеть: не ко мне ль череда? Авакум я; Онисим–то помер зимусь, я молодший остался; вот и сыны мои... – Из-под возовни вышли такие ж чернявые двое подростей, глядели на приезжих набычась, но пристально. - Козьма да Вавила… молодь, со мной, старшие уж обженились, своими гнёздами живут…
-Наша дружина не хуже станет,- Лазарь не без гордости назвал сыновей, из-за их спин вытащил смущённую Машеньку, - а это наше главное сокровище, Марья  Лазаревна, заветка моя. Да прибавки ждем…
-Чего ж во дворе стоять, - опомнился хозяин,- Жена! Где ты тамо? 
Дверь избы отворилась медленно, с тяжким скрипом, ровно нехотя, и так же лениво на красное крыльцо выплыла пышнотелая хозяйка, молча поклонилась.
- Степанидушка, лебедь моя белая, зови в дом гостей; мечи на стол, все что есть в печи; не чужие люди, своя природь…-
…У Авакума братниной, ставровой, строгости ни на волос, ни в речах, ни в повадке. За столом уже сидели, у него же рот не закрывался; приехавшие молчали больше, от дорожной усталости. Да приметила ещё Варвара, - иной раз дядька в речах глаза отводит, как прибалтывает что:
-...Думали, не дождёмся вас… Онисим, говорю, помер перед Масленой, лихоманка взяла; сыны его, двое, кои в княжей дружине состояли, в ратях полегли, вот он и созвал вас к себе… Сей час по лёгкому снедайте, ввечеру созовём пированьице; баньку стопим...
Степанида едва присаживалась за стол и вновь уходила в закут, как по заботам; по громыханью утвари ясно было, - ей не в радость ни гости, ни предстоящее застолье.
-...Вы не глядите, что она губёшки поджимает, ее воля дале печи не идёт, она у меня третья, на мой шестой десяток, - даст Бог, не последняя… - Авакум расхохотался, довольный своей шуткой.
У Варвары своё беспокойство: как бы для муженька её то пированьице под столом не кончилось; вот сорому–то будет! Для того ли вёрсты считали?.. Своих ли дудырей в Киеве мало?...
-...Покажу заутра ваш терем… Ничего, ладен, крепок… Нивку свою поглядите… землица оромая, гожая, дерговища тамо… Озимь в наливе; батюшка овёс до половины урос. Киев стольный покажу, у нас церквей четыре ста да торжищ осемь станет. Может, князя нашего увидите, Изяслава Мстиславича…
-Дедо, а ко князю в дружину как  пойти? – подал голос Давыдка. Варвара встрепенулась. Вот оно как! Всю дорогу молчал, как и выбросил из головы те мысли,а тут высказался…
-…В дружину… Не ведаю того; надо, поди, самому князю поглянуться…- Авакум заметил тревожный Варварин взгляд. -… да еще чтоб отец с матерью согласны были на то…
…Вот уж отмыты горницы, устлано всё беловодскими холстами в новом  жилье; рассыпана земля беловодская, утекла в Почайну вода из Молосны, не обижен подарками «хозяйнушко»...  Радость оседлой жизни сменилось раздумьем: терем для них тесноват, печь в перекладку годится, а «гожая» нивка на оглядку – ветошь, заборела грязью… Ну, да своё теперь, достроят, перекладут, поле вычистят, рук и сил хватит; обживутся… Двор на окраине, да река и поле рядом.
…Здесь бросили они в озимь свое жито, сбережённое в долгом пути, в свою нивку, здесь народится их последыш… Вздохнёт  Варвара, погладит русую головушку дочери: всё ради тебя, чадушко, всё для тебя… - Прикоснётся к большому уже чреву, - и для него…- куда теперь отсюда…-
               
                1064
   … Варвара поднялась со скамьи, тяжко разогнула спину; глянула в окошко. Засиделась нынче за трудами, шила бисерник Маше в приданое; а сама не молоденькая уж. Да бабьи годы считать, что седину в волосах, – дело пустое. И откуда она берётся, седина та! Не от деток ли родных? Вот только последыш Федюшка, белизны ещё матери не добавил, да какие его годы; вон по двору носится, снежки лепит…
И все-то они разные, каждый со своим норовом, как не от одних отца-матери… Старший, Давыдко, чернявый, в мать; силушки немерено в нём, да силушка, видать, до головы не дошла – ласковый да глупый, что телок, мишуля, простак; любая щелкуха в круг пальца обведёт, да привяжет; а так оно и сталось...
… Другой весной, как приехали, отец на пахоту всех ребят собрал; в вечеру отпустил прежде себя, сам остался. Отправил четверых, домой прибыли трое; где Давыдко? Да будто б с отцом остался… И жмутся чего-то, Евдошка глаза прячет… Дождалась мужа, а он один, – так и осела… Лазарь за вожжи и к тем, – где Давыдко?  Не сдержался малой, заревел в голос: ушёл братка в дружину княжью, сказывать не велел… Они, как с поля ехали, нагнали их конные, да над Давыдкой зубоскалить: такой, вишь, ломашник, хазина, а в смердах землю пашет... Слово за слово, Давыдко не стерпел, да самого языкастого с коня долой, да в кулачки. Те не обидчивы оказались, – давай с нами, парень! Давыдке того и надо, – поминай как звали…
Погоревала мать, поплакала, да чего уж – вырос птенец, порхнул из гнезда, теперь пораздумывай, как он, где; не холодно, не голодно ль?
Год не видали его; той же весенью, в непогодь, все дома были, обедали; на дворе шум, собаки взлаяли; влетел, едва с петель дверь не снял, – в кольчужке, мисюрка в руках; Варвару схватил, едва не раздавил, медведь, она и ах сказать не успела – собери, матушка, подорожничков, в поход идём; ровно только вчера со двора ушёл.
 Лазарь поднялся: ты б, сын, сюда ещё на коне въехал… А допреж поклониться б надо отцу-матери… –
– Прости, отец, не до поклонов нынче... – да всё ж земно поклонился, расцеловал всех и опять исчез…
Только и успела приметить: схуднул Давыдко, с лица опал, да глаза поразумнее смотрят; видать, княжья служба не мёд, а ума прибавляет.
Явился Давыдко по осени, да не один…
- ...Батюшка, матушка, простите сына непутёвого; примите и жёнку мою, дочь сиротскую, Анфису…-
Варвара, оторопев, смотрела на рослую, чернявую деваху, выглядывающую из-за спины Давыдки.
- Да кто ж вас повенчал без родительского благословения?-
- А батька Савелий, с Марьинской черкви, что на болотцах, окрутил нас – зычно откликнулась Анфиса.
- Ты из каких же будешь, красотуля? –
- Матушки не помню, батюшка сотником в дружине стоял, нынче по лету в походе смертью пал...
- А ты, никак, брюхата? – присмотрелась Варвара.
- Пятой месяц пошёл... - Анфиса радостно ощерилась, погладила круглившийся животик, глаза блеснули счастьем… - Ведуньи сказывают, парнишку ждать…
…Дождались и парнишку, и другую девчонку, а Давыдко по-прежнему в дом родной наездами является, а Варвара нынче без Анфисы как без рук. Та и поднимется раньше, и приглядит везде, и челядь в руках держит крепко…
   Захарка, тот мастью чуть посветлее Давыдки; Калистрат рудый, что солнце на закате, - ни в мать, ни в отца; те с мальства парой держались, у обоих ветер в голове; обушники, сметливые да всякого баловства.
Случилось, привёл Давыдко в дом воеводу своего; уж так хотелось тому поглядеть на семью храброго сотника, спасшего ему жизнь в лихой сече.
Так вот и  узнали Варвара и Лазарь, сколь доброго молодца вырастили они.
-...Шёл я сюда не языком трепать, а вот хочу делом отблагодарить вас; Давыд уже получил подарки дорогие за верную службу, да жизнь, она дороже стоит. А княжий свойственник, соратник мой прежний, просил  сыскать для вотчины его ближней хлебника, да за хозяйством присмотреть надо; хозяин добрый нужен там; прежний управитель состарился, изнемог, в упадок двор идёт. Тебе, Лазарь, то место кормовое взять бы; а там одни бабы, - без мужеска глаза пораспустились; их в ежовы рукавицы взять, - дело путем пойдет… Коль надумаешь, – заутра езжай на Гору, в Детинец, через Киевские ворота, там сыщешь двор боярина Воротислава, - скажешь: от Путяты послан…
…С того дня Лазарь в доме лишь вечером в субботу является да в праздники. Вотчина Воротислава по Васильковской дороге, – туда ехать: день уйдет.
По страдным дням забирал он с собой Захарку с Калистратом, чтоб без отца не избаловались; за своим двором и полем челядь присмотрит, рук довольно.
Варвара больно не тосковала, а иной раз и заскучает, да припомнит слова Путяты: там одни бабы, как бы Лазарь не присмотрел какую… А скучать долго некогда, - дел полно…
Вести Васильковские привезла Анфиса; она с Давыдкой ездила к дальней своей родне в ту сторону...
   - Ой, не ладно там, матушка!...- зашептала жарко в ухо...
- Что?... Лазарь?!-
- Не то! Ребятки загуляли больно, женихаются вовсю. Бабы там челядинки байкущи, бесовки, одна к одной; а того хуже - боярышни воротынские туда наезжают, у их и вовсе стыда нет, глазами так и стригут; сами на парней вешаются, игрища всякие затевают непотребные; беды б не было… Боярин там редко бывает, при нём они тише воды, мищечками сидят…
- Чего ж Давыдко молчит? Лазарь там куда смотрит?
- Давыдко строжился с ними; батюшка Захарку вожжами отходил; а тебе сказать не велят: мол, перебесятся, в возраст войдут…-
-Пока они в возраст войдут, какая-нибудь щелкуха забрюхатеть успеет - тогда чего? Воротислав за хлебника дочь не отдаст… а Лазаря с места погонят…
И как в воду глянула: приехал боярин в неурочный час, - видать, сыскались доводчики, - а там веселье в разгаре; забрал обеих, увёз в Киев; хорошо тогда Лазаревых парней не случилось в Василькове. Слышно, вскорости замуж их выдали; в вотчине той больше не появлялись.
А Захарку, видно, крепко зазноба чернявая присушила. С той поры как потемнел с лица; отцу сказал: в Васильков не поеду боле, хоть убей: Евдокимку бери, подрос… Дома за всякое дело хватается, жилы рвёт, продыху не зная...
Сколько тогда Варвара слёз пролила; и Бога молила, и Путяту проклинала с хлебным его местом.
Исход нашли невдолге, простой и извечный: - окрутить парня, возрастом доспел; чего уж лучше – своя жёнка рядом, про чужую девку забудет… Так появилась в доме бессловесной тенью Мавра, дочь зажиточного костореза…
С четвертачком, Евдокимкой, до поры заботушки не было; обличьем он в бабку Анастасию вышел, волосом медвян, строг и основателен нравом, до всего своим разумом доходит, буквицы скоро заучил, отец лишь раз показал.
