Предисловие:
11 октября текущего года с. Грузино (Новгородская обл.) принимало историков. «Граф Аракчеев. Мифы и реальность» – главная тема II Аракчеевских общественно-политических чтений. Как сообщала районная газета «Родина»: «Подводя итог мероприятия, участники II Аракчеевских чтений отметили, что процесс переоценки сложной и противоречивой личности графа А.А. Аракчеева и результатов его деятельности в исторической науке и в сознании ныне живущих людей, начатый около 15 лет назад, продолжается. Значительной вехой на этом пути могло бы стать празднование в 2019 г. во всероссийском масштабе 250-летия со дня рождения А.А. Аракчеева – одного из наиболее эффективных администраторов в отечественной истории».
Иван Петрович Липранди (1790–1880) – генерал-майор, историк, высказав «Исторические замечания» ещё в 1866 году, определил своё отношение к заслугам графа Аракчеева.
Очерк, прекрасно характеризующий самого Липранди, Вы можете прочитать по адресу:
http://seance.ru/category/names/liprandi-ivan-petrovich/
А. Одиноков
И. Липранди
ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
В «Русском Инвалиде» (№ 5, 1866 г.) помещена статья г. Богдановича «Характеристика деятельности графа Аракчеева». Почтенный автор, известный наш военный историограф, конечно, недостаточно ознакомленный с избранным им предметом, вошел в некоторые погрешности и обычную неопределенность, начиная даже с имени графа Аракчеева, которого, вместо Алексея, он называет «Александром». Не в этом, однако же, суть.
Почтенный профессор начинает вопросом себе: «чему обязан был он (Аракчеев) почетным местом доверенного лица при одном из величайших монархов?» И, вслед за сим присовокупляет: «Нельзя сказать, что без лести преданный, как называл себя сам Аракчеев, достиг столь высокой степени — лестью, ласкательством. Император Александр от самой юности, знал цену этой фальшивой монеты... Наконец, не был ли счастливый временщик обязан быстрым возвышением дарованиям своим? Не выступал ли он из ряда людей, как говорится, годных только для домашнего обихода (1). Не был ли он человеком государственным во всем значении этого слова?
Чтобы отвечать на такие вопросы, необходимо исследовать его общественную деятельность и для этого всего лучше рассмотреть ее последствия... Если бросим взгляд с этой точки зрения на все сделанное Аракчеевым, то придем к довольно скудному “итогу”». И вот из чего почтенный автор складывает этот скудный итог.
«Конечно, говорит он, мы обязаны признать за ним заслугу преобразования нашей артиллерии и успехов ее в 1812, 1813 и 1814 годах» Безделица! Но здесь автор присовокупляет в скобках: «(не забывая, однако же, содействия тому отличных артиллеристов: Яшвиля, Кутайсова, Ермолова, Сухозанета, Никитина)».
Что это такое!? Каким образом, на каких основаниях, почтенный историограф делает эти пять лиц участниками в преобразовании артиллерии?... Присутствовал ли кто из них в военной коллегии, в артиллерийской экспедиции, в комитетах? Был ли в близких совещательных прениях с Аракчеевым по делу о преобразовании артиллерии? Названные лица были не преобразователями, а в определяемую эпоху славными деятелями с давно уже преобразованной артиллерией. Но здесь, что за произвольная номенклатура! Каким образом в 1812 году, вместе с Яшвилем, Ермоловым и Кутайсовым, занимавшими уже высшие места, сопоставлены ротные командиры, а в строгом смысле: почему поставлен Кутайсов прежде Ермолова, а Сухозанет прежде Никитина, начавшего войну 1812 года уже полковником, а не подполковником, как Сухозанет? Но, так или иначе, во всяком случае после того, как назван Никитин, следовало бы сказать по крайней мере «и других», а если этого нет, то, почему они одни удостоились быть избранными? В то время артиллерия наша была богата славными боевыми ротными и артиллерийскими командирами: Костенецкий, Шульман, Мерлин, Зенич, Глухов, Козен, Винспер, Дитериксы, Гулевич, Веселицкий и множество других, из коих, в обозначенную автором (2), эпоху некоторые были уже генералами и начальниками артиллерии в корпусах.
