Немцев погнали в январе 1943 года.
Никто из жителей хутора Россошь, вытянувшегося по берегам одноименной реки, не знал, что это явилось следствием военных операций «Уран», «Кольцо», «Сатурн», «Малый Сатурн». Лучшие военные умы разрабатывали планы наступлений, не спали ночами, руководили военными действиями.
Россошане не знали о сталинградском котле, о передвижении войск, о планах ставки Верховного главнокомандующего.
Не до того было хуторянам: все население сидело в погребах и подвалах, где взрослые прикрывали собой детей. Грохотало так, что уши закладывало. А когда самый любопытный, сославшись на сильную нужду, все же вырвался наверх, то закричал: «Танки с горы идут! Наши! Со звездами!»
Тут уже удержать никого не было никакой возможности. Маленькие, большие и старенькие бежали навстречу грохочущим машинам, спускавшимся с холмов со стороны Миллерово.
Все! Победа! Пусть не полная, в их отдельно взятом хуторе, но ПОБЕДА!
Сидящие на башнях командиры машин махали руками, мол, в сторону, дорогу дайте, ведь подавим к такой-то матери, а они бежали, одинаково раскинув руки для объятий: свои, родненькие, как же мы вас ждали!!!
Завертелась жизнь по-довоенному. Реанимированный колхоз со скрипом и стонами входил в трудовую колею. Скрипела техника. Стонали люди. И холодно, и голодно, а ничего: потерпим! Главное, фашистов погнали наши, теперь уже скоро победа, еще чуть-чуть, а там-МИР!
Муж, призванный в первые дни войны, не слал вестей. Бабы, то рванув кофточку на груди, валились в пыль, рыдая, сжимали в руках похоронку, то, пряча стыдливо счастливые глаза, распечатывали в сторонке фронтовые треугольники писем от родненького, а Анна не знала, что с мужем, да где он. Трое деток на руках. Коля-1928 года, Валя-1931, а Надюшка-и вовсе 1934. Гнала Анна плохие мысли, работала до упаду, чтобы детей прокормить.
Бригада Анны пропалывала подсолнухи. А заодно-убирала незахороненные тела. В дальних балках, в густых лесках и кустах все еще лежали они, неупокоенные, неоплаканные, не преданные земле бойцы-красноармейцы. Кого пуля настигла и убила мгновенно, а кто раненный уполз в укромное местечко, да и умер от ран.
Сколько их уже похоронили терпеливые русские женщины, надорвавшие себя на бесконечной тяжелой работе, погоревали, попричитали, всплескивая руками, поплакали, как по своему: «Чье-то ж родное! Мамка или жена, поди, все очи высмотрела, все слезы выплакала, ожидаючи, а он вот он где! И имени твоего не знаем, а то написали бы письмо родным: так, мол, и так, ваш сын и брат погиб смертью храбрых…. »
Наизусть знали женщины большой страны содержание таких писем, они лежали почти в каждой хате в сундуке или за божницей…
Во время прополки и нашла 32-летняя Анюта пистолет.
Обтерла тряпицей, да в карман фартука положила. От вездесущих пацанячьих глаз и рук долой. Они ведь, мальчишки неприсмотренные, целыми днями по буеракам и окопам шастают, все выискивают то патроны, то гранаты, а то и снаряды. Уж скольких поубивало, а покалечило и того поболе.
Разожгут костерчик пацаны, кинут туда находку, а потом ждут, когда жахнет.
Интересно же!
Оно и жахает…
Вот вернется Анна в хутор, там председателю или бригадиру сдаст опасный предмет. Видать, весенними дождями вымыло офицерское оружие, или трактором при пахоте вывернуло…
В обеденный перерыв устроилось на короткий отдых полеводческое звено. Перекусили женщины, чем Бог послал, и прикорнули малость.
Под лучами еще нежаркого солнца задремала Анна, плохо ночь спала, сильно болели выбитые зубы.
За недолгое время оккупации успел ее квартирант, неприметный, вроде бы, мужичок, превратиться в жестокое чудовище. Стал верным немецким прислужником, коммунистов и сочувствующих выдавал, расстреливал раненных красноармейцев, а в кармане теплого жупана носил клещи. Затихали несчастные эвакуированные, поселившиеся в хуторской школе, когда подходил он к их зданию. Знали, что запросто вырывал он у беззащитных людей зубы с золотыми коронками. Никого не боялся, упивался своей властью, свалившейся на его плечи с приходом немцев.