И куда завели его разум и основательность?
Стала Варвара примечать: молится сын всё чаще и усердней. Было, зашла она с Евдокимкой в церковь по вечеру; день будний, храм пустой. Пока свечки во здравие близких ставила, пока молилась на Спасителя, глядь, сына рядом нет…
Седенький дьячок водил Евдокимку от иконы к иконе, что-то объяснял ему…
Дома Варвара спросила сына, о чем с дьяком беседовал. Тот как нехотя отвечал, - так, о разном… Потом, будто решившись, продолжил:
- Вы, матушка с тятенькой, неправедно живёте: молитесь мало да не усердно; посты не ладно блюдёте, оттого Бог заботами наказывает… - Пока Варвара онемев, подыскивала слова, Евдоким продолжал:
- Я, матушка, в храме служить буду; в монастырь пойду, там ученые монаси книги да иконы пишут; учиться у них стану; дьякон сказал – я разумом светел и пытлив, такие Богу угодны… - У Варвары ухват из рук выпал… Обидные слова о своей неправедности она забыла, сейчас перед глазами её был лишь златокудрый отрок, летящий над церковью!
- Нет, сынок, нет! Не ходи в монастырь! Мы люди мирские, у нас своя жизнь; Ты нас молиться научи верно, да посты блюсти, только дома живи. Женишься, деточек заведёшь; с жёнкой, с детками в церкву ходить станете; добрая семья тоже Богу угодна…
…Не нашла Варвара нужных слов, не смогла остановить сына. Он живёт в монастыре; изредка приходит навестить родных; он жив, но мысли его далеко от отчего дома, он смотрит на них как на погибших грешников. А Варвара ищет ответ в скорбных глазах Спасителя, сознавая греховность своих мыслей: «Ты забрал у меня брата, я отдала тебе сына; ты взял себе его душу, оставь мне его жизнь…»
   …Является Евдокимка по великим праздникам, погостит чуть и вновь исчезнет; а вот где сейчас Машенька, в каких облаках витает, Бог весть... И как вот рядом сидит за станиной, рукой подать, а о чем думы её, - неведомо… Спросишь: «О чем задумалась, душа моя?- «Так, матушка, ни о чем…»
Глянешь, - в чём и душа держится: легкая, стрункая, светлая, ровно ангел; сейчас ветром унесёт, а крепости в ней на троих хватит…  Замуж отдать бы, в женихах нужды нет, так ведь всем отказ; да отец заступается: «успеет, молода ещё, пусть погуляет…» Да кабы гуляла, а то за порог ни шагу, ни на игрища, ни в хороводы; разве с Уляшей да Верушей-подружкой в улку выйдет, к реке спустится… Давеча забегала Верушка, звала на первые засидки, - нет, не хочется, другим разом…
И обличьем не в мать, и вовсе ровно другой матери дочь; по малолетству ещё ластилась к ней, а подросла, - и вовсе отцова стала...
Сроду Лазарева заступница была; да стола едва доросла, а уж: матушка, не тронь тятеньку!
Парнишки старшие уж понимали всё, отца сторонились. Маша одна с ним ласкова была, а Лазарь и души в ней не чает.
Завтра приедет; жене когда чего привезёт, а дочке всякий раз с даровинкой, пустячок какой; она к отцу на шею, вперёд челядинки воды умыться принесёт, подаст утереться, на стол накроет; сядут в уголку шептаться незнамо о чём; матери в их беседу ходу нет…
Подступает к сердцу ревнивая обида: для чего оставила отчину, из-за кого в телеге тряслась, ночей не спала; чем-то ещё отблагодарит доченька?...
...Вечером Прощёного воскресенья дом не мог долго успокоиться после недельного гулеванья; дети, набаловавшись на улице, не слушали увещеваний матерей, о том что завтра Пост. Захару как старшему после отца в доме пришлось пристрожиться вожжами.
…Он обходил уже затихший дом, прежде чем уйти в свою горницу; в крытом переходе меж избами услышал возню, шёпот и будто бы плач; и кому там недели не достало?
Ещё не дойдя до парочки, уж понял, в чём дело:
- Не надо, бояричь, почто так…- Захар оторвал Калистрата за ворот от девки: - Или хмель не весь вышел?
- Чего?! Мало что гордынку не вырвал! - Он дурашливо поклонился. – Гожатка, брат; как большаку уступаю; себе другую сыщу, попригожей да посговорчивей…
...Захар отчего-то стыдился глянуть на девку; но полная луна освещала чёрные заплаканные глаза Уляши; она, всхлипывая, ткнулась в плечо Захара.
- Ну полно, чего ты, всю красу выплачешь... - Он, успокаивая, гладил круглые плечи. Вдруг ни к чему вспомнил слова брата: Уляша-то какой лосёхой стала, - и о том, что в опочивальне ждёт жена, сырая баба, растёкшаяся как супороска... Опомнился, накинул на плечи Уляши поднятую с пола журку, утёр ей слёзы своим рукавом.
- ...Поди-ко спать уже: иль проводить?...
- Не надо, сама… Спаси Бог тебя, Захарушка... - улыбнулась ласково, слёзы просохли, и вдруг, решившись, звонко чмокнула его в щёку… Звук шагов уже исчез за дверью, а он все стоял и тёр лицо:
-...Лешак её ведает, что у неё в голове… Бесовка чернявая...
…Укладываясь подле сопящей жены, припомнил ещё: на Солноворот Мавра рожала тяжело, долго; Захара не пускали к ней, а он и не рвался. Уляша с другими холопками носилась из избы в баньку с чистыми холстами; Он вдруг увидел её глаза, полные сострадания к нему, будто это он сейчас лежал в горячке.
Потом вышла бабинька: дочка у тебя, боярин, здоровенька, только у матери всю силу бабью взяла, не рожать ей боле… Дочка так дочка, сынов двое, и довольно…
Мавра проснулась от хныканья чада, взяла покормить дочь:
- Чего не шёл долго? Аль не ладно в доме?-
- Калистрат челядинку домогался, до слёз довёл девку: надо б поучить молодца...
- Уляшку, что ль? Чего упирается, боярыня какая, небось, не убудет... Не ей первой, не ей последней…-
- Так ты знала?..
- О том только ты не ведал. Он уж всех холопок перебрал, только эта ломается…
Захар стиснул зубы, до одури захотелось ткнуть кулаком в жирную спину жены:
- Уляша не холопка, она из Беловодья с нами ехала; она ж как сестра нам…
- Нашёл сестрицу… И где оно, ваше Беловодье? Может, и нет его вовсе… -   Мавра, уложив дитя в зыбку, повалилась на бок и опять засопела…
…Может и нет… А было оно, Беловодье… Это сопенье спать мешало, или думы пустые: четыре года вместе, а что он знает о ней; редко слова услышишь, а лучше б вовсе рта не раскрывала. Как венчались, знал, что не люб ей, как и она ему; сердце не желало забывать бойкую черноглазую воротынскую боярышню. С тех пор сердце в трут высохло; Уляшины глаза блестящие искрой для него стали…
И как Варвара ту искру не углядела в пору; как они спелись-то, в какой час, когда в доме народу, что семян в тыкве.
Глазастая вездесущая Анфиса приметила их на гульбище вдвоём; ворковали, говорит, ровно голубки; ладно, чего там, мало ль… Анфиска своё: нет, матушка, далеко ль до беды, сама приглядись…
Вот нынче и припомнилось, как женили Захарку едва не силком, чтоб только щелкуху воротынскую из головы выбросил. Да вспомнила ещё Варвара прошлое Светлое воскресенье: как Захар к Уляше христосоваться подошёл; дело обычное. А Варвара глаза Уляши увидала: Господи спаси, греха бы не было… Жёнка Захаркина за четыре года телеса квашнёй распустила, а тут девка-искра, легко ль мужику удержаться. Не полыхнуло б от той искры пламя, - водой не зальёшь! Чего от них ждать? Не сказать ли Лазарю? А допрежь самой с сыном перетолковать…
Захар нынче воротился из Воротынского один; он всё ж стал ездить туда после венчания, да как Евдокимка в монастырь ушел; Лазарь с Калистратом остались до завтра.
Как ни поспешала Варвара встретить сына, Уляша опередила; уже помогало снять отсыревший азям:
- Как ездилось, Захарушка?- заглядывала в глаза.
- Не Захарушка он тебе, а боярин!- оборвала Варвара - Хозяин твой! В ноги кланяйся да поди на стол собери!...
…За столом еле сдерживая варом кипящий внутри гнев, наблюдала как Захар следит за каждым движением Уляши, как ловит она всякий его взгляд. Маша как обычно витала в облаках, клевала как птичка, едва замечала что ест; Мавра жевала равнодушно, как корова сено; Анфиса успевала присматривать и за её детьми и за своими, бросая на свекровь многозначительные взгляды…
…Беседу с сыном не откладывая, затеяла после вечери, перекрестив и отправив спать домашних… Не зная как подойти к делу, начала издалека, спрашивала, укрыта ли озимь снегом, где другим летом ярь сеять… Захар понял сам, что это лишь подступь...
- Не тяни, мать! О чем говорить хотела? Устал я ныне!
- А ты не понужай мать! Скажу: как с женкой-то ладишь? Встретились нонче, - не подошли друг к дружке! Четыре года вместе, а всё как чужие; как и детишек нажили… Долго ль так будет?
А покуда смерть не разлучит, видно. Приметила ль: она меня встречать не спешила… Когда ты меня жениться неволила, что говорила: перемелется, – мука будет… Не мука вышла, а мука…
    - Ну, тебя нынче было кому встренуть... Что у тебя с ней?
– Аль ты об этом хотела говорить? Донесли уж…
– Донесли не донесли, оно и так видно… Я и с ней поговорю, с бесстыжей; место своё забыла, для чего из Беловодья взята; сейчас по людям ходила б, окна грызла…
– Уляшу ты не тронь; мой грех, мне и ответ держать. А в обиду её никому не дам, – ни тебе, ни Калистрату...
– Вишь, сынок, в жизни как выходит, – ответ-то бабы всё несут, мужики в сторону уходят. А Калистрат здесь каким боком? – Захар замялся, говорить ли…
За мной следила, за братом не поспела… Обидеть он Уляшу хотел, будто даже жениться обещал… Я ж знаю: у него ветер в голове, пустые слова…
   - Она же ещё меж братьями встала... А у тебя, стало быть, не пустые, – жёнку бросить, с холопкой сойтись. Отцу завтра всё скажу, а моё слово нынче такое: Уляшу я замуж за кого ни то выдам. Тебя с Маврой отделим: дом, что для Калистрата ставится, вам отойдёт, ему когда ещё спонадобится, и вы своим двором поживёте, может, язык общий сыщете… Жена, она на век дана, то дар Божий..
– Кому дар, а кому и кара… Что с батюшкой решите, тому и быть; а тебе ведомо, какая она хозяйка; всё на тебе да Анфисе держится...
– А ты поучил бы; от её мясов не убудет!