Наконец, называя ротных командиров конной артиллерии Сухозанета и Никитина, ни в каком уже случае нельзя было обойти имя Арнольди, тоже полковника и командира, также конной роты, и нельзя пропустить его именно потому, что совершенный им подвиг в Денневицком сражении не многим выпадает в удел (3). Надо думать, что приведенные почтенным автором имена первые попались на память, но как бы то ни было, положительно есть только то, что не они и не те, которых назвал и я, содействовали Аракчееву в преобразовании артиллерии. Они были, как я уже и заметил, славными деятелями в поле с преобразованной уже артиллерией.
Коснувшись предмета преобразования артиллерии, вместо названных лиц правильней было бы назвать И.Г. Гогеля, с давнего времени пользовавшегося доверием в знании дела и особенным расположением Аракчеева. В 1806 году, еще в чине полковника, Гогель был уже назначен главноприсутствующим во временном артиллерийском комитете. Артиллерия обязана ему многими нововведениями и усовершенствованиями. Но предоставим самому автору решить, почему вместо того, чтобы назвать лиц, действительно содействовавших Аракчееву в подвиге помянутого преобразования артиллерии, назвал он боевых деятелей, не участвовавших в том? Мне, кажется, с этим предметом почтенный автор должен бы быть близко знаком, будучи некогда артиллеристом.
За вышеприведенными словами причисляется к скудному итогу деятельности Аракчеева другая безделица: «Еще более достойна уважения постоянная заботливость Аракчеева о сохранении в войсках дисциплины и порядка, тем более, что он сам всегда мог служить примером строгого исполнения возлагаемых на него обязанностей» Не правда ли, какая безделица, складывается в скудный итог!»
Вслед за последними словами читаем: «Отдадим также справедливость энергетическим мерам, им принятым в Финляндском походе 1809 года».
К этой безделице почтенный автор делает оговорку, подобно, как и о преобразовании артиллерии, и вот эта оговорка: «заметим, однако же, что для приведения их в действие, необходимы были Барклаи, Багратионы и Кульневы».
Это уже совершенное незнание событий этой войны!
Впрочем, не лишним считаю заметить здесь, что действительно до сих пор мы не имеем удовлетворительного описания этой войны (4), театр которой так близок к нашей столице. Тем более, казалось бы, подробное описание ее необходимо, что оно было бы и поучительно: потому что, если бы нам когда-либо пришлось опять там действовать, то это совершалось бы едва ли не вполне при тех же самых условиях, что и полвека тому назад: та же малая война, те же затруднения подвозов (исключая береговых пунктов, если море будет в нашей власти); те же пути сообщения, горы, леса, теснины, узкие дороги, бесчисленные озера, болота и т. п.
У нас есть два очерка этой войны: Сухтелена, принимавшего участие в оной и Михайловского-Данилевского, не бывшего еще и в службе. У шведов, между многими описаниями этой войны, лучше Монгомери, изданное 1842 года. Сверх того у них множество журналов, записок, описаний, отдельных эпизодов, что продолжается и с особенною деятельностью после восточной войны 1853 — 1855 годов, как в Стокгольме, так и у нас в Гельсингфорсе (на шведском же языке); есть описание на английском языке (5).
Кто предпримет описывать эту войну, тот найдет обильные материалы на шведском языке и, ознакомленный с нашими, а главное, с войной — составит книгу полезную. Я смею думать, что она была бы далеко полезнее предпринятого ныне описания войны с турками в 1828 и 1829 годах. Война эта изложена уже участником в оной Н.А. Лукьяновичем, пользовавшимся материалами графа Киселева и других деятелей, и изложена очень удовлетворительно. К ней можно прибавить, пожалуй, кабинетные фразы и т. п. Во всяком случае, это описание будет труд только исторического интереса, а чисто поучительного, к приложению на деле, в ней теперь не будет ровно ничего. Там, т. е. в Турции и на Дунае, решительно все изменилось в основании и частностях своих, начиная с политическо-территориальных отношений, преобразования войск, тактики и администрации, фортификационных преград, расположения умов жителей и пр. и пр., а это все изменяет и самые стратегические соображения. В Турции все перевернуто, а если прибавить к тому, что мы лишены вспомогательного средства флотом, то описание этой войны будет заключаться в интересе чисто историческом, чуть ли не также, как и войны Александра Македонского, Ганнибала, Цезаря и т. п. Но к настоящему практическому применению в них мало. Между тем, война со шведами произошла бы при прежних условиях, и каждое действие, каждый эпизод встреч и т. п. Мог бы служить руководством. Вот почему я думаю, что описание этой войны полезней описания войны 1828—1829 годов.