Однажды слово за слово и поспорила с ним Анна. Мол, тебе немцы-друзья, а мне моя власть-родная. Рассвирепел квартирант, да и ударил рукоятью пистолета ее прямо в лицо.
Выбил зубы. Аж кровь на стену брызнула. Дети закричали…
Удивительно, но не застрелил. А ведь мог, набил руку, черная душа, гадючье сердце.
С той поры каждую ночь с трудом засыпала она, мучаясь зубами.
Повернулась Анюта во сне неловко и задохнулась от боли.
Повскакивали бабы: «Это что бахнуло?»
Не поняли поначалу, что за звук, глухой, как будто издалека.
В упор выстрелил найденный пистолет. До последнего, видать, сражался офицер, только не успел все патроны использовать.
Выстрелил пистолет и сразил не врага-фашиста, а сельскую труженицу, мать троих детей…
Прошла пуля-дура навылет, залило кровью низенькую еще травку. Засуетилось звено, потащили Анну к телеге, кое-как уложили, быков запрягли и - в хутор. Медленно тянули легкую ношу неторопливые быки, хоть и хлестали их нещадно ревущие навзрыд девчата. Так четыре километра дороги и окропила своей кровью молодая женщина.
Дочери играли во дворе, когда завидели телегу, а в ней-маму. Просила Анюта остановиться, с детьми попрощаться, совсем силы ее покидали, но не теряла и лишней минуты длиннокосая возница, хлестала кнутом равнодушных быков, замахнулась и на детей, отгоняя увязавшихся за телегой девчонок: «А-ну, домой! Мамку ждите, одежу чистую приготовьте, поменять эту надо.»
Довезли Анну до медсанбата живую, где она вскорости и умерла. Истекла кровью молодичка.
До последнего проблеска угасающего сознания, до последнего толчка сердца съедала иссякающие силы печаль о детях: как они теперь без нее, без защиты, без совета...
Без матери...
Юная врачиха, бегавшая от одного раненного к другому, пояснила на ходу: «Пуля разрывная была, крови потеряно много, нужна сложная операция и переливание. Мы такую помощь оказать не в состоянии. Нету ни крови, ни условий.»
Да и правда, где и у кого в те нелегкие времена кровь взять можно было? Наголодались люди, сами еле ноги таскали…
Объяснила докторица, как могла, и вновь на солдатский стон метнулась, только и замелькала пилоточка.
«Маруся!»-стонало сразу и отовсюду, и бежала она, спасительница, на зов, полный боли: кого перевязывала, кому уколы делала, кому что-то утешительное шептала на ухо, а кому и глаза закрывала...
Эта смерть разорвала валюшину жизнь на две части: благополучную-с мамой и сиротскую-всю остальную.
Наутро после похорон заехала за сиротами на лошади тетка, приказала вещи собирать, и увезла их в Тарасовку, в детдом. Не спалось детям, особенно после слов, что их могут по разным детдомам раскидать: старшему Коле уже четырнадцать, а младшенькой Надюшке только девятый пошел. Так что после тревожных дней и бессонных от ожидания ночей решили дети домой вернуться. Нельзя им разлучаться, они ведь родные.
На рассвете покинули они детдом, никому ничего не сказав, и вернулись в родную хату. Боялись, что приедут за ними, опять заберут, но в круговерти будней забыли о детях. И так забот полон рот. Убежали и ладно.
В скором времени Колю забрали в ФЗУ, и остались сестрички одни на всем белом свете.
Первая зима была страшной.
Голодали, не приведи, Господи. Дальняя родня помогала, чем могла, а потом сказала старшей Вале родственница: «Нету у нас лишнего куска. Надевай, Валька, торбу и иди, побирайся. Может, кто чего и кинет. А так помрете.»
И Валя пошла по хатам. Никто особенно рад ей не был. У самих есть нечего. Бывало, что и с пустой сумой возвращалась. А дома - младшая Надя лежит, от голода пухлая и посиневшая, от слабости и не говорила уже, а лишь шептала: «Нянька Валя, не бросай меня!»