– Вожжи никому ещё ума не давали…
...Сказалось легко, – отдам замуж, – а за кого? За своего челядинца, – здесь и останется; надо б кого пришлого, чтоб подале увёз… Своей бы дочери жениха искать, а тут о холопке беспокойся…
Встревожила Варвару весть от соседки, верушиной матери; давеча возила она девушек в Киев, на Бабин торжок, прикрасы девичьи приглядеть какие.
– Так слышь, соседка, за Машей человек чужой ходил по пятам, глаз не спускал, ликом страшен, нащока по всей роже и глаза одного как нет, – гладко место…
– Может статься, он за Верушей ходил, не за Машей?
– Как же не за ней? Летом я его на хороводах видала, Веруши там не было… Нехороший у него глаз, недобрый; как бы не сурочил девку, аль чего еще…
… А Варвара уж поуспокоилась было; решила, его уж на свете нет, сгубила разбойничья доля; аль женился да утих, тоже человек; дай-то Бог… Что он говорил-то? В Киеве, мол, сыщу…
   …По свежему первому снежку Гаврила возвращался домой от брата. У двора кожевника свернул на стук топора, - Усмарь ставил избу старшему сыну…
   ...Древодели сгуртовались уж полудничать, Макар один заканчивал точить обносы на красное крыльцо. Гаврила засмотрелся как споро ладится  дело у Макарки, дождался, когда парень сядет отдохнуть:
   -...Вишь, как оно у тебя…Работник ты знатный, быстрога, собой пригож; да  чего с девками не ласков; поди, жениться пора. Я  уж невесту присмотрел в-соседях у брата, - сохнет по тебе Ариша...
   -За хлопоты спаси Бог тебя, а зря не трудись, дядько Говрила; я веснусь в Киев уйду…
   -В Ки-и-ев? Эт почто же? Путь неближний, а к чему? К Варваре, аль ты Машеньку вспомнил?
   -Я и не забывал ее…
   -А ты, забудь, грех это…!
   -Какой же грех в любви?
   -Какая такая любовь? Ты её дитём видел! А грех-тот, что сестра она тебе!
   -Как же это- сестра!? - Новость потрясла Макара, он долго ничего не мог вымолвить. - Отчего ж ты прежде не говорил мне этого?
   -То и не говорил, что братец мой без венчания тебя прижил… «...Какой уж теперь Киев, видно…» Да худо ль тебе у меня жилось, я ж тебя наравне с сынами держал, и имение вам ровно поделю… А Машеньку уж, поди, сосватали, годы ее подходят…
   -…Пусть так; не с ней, так хоть рядом; собакой у порога лягу: чую, беда близко к ней ходит…
А слухи катятся – воюет Киев то с людьми чёрными, то сам с собой: может статься, там и в живых никого уж нет... Занесло сестру из огня да в полымя… - -Ништо, хоть могилке поклонюсь…- ...Вот и видно стало, сколь схож Макар с отцом; тот, как и на глазах возрос, а жизнь какую-то непонятную, свою, прожил; и этот всё рядом, а мыслями далече где-то. Кость тонкая, братнина, а крепость своя, нажитая… И свет в глазах от Ивана…
   – Чего ж, – вздохнул Гаврила, – хотел во здравие, а вышло, болешто, за упокой…
   …Не стал ждать Макар весны; расчёт велел отдать Гавриле;  собрал котомку, поклонился родне, и с проезжим обозом ушёл из Беловодья... «...Один не вернусь» сказал…
               

                1065
Не сидится нынче Маше на месте, то за одно дело схватится, то за другое; подойдет к окошку, распахнёт, – мать ворчит: застудишься... Смотрит на речной берег за голыми ветками; не скоро ещё дрогнет лёд на Почайне… Да что ей от этого? То ли сон приснился тревожный, а не вспомнить – о чём…
Утром звала Верушка «грачей следить» у Старой рощи, – вчера прилетели; грачи на прежних гнездах, - к весне скорой и дружной... Отчего не пошла с ней?
 Её то смех возьмёт, да Пост Великий, то слёзы подступят к глазам. Мать сурово глядит; не подойдешь...
– ...Матушка, в горнице душно! В улицу пойду!
– Куда ж одна? Девку возьми с собой!
– Не надо! Я недалече!... –
– Фенька, чего сидишь! Поди за боярышней! –
…Вдыхала жадно свежий весенний воздух, - сколь всего в нём – и горькой тополиной корой, и сырой землёй, и ровно даже первоцветами тянет... А прошлой весной и не замечала этого… Куда ж пойти: к Почайне спустится ли? К Верушке ли в старую рощу может, там она ещё? Едва свернула в другой проулок, услыхала за спиной: «Машенька!..»  ...Может этого и ждала?...
– Какая ты пригожая стала… Помнишь ли меня? –
– Как не помнить… Видела тебя на игрищах; по торгу за мной ходил; отчего тогда не подошёл? –
– Время тогда не приспело, да напугать тебя боялся… Что ж, страшен я тебе?
– Нет,  нисколько… – Маша смотрела в печальные тёмные глаза, страха в самом деле не было; смятение куда-то ушло; он почти не изменился, только в бороде седины прибавилось, а шрам его не так велик.
– Тогда я не у батюшки твоего, у тебя спрошу: пойдешь ли за меня? …
– ...Пойду…–
– Не у матушки твоей, у тебя спрошу: пойдешь со мной?...
– ...Пойду…–
-Теперь возьми кольцо это золотое, а мне перстенёк твой бирюзовый дай…
– Зачем же? Какая в нём ценность тебе?
С ним я верность твою беру себе, а я, коли не забыл тебя до сего дня, так только смерть и разлучит нас. От ныне жди меня. пока первый лист не позолотится. А как последний лист падёт, выходи за того, кто душе ближе4 кольцо моё  кинь в Почайну…
   -Ты где ж была? - Мать с порога налетела на неё. -  Девка ни жива, ни мертва прибежала, какой её там лохматый да одноглазый напужал; у меня едва сердце колотится, а дочка улыбается себе, и горюшка мало…
– С Верушкой в Старой роще гуляла…–
– Она еще и врет, бесстыжая; полно гнутки гнуть! Верушки ещё след не остыл, как забегала; не было тебя с ней! Да что это, что за колечко? Где перстень отцов? – Варвара, уже не сдерживаясь, трясла дочь за тонкие плечики. –… Так это он был… Ты с ним… Отдай мне это кольцо! Не к добру оно, кровь на нем!
– Нет матушка! Суженый он мой отныне!
Да ты блажная вовсе! Не нужна ты ему! Он через тебя отцу твоему отомстить хочет! Кровь той девки ему покоя не даёт! Что вот отец ещё скажет? Мало что обновки холопам раздаёшь, гляди, сама с кистенём на большую дорогу выйдешь, аль того лучше: окна грызть пойдёшь…
   Слова эти злые как не касались Маши, она смотрела в подтаявшее за день окошко, – в синеющих сумерках во двор въезжали сани, отец стряхивал с овчины дорожную снеговую пыль. Она и впрямь заробела: как-то в самом деле посмотрит он, что без родительского благословения дарёный перстень отдала… Но что бы ни было, – ей уж не уступить… Иначе вода тёмная или стены монастырские… Отчего всё так? Сама ли она, или Тот, кому ведомо всё решил за неё, – идти за тем человеком, покуда земля не оборвётся под ногами, – всё уже не важно, стало просто и ясно, страх стаял весенним снежком – отец поймёт…
Он и сам растерялся от сурово сдвинутых бровей жены, от робкого взгляда дочери, ровно как сам в чём провинился.
– ...Доча… ты это… как же без благословения – Лазарь теребил бороду, не зная, что сказать; одно понимал, - кто-то хочет увести из дому его «одувашку», его заветку. Кто, куда? И надо б сейчас построже с ней, как Варвара того требует, да, видно, ничего уж не изменить…– коль по чести сладится, так и свадебку отчего не сыграть…–
– Да не будет по чести! – взвыла Варвара – Осрамит девку да  и вовсе сгубит!
– Цыц, жёнка! – Лазарь шарахнул кулаком по столу – твоё слово за мной! ...Ништо, доча, явится твой сокол, а мы поглядим на него, – что за птица, а ты, главное, сердце слушай, оно не обманет…
Машенька уже не держала подступивших слёз, повисла на шее отца, гладила седую бороду; Варвара вышла из горницы, хлопнув дверью в сердцах.
– Доля такая ваша бабья, а мать не бойся, она строга да отходчива; как с нами инако?...
… А права матушка, – обновки, не обновки, а не худую свою одежонку отдавала Маша сиротам; калик перехожих на поварню кормить водила, и в том не кается. Брат, Евдоша, глаза-то ей на мир открыл; он всего-то  на два годочка старше, а сколь об жизни понимает… Вспомнить стыдно, как по малолетству казалась ей жизнь тяжкой: новый дом маловат, печь дымится, двор от княжьих палат далеко. Того не ведала,- у иных не то печи, крыши над головой нет: поглядела, - детки малые в рубашонках ветхих по стылому земляному полу ползают; как ютятся смерды в полутёмных, курных, вросших в землю избёнках заодно с животиной…
По этим-то лачугам и ходила Машенька, когда с братом, когда одна; носила снедь, холсты, рубахи самотканые. Верушка тоже как-то напросилась с ней, инда в узелок увязала добришко, ей не надобное, да у первого плетня покосившегося заробела; в избёнке просидела на конике у дверей, едва дыша, пока Маша раздавала одежду да пользовала хворое дитя. Другим разом сказалась недужной и Маша уж боле не звала её…
 Досель никогда ещё Маша не торопила время, не ждала столь нетерпеливо осень. Прежде-то каждый денёк чем-то грел и радовал, а нынче в досаду ей долго шёл на Почайне ледоход, не спешили раскрываться крепкие почки деревьев. И ведь даже не ведомо, что ждёт ее вслед за первым листом золотым…
...Собралась прогуляться по свежей травке с братцем Федей; усидеть в душной горнице после первого дождика не стало сил… В воротах налетела на неё раскрасневшаяся Верушка: еле переводя дыхание, заторопила с собой:
– Идём, идём к Почайне! – От переполнявшей ее счастливой тайны подруга не могла толком словечка вымолвить. – Что скажу-то тебе, подруженька? Нынче какой гость у братца моего стоит! Сам из Суждаля, а едет нынче из Тмутаракани с вестями от тамошнего князя. С братом они в рати вместе были… А только вот уедет в отчину… По пути заехал, еле нашел… А собой так пригож, статен…!
– Так ведь уедет, говоришь... – Маше едва удалось прервать страстную речь подруги, – может, и не свидишься уж с ним? –
–  Да нет же: послушай: он обещал вернуться! Он так смотрит на меня, так смотрит! – Простенькое личико Верушки нынче сияло  какой-то новой небывшей у неё красотой. –...Не иначе быть в свадьбе моей по осени… А ты, Машенька? Всем женихам отказываешь, а где ж твой суженый, отчего не видал никто его досель? Может статься, вместе венчаться пойдем? – Верушка глядела внимательно в глаза подруги; ровно  сомневалась: да есть ли тот суженый? А коль нет – почто другим отказывать?