Обращаюсь к предмету, к мнению почтенного автора о сподвижничестве Аракчееву — Барклаев, Багратионов, Кульневых. Здесь, если бы это и было так, то по моему крайнему разумению, исполнение энергических мер, принятых Аракчеевым, никак не ослабляет славы его тем, что он имел «исполнителями: Барклая, Багратиона и Кульнева (!)». Уметь выбирать и окружать себя людьми способными, есть качество, превышающее личные научные дарования. Один начальник, каких бы он ни был высоких знаний, не в состоянии сделать что-либо полезное, если он окружен людьми, не имеющими надлежащих способностей.
История показывает, что начальники, с посредственными способностями, но убежденные в вышеупомянутой истине, окружив себя людьми сведущими и опытными (6), которых умели ценить, а не отталкивать их, — совершали блистательные дела. Противное тому видно, когда начальник, вмещавший в себе и несравненно более военных качеств, но проникнутый кичливостью мыслью, что никто лучше его знать не может, не должен, не смеет, и, окруженный людьми не в уровень себе, должен был на каждом шагу уступать противнику своему.
Но, к сожалению, все, что почтенный автор статьи сказал о содействии Барклаев, Багратионов, Кульневых, не согласно с истиной, и ни в каком случае ввернутым словом: «но, однако же», не отнимает чести энергических мер графа Аракчеева, а напротив, если бы и было справедливо, что помянутые три лица содействовали в этих энергических мерах, то и в таком случае честь и слава оставались бы на стороне Аракчеева, избравшего таких себе сотрудников. Почтенный автор впал в ошибку от совершенного незнания эпизода, который предпринял изложить. Вот вкратце как это происходило.
Великая мысль в этой войне, исполнение коей история не представляет другого примера, принадлежит самому императору Александру I-му. Желая положить конец войне и воспользоваться чрезвычайно редким явлением покрытия всего Ботнического залива твердым сплошным льдом, он уже в декабре месяце начертал план о переходе наших войск из вновь присоединенной Финляндии на шведский берег, по льду, через Ботнический залив, в трех пунктах: чрез Аланд-гаф, чрез Кваркен, и в Торнео. Главнокомандующий представлял препятствие к исполнению этого плана, несмотря на настояние Государя и устранение их военным министром графом Аракчеевым (о чем сообщал главнокомандующий и начальникам войск, назначенным для действий на помянутых трех пунктах). Время текло в переписке. Государь, в твердом намерении привести в исполнение свое мудрое предначертание, в феврале, по случаю болезни начальников пунктов, назначил других: на место графа Витгенштейна и Багговута — г.- л. князя Багратиона для действия чрез Аланд; на место князя Голицына, для перехода чрез Кваркен — г.- л. Барклая-де-Толли; а для действий чрез Торнео — г.- а. графа П.А. Шувалова, на место г.- л. Тучкова I-го. Вместе с сим отправлен на место к главнокомандующему военный министр граф Аракчеев, для устранения причин, которые могли бы вновь быть представлены о невозможности привести в исполнение помянутый план и настоянии в неотменном и скорейшем исполнении его, по случаю скорого наступления весны.
Не говоря уже о главнокомандующем Кноринге, не находившем возможности такого действия, сам граф Аракчеев встретил тоже самое и у вновь назначенных начальников пунктов, исключая князя Багратиона, который дал чрезвычайно лаконичный ответ, сказав: «прикажут, так пойдем!» (7). Граф Шувалов, принявший начальство от г.-л. Тучкова над Улеаборским корпусом, представлял разные препятствия, но более всех противился Барклай-де-Толли.