Работала Валя, куда пошлют. Скудно кормили в колхозе, но половину порции супа, полагавшейся ей, отливала Валя в бутылочку и несла домой Наде. Мало помогал жидкий суп: и сама не наедалась, и младшенькой не хватало. Таяла сестренка на глазах.
На помощь пришла сердобольная соседка. Тайком от мужа она оставляла в укромном месте сопредельной каменной изгороди молоко от своей коровки. Благодаря этим трем стаканам молока в день выжила Надюшка.
Валя работала, стараясь из всех сил. И за коровами ходила, и за телятами. Во время работы на ферме поручили ей выдавать корма и дали ключ от склада, где хранилась дерть-зерно, измельченное зернодробилкой.
Как-то к вечеру подошел к Вале пожилой скотник и попросил не закрывать дверь склада, мол, дерти наберу, дома скотину кормить нечем. А ты скажешь, что замок закрыть забыла.
Маленькая колхозница наотрез отказалась.
Обозлился дед, попрекнул: «Ишь, какая честная! А как по огородам чужим воровать? У кого что пропадет-все говорят: «То девчата Данкевы украли. Больше некому, какой с них спрос: ни отца, ни матери». А по дворам ходила, попрошайничала - не помнишь?! Забыла, как побиралась?!»
Ответила девочка немолодому человеку: «Да, побиралась. Было. Но не воровала!»
Проглотила Валя обиду, сдержалась, не заплакала.
И ключей не дала.
Жизнь заставляла Валю учиться деревенским премудростям на ходу. Некогда и некому было проводить занятия. Страна, истекающая кровью, требовала хлеба.
Смышленая девочка запомнила, как нужно заводить трактор, и ее посадили за штурвал. Работала Валя до упаду, летом было тепло даже в жиденькой одежке, а с первыми заморозками околевала она на холодном ветру, да под дождем, да под снегом.
Особенно мерзли руки и ноги, прикасавшиеся к металлическим частям трактора. Однажды, в особо холодный день, босая трактористка вернулась домой, намерзшись в поле до полусмерти. Она не согрелась за ночь, и к утру ею овладело такое равнодушие к собственной судьбе, что Валя не вышла на работу.
Однорукий сосед-бригадир вошел в их хату и приказал собираться в райцентр-в тюрьму. По законам военного времени невыход на работу карался тюремным заключением.
Валя не стала упрашивать бригадира пощадить ее, она покорно залезла в бедарку-двуколку, и они поехали. Ехали молча, и все десять километров пути за ними бежала сестренка Надя. Она кричала, размазывая слезы: «Дядька, отпустите Валю. Нянька, не уезжай!»
Бригадир привез Валю к зданию милиции, сдал дежурному и уехал домой. Валю заперли в сарай, а за забором кричала и плакала младшая сестра: «Отпустите няньку. Она не виноватая.»
Ранним утром следующего дня Валю повели на допрос. В комнате за столом сидел старенький седой человек. Прокурор.
Он спросил фамилию и, услышав ответ, поднял на девочку глаза.
Длинноногое несуразное существо в солдатских штанах и гимнастерке стояло посреди кабинета. Кажется, дунет ветер и унесет из комнаты это исхудавшее до прозрачности босое создание...
«Папу твоего не Сидор ли Корнеич звали? Знавал я его. Отменных племенных коней выращивал твой отец. А сейчас он где?»
«На фронте. Известий нет.»
«А мама-Анна Николаевна? Как у нее дела?»
«Погибла мама.»
«Почему ты на работу не вышла?»
«Холодно было. Ноги к железу прилипали.»
«А под окнами что за девочка кричит? Не тебя ли зовет?»
«Сестра младшая.»
Прокурор велел позвать Надю.
Заплаканная, дрожащая от холода и переживания девочка не могла говорить. Стуча зубами о край кружки, она выпила немного воды и чуть-чуть успокоилась.
Прокурор продолжил расспросы, а потом велел вызвать машину, посадил в нее девочек и поехал в Россошь.
Подъехал к хате, комнаты осмотрел, а потом-к сельсовету, спросил у Вали: «Кто председатель сельсовета?»