 -Обещал осенью быть… Не печалься за меня, так и станется у нас– вместе и обвенчаемся… - ...В зелени берёз мелькнули два всадника; спешились и пошли к ним...
– Он это, он! – Верушка ладонями закрыла вспыхнувшие щеки.
–Ну вот, еле сыскали вас! Никак не хотел Андрей Иванович не попрощавшись уехать! – Анфим, круглыми розовыми щеками схожий с сестрой, подмигнул смутившемуся приятелю.
– Отчего ж ты, брат, не сказал, что сестра твоя не одна здесь гуляет? –
Машенька опустила глаза; суздалец и впрямь был хорош собой… «Да зачем же он так смотрит на меня? И где-то я его прежде видала, голос мне его знаком отчего-то?»
– Да это соседушка наша, Марья Лазаревна, воротынского хлебника дочь…
– Что ж, прощай, Вера, до встречи... – Андрей одолел смущение, – Прощай и ты, Маша; может статься, вскоре свидимся…
…Товарищи обнялись и разъехались своими путями. Вдруг и Верушка, заскучав, поспешила домой. Не сказала  Маше, - отчего-то не понравилось ей знакомство суздальца с подругой… Оттого не видались они с того дня с лишком неделю. Но мысли грустные не долго держались в  лёгкой верушиной головке. Да и с кем ещё ей поделиться неясными мечтами; мать за то лишь выбранит…
...Вот и опять они на берегу Почайны, у кривой старой ивы. У Веруши те ж разговоры, – об Андрее-суздальце: когда приедет, что скажет… А Маша молчит, ровно в чём провинилась перед подругой; и сама-то не поймёт, отчего так…
– Да что я тебе еще скажу, подружка! Страсти-то какие! Мне братец сказывал, – ну не мне, – не вышло приврать у подруги, – подслушала: он маменьке говорил, - у Лысой горы, где ведьмы гуртуются ночами, там разбойники объявились, и атаман у них – Одноглазый. Нынче ночью пограбили обоз торговый; гостей до нитки раздели; а логово у них – на Днепровских порогах. Неделю тому выследили их; атаман уж на виду был, рукой бери; а он возьми да об землю ударься, и волком чёрным оборотился. И все они, тати, кто в медведя, кто в собаку аль кота обернётся; и все чёрной масти! Что ж ты улыбаешься? Аль не веришь? Да вот тебе крест, не вру! Да идём же домой, дождь собирается, не было б грозы!
 И опять не понять Маше, отчего будто легче ей стало от тех вестей страшных, словно одной тучкой в небе меньше стало, словно привет получила от того, кого ждёт…
К Иванову дню в полный рост вошли травы, вспыхивали вновь ночами белые ведьмины цветы, кружили дурнопьяном нестойкие юные головы, манили за собой, путаными тропинками в дали неведомы-нехожены… Не бродила ночами Машенька в росных травах, не студила  босых ножек, но где в те поры душа её бродила, – Бог весть... Только сны приходили к ней тревожные и сладкие, а и не вспомнить о чём; а что вспомнишь, – не сказать никому…
А перед самой Ивановой ночью привиделся ей Андрей-суздалец, – в богатых хоромах, одет ровно князь, вкруг всё бояре важные, а подле него детки малые бегают, радостные, розовые, как ангелочки, – Маша сочла их во сне – пятеро… И все счастливы, только княгиню ждут. И все расступаются, – идёт… Снимает княгиня фату с лица – а это она, Машенька!
Очнулась с горящем от стыда лицом; не в своём она сне побывала, не ей там быть должно! И ровно сатана ей в ухо тотчас шепнул: отчего ж не ей? Сватался ли Андрей к Вере? Обещал ли чего? Так нет же, не было того, подружка сама напридумывала себе. Да и краше её Машенька не в пример… И опять покраснела от греховных мыслей… К Маше он тоже не сватался, не обещал ничего…
Не хотелось Варваре отпускать дочь на ночные гуляния. И так весь-то день с утра где-то хороводятся; забежали с Верушкой на закате, похватали едва кусочки, водой залили да к порогу опять.
– Остались бы, Маша, грех то; и Евдокимка серчать станет, - «бесовские скакания».
– Ништо, тётка Варвара, мы грех опосля замолим – хохотнула Верушка…
– То-то, замолите вы… Да чтоб чрез огонь не скакали! И голышом в реке не купались! – Варвара знала о чём говорит, но девицы уже неслись к воротам…
И Лазаря нынче дома нет: поехал к Давыдке в детинец. Тревожно  в Киеве; половцы вновь подошли под Переяславль, станом стали; не инако, придётся воям в полки сбираться…
И что нынче с Машей поделалось, своевольна пуще прежнего; то думалось, век со двора не выйдет, а нынче удержу нет, как взбаломошенная мечется… Замуж отдавать пора…
...Отгорали костры купальские, плыли из Почайны в Днепр венки девичьи; ни один не потонул нынче, не зацепился корягой… Молодежь разбрелась, кто домой, кто по кустикам до восхода; самая бесовская пора меж ночью и утром...
– ...Идём домой, Машенька… – зовёт устало подруга…
– Нет, Веруша, я венок ещё сплету из этих цветов; глянь, какие белые, как снегом умытые; а эти яркие, ровно огонь жгут…
– Не тронь, их, подружка, они ведьмины, из них мавки венки плетут; сорвёшь один, – всё забудешь…
… Лишь рукой коснулась цветка – протянулось от него серебряная дорожка к небу, к бледнеющей луне. Коснулась цветка огненного – искряной лучик побежал искать в утреннем тумане всходящее солнце… Тихий смех услыхала, а может, то плач… Оглянулась – нет никого, и Веруши нет… Мелькают меж дерев тени бесплотные... Вот и они исчезли... Кто-то окликает, – Машенька! – Андрей это! И с другой стороны: Машенька! – суженый зовёт… Ан нет никого... На ладони глянула, -  на них пыль серебряная да золотая… Лица коснулась, – сон хмелем закружил голову, без памяти опустилась в травы купальские, в цветы лунные и огненные…
… Мать еле растолкала Машу в полдень:
– Сколь спать-то можно! Солнце на закат скоро! Что грешить-то значит! Отоспалась, – всю ночь на коленях стоять будешь, душу отмаливать! Поди вниз, – там Верка явилась – тоже ровно побитая…
–… Веруша, ты чего такая, аль плакала?
–...Да я так… Андрей приезжал… Смурной какой-то… Со мной едва поклонился, посидел часок да уехал…
– Что ж, ничего не сказал? –
– Ни словечка! Может, я чем обидела его?  Ведь так ждала его…
– Ну, не печалься, вернётся еще… А как вчера-то было, – хорошо нагулялись?
– Хорошо, только ты уходить не хотела, я едва уговорила тебя; всё ты венки плести собиралась… А что? Аль чего привиделось?
– Нет, ничего… Пойдешь ли нынче куда? –
– Нет, матушка бранит меня…только к тебе отпустила на время; вот я зашла пожалиться... Пойду… А и верно, Машенька, – грех забавы эти; зато Бог и наказывает… А я помолюсь – Бог простит…
… Как не стерегла мать, ближе к закату она всё ж выскользнула за ворота; спешила знакомой тропинкой к старой иве, словно ждал кто её там… А и впрямь ждал…
– Здравствуй, Машенька; не пугайся… Я ведь знал, что придёшь сюда… Ждал тебя…
– Зачем же? Ведаешь ли, - тебя Вера ждала, о тебе она нынче плакала…
– Вера девица пригожая, только я её невестой не нарекал, о том и речи не было, и в слезах её не виновен; мне теперь хоть самому плачь… Расспрашивал Анфима о тебе: видались мы прежде, признал я тебя… Ты не помнишь меня?
– Месяц не прошёл, как виделись…
– Да нет же; припомни, кто весточку вам из Киева в Беловодье доставил; ты в доме одна была за хозяйку: грамотку у меня из рук приняла, вспомни-ка…
– «...Вот откуда знаком облик его мне и голос». Ладно-ка; пусть я вспомнила; что ж с того?...
– Мне Вера сказывала, - будто суженый у тебя есть, коего не видал никто…
– Я видала, и того довольно…
Послушай, душа моя, я не отрок безусый, меня обвести трудно, и не пуглив я; на торков ходил, половцев бивал, и жениха твоего, явного ли, надуманного, не боюсь. Ты горда, я вижу, мне то по нраву; да моя гордость крепче. Отчина моя далеко отсель, нет здесь близких мне; Анфим со мной теперь не пойдёт, так я сам за себя к отцу твоему приду, не нынче, так завтра…
…Тенью бродила по дому Машенька, не в силах ни к чему приложить руки. Мать не могла не заметить ее отлучки, да слова не сказала, другим её мысли заняты: Лазарь от Давыдки еще не воротился. Худа б не стряслось, – дошли вести, что половцы у Переяславля починки жгут…
 Маша едва дождалась как затихнет дом; молилась Причистой страстно, до слёз; заснула, души не облегчив...
Отец приехал утром озабоченный; не миновать биться с нехристями; по слободам звон стоит, – ратная сброя куётся-чинится… А самая пора косить травы…
   – Где ж краса моя? Не спускалась ещё?
– Спит до си… Сдурела совсем девка; особливо после Ивановой ночи; то молится ночь напролёт, то по дому бродит лунницей; потом спит до полудня... Избаловал ты ее… А по ней вожжа плачет…– Лазарь уже не слушал ворчание жены, поднимался в светёлку…
– …Тятенька, родненький, что ж так долго не было тебя? Соскучилась я…–
– Ну не плачь, полно… Аль беда какая приключилась? –
– Нет, нету беды… так я …соскучилась...
– Ну и полно, спускайся вниз…
– ...Тятенька, придёт сегодня человек… свататься будет…–
– Да кто?... Тот ли?...
– Нет… другой…
–… Что ж… коли придет…– хочешь за него?
– Нет, не хочу… я же слово уже дала…
– Ну, не захочешь, не пойдёшь, неволить не стану 
– ...Не хочу… Не знаю я!
– Что ж… И так бывает… Доживём до вечера – там видать будет, – какой молодец…
…С утра Захар уехал к Давыдке, Лазарь к посаднику; « нынче и дома посидеть могли б», – покорила Варвара… Обещались к полудню обернуться…
А в доме от восхода сутолока пуще прежнего, а при том и тишина, – говорят в полушёпот; хозяйка нынче в сердцах, не попасть бы под горячую руку. А сама невзначай и слезу утрет…
…Вот оно как выходит: все мечталось, – поскорей бы дочь пристроить за кого, одной заботой меньше; а вот пришла пора, – теперь думай: кто таков, да ладно ль с ним Маше заживётся… И как ей, матери, без неё остаться? Ровно лучик солнца в окошке угаснет. Что ж, и все матери, видно, так по дочерям убиваются; то воля Божья: нам дочерей ростить, холить-лелеять, чтоб потом в чужие руки отдать. Чужих дочерей в дом принимала, – о том не думала…
… К завтраку Маша спустилась позже всех; Захар и Лазарь уже уехали. Есть ей вовсе не хотелось под пристальными взорами семьи:
– Ну что ты еле гребёшь ложкой! Поешь путём хоть сегодня! – Мать говорила без привычной строгости. - Ведь бледнуща, ровно смертушка! Вон Верушка твоя, глянуть приятно – девка кровь с молоком!