Приняв корпус в Вазе, он, Барклай-де-Толли представлял о невозможности перехода чрез Кваркен: «По неимению провианта; по недостаточной численности войск к немедленному предприятию; по неимению полного комплекта боевых патронов; по неимению надежного офицера квартирмейстерской части и карт; что управляющий провиантской частью в корпусе болен» и т. д. Заключая донесение свое, что по слуху, неприятель собирает силы свои близ Умео: «следственно, говорил он, с 5000-ми человек, мне идти туда нельзя».
На донесение графа Шувалова, излагавшего причины, препятствующие предпринять назначенное ему движение, граф Аракчеев отвечал пояснением неосновательностью оных довольно подробно, подтвердив неотложное исполнение Высочайшей воли и, чрез несколько дней, блистательный успех увенчал предприятие.
Относительно же препятствий, выраженных Барклаем-де-Толли, писавшим (22 февраля) решительно, что ему «идти туда (чрез Кваркен) нельзя», граф Аракчеев, чрез четыре дня (26 и 28 февраля) опроверг их и, чрез несколько дней, беспримерный подвиг — переход через Кваркен — состоялся.
Замечательны, между прочим, слова Аракчеева в предписании Барклаю на вышеприведенные рапорты: «... Поставя вам сие на вид, прошу вас скорее приступить к исполнению воли Государя Императора, о чем и ожидаю вашего донесения, чего непременно от меня требует Его Величество». Далее сказано «насчет объяснения вашего, что вами очень мало получено наставлений от главнокомандующего, то генерал, с вашими достоинствами, в оных и нужды не имеет. Сообщу вам только, Государь Император, к 16-му марта, прибудет в Борго, то я уверен, что вы постараетесь доставить к нему шведские трофеи».
Повеление это писано было 28 февраля, следовательно, Барклай-де-Толли не мог получить оного прежде 3 марта и, помимо всех представившихся им причин невозможности перехода чрез Кваркен — 10 марта он был уже в Умео. Вот сила энергии графа Аракчеева!
Он знал двигателя людей; знал, что особенных препятствий нет, а те, которые представлялись ему, он умел отклонить, и это не могло быть сделано иначе, как при глубоком знании дела, средств и т. п. Предписание его оканчивается следующими знаменательными словами: «на сей раз, я желал бы быть не министром, а на вашем месте, ибо министров — много, а переход через Кваркен Провидение предоставляет одному Барклаю-де-Толли».
Нужны ли тут комментарии?.. Содействовали ли Барклаи, Багратионы, Кульневы приведению энергических мер Аракчеева в исполнение? Напротив, его энергические меры заставили их действовать вопреки воображавшихся препятствий, как видно было из вышеприведенного краткого очерка. Приводим здесь слова Михайловского-Данилевского в описании Финляндской войны, чего, конечно, почтенный автор статьи не читал, ибо иначе он бы не написал своих отзывов.
«Таким образом, все три генерала (8), на коих возложен был переход через Ботнику, старались, под разными предлогами, отклонить от себя исполнение отважного подвига. Каждый отчаивался в успехе, донося о неодолимых им препятствиях. Кноринг просил об отставке; Барклай-де-Толли писал, что решительно идти нельзя; граф Шувалов говорил, что люди пропадут с голода. Выставленные ими затруднения были устранены графом Аракчеевым, следовательно, ему принадлежит (я прибавлю положительно — ему одному (9), слава приведения в действие великой мысли Александра о перенесении Русских знамен на шведский берег. Без его понуждений и принятых мер — переход бы не состоялся».
Похоже ли все это на то, что говорит почтенный автор?.. Зачем беспрестанные: «но», «однако же», и т. п. С видимой целью ослабить заслугу? Вот что следует еще заметить. Понятно, что надо было упомянуть Барклая-де-Толли и князя Багратиона, как главных предводителей на двух пунктах перехода, но почему не упоминается граф Шувалов, которому предназначен был третий, самый северный пункт, движение чрез Торнео против единственной тогда шведской армии — в семь тысяч человек, которая лицом к лицу стояла против нас, защищая Торнео?