«Дядька Сережка Королев.»
Вышел прокурор из машины, девочкам велел за собой идти.
Председатель был на месте.
«Детей знаешь?»
«Знаю,»-вытянулся перед начальством председатель.
«Сколько всего сирот в хуторе?»
«Да вот они одни!»
«А у тебя дети есть?»
«Есть. Две дочери.»
Задергалось лицо у прокурора: «Как же ты позволил девчонке работать босой на морозе? У нее ноги к железу примерзают! Сироту не жалко? А чего ж ты свою старшую на трактор не посадил? Как вам не стыдно: они одни во всем хуторе круглые сироты, а вам и дела нет!»
Не было ответов на все эти вопросы у председателя. Молчал, глаза опустив.
«Трое сирот на весь хутор!-продолжал прокурор.-Вот так поступишь: чтобы дети были одеты и обуты, дров привезите, в хате порядок наведите. Из гособеспечения выделяйте ежемесячно сахар, масло и хлеб. Корову их в колхозное стадо заберите до отела.»
Стоял председатель перед прокурором, головой кивал.
Прислал колхозниц, помазали те в хате, побелили. Портной Иван Галушкин сшил маленькие фуфаечки и шапки. Сапоги выдали.
Седой прокурор приезжал в хату каждый месяц, интересовался, как девчонки живут, как на работе дела.
Успокоился, когда увидел, что на валином тракторе красный флажок за перевыполнение нормы появился, а на голове-красная косынка: за ударный труд повязали на районном собрании.
Уехал прокурор, понял, что в нужную и надежную колею вошла жизнь девчоночья. Вернулся к своим нелегким делам добрый человек: соблюдать законность, верно служить своему народу, не только карая, но и милуя.
Настоящий человек был. Царствие ему небесное. Девчоночья благодарность искупит многие грехи его…
Окончилась война, вернулись хуторские мужики. Один из них и поведал, что погиб валин батя под далеким южным городом Николаевом. Высунулся из окопа, а пуля-прямо в голову. Сильно немец бил. Не до панихид было, так что в том окопе и прикопал земляка солдат.
Спустя несколько лет пришли в валину хату люди в штатском. Все выспрашивали о квартиранте-немецком прихвостне дядьке Степке Елизарове.
Рассказали сестры все, что знали.
Как над людьми издевался, какой ненавистный был.
Как на их глазах застрелил раненого красноармейца дядю Ваню из Краснодара. Просил дядя Ваня ради своих троих детей не убивать его, на колени перед извергом стал.
Не пожалел тот, застрелил раненого, не обращая внимания на стоящих неподалеку детей, остолбеневших от ужаса, ногой с обрыва спихнул теплое еще тело...
С немцами злодей ушел.
Выслушали степенные люди, а потом стали осматривать хату и подворье. В комнате квартиранта из-под кирпичей, на которых стояла тяжелая кровать, к удивлению девчат много бумаг извлекли. Что за бумаги, и что в них написано-неведомо. Только через короткое время вызвали Валю и старшего брата Колю в Шахты, где судили того самого Степана. На очной ставке скользнул равнодушным взглядом Степан по лицу Николая: «Не знаю такого, не встречались, первый раз вижу!»
От этих слов Коля вскипел: «Ты не помнишь, а я тебя навсегда запомнил!»
Долго суд шел, плакали и кричали люди в зале, припоминая изуверу совершенные им злодейства.
Какой приговор вынесли предателю-не знает Валя, не вызывали их с братом больше, а сами они на суд не ходили: слишком тяжело прошлое ворошить, и так раны не затянулись.
«Валентина Сидоровна!-спросила я у сухощавой, до сей поры стройной женщины.-А кому Вы больше всех благодарны? Кому хотели бы сказать спасибо за помощь, за то, что выжили в то нелегкое военное время?»
Зачем спросила, ведь ответ я знала. Почти наверняка.
Ну, во-первых, конечно же, прокурору, пожилому человеку, не побоявшемуся ответственности по законам военного времени, спасшему от лагерей и тюрем босоногую девчонку, сироту круглую.
Во-вторых, соседке, что делилась молоком от своей коровки, чем младшую сестру Надю спасла.