– А ты, матушка, вели, чтоб Фенька ей щёки свёклой натерла! – не удержался от насмешки Калистрат…
Маша не выдержала, бросила ложку и убежала наверх… Плакала  долго, не понимая ни тоски своей, ни этих слёз, неведомо откуда берущихся… Приходила Уляша, пыталась утешить, тоже плакала… Так и уснула она в слезах; разбудила Фенька, – со скрипом открывала старый сундук, доставала новое платье. На столе лежал серебряный венец с золотой сканью, да золотые же лунники.
– Чего ты, Феня? Почто всё это?
– Как почто? Боярыня велела на смотрины тебя обрядить; вставай, боярышня, глазки холодянкой умой, вон покраснели как… полдень уж…
– Какие смотрины? Подай вчерашний сарафан, и где берестяной венец? Нечего на меня смотреть, я и не сойду вниз… Ты вот Уляшу мне покличь…
– Уляша при хозяйке: сама и отходить ей не велела. А как же ты не сойдешь, коли сваты явятся? И меня пожалей, боярышня: либо меня прибьёт боярыня, либо тебя за косу вниз стащит…– Рослая, румяная Фенька, с её нахальными глазами жалости не вызывала.
– Тебе поснедать сюда принесть, аль сойдешь?
– Пошла вон, бахалда! – башмак полетел в холопку. – Зови Уляшу!
Мало  хлопот Варваре с дочерью, так ещё встретила Анфиска:
– Ходит, матушка, под воротами человек неведомый…
– Что ж, разные мимо идут… Он не со шрамом ли?
- Будто б нет; молод собой... Да он вчера подле ворот выхаживал; я тож подумала, – мало ль… А  он и ныне явился, в окна засматривает… Выглянь, матушка, вот он…
– Да кто ж это? Будто лицо знакомое… А зови-ко сюда его…
– Боязно чего-то…
– Чего боязно? Здоровая баба… Постой, сама сойду.
–... Да ты чьих будешь, молодец? Ровно видала тебя где?
– Не признала, тетка Варвара? Макарка я…
…Макар, поснедав, ещё сидел за столом в окружении родичей;  даже Мавра вывалилась из своей половины подивиться на гостя дальнего: есть, вишь ты, Беловодье это самое… Утихли первые торопливые расспросы: как там, что? Всё ли путем?
– ...Как уходил по осени, все живы были…
– Вот и лады: оставайся с нами... – Калистрат шлёпнул Макара по спине, – Мы тебе невесту сыщем: девки в Киеве красовиты... – он подмигнул Анфисе, – Да грозны бывают…
 - Ты б всё про девок, про то невесту до си не сыскал...  – нахмурилась Варвара. –
– Долго ли хомут вздеть…
– А где ж Машенька? – взгляд Макара ровно искал кого-то меж родни.
– Одевается… Вишь, смотрины у нас нынче, жених придет со сватами…–
– Что ж за жених? Кто такой? Киевский поди?
– А и сами то не ведаем; видно, так ведётся у молодых: дочь сама сговаривается впотай от родителей…
– Да видал я его, - подал Калистрат голос, – Веркиному брату Анфиму он соратник, гостевал у них по весне…–
- И в самом деле, – что ж не идёт? Фенька, где Маша?
– Одевается боярышня…
- Сколько ж можно одеваться? Аль всю укладку на себя вздела?
…А ворота уже отворялись перед гостями жданными, звенели во дворе бубенцы… Андрей с Анфимом всходили на красное крыльцо.
Не больно радостен Анфим для свата, да как отказать побратиму: кого сыщет он в чужом городе?...
…Макар всматривался в жениха не менее зорко, чем родители; пытался отыскать ту чёрточку, что внушила бы неприязнь к нему: вот тот человек, который отнимет у него Машеньку окончательно… Он не слушал гладко льющейся речи свата, слышал лишь короткие ответы Андрея, видел его растерянность и смущение… Ждали Машу…
- Жена, позови дочь! – по обычаю строго велел Лазарь, - Пусть уважит гостей дорогих, медами угостит…
…Ни скрипа дверей, ни половицы под лёгкими шагами, и как ветерком по горнице – общий вздох: так бы дева Мария сходила с небес, - Машенька не спеша спускалась по лестнице…
В изумлении смотрели они, как прекрасна их дочь, сестра… невеста…
К такой Маше и торопился Макар, такой представлял себе в мечтах, такой являлась ему во сне… Поклонилась всем; от смущения ли, от вечерней ли зари порозовели щеки; но мёд по чарам разливала, - руки не дрожали, Андрею подала мёд - глянула спокойно…
…Дале беседа шла о делах житейских: как земля родит, о ценах торговых, о половцах, что под Переяславлем сидят. О свадьбе пока ни слова; от смотрин да венца - путь дальний, отсель ещё назад повернуть можно… Но вот и мёд выпит, стемнело уж; пора гостям и честь знать…
- Поди, доченька, проводи гостей…
…Анфим выводил коней из сенника; Андрей задержался на крыльце с Машей:
- Что ж теперь скажешь, душа моя?-
- То же, что и прежде: твоей не буду… Есть у меня суженый, ему слово дала, от него не отступлю…-
- Что ж, и я упрям, и ждать умею… Много в Божьем мире красавиц: ты же ослепила меня, - не вижу других. Отныне почитаю тебя невестой своей, а по утру иду нехристей воевать; коли головы на поле не оставлю, – к тебе вернусь…
Домашние, зевая, разбредались спать; Макар сказал Варваре, что нынче на сеннике отночует. Не спешил уходить из горницы, ждал Машеньку, да и Федюшка без конца теребил его, просил вновь и вновь рассказывать про Беловодье. Уж больно любопытно узнать ему, что есть и другие города, кроме Киева, и реки, кроме Днепра и Почайны… Макару хотелось порасспросить Варвару, отчего Андрей явно не люб Маше, и отчего Варвара так тревожно вздыхает, и нетерпеливо поглядывает на дверь…
А Маша вернулась спокойная внешне; мать кинулась к ней:
- Ну что? Что сказал Андрей?
- Отказала я ему… А он завтра на половцев идет… - Варвара осела на скамью. Маша уже поднялась к себе; Лазарь подошел к жене, обнял её:
- Варварушка, пора и мне сказать: и нам биться идти; завтра соберём ратников, другим утром уйдем…
- Ах, блажная, блажная…- Варвара всё была во власти мыслей о дочери…- Что? Куда уйдём? Кому - нам?
-…Под Переяславль… Все - я, Захар, Калистрат… Ты в путь собери нас…- Варвара охнула, отшатнулась от мужа, обвела взглядом сыновей… Пять лет назад уходил Лазарь с Давыдкой, а нынче все выросли… Дочь замуж, сыновья на брань: с кем же она останется? Феденька малой еще. Куда ж они приехали из тиши-то Беловодской, где от веку бранных дел не ведали; а здесь что ни год- то замятня:  торки,  печенеги,  половцы…
Да полно убиваться, да хоронить раньше времени их; не бестолковая она, понимает: коли не остановить у Переяславля нехристей, – они сюда придут…
…Маша едва сняв давящий голову венец, не раздевшись, рухнула на постель. От охватившей сердце тоски  и страшных предчувствий не стало сил даже плакать; только назойливо лезла мысль: что за человек чужой сидел в горнице, откуда он? С тем и уснула…
После вчерашнего сыпучего дождика солнышко по утру вышло яркое да радостное на чистое, как умытое, небо… Будто прошли все невзгоды людские, и уж нет ни горя, ни слёз…
В Верхнем жилье прохладную тишину нарушала детская возня в Анфисиной горнице; внизу мать резко и как-то устало давала приказы челяди… «...Бедная...» - Маша вдруг первый раз пожалела мать,- «...как же ей тяжко…» Но тоска и вчерашние предчувствия не держались нынче в сердце…
Не обуваясь, не прибирая волос, вышла на гульбище, на чищеные до бела, прогретые солнцем половицы.
Во дворе под навесом отец с братьями чистили оружие, воинскую снарядь… «К чему это они? Разве батюшке идти воевать скоро? И этот с ними, - чужак…»
В распахнутые ворота влетела растрёпанная Верушка, подскользнулась на сырой траве, поднялась, не отряхнув платье. Словно отыскивая кого, обвела глазами дикими двор, на гульбище приметила Машу:
- Подруженька- красавица! Разлучница моя! Я ж тебе душу открывала, а ты ж у меня сердце вынула!..
- Веруша, что ты…  - Маша растерялась… - Отказала я ему… нет моей вины…
- А братец- то! Изменник… Нынче лишь сознался… - Верушка ровно и не слыхала Машу. - Присоветуй, разлучница: как без сердца- то жить?-
-…Отказала я ему…- бормотала Маша.
- У тебя, видать, сердца отродясь не бывало! Не прощу вовек ни тебе, ни брату! Не будет тебе счастья-доли с ним! – Вера, рыдая, почти без чувств упала опять в траву… К ней подошёл Калистрат, поднял:
– Встань, девушка, сыро здесь... Не гоже так убиваться прилюдно. Пойдём, я домой тебя сведу. Всё ещё уладится…
Маша всё стояла, оторопев, на гульбище, пока не примчалась откуда-то Фенька, увела её в светёлку.
– Причешу я тебе коски, боярышня, одену... – гладкий гребень, успокаивая, скользил по волосам, – Слёзки утри, красавица; стоит ли попусту глазки портить? А какой у тебя, боярышня, братец гоженький! Глазки ясные –небушком; кудри золотые – солнышком!
– Какой братец? Ты братьев моих досель не видала? О ком говоришь, не пойму…
– Да я про Макарушку; вчера-то явился, из самого вашего Беловодья… А боярыня Мавра всё говорила – нету никакого Беловодья; ан и есть…
– Какой еще Макар? Не помню Макара никакого… Что батюшка, куда собирается? Далеко ли?
– А половцев бить под Переславль... А ты не знала? Да он и не один идёт… Все, – и Захар, и Калистрат…
– Что ж ты, бестолковая, битый час про невесть какого Макар толкуешь! –Маша вырвала неплетёную косу из рук Фени.
– Так и он идёт с ними! А башмаки-то, боярышня! –
…Пропылила в рассветном тумане конница по большаку, проскрипели следом обозы, с пешими воинами ушёл Макар… Среди провожавших мелькнуло строгое лицо Веры; хотелось Маше подойти к подруге, объясниться, да раздумала: не время сейчас…
…На привале Калистрат отыскал Анфима: тот дремал, прислонясь сидя, к широкому стволу дуба...
