Обернусь я, бедная, кукушкой…
Кто не знает плач Ярославны?
Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь…
Так молодая княгинюшка тужила, так рвалась к своему любимому, что было слышно из далёкого Путивля…
Любовь! Любовь – святое дело, её Бог дарит. А дружба? Что такое дружба?
Особенно женская? Это полная противоположность любви. Но не ненависть! Вечное соперничество? Да, есть и это. Я бы сказала, соревнование.
У нас на курсе была одна девушка, которая, бедная, навязывала всем свою дружбу. Её неправильно понимали, думали, что у неё ориентация не традиционная. А она от отсутствия внимания, от беспросветного одиночества искала к кому прислониться можно. Её все пинали и даже над нею потешались.
Была Женя несимпатичная, мужеподобная, соответствовала своему имени. Не только в смысле значения – благородная, но и в том, что мужским именем наградили её родители. Конечно, благородства было меньше, оно таилось в глубине её души, а мужеподобность она наверху лежала.
В моей Денисовой были неженские черты, но очень они её не портили, а придавали особый шарм всему её существу. И когда я узнала, что Люська родила малыша, это было для меня открытием и даже громом среди ясного неба. Ой, не смешите меня! Чтобы у Денисовой кто-то появился? В ней не было того женского мёду, который изливают все истинные существа слабого пола.
Была она неинтересная, как кочерыжка от капусты. Два раза проведи по ней ножичком, сними стружечку горькую и несъедобную, а сердцевинка уже наружу. Вроде и кушать надо, но только либо от сознания того, что это полезно, либо от того, что жрать сильно хочется. Не кушать, жрать. Ну я, например, кочерыжки капустные ем от того, что они полезные. А когда капусту квашу, то всё в дело идёт, и кочерыжку в стружечку шинкую, а потом в засол.
Прости меня, Денисова, что сравнила тебя с капустным огрызком. Наверное, это меня, идиотку, только и характеризует. Что я от тебя хотела? Полезности и безотходности?
В чём твоя полезность? Называть меркантильные соображения? Так ты у меня была единственная, кто в столице жил, и когда я приезжала из своих захолустных окраин, надо было где-то переночевать, отдохнуть, пообщаться, попить кофеёк. А ты вроде бы только эту свою полезность и предполагала: варила мне картошку в мундире, строгала сырую капусту, наливала чёрный чай. Исполняла обязанности гостеприимства.
Поутру рано поднималась, куда-то убегала, приходила почти через час, а я в недоумениях лежала на жёстком твоём диване и не знала, что же мне делать, пока тебя нет. Ты жила в коммуналке, и без тебя нельзя было ни в душ сходить, ни в туалет. У всех свои коврики, сиденья, тапочки, в конце-концов, у каждого был и свой ключ от мест общего пользования. Такое впечатление, что к вам постоянно пытались сходить в туалет уличные торговки.
Ты возвращалась, разгорячённая, разрумяненная и запиралась в ванной, а я опять недоумевала… Но потом говорила себе, что нечего вторгаться в чужую жизнь. У человека свой режим, свои планы, а я тут понаехала, понимаешь.
Ты ела сырую капусту на завтрак, я со своим больным желудком просила сварить яичко, что было очень некстати, поскольку яиц в твоём холодильнике отродясь не водилось.
Ну хорошо, тогда давай попьём кофейку с маслицем…
Оказывается, кофе – вреден, масло – сплошь холестерин. Вот чай и баранки…
Хорошо! А ты помнишь нашего Горбунова? Ты не знаешь…
Некогда, дорогая, надо ехать, пора, пора, на работе шеф не любит опозданий.
А, ну так едем… Слушай, может в кафешке посидим?
Ну ладно, давай, вот только забегу на работу, отмечусь и пойду на задание.
Люсенька, тебе что заказать?
И в ответ совсем, как Фрося Бурлакова: чаю… Ну, не шесть стаканов, а всего один. Для поддержания разговора.
Ой, Денисова, с тобой сюси-мюси не разведёшь! Студенческие воспоминания тебе не интересны. Такое впечатление, что тебе надо было поскорее освободиться от меня.
И вместе с тем ты была моя подружака! Друг – это орден, «Знак Почёта», а подружака – медаль… «За отвагу».
Отважно было дружить с тобой наперекор всем козням Копейкиной, Баклановой, Умновой и Ефимовой… Особенно старалась Света. У неё точно были нездоровые на тебя виды. Вы с ней одной породы. В ней также женского мёда на тот момент не было, а был простой сиропчик из одуванчиков. Кто толк понимал, тот зря не позарится. Она и замуж-то вышла за первокурсника, чтобы подольше в столице остаться, а не личную жизнь устроить…
Отважно было оставлять тебя с моим мужем где-нибудь в уголке холла, а самой уйти на полчасика к парикмахерше. Да вас можно было и в одной постели вместе оставить. Вы бы только о политике и говорили бы. Хотя ты и не скрывала своего восхищения моим Беляковым, он же от тебя только морщился:
Хороший ты парень, Люся!
Тебе бы жёстким физиком или химиком – помягче – быть, а ты пошла в филологи. Понавыучила с десяток языков. Восхищаюсь я твоим упорством. А для чего ты их учила? Они тебе за всю твою жизнь ни разу так и не пригодились. Когда в девяностые вся страна доедала консервы из советских неприкосновенок, ты тоже сидела без копья в кармане. Жила в столице, а языками своими не смогла деньги зарабатывать. Я приезжала из своих куличек, довольная жизнью, успешная и денежная, подавала нищим. Ты меня одёргивала, нечего раздавать, разденут. А я тебе говорила: посмотри, в столице деньги лежат под ногами…
Нагнись и подними! Ты злилась и тыкала в грязный асфальт: покажи, где они лежат.