Искусными движениями своими по заливу, граф Шувалов, принудил весь этот корпус, с несколькими генералами, положить оружие. Назвав Барклая-де-Толли и Багратиона, приличнее было бы назвать и графа Шувалова, а не ставить в уровень двум первым — Кульнева. Это был один из авангардных начальников, известный своею храбростью и находился в этом звании в одной из колонн, занявших Аландские острова и ближе к переходу чрез Аланд-гаф; ему выпал жребий идти с частью своих войск на шведский берег в Грисельгам, а предшествовал ему известный Денис Давыдов.
И здесь видно из донесений Аракчеева, что это по настоянию только его и было совершено. Во всяком случае, вместе с Барклаем-де-Толли и князем Багратионом — имя Кульнева неуместно; повторяю, он был герой своего времени, но в распорядительности не мог стоять в уровень с помянутыми лицами (10).
Автор продолжает слагать скудный итог, и говорит: «Наконец, чтобы угодить панегиристам Аракчеева, мы даже готовы вместе с ними восхвалять в нем отрицательное (11) достоинство — бескорыстие». Но вот и все. Сущая безделица в скудном итоге! За последними словами автор восклицает: «Что сталось с основанными им военными поселениями? К чему послужила преграда, поставленная его себялюбивым усердием между Монархом и подданными?»
Но это так темно, что трудно и понять, что почтенный автор хочет сказать этим? Поселения были основаны по воле монарха. Аракчеев, как и во всем, был энергическим исполнителем оной. Какая преграда поставлена была себялюбивым усердием Аракчеева между монархом и подданными? Взвесил ли достаточно почтенный автор это выражение? Было бы желательно — что нет. Ибо, в каком же свете ставит он императора Александра, не усмотревшего воздвигаемых ему преград с народом? Пойдем далее.
«Беспристрастное исследование всех фактов изумительной карьеры Аракчеева удостоверяет в том, что он этими успехами всего более был обязан своей деятельности (к сожалению неплодотворной) (12) и необыкновенному умению выказать себя усердным исполнителем воли императора Александра, снискавшему еще тогда, когда он был великим князем. Аракчеев изучил его характер и сначала проявлял человеколюбие, чуждое его каменному сердцу. В том числе из многих примеров укажем на следующее».
За сим автор приводит несколько примеров, но, верный своей программе — уничтожать, или ослаблять все то, что может быть хорошего в избранном им герое, присовокупляет (13): «В последующей деятельности графа Аракчеева уже не встречается такой филантропии, и все, находившиеся под игом его, страдали, не смея и жаловаться».
Полно, так ли? Ведь здесь почтенный историограф изображает мудрого государя нашего, как бы покинувшим бразды правления, отдав оные в руки Аракчеева, правда (по засвидетельствованию историографа), человека умного, усердного, оказавшего значительные услуги, но нельзя и не согласиться. Чтобы и император Александр I-й не был из мудрейших монархов, а главное, пропитанный любовью к народу, которого он не мог бы предать в руки Аракчеева, как здесь говорится.
Почтенный автор продолжает и, в доказательство, что никто не смел на него жаловаться, говорит: «Только лишь граф Бугсгенден, человек довольно строптивого характера, тяжко оскорбленный Аракчеевым, послал ему письмо, оставшееся памятником того, каким образом он обращался с первыми сановниками империи».
Неужели г. автор, в настоящее время, находит это письмо дельным? Многие, в то даже время, не оправдывали его содержания (14). Говоря об этом письме и, если только оно было прочитано почтенным автором, ему не трудно было бы вникнуть в содержание оного. Главнокомандующий доносит государю об успехе предприятия войск, причем, между прочим, было взято (кажется, преимущественно у мызы Виас) обозначенное им количество пороха и т. п. Артиллерийское же ведомство показало принятым этот порох в количестве несравненно меньшим. В то время не было еще учреждения большой действующей армии, следовательно, и штабов, а потому военный министр и не мог отнестись иначе, как прямо к главнокомандующему. Надо же было разъяснить дело, тем более, что, при переменах в артиллерии, введении в оной правильной отчетности и т. п., требовалось и поверки оказавшегося разногласия и т. д.