– Слышь-ко, сосед…– толкнул в бок.
– А? Чего? В ночи глаз не сомкнул, – Анфим, ровно оправдываясь, протирал глаза. – сестрица заполошенная до рассвета, почитай, выла. Чего себе в голову вбила? А ты чего?
– Ты… это… Верке-то сколь годков?
– Сколь? А так и не припомню… Будто с Троицы шестнадцатый пошел… Тебе на что?
...Калистрат не поспел с ответом, – сотники кричали по коням… Только на ночлеге решился он вновь подойти к соседу:
– Слышь, Анфим, ты сестре замест отца, вот коли я посватаюсь, ты как?... –
– К кому посватаешься? – Анфим опять задрёмывал.
– Лешак тебя… Да к Верке же!
Анфим не удивился, но молчал долго:
– Ну чего ж… семья у вас ладная…
– Ежели ты к тому, что я с девками гуляю, так то всё прошлое, по молодости это…
– Да то пустое, быль молодцу не в укор; да дело то важное, обдумать надо, а не время нынче; девка никуда не денется… вот вернёмся…
…Только другим днём после проводов вспомнила Маша, о чём хотела спросить у матери:
– Матушка, про какого это Макарку Феня талдычит мне?
– Как же про какого? Братец он тебе сводный, в Беловодье-то с нами жил…Кто тебя от собак спасал, а как уезжали, всё за нами шёл, тебя за руку держал… Не помнишь будто?
– Худо помню… Зачем же пришёл он, чего хочет?..
–А Бог весть… навестить ли…
– Долог путь для навестки… Что ж, он здесь и останется?
–Того не знаю, а коль и останется, – ты не строжи его, он для меня едина память о брате Ванечке: он и обличьем как вылитый…
…А в доме вместо ушедших поселилась тишина, вошла хозяйкой с предчувствиями горькими; жизнь текла сама собой, а думы шли вслед за ратниками: где они нынче, как спалось им на земле сырой, не солон ли хлеб домашний, на слезах замешанный…
Федюшка носился по горницам, совался во все заботы, старался поспеть всюду, – отец его за «большака» на хозяйстве оставил, – пока не попался Анфисе под лихую руку…
… И тяжкий труд без сильных мужских рук не укоротит дней ожидания.
… И был рассвет, когда пронёсся по пыльным улочкам верховой гонец:
– Побили, побили степняков! – остановился у ворот, бабы враз обступили, вынесли воды, ждали чего ещё скажет:
– ...Отогнали  в степь за дальнюю, долго не сунутся…
– Наши все целы, аль кто поранетый есть?
– И наши ранетые, и побитые есть…– Бабёнки закрестились, отводя беду от своих дворов…
Дней и трёх не прошло, – запылил большак под обозами; не скакали всадники весело верхами, в поводу вели усталых коней… Вперёд пустили обоз с теми, для кого подвиг ратный последним стал…
Завыл бабий посад, запричитал, узнавая своих среди павших… Варвара и Маша отыскивали родных в конной дружине, – Калистрат, Макар… Уляша, уже не стесняясь, висела на шее Захара… Только чего ж не радостны их лица; чего там Давыд у обоза трётся, не отходит?
Забилась в рыданиях мать Анфима; Калистрат подошел к плачущей Верушке:
– Думали,довезём… У нас отец… –Побелела Варвара, пала на тело мужа, а он ровно живехонёк лежит; как вражье копье вошло метко меж колец кольчужных…
– ...Тятенька, тятенька, – напрасно звала Маша. – встань, подымись, чего лежать тебе тут; дома-то лучше…
… Теперь вот ясно всё припоминалось, и то, что на век словно забыто было: и как уводила его от Дарёнки, и как после свадьбы вила веревья из него… Не о том, из-за чего в Киеве осели; а боле своей вины перед ним искала…
Евдокимка сыскал у монасей икону святого Лазаря, – Варвара пыталась найти в святом лице знакомые черты: глазами будто и схож.. Ей бы в глазах дочери искать отражение родное… Кабы подошла сейчас Машенька… Может, подходила, да не заметила Варвара того: дочь лишь лучик в жизни её, муж – светом был, коего не замечаешь, пока он есть...
Горе одно на всех, а каждый своё проживает… Маша в своей светелке слёзы точит, - ровно опоры не стало, сердце прислонить не к кому;мать как стеной от всех отгородилась, – Федюшка не к ней идёт с детской тоской по отцу, -– к сестре:
– Почто, сестрица, тятеньку в землю убрали? Как нам без него жить?
– Тятенькина душа на небе нынче, он оттуда на нас смотрит; всё видит, – так ты не шали, братьям помогай, не огорчай матушку…
– Захарка говорит – тятенька наш герой был, богатырь; я вот тоже вырасту, в Давыдкину дружину уйду…
...Не с кем Маше поделиться горем: Уляша нынче от израненного Захара не отходит под ленивым взглядом Мавры, – Бог весть, какие мысли бродят в сонной голове; Варваре нынче не до Уляши.
...Уж и лист берёзы вызолотился, – от Андрея ни весточки; живым с сечи не вернулся, и мёртвым никто не видал его; Давыдко говорил: суздалец среди первых в сечь ушёл… Нет вестей и от суженого… От печали да безвестности этой тяжелее присутствие в доме чужого человека, - зачем здесь Макар, почто не возвращается в отчину, что ему тут? Зачем эти вопрошающие взгляды, словно в душу её вникнуть хочет… Маша и сама понять не в силах, отчего не по нраву ей брат новоявленный…
…Решился-таки Калистрат к матери подойти; братья уже одобрили его выбор, да посомневались, пойдёт ли Вера за него…
– Матушка, я вот чего: женится хочу…
– Неужто в разум вошёл к двадцати годам? – Варвара оторвалась от созерцания святого лика. – А которая ж за тебя согласится? Славушка-то гулёная вперёд бежит; ты какую девку в посаде стороной обошёл? Аль в тридевятом царстве поискать?..
– Я Верушку Анфимову взять хочу…
– Ты хочешь? Не пойдёт она за тебя… – В сознание замутнённое горем, входил смысл сказанного сыном: Анфим нынче там же, где и Лазарь её… Так из туч, долго копивших воду, потоком прорывается ливень, – Варвара зарыдала в голос, как не могла выплакаться ни когда убитым увидела Лазаря, ни на жальнике при похоронах… И так же внезапно слёзы иссякли… Вдруг она поняла, что жизнь вокруг  не закончилась, и без неё в этой жизни никак…
– Ладно, быль молодцу не в укор; зашлём сватов в пору, никуда твоя Верушка от нас не денется; ты у меня покраше иных будешь...
Очнулась Варвара, кругом огляделась, – вроде всё путём идёт, – Анфиса разора в доме не попустит, а то, что Уляша от выздоравливающего Захара не отходит, не могла не заметить… Припомнилось, мелькало у неё в голове какая-то мысль, перед тем как уйти в поход ратником, нынче и проявилась она четко… Да и излишняя, как показалось, Макарова озабоченность судьбой Маши: как воротился, давай ко всем с вопросами: отчего жениху отказала, что за суженый у неё. Всё приметил, ничего не забыл… Решилась Варвара поведать ему о Маше; может, пособит чем… Всё, да не всё сказала, - что разбойник сватался, и что Маша сердце своё обещала без ведома родителей – об этом узнал Макар. А того, откуда тот разбойник взялся – знать ни к чему…
Да, как меж прочим, на свою беду пожалилась; Уляшу не больно хаяла, – не спугнуть бы парня. Ну, вроде всем девка хороша, – и пригожа, и работница добрая… Вот случился такой грех; оно бывает, а быть не должно; жена какая ни есть – перед Богом венчана, а девке свою судьбу устраивать надо… Кабы Макар за себя её взял, да увёз отсель куда подале, хоть и в Беловодье – век бы за него Бога молила… Просьбица такая пустая Макара малость поошарашила, он даже не сыскал сразу, что ответить; не придумал ничего лучше, как опять спросить что-то про Машеньку. Варвара словно и не расслышала, всё о своём твердит: ты подумай, Макарушка, а?..
Осень вызолотила прибрежные березники, выкрасила черемуху да осину… Калистрата сговорились обвенчать с Верой после Рождества. Макар не говорил ни да, ни нет, а к Уляше всё ж приглядывался. А про себя порешил, коли у Маши всё уладится, ему с лёгкой душой можно б и в Беловодье с молодой женой вернуться; а Варвара меж тем с Анфисиной помощью устраивала  так, чтоб Уляша не оставалась с Захаром вдвоём; а напротив того, чаще сталкивалась с Макаром наедине…
 А Маша изредка ещё выходила в ясные дни к реке с Уляшей, к старой иве уже не спуститься, остыла вода…Туда же со старой нянькой шла Вера; издали на подругу глядела, примирения хотела с будущей золовкой... Мало по малу беседы затеялись: жизнь как сравняла их, - затерялся тот, кто меж ними стоял, Вера с другим сердце утешила…
...И однажды опять промчался по посадской улочке всадник; остановился над рекой прямёхонько в том месте, где по весне увидала Андрея Маша.
– Не пугайся, красавица! С вестью доброй к тебе, – жди того, кого ждёшь…–
Да кого ждать- то?!.. Или жив Андрей?.. Сколько-то прошло дней, –Маша и получаса не прогостила у Веры, – Фенька примчалась, рот да ушей:
– Поди домой, боярышня, хозяйка кличет! – А почто матушка зовёт, о том ни слова…
…Во дворе конь, богато убранный… Да чей же?...