В-третьих, сердобольным соседям-хуторянам, которые бросали в сиротскую суму картофелину или кусок хлеба от своего скудного семейного стола и дали возможность не умереть с голоду двум девчонкам.
Тетя Валя долго молчала.
Протирала толстые линзы очков, поправляла головной платок, засовывая под него выпавшие пряди, переставляла с места на место тарелки, а потом, откашлявшись и вытерев тыльной стороной ладони покатившиеся в очередной, в который уже раз, за время этого нелегкого нашего разговора слезы, сказала твердо: «Благодарная я колхозному бригадиру за то, что арестовал меня тогда и в тюрьму отвез. Если бы не тюрьма, то померли бы мы с Надькой в ту зиму. А так прокурор пожалел, и хату помазали, и одежу справили, и коровку сохранили в колхозном стаде, и еды какой-никакой давали каждый месяц. Вот ему всю жизню благодарная буду… дядьке Степке Сахно. Что в тюрьму посадил…»
Загадочная женская душа, простившая непростительное, увидевшая в содеянном руку судьбы. Не буду спорить, Валентина Сидоровна. Это-Ваше мнение. И Вы, как никто на свете, имеете на него право.
Страна не забыла своих героинь. Она увековечила их трудовой подвиг.
Памятник бабам, тянущим плуг, стоит на трассе М-4 «Дон» у поворота в сторону города Миллерово, что в Ростовской области. Обветшал, правда, памятник, образовавшиеся в нем дыры незатейливо забиты случайными листами металла, да и ступени к памятнику совсем развалились…
Давным-давно закончилась война, и по окрестным полям движется современная сельхозтехника, окрашенная в яркие радостные тона, в кондиционированных кабинах управляют рычагами с пневматикой внуки и правнуки тех женщин, а они, две ростовские бабы, продуваемые ветрами насквозь, в тяжеленных кирзовых сапогах, все тянут и тянут непосильную железяку, чтобы уронить во вспаханную почву считанные зерна, да накормить хлебушком своих исхудавших детей-галчат и всю ту громадную Родину, которая только на их плечах и держалась. Хрупких, девичьих, женских…
Расширили трассу федерального значения к предстоящей олимпиаде, траву на откосах посеяли, радует глаз гладкое полотно дороги, разноуровневые удобные развязки.
Только на памятник денег не хватило…
Нет у подножия ярких клумб, не приезжают молодожены возлагать цветы. А надо бы засадить прилегающую территорию розами, аромат которых разносился бы вокруг, хотя бы по одному кусту на каждое женское имя ростовских хуторянок.
Этот куст-Анастасиям, этот-Надеждам, а этот-всем Прасковьям. Им ведь не дарили роз при жизни. Не до того было...
Забыт памятник.
Заброшен.
Давно улетели светлые душеньки сельских тружениц военных лет в прозрачную синь и прощают оттуда, с горних высей, беспамятных потомков, которые и имена-то своих предков позабыли.
«Главное, чтобы детям и внукам полегче жилось,-сказали бы они простые и мудрые в своей искренности слова.-И чтобы не было войны. А мы-ничего, уж как-нибудь…»
Доедает ржавчина высеченные на памятнике слова: «Никто не забыт, ничто не забыто».
Эх, покрыть бы их самым дорогим и ярким золотом, тем, что купола церковные золотят, чтобы сверкали они далеко-далеко, напоминая людям, что жив народ до той поры, пока помнит своих предков…
Без толку искать на памятнике имена тех, кому он поставлен.
«Труженицам тыла»-вот и весь сказ.
Никому конкретно, получается.
А, следовательно – всем, ушедшим и ныне здравствующим, кто на самом деле тянул нелегкую сельскую лямку: пахал, сеял, косил, растил скотину, Родину кормил.
Так что если случится Вам ехать по трассе М-4 и увидеть на повороте в Миллерово этот памятник - посигнальте в нарушение всех дорожных законов в честь тружениц тыла.
Вечная память им, несчитанным и неназванным, и наш низкий поклон.
До самой земли, руками их выкоханой.
Валентины Сидоровны не стало ранним утром 17 декабря 2020 года. Она ушла на 90-м году своей нелегкой и несладкой жизни, тихо, просто перестав дышать.
Вечная память и вечный покой великой труженице.