Она была из тех, кому пишут записки. Обычно в них был номер телефона и какая-нибудь фраза типа « - Ты не пожалеешь крошка». Официанты, передавая их, старались сохранить непроницаемые лица, но в уголках засаленных глаз прорывалась скабрезность. Записки. На салфетках. На вырванных страничках записных книжек. А Она привыкла. А у него было отличное чувство юмора. Да. У Неё был Он.
- Когда-нибудь я тоже напишу тебе, - говорил он, пока очередное послание горело в пепельнице, - Я тоже хочу выглядеть в твоих глазах бесстрашным. Ведь надо быть очень смелым, чтоб написать записку, и передать её в присутствии другого мужчины.
- Они меня покупают, - глаза Её светились безразличием и усталостью, может быть притворной, - Я чувствую себя вещью. Изящной, редкой, но всё-таки вещью.
- Мужчины… Они слишком прямолинейны, - его седые виски покачнулись укоризненно в табачном полумраке ресторана. - Мне кажется, они чувствуют твой запах, который и меня сводит с ума.
- Если они чувствуют мой запах, то ты назвал их похотливыми кобелями, - Её улыбка стала очаровательно торжествующей, - Значит я сучка? Причём по твоим словам, вонючая сучка…
- Я совсем не то хотел сказать, - раскованная вальяжность моментально слетела с него, - Ты неправильно меня поняла…
Она громко рассмеялась. Приглушённые колокольчики зазвенели с её уст, приковав внимание зала.
- Ты прав малыш, - Она наклонилась к его уху так, что губы нечувствительно задевали его, - Я сучка… Пойдём я докажу тебе это.
Он побледнел. Его руки слегка затряслись, когда отсчитывая купюры, видел, как Она получает новую записку.
Она была из тех, кто не звонит первая. Он звонил ей сам. Календарь далеко раскидал их дни рождения. И Он был женат. Мёртво. Как то кольцо, что не снималось с Его пальца. А Он любил Её.
- Знаешь, мне кажется… - заговорил он, когда Её голова устало лежала на Его плече.
- Тебе кажется… - в тон ему перебила Она.
Он приподнялся, стряхнул Её со своего плеча, до боли целовал-кусал грудь, чувствовал дьявольскую, притягательную неровность улыбки и растворился в ритме Её сердца…
Сомнения. Его рука гладила узкую спину, а сомнения наждачной бумагой, цеплялись за поры его души.
- Ты же знаешь, я богат, - снова заговорил Он, - Так почему ты не даёшь мне обустроить твою жизнь. Давай я куплю тебе квартиру, устрою к себе в фирму, на хорошую должность.
- Ты богат… - нараспев расслабленно повторила Она, - А я не вещь, - веер Её ресниц распахнулся навстречу его настороженному взгляду, - Меня надо просто любить…
Она была из тех, кто видит знаки. Из тех, кто их видит. Тревога постучалась осторожно. Не до конца потеснив душевную негу. Лёгкая встряска сердца. Чёрный котёнок, предвестник беды, вспрыгнул на подоконник, и зелёной каймой глаз слегка напугал. Она вынесла ему молока в подъездные августовские сумерки. Замяукал, жадно и утробно. Она почувствовала предупреждение. Он не звонил. Давно. Стекло стучало дождём. Тревожно.
Она не была из тех, кто не звонит первой. Она любила. Глупо. Взбалмошно. Даже истерично. Но не желая. Не надеясь. Не подчиняя. Любила.
- Он умер, - лёгкий всхлип Его жены в трубке, подтвердил правду, - Уже месяц как… Я знаю про вас. Чувствовала.… Давайте я приеду. Куда?
Слёзы. Солёные росинки любящих женщин. Они простили Его, и друг друга. Молчаливые рюмки в тонких пальцах. Молчаливые губы.
- Он никогда не мог легко относиться к жизни. Всегда, за всё пытался быть ответственным. Ему было очень хорошо с вами, но мне казалось, вы причиняете ему боль.
- Я не давала заботиться о себе, - Её слеза соскользнула с подбородка в рюмку, - Мне так было легче.
Понимание. Слова часто бывают лишними. Тишина - спутница понимания. Главные слова произносятся тишиной.
- Вы знаете он писал вам записки, - на пороге сказала жена, - Я нашла их… Вот… - Маленькие вчетверо сложенные бумажки пересыпались из ладони, где уже тускнеет линия жизни, в ладонь, где прервалась линия любви.