…Андрей сидел за столом с Захаром, поднялся навстречу Маше. Варвара глянула на дочь настороженно.– ну, как опять взбрыкнёт… Она же и поклониться забыла, только сказала тихо: – живой…
–…В полоне довелась побывать половецком…– он рассказывал, а вокруг уже никого не было– их оставили наедине. – Добро, не один… Втроём и ушли; месяц в доме соратника отлёживался, раны залечивал: не чаял и подняться… К тебе вестника отослал… –
– Так он от тебя был?.. – Андрей глянул в глаза ей, понял, о ком подумала сейчас она…
– Что ж нынче скажешь мне? – Маша ждала этого вопроса, но ответила невдруг:
– …Не знаю, что сказать… Ты говорил – терпелив, так подожди ещё ответа… До листа последнего…–
… Как же обрадовали Андрея неопределённые эти слова – она не сказала «нет»! Тем оставила ему надежду малую… 
Он  взял её за плечи, быстро прижал к себе; Машу испугал этот мужской порыв, она испуганно отстранилась и убежала из горницы…
«...Сколь же грешна я, – металась беспокойно душа, – едва первый лист пал, а я уж готова уступить, забыть обещанное слово… Но ведь не согласилась еще! Да и он ждать велел до листа золотого…»
…Как ни долго стояла нынешняя осень, а ветер налетал всё чаще и злее на старую яблоню под окном машиной светлицы… Андрей заезжал как будущий родственник, она не выходила к нему; то, что для всех казалось решённым делом, для неё не прояснялось вместе с яснеющим садом… Задумчиво крутила она заветное кольцо на пальце, пытаясь понять,  чего же хочет больше… Вдруг стала считать листья на яблоне… Сбилась, отчего-то заплакала…
…Ночью бродяга-ветер свистел разбойно по посаду, кидался колючим снегом, оборвал с деревьев остатки осени… По утру в зябком сыром свете, увидала яблоню Маша – ни листочка не нашла на ней… Вот и решено всё… Свадьбу отложили до Рождества, заодно с Калистратом, – нынче не успеть уж: до Поста меньше недели…
С обручением Маши как-то сник и помрачнел Макар; другим же днём говорил с Варварой; она зазвала к себе Уляшу:
 – Вот, девушка, Макар Иваныч за тебя просит; не первый день его знаешь; плох ли, хорош, скажешь, а при твоём положении нынешнем не выбирать стать, лучше не найти… Тебе своё гнездо вить; что чужое зорить? Моё слово решённое, тебя для порядку спрашиваю: согласна ли? Что ни ответишь, а семью сына ломать не позволю… И на думки долгие у тебя времени нет…
–…Согласна я… – Уляша прошептала еле слышно.. – Только пусть Захар Лазарич сам отпустит меня… Его слово слышать хочу…–
– Она ж ещё условия выговаривает… Да пусть по сему будет; не зверь я, дозволю проститься вам…–
… О чем говорили меж собой Захар с Уляшей – никто не слыхал; разошлись не в долге, - он вышел чернее тучи, она, не стирая слёз, ушла в свой уголок…
...Невесело было венчание в старой Ильинской церквушке над Почайной, мелкий дождик оплакал их отъезд; перекрестила Варвара путь молодым. За ворота провожать вышла лишь Маша; Захар стоял на крыльце; прощаясь, поклонился любви своей поясно, а потом из окна следил, пока не скрылся возок на взгорье за лесом…
Тем же вечером на взмыленном коне примчался из Киева Андрей; задыхаясь, ровно как бежал всю дорогу, просил говорить с Машей наедине:
… Видно, душа моя, не суждено мне жить с тобой; нынче навек с тобой разлучаюсь. ...Отыскал меня по утру в Киеве человек, коего ты суженым почитаешь; говорили мы с ним долго… Что ж,  сам виноват, не верил тебе, девичьи, мол, придумки… Прими же назад кольцо твоё обручальное, обиды в том тебе нет. Человеку подлому не уступил бы любви своей, а тот, кого ждала ты, – муж, достойный ожидания… Моя же дорога – поле брани, чтоб голову недаром сложить… На том прости… - Крепко притиснул к себе, поцеловал и вышел… Она же стояла ни жива ни мертва, пока слушала речь его; не отрываясь глядела в окно, - на вершине старой яблони, забытый ветром, трепыхался одинокий бурый листочек...
...Варвара оступилась от неё; уже не пыталась образумить облажевшую дочь; посылала говорить с ней Анфису, сыновей, – напрасно; молчит, вздыхает, твердит одно: судьба, судьба моя… Калистрат хмыкал: чего хотела, того добилась. Захар отвечал: посмотрим, что за герой, а то долой с крыльца…
...Силыш приехал по утру, дом едва просыпался. Вороной, в уголь, конь бил копытом нетерпеливо, не подпуская челядь хозяйскую... Всадник так же нетерпеливо и ловко спешился, взбежал на крыльцо.
Рассматривали его внимательно: того с крыльца не скинешь… Со двора вбежал растерянный дворовый Архипка: люди неведомые понаехали, тьма цела их…
– То свита моя; их всего-то десяток; зла не сделают…– Силыш перекрестился на образ, поклонился всем, отдельно в пояс хозяйке:
– Прости, боярыня, коли напугал; а только обещался я сыскать вас в Киеве, так оно и вышло: прости и за то, что с суженой своей помимо тебя сговорился, а хотел прежде её слово услыхать... – Силыш отыскивал глазами Машу, а она уже спускалась по лестнице из светёлки. –...Задержался я, малость; ждала ли меня? Кольцо не выкинула – вижу, ждала… А что едва не потерял тебя – в том твоей вины нет; себя лишь виню… Собери, боярыня, дочь к венцу, да уложи ей малый скарб в дорогу... – Варвара ахнула:
– Да как же это? Свадьбу враз не сберёшь!И куда ехать так вдруг на ночь глядя? Не пущу! –
– Я дочь твою не силой беру! Ежели сей же час повторит она слова, что допреж сказаны ей, – возок готов, в церкви дьячок ждёт сговорен… Да и до ночи далеко, – белый день занимается…
Ещё Варвара надеялась на что-то, – опомнится ещё дочь: молчит, вишь… Но Маша шагнула к Силышу, коснулась руки:
–Слово моё со мной, с тобой моя верность… – Она, едва увидав во дворе Силыша, успокоилась, ушли все сомнения; теперь её не остановили бы ни мать, ни братья. И всё, что сейчас происходит, что дальше станется с ней – всё так и должно быть; она нужна ему…
Махнув рукой, горестно отступила Варвара; под Анфискиным взглядом заметалась челядь по дому, обряжая Машу, укладывая приданое на возы. Крикнули накрыть стол, гостя угощать…
– Не суетись, хозяюшка, - усмехнулся Силыш, – возок у меня малый; золота-серебра не надо; я у вас главное сокровище забираю, коему и цены не ведомо…
… Пуста площадь перед старой Ильинской церквушкой: последний день до Поста, обвенчались все, кто того хотел… Подъехали всем обозом, молодые уж не воротятся к дому; « свита разбойная» держалась позади, не отступая…
…До обидного скоро свершился обряд, дьячок торопливо отчитал положенное; видно, на то было ему веление – не мотчать…
– ...Скажи, зятёк, куда хоть повезёшь дочку? 
 – Не закудыкивай пути, боярыня: дорогу нам Бог укажет; прощай же, прости, коли что не так…
Маша уже расцеловалась с братьями, с Анфисой, с Верой, обняла мать и пошла в возку;остановилась, вернулась к матери, кинулась в ноги:
– Прости меня, матушка, прости дочку непутёвую! Даст ли Бог свидеться?
– Господь с тобой, дитя мое! Сердце ты у меня с собой забираешь! Скатертью пусть дорога ляжет, Бог счастья даст тебе… А коли что, – возвращайся к матери; я помолюсь за тебя…
…Вороной бил копытами; Силыш сам устроил жену в возке, снаружи грубо сколоченном из неструганных досок; внутри же всё обито перинами, шёлком. Маша утонула в мягких подушках, и даже не заметила, как тронулся обоз…
– Да как же!.. – Варвара опомнилась, когда « разбойная свита» скрылась за жальником. – Приданое-то! – Возок с заботливо уложенным Машиным скарбом остался стоять на церковной площади…
...От посадской улицы несся к церкви всадник; у паперти резко осадил коня:
– Тётушка! Как же так? Мне Мавра сказала! Куда тати уехали, в какую сторону?
– Макарушка, родненький, догони их, поглянь хоть, куда направились!.. 
...Будто и времени прошло всего нечего, а разбойников и дух простыл; позёмка след заметает...
У леска стало потише, колёса и копыта конские четче проявились. Впереди мелькнули в сумерках верховые… Макару перекрыли дорогу:
– Куда торопишься, молодец? Не сбился ли с пути? А то проводим назад…
– Не для того вперёд еду, чтоб сворачивать… Потолковал бы с вами, да часу нет на то…
– Храбер сокол, да смотри, головы не сверни по тёмному времени; пропустим, братцы, его…
И полверсты не ехал Макар, – тёмная гора возникла перед ним. Он спешился, подошел поближе – засека из старых деревьев, сучьев и моха была так плотна, что руки не просунуть… Он оглянулся; кругом тишина, лишь изредка всхохатывала ночная птица, У неробкого Макара под шапкой шевелились волосы.  Перекрестился, махнул рукой, повернул коня вспять…
– ...Как же то вышло? – Макар выпил ковш кваса, сел против Варвары; рядом притулилась к ней Веруша, почти уже родная… – Зачем татю отдали Машу? Зачем дорогу не застили? Или новая дочь краше пришлась?
– Не кори меня, Макарушка! Нет у меня уж слёз плакать. А как не отдать, как не уступить, когда ей материно слово ништо; за ним, как примороченная пошла. Мне, говорит, либо с ним, либо в Почайну головой… А где ж ты Уляшу бросил? –
– … Уляша у добрых людей осталась, её беда обойдет… А Машу я сыщу; в ад спущусь, коли придётся; а то и голову сложу… На что она мне без Маши?...
…Возок мягко покачивало даже на ухабах, слабые толчки едва выпутывали её из дрёмы... К вечеру похолодало; на постоялом дворе Маша съела кусочек курицы, выпила горячего мёда, её совсем сморил сон. Как сквозь туман слышала: допытывал у кого-то Силыш: встала ли река? Ему отвечали; нет, сало только идёт, да забереги легли… Лодкой пройти можно…
В ноги поставили жаровню с угольями; Силыш сел рядом в  возок, притиснул крепко к себе, целовал губы и щеки, согревал дыханием; а она не понимала еще, нравится ли ей это; только ясно, - так надо, он хозяин теперь над телом её и душой, и едет Маша не в родной дом, и не будет рядом отныне ни матушки, ни Анфисы, ни подружки Веры…
...И опять возок качало, день ли, другой; её бережно вынули из возка; кто-то крикнул: Борода, прими боярыню! Сильные руки подхватили её, и опять качало, и плескалась вода; скрипели ворота; будто в родном доме обволокло печным и хлебным теплом; несли по лестнице... Нагретые перины пуховые окутали глубоким сном…
...Маша проснулась от непривычной и пугающей тишины: не возились за стенкой дети, не слыхать зычного голоса Анфисы… Она босиком прошла по пуховому ковру к окошку; не видать старой яблони, лишь выбеленный снегом пустой двор… За бревенчатой огорожей, - лес да краешек заледеневшей реки… Она невдруг и вспомнила вчерашний день… Хотела заплакать, да передумала, - что теперь, сама все решила…
…По сумеречной лестнице наугад спустилась в горницу… Рослая сгорбленная, высохшая как дерево, старуха вынимала хлебы из печи…
- Долгонько спишь, хозяюшка! Аль я взгромыхала, побудила тебя?.. Не спрашивай, где муж твой, неведомы мне его пути…
- Чей муж?..