В настоящее время, когда сношения разных ведомств приняли более определенный ход, то, может быть, военному министру и не пришлось бы о таком обстоятельстве писать прямо к главнокомандующему, но если бы и случилось это, то, конечно, никого бы не удивило.
Граф Буксгенден был самолюбив, строптив, и может быть, лично недовольный за многие сообщения ему высочайшей воли военным министром относительно военных действий, излил на него всю желчь свою. Нельзя отвергать, конечно, что многое, сказанное в письме, было очень дельно, но оно не касалось предмета, а было только красноречивое рассуждение о значениях главнокомандующего и военного министра. Во всяком случае, письмо это не доказывает ничего того, что по-видимому автор статьи поставил себе задачей и именно — стушевывать с деятельности Аракчеева все то, что может заявлять о принесенной им пользы, выставить его человеком с жестким сердцем: это и могло быть, но для сего нужны доказательства положительные, а не противоречащие одни другим, как это делается в статье.
После того, как автор упомянул о сказанном письме главнокомандующего, он продолжает: «по умиротворении Европы Александром I, когда неблагодарность людей и пресыщение величием и славой, заставили его искать уединения и спокойствия, граф Аракчеев, сделавшись почти единственным докладчиком по всем делам у государя, не знал предела своему высокомерию и вполне проявил черственность души своей. Все изнывало под тяжким гнетом его произвола» и т. д. Автор приводит систему управления его делами домашними и военных поселений и описывает жестокость оной. В исчислении этом проскользнула следующая фраза: «граф Аракчеев не разбирал средств, стремясь к достижению цели — увеличить военную силу России и содержать войска их собственными способами».
Цель великая, государственная, дышащая любовью к отечеству. Пусть достижение ее было омрачено мерами жестокими, решительными, но могло ли бы это быть достигнуто в тот век кротостью? Конечно, нет. Учреждение это отжило свой век, и оно уничтожилось; между тем вспомним, какую громадную пользу принесли южные поселения во время Турецкой войны 1828 — 1829 годов одними уже запасами своими, доставлявшимися в армию и т. д. и т. д.
Но здесь я оставлю все это в стороне, а замечу, еще раз, в каком же свете оказывается заботливость Благосклонного нашего монарха, как бы махнувшего рукой на цель благосостояния государства? Согласно ли это будет с истиной, когда заглянем в историю и найдем в ней, что с 1815 года (эпоху, определяемую господином историографом, что государь отдалился от дел), до кончины своей, чрез десять лет, заботливость императора и внутри государства и вне оного, направлена была на упрочение благосостояния и славы отечества (15).
Желательно, чтобы отрывок, на который набрасываются здесь несколько замечаний, не попал в историю императора Александра I-го.
Ведь найдутся многие, недостаточно ознакомленные с историей деятельности графа Аракчеева, которых не разуверишь, чтобы все сказанное г. профессором не было неоспоримой истиной; даже и более просвещенные поколеблются в истине того, что знали прежде.
В другом авторе можно бы было отнести многое, в особенности ошибку в имени Аракчеева, к описке или к неусмотренной опечатке, но историографу императора Александра I-го, взявшемуся писать о лице, не знать его имени, это как-то чудно! Автору, с таким авторитетом, ничего простить нельзя, ни одной запятой: он уполномоченный историограф величайшей эпохи нашей истории, следовательно, не только что неверность, но малейшая небрежность принимает большие размеры. Честь нашей военной литературы требует замечаний там, где грешат против истории дорогих нам событий, а таких грехов много и очень много во всех творениях почтенного профессора-историографа, и есть промахи громадные!
Апрель 1866 г. С. Петербург
Примечания:
(1)-Замечательное выражение!
(2)-В Шведскую войну 1808 — 1809 годов славились артиллерийские роты Аргуна, Пребстинга, Судакова и пр., также часть гвардейской артиллерии, под начальством полковников Третьякова и Мацнева.
