Николай Васильевич умер три года назад.
Оставил он вдову Серафиму, сына Петра, невестку Нину, да двух внуков: старшего Витю, названного сыном с невесткой, и младшего Федю, нареченного так по его настоянию в честь тестя своего, с которым они прожили долго и ладно.
В конструкторском бюро вывесили траурное объявление о том, что “после непродолжительной, но тяжелой болезни на 64 году жизни скончался главный конструктор проекта Погорелов Н.В., автор многих известных разработок”.
Перед смертью он попросил в случае чего его кремировать, а урну захоронить в могилу родителей, что вдова с сыном и исполнили.
В крематорий пришло много людей, что для родных было несколько удивительно, учитывая его замкнутость и тихий образ