- Не мой… Про своего я знаю, где он… Не велел вчера молодцам пировать, чтоб не побудили тебя, по чарке налил, да и разогнал… Сам, ещё не побелело, на коня да со двора… Что мужем он тебе не стал нынче, о том не тужи, всё впереди у вас…
…Маша смутилась, с лавки накинула овчинный тулупчик, вышла на крыльцо; вдохнула свежий лесной воздух; спустилась во двор…
Через маленькую калиточку в воротах вышла за ограду… Бревенчатая огорожа тянулась вдоль поросшего ивняком и черёмухой берега. От ворот к реке вела истоптанная в грязь дорожка…
Машенька шла вдоль ограды, пока скалистый утёс не пресёк ей путь. Берег стал выше, ледяная кромка поблескивала за деревьями где-то внизу. Почерневшие брёвна ограды плотно упирались в камни утёса. Маша поискала тропинку наверх, но здесь башмаки заскользили по снегу… Она вернулась назад, от ворот глянула на дом: он стоял неприглядный, даже страшный, будто седой от старого дерева…
Старуха сидела у окна, пряла пряжу…
- ...Тихо как здесь…-
- Чего ж не тихо будет… вода вкруг… Обошла имение своё?
- Так это остров?.. А как же величать тебя, бабушка?
- Прежде Весеницей звали, а нынче хоть Студеницей зови…
- А давно ль живёшь здесь? Давно ль Силыш здесь обитает?-
- Я-то и не сочту годов своих, а Силыш, как старика моего князь прибил в Суждале, так и осел тут…
- …Как здесь тихо…
                1066
...Бесконечно долго, как бабкина пряжа, тянулась зима. В тёплые дни Маша ходила гулять за ворота, по тропке спускалась к реке, смотрела на дальний берег; хотелось понять, в какой стороне родимый дом. Как там без неё? Что о ней думают, вспоминают ли?...
Изредка являлся Силыш, чаще один, а то с ватагой. Настывшей щекой прижимался к лицу Маши и уходил в свою горницу…
Невесёлые мысли одолевали по ночам её, не давая сна: да любит ли он ее? Зачем она здесь? Что за человек её муж? Куда исчезает, откуда возвращается? Что за люди пируют с ним в горнице?
К Весенице подступалась с вопросами:
- ...Закрома зерном полны да разным добром; где же нивы, с коих собран хлеб? Ты с утра до ночи ткёшь да прядёшь, - кому холсты нужны эти? Хлебов печешь столько, вдвоём не съесть, - кому хлебы эти?
- Найдётся кому рубахи носить, найдётся, кому хлеб съесть… - У старухи похоже мысли путались, как нитки пряжи, она тихо бормотала невесть что; вспоминала какую-то Зарянку, Анастасию, Терёшку…
…Маша поначалу боялась, - кто-то из пирующей ватаги поднимется наверх; вскоре успокоилась, - не допустит Силыш такого. Но покой этот тоже был  страшен: муж при ней проткнул ножом дюжего молодца; крепко захмелев, тот перепутал двери… Силыш спокойно обтер клинок ветошкой:
- Жаль парня, добрый был боец... Другого сыскать до десятки надобно…
…В последний Великопостный день ватага завалилась на закате. Маша спустилась встретить мужа, но не увидела его; в развесёлых голосах  почудился чей- то знакомый, - прежде не слыхала здесь его.
В избе новик скинул кафтан и шапку, - это был Макар!  Быстро глянул на Машу и отвел глаза…
- А хозяин твой в Чернигове задержался! - жуковатый ватажник из новых с не доброй ухмылкой крикнул в спину Маше. - к праздничку поболе подарочков добыть голубке своей! - Маши уже не было в горнице, а он жадно смотрел на дверь.   – Эх, братцы мои, мне б такую птичку в силки поймать! И как не боится атаман её оставлять? Хороша Маша, да не наша! – Макар не выдержал, в руках его сверкнул нож:
- За речи такие языка аль жизни решиться можно! – Его перехватили ватажники:
- Остынь, новик! А ты, Жук, и впрямь язык придержи! Атаман за меньшее Рыжего на клинок наткнул! Полно, ребята, - распорядился десятник, - допивайте своё и спать, полночь на дворе; Жук часует нынче в черёд…
…Маша ни жива, ни мертва сидела в светлице; сна ни в одном глазу… Зачем здесь Макар, откуда он? Почему не захотел признать её? Расспросить бы, что дома делается… Да ведь он с Уляшей должен быть!.. И когда Силыш вернётся?
Внизу шум стих; по лестнице скрипнули шаги, - может, Силыш? Да походка легче его… В дверь поскреблись, - она обмерла…
- Отвори, Машенька, это я, Макар…
-… Почему ты здесь? Где  Уляша?
- Уляшу я у добрых людей оставил; не сужена мне она. Машенька, сердце моё, нет мне жизни без тебя!
- Опомнись, Макар! Что говоришь! Сестра я тебе!-
-Пусть так! Мне хоть рядом с тобой быть – и то радость великая! Да знаешь ли, с кем живёшь? Разбойник он, душегуб! Бежим со мной сей же час; я им сонного зелья в питьё насыпал, до света не чухнутся! Что ж ты медлишь? Не расседлал я коня своего!
- Нет, Макарушка, здесь я останусь; какой бы ни был, – жена я ему венчаная, а ты неладно сделал, – жену свою у чужих людей бросил… Вернись к ней нынче же!
-...Что ж, пора мне; только знай, не оставлю тебя до смерти, рядом буду всегда…
…С тяжкими головами просыпались молодцы:
   -...Долго ж мы, братцы, спали…- десятник тёр глаза, - Атамана, видать, нет до си… А где ж Новик? - он глянул в окошко.- Беда, братцы! Жук у ворот валяется, не иначе, побитый!..
…Они вернулись к утру, привезли с собой израненного Силыша, - в нескольких верстах отсюда столкнулись с дружиной князя. Те шли на «разбойных людей», кем-то предупреждённые; по той дороге Силыш возвращался домой; ватага поспела вовремя…
До осени выхаживала мужа Маша вместе с Весеницей, не спала ночей; так однажды осталась до утра с ним, женой его стала…
                1074
Теперь, в долгие отлучки мужа, оставалась Маша дома одна с маленьким сыном. Предупредила Весеница: коли исчезнет, чтоб не искали её, пора, мол, ей. А куда пора, зачем, не сказала. На прощанье пообещала отвести от Омелюшки всякий сглаз будущий, чтоб не касались его ни хворь, ни порча. Всю ночь шептала над колыбелькой, натирала ребёнка травами; тот хоть бы пискнул; глядел покойно чёрными отцовскими глазами… А по утру Маша не нашла старуху ни в избе, ни во дворе… Походила, поаукала… Старая лодка так и лежала на берегу… На сыром снегу ни следочка…
Она убрала холстинку, закрывавшую образ Спасителя в красном углу, запалила лампадку; бабка и креста не носила…
Стала замечать за собой Маша: молится вечерами она не только за мужа и сына, но и за Макара…Где он, что с ним, отступил ли от мыслей грешных? Не сложил ли где голову беспокойную?...
Тишина за окном и волчий зимний вой уже не пугали её; мир Божий своей жизнью жил; а в её тёплой горнице, – лепет сына и глазки его чёрные. Недуги детские обходили его стороной, – и впрямь помогли шептания бабкины…
Силыш чаще один теперь возвращался, - дитя в доме, не сглазить бы, - привозил обоз припасов, приносил вести: о походах князей, о распрях княжьих… На жену глядел пристально: не тяжела ли опять? Хотелось ему ещё сыновей, крепких как первенец… Допреж в голове не держал такого; как Улыба невестой его ходила, мечтал о большой семье, чтоб всё ладно, как у людей… Люди и сгубили мечту его…
А Машенька только вздыхала на его расспросы: что ж ты дашь сыновьям своим, какой долей одаришь; вотчины всей, – земли полтора аршина да изба древняя; по Руси ли скитаться им с ватагой разбойной? Он как и не слыхал обидных слов; успокаивал, отводил сомнения: уладится всё, Машенька, устроится… И опять исчезал надолго; привозил сундуки с добром. Не радовали богатства эти Машу – не моё это, не мной ткано, не мной шито, словно кровью запачкано… Без радости было последняя встреча, без печали разлука…
Месяц, и другой, нет Силыша, никогда так надолго не исчезал он… Беспокойно Маше: она опять тяжела; и третий месяц пошёл: сын теребит: где тятенька?
…Нынче и вовсе не спалось, как ждала беды; Омелюшка едва угомонился. А она всё в оконце глядела на реку. Будто мелькнула там тень, иль уж в глазах темнеет? Да Силыш это! Голова отчаянная, лёд-то слаб уже!.. И не думала, что обрадуется так. Во двор выбежала, за ворота, – никогда не встречала так мужа.
Тот уж на берег выбирался, – мелькнуло: он ли? В свете луны всматривалась в лицо – Макар! А он уже подталкивал к дому: зябко!
Молча шла за ним, оторопев, забыв сказать хоть «здравствуй»… В горнице, запалив светец, также молча вгляделась в незваного гостя, добра не ожидая…
- Не боязно, что муж в доме, аль вернётся скоро?
- Был бы в доме, не понеслась бы встречать. И не страшусь, что вернётся…-
- Али знаешь про него что?
- Худые вести принёс я, а лучше сказать – добрые: не вернётся злодей сюда боле…
- Да отчего ж не вернуться ему?!
- Нет боле душегубца, убит он…
- Сам ли видал, аль сказал кто? Может, ты сгубил его?!
- Жаль, не от моей руки пал, а своими глазами его мёртвым видел…
- Не верю я тебе, Макар! Принёс весть чёрную, так ступай теперь прочь!
- Не оставлю я одну тебя; вижу, тяжела ты; нельзя тебе одной оставаться. Хочешь, вместе уйдём; есть у меня теремок за Беловодьем; для тебя ставлен. Сестра ты мне, так и станем жить как брат с сестрой…
- Никуда я с тобой не пойду, и ты иди отсель! Не след тебе здесь оставаться; не верю я в смерть Силыша; сколь раз убивали его… Не видала мёртвым его, так и стану ждать… У тебя жёнка есть, аль забыл про то?
- Нет у меня жёнки: узнавал я стороной про Уляшу; с Захаром она повенчана; его жёнка померла через год, как ты уехала; Уляше я велел вдовой сказаться, - помер, мол, Макар…
- Ой, грех – то! А матушка- что? Слыхал ли?
-Чёрные всё у меня вести: нет боле Варвары. Как Давыдко сгиб в замятне киевской, так она…
- Господи, матушка, и брат…- Она вскинула руку перекреститься на образ, да осела на лавку, разрыдалась, – одна  осталась на свете…
Макар положил ей ладонь на плечо:
- Так я здесь, с тобой останусь…- Она успокаивалась; поняла: силой не вытолкать его… Хоть мужик в доме будет. Тут лишь заметила- рука у него тряпицей обвязана:
- Чего с рукой – то?
Поранили малость… В Киеве страшно что деется, - князья брат на брата; народ взбаламутился, то к одному пристанут, то к другому; а за стеной – половцы... Не чаял и выбраться из заварухи…
==========================================================










               


               





 




 















 



 


























            





 























 -