Воробьёв любил оперу с детства.
Местный оперный театр давно стал для него вторым домом, там его ценили, как завсегдатая, и делали всякие маленькие поблажки.
Например, он имел персональный стул в четвёртом ряду партера, на спинке которого был нарисован воробей, держащий в клюве ноту «си».
Наш меломан не пропускал ни одной премьеры, ни одного гастрольного спектакля.
Более того, он ходил на все генеральные репетиции и закрытые просмотры.
Скажем сразу, что, кроме любви к искусству, им двигал и другой интерес,
не менее романтический.
Воробьёв издали и очень платонически обожал местную оперную диву, колоратурное сопрано Ксению Ласточкину-Касаткину.
Когда она пела, он млел от счастья и закидывал её розами, на которые тратил половину своей скромной зарплаты.
Воробьёв всегда норовил войти в театр со служебного входа, чтобы лишний раз коснуться при случае плечика любимой женщины.
Нельзя утверждать, что Ласточкина-Касаткина совсем не замечала своего преданного воздыхателя. Но она не придавала ему большого значения.
Даже больше, он был для неё предметом антуража, чем-то вроде привычной мебели,
на котором отдыхал уставший глаз.
Её уводили со спектаклей более предприимчивые ухажёры.
С ними она посещала рестораны и номера шикарных отелей.
Она вовсе не была святой, эта Ласточкина-Касаткина.
Однажды певицу подхватил на выходе из театра известный в городе бизнесмен и миллионщик Агафон Беркутов.
Он усадил её в свой шикарный «Мерседес» и приказал водителю:
- Гони в «Рай бедуина»!
Так назывался модный в городе арабский ресторан.
Воробьёв видел, как его пассия впорхнула в салон престижного автомобиля,
приняла два горячих поцелуя Беркутова и заливисто засмеялась.
Ему стало не по себе. И даже захотелось повеситься.
Но тут подошёл Чижиков.
- Что с тобой, брат? – сочувственно и даже нежно спросил он.
- Её опять увезли, – обречённо ответил он.
- Куда? – поинтересовался Чижиков.
- В «Рай бедуина», – пробормотал Воробьёв и заплакал.
- Брат, тебе повезло! – торжественно выкрикнул Чижиков. – Там у меня работает знакомый по имени Ахмед.
Пойдём!
- Что из того? – сказал Воробьёв. – Подумай, кто мы и кто Беркутов.
- Не боись, брат, – хлопнул его по плечу Чижиков, – по дороге что-нибудь придумаем.
В «Рай бедуина» они попали удивительно легко.
Человек по имени Ахмед провёл их в отдельную кабинку, оборудованную в виде шатра в пустыне, и принёс несколько бутылок пива и солёных орешков на закуску.
- Приятного вечера, – сказал он им и исчез.
Чижиков наклонился к уху Воробьёва и зашептал:
- Брат, я всё узнал. За этой занавеской устроился Беркутов со своей подружкой.
Миллионщика я беру на себя, а ты не теряйся.
После этих слов Чижиков встал и вышел.
Послышались голоса – властный – Беркутова, и убеждающий – верного друга Чижикова.
Вскоре голоса удалились.
Воробьёв приоткрыл край занавески и увидел свою любимую в неглиже.
Она, капризно надув губки, тянула через соломинку коктейль.
Воробьёв пришёл в неописуемое волнение.
Не помня себя, он влетел в соседнюю кабинку и упал перед Ласточкиной-Касаткиной на колени.
Певица была в изрядном подпитии.
Он совсем не удивилась, увидев Воробьёва, даже поощрительно улыбнулась ему.
- Вы что-то хотели? – ласково спросила она.
- Смею ли я?
- Смеете! Смеете! – ответила жрица искусства, с интересом глядя на него.
Воробьёв хотел сказать, что он безумно, влюблён, что он жаждет объятий и поцелуев.
Ласточкина-Касаткина ждала, она была совсем не против.
Рот Воробьёва открылся , но вместо греховного желания из него вылетело:
- Спойте, умоляю вас, арию Чио-Чио-сан.
- Дурак! – разозлилась певица. – Пошёл вон!
- Но почему? – вскричал обезумевший Воробьёв.
Певица сняла с ноги босоножку и запустила ею в неудачливого ухажёра.
Каблук вонзился Воробьёву в щёку. Он взвыл и уполз в свою кабинку.
Любовный бред оставил его. Увлечение оперой, кстати, исчезло тоже.
Он немного полежал, хлебнул пива и отправился к своей Воробьихиной.
Р.Маргулис