Неповоротливая, немобильная, неприспособленная… Гомо советикус с запудренными мозгами. И тебе уже тогда было важнее, чтобы их пудрили. Ты спокойно могла не пойти смотреть «Киндзадзу», а вот на лекции о международном положении ходила исправно.
Куда ты себя готовила? В референты к президенту? Люська! Не дури! Я не сомневаюсь, что ты бы в свите президента не ударила в грязь лицом, но кто ж тебя туда бы взял?
Ты – крепкий орешек! Долго-долго общалась с кем-то из «КП», но тебя туда так и не взяли. Чтобы соответствовать стереотипу советской гёрлы, ты также распускала волосы, ходила в брюках-клёш, и… ничего не ела. Тебе кто-то внушил, что ты толстая. И ты морила себя голодом, в студенческом буфете только капустные котлетки покупала. Я понимала, что к чему, а многие тебя жалели: бедно живёт девочка, даже на кофе и булочку с изюмом нет.
Но я тобой всегда восторгалась, Денисова! До сих пор это делаю, хотя уже давно на пенсии и хожу, как старая кляча, и болезней себе нажила вагон, и мужей поменяла с десяток…
Ты изменила всю свою внешнюю физику! Из пышечки в юности превратилась в стройную, подтянутую мадам. Ты до сих пор работаешь и бегаешь на лыжах, ходишь в байдарочные путешествия, интересуешься всеми книжными новинками, в курсе всех политических поветрий… Не страдай, Люсенька, что тебя не взяли в свиту президента. Ты и так достигла многого!
Но ты вечно скрипишь и жалуешься, вечно хулишь и ругаешь свою страну. А мне это не нравится. И мы с тобой спорим. Я тебе о позитиве в жизни, ты же мне про Белоруссию, где батька даёт людям жить так, как они хотят. Я тебе про то, как дивно цветут лилии в саду, а ты мне советуешь вытереть эти сопельки, сообщаешь, что хочешь переехать жить в Эстонию, там тоже, говорят, лучше, чем здесь.
Ты делала огромные глаза и сообщала мне, что создана ЮЮ, которая отнимает детей у родителей. При этом, когда твой малыш подрастал, ты почти в каждом письме мне писала, что по нашим временам рожать детей – глупость, и не знаешь теперь, как избавиться от такого счастья. Люська! Я не принимала всерьёз эти твои стенания, знала, что ты в порыве страстей пишешь, видно опять чем-то достал тебя твой киндер.
Ты начиталась того, кто солжет, не дорого возьмёт, и писала мне, что теперь ты знаешь всю историю, знаешь, что такое ГУЛАГ, ссылки и туберкулёз. А я опять тебе отвечала, что не делай однозначных выводов, сама размышляй. Ты писала возмущённо, что кинорежиссёр бездарь и конъюнктурщик, а я тебе по полочкам раскладывала все гениально поставленные им сцены в его фильмах.
Эх, Денисова! Подружака ты моя, медаль «За отвагу». С тобой дружить, надо уметь понимать, где ты просто горлопанишь, а где твоё мировоззрение.
Ты в последнее время писала мне о барабашке, который у тебя завёлся в доме. Он тебя сводил с ума. То щёлкает в телевизоре, то дверь шкафа тебе открывает, чтобы ты в него лбом врезалась, то ножку стула тебе под ножку подставит, а то напустит в окно рой зелёных мух…
Денисова! Я понимала, что ты от одиночества своего бабьего (твой бэбик не в счёт) потихоньку начинаешь сбрендивать. Приглашала тебя к себе, но ты отнекивалась. Я говорила, что давай приедем мы с мужем и проверим, кто там тебе жизнь отравляет, ты не поддержала. А после очередных наших с тобой «политических дебатов» ты, как последняя свинья, просто взяла и замолчала.
Молчи, молчи, дура ты стоеросовая, и я буду молчать. Но когда твоё молчание затянулось, я стала тебе посылать письма. Разве можно так долго дуться? Разве можно оставлять меня в неведении. А вдруг у тебя что-то случилось, и тебе нужна помощь?
Но ты молчала. Я начала искать тебя всячески. Общих знакомых у нас не оказалось. Места твоей работы я не помнила. Ты же поменяла свою работу на новое место переехала, как к тебе доехать, тоже не знаю, была-то я у тебя один или два разочка всего.
Искала я тебя долго, нашла твою новую работу, отправила тебе отчаянное письмо. Взывала к твоей совести, как же можно так взять и оборвать нашу почти сорокалетнюю дружбу. Мы же с тобой не Некрасов с Тургеневым, мы же с тобой Танька и Люська с филфака. Дружим ещё со студенческой скамьи. Это нам так крупно повезло, что мы живём в разных городах, дружим только заочно, а то давно бы разбежались.
Ну не могу я понять, зачем это надо такие отношения прерывать? Твои письма у меня лежат стопочкой, я почти все сохранила. Их было-то за все долгие года не так уж и много: в среднем, два письма в год. Нам хватало. Общались и общались потихоньку, перекидывали из рук в руки едва теплящиеся угольки нашей студенческой юности. Сообщали друг другу последние новости «о наших», рассказывали о своих достижениях, делились идеями и планами. Денисова! Ты – предательница! Как такое можно прерывать?
Написала я этот свой не-плач по тебе, надеюсь, что ты поймёшь, как дорого мне общение с тобой. И пусть это читает Клара Новикова со сцены, только она умеет так донести идею. И когда ты сама будешь читать, то читай Клариными глазами, произноси её устами. Иначе, Денисова, ты меня неправильно поймёшь.
Остаюсь твоя Танька Белякова-Попова-Силаева…