Так прошла примерно неделя нашего заключения, казавшееся, целой вечностью. Я не могла сказать, сколько находилась здесь. Мы не знали никакое время суток, ни какое число. Убираться в подвале никто и не думал. В туалет водили по очереди, кормили по расписанию, какой-то однотипной едой. Мы могли только примерно посчитать дни. На второй или третий день, мужчина принес нам матрасы. Конечно, это было лучше, чем лежать на полу, но этим матрасам шел уже второй десяток лет. Сырые унылые стены, трубы, лестница и дверь к свободе, до которой никогда не добраться. Даже если ты доберешься до двери, выйдешь ли за нее, а сможешь ли сбежать из дома? Нет, не выбраться, это не по силу маленькой девочке. От гнетущих мыслей меня отвлекал мой сокамерник, которого звали Борис. Он говорил о множестве вещей, рассказывал какие-то истории, просто пытался рассмешить. Смеяться, конечно, я не могла, но его истории вызывали интерес. Борис говорил о каких-то невероятных детективах, вычисляющих преступников, находящих зацепки, решающих сложные задачки. Эти истории казались мне выдуманными, но столь же захватывающими и пугающими. Чувство страха поселилось в моей голове, постоянно шевелилось у меня в животе и пробирало до дрожи.
Как-то моего друга разбудили и сразу же забрали куда-то. Время тянулось ужасно медленно, теперь оно разделялось не часами, а кормежкой, три раза в день. Борис провел там очень много времени, один из бандитов уже третий раз приносил мне еду, а сокамерника еще держали наверху. Я не имела ни малейшего понятия, что они делали с ним, зачем он был нужен, и что будет со мной. Вдруг преступники пытают его или пытают его семью! Может Борис сдался и показывает им то, что они ищут. А если они его убили?! Нет! Нет, не хотелось даже думать об этом. Этого не может быть, он говорил, что нас не убьют, что мы нужны. Нет, не надо убивать! Слезы сдавливали горло, а в голове уже всплывали мысли, что завтра убьют и меня. Стало невыносимо страшно, вновь пробила дрожь, и стало холодно. Они ведь преступники! Они могут сделать все, что им угодно! Бандиты! Уже нарушили закон, что им теперь помешает нас убить?! Я снова начала паниковать. Что же будет со мной, что же стало с ним? Зачем им я?! Я все могу забыть, я все могу забыть. Боже, я все забуду, только выпустите, на свободу, к маме! Пожалуйста, отпустите меня, я ничего не буду рассказывать. Пожалуйста!
Скрипнула железная дверь, двое мужчин зашли в подвал. На плечах они тащили бесчувственного Бориса. Они бросили его на матрас и ушли. Он умер?! Боже, они его убили! Убили! Нет! Слезы капали на пол, руки тряслись, а перед глазами был труп. Всхлипывая, обессилив от паники, я дотронулась трясущейся рукой до его запястья. Оно было холодным. Сердце замерло и подскочило к горлу, не давая дышать. Сжав трясущиеся пальцы, я пыталась нащупать пульс.
После нескольких попыток, я сжала еще крепче руку, в диком отчаянье и надеждой в глазах. Почувствовав под пальцами легкий толчок, еще раз, и еще. Он жив! Господи, жив, Господи, спасибо, жив! Едва дыша, я чувствовала, что конец был так близок. Если бы он умер, они бы убили меня на следующий день. Нет, они его не убили, он жив! Радость сменилась тревогой. Что же они делали с ним, что же случилось, я ничего не знала.
Я очень устала, это гнетущая атмосфера, она подавляла все силы. Казалось, нет никакого выхода, нет смысла бороться, не было ни единого шанса сбежать. Все было очень сложно.
После этого дня Борис очень изменился, больше он не рассказывал историй. Сокамерник говорил очень вяло, смотрел в пол и даже не ел ничего. «Мы не выберемся отсюда никогда, нет выхода» - сказал как-то Борис, уставившись в пол. Друг по несчастью почти не говорил, ни ел, ничего не делал, все больше погружаясь в дремотное состояние. Так прошли еще дней пять, если не больше. Подавленное состояние Бориса пугало меня еще больше. Что же бандиты могли сделать с ним? Он уверял меня, что будет все в порядке, но сейчас, не верил в это сам. Безвыходность, отчаяние и подавленность стали нашими спутниками, сопровождающие каждый день. У нас ничего не было, кроме своих жизней, за которые мы цеплялись. А решение оставить жизнь, принадлежало уже не нам.