(3)-В этом сражении наследный принц шведский (Бериндот), видя, как артиллеристы шести орудий конной роты п. Арнольди, пошли в атаку и взяли две пушки, снял шляпу и, поклонившись канонирам, сказал: «Много я испытал чудес в войне, но не видал артиллерии, берущей орудия у пехоты! И, возвысив голос, прибавил: «у пехоты — французской!!»
(4)-Все, однако же, до такой степени, чтобы говоря о ней, сказать подобную фразу. Но, конечно, и здесь надо быть справедливым и не слишком укорять почтенного автора в этом промахе; когда он был профессором военной кафедры, то Шведская война 1808—1809 годов не преподавалась, или, как говорится, не читалась, то ему и не было необходимости знать ее по казенной надобности; этим и можно объяснить, почему в одном из сочинений своих, он приписывает Кваркен — князю Багратиону, которого ни сам он, ни его войска не видали.
(5)-Года четыре тому назад, я должен был возразить на одно сочинение, вышедшее в Стокгольме и на другое – в Гельсингфорсе и поместить мои замечания в журнал, издаваемый профессором Сигнеусом, на шведском языке, в Гельсингфорсе.
(6)-Наполеон I, в одном из писем к брату своему Иосифу, королю Испании, говорит: «Людей надо видеть вблизи, если хочешь узнать их достоинства». Он всегда требовал, чтобы генералы окружали себя опытными офицерами генерального штаба... «Я считаю, говорил он, свою армию не только числом, но также по числу людей опытных и храбрых» и т. д.
(7)-Ответ этот отнюдь не доказывается, чтобы было сознание в действительности тех причин, которые представлял Кноринг. К сему следует еще заметить, что часть войск, предназначенных действовать чрез Аланд, состояла из двадцати или около того тысяч человек, следовательно, в четверо более против сил, предназначенных Барклаю-де-Толли и почти втрое более войск графа Шувалова. Сверх того, во всякой неудаче, князь мог, как говорится, умывать руки, ибо при его колонне должен был находиться гр. Аракчеев, Кноринг и граф П.К. Сухтелен.
(8)-Кноринг, Барклай-де-Толли и граф Шувалов. Князь Багратион был в колонне главнокомандующего.
(9)-Я участвовал в походе, как поручик генерального штаба и находился при особе графа Шувалова, живши всегда с его секретарем Я.И. Ренишаловым. Все переписки мне очень знакомы и проч. Тогда не было еще штабов, все делалось в кабинете начальника.
(10)-Известно, что в 1810 году, при атаке Турецкого лагеря при Батине, после нескольких попыток, ему неудавшихся, среди сражения, он объявил графу Каменскому о невозможности одолеть укрепления, за что и был арестован. Генерал Сабанеев, заступив тотчас его место, немедленно одолел все препятствия, и лагерь, со всеми укреплениями, был взят.
(11)-В оригинале – курсивом
(12)-Образование артиллерии; введение дисциплины в войсках; бескорыстие; энергические меры в войну 1809 года и т. п. – не отрицаются и самим автором, и все это – «неплодотворно!»
(13)-То же самое видно и в «Истории Отечественной войны 1812 года», относительно Кутузова, Растопчина, Багратиона, Милорадовича. То же находим и в «Истории войн 1813 и 1814 годов; так он поступает и с Аракчеевым.
(14)-Письмо было переведено, для отправки к Аракчееву, находившимся при главнокомандующем, генерального штаба майором Гавердовским (убитым при Бородино, в чине полковника). Я очень хорошо помню, что, когда письмо это сделалось известно, то многие находили его надельным, что думал и сам переводивший, смягчив еще многое. Оно напечатано в Чтениях Общ. Ист. и Др. 1858 г. Кн. I-я.
(15)-Мысль об освобождении крестьян, не в это ли самое время начала развиваться постепенными мерами новых законоположений и пр.?
Источник: «Русский архив». 1866. Т. 6. С. 1031 – 1046
Публикуется с сохранением авторского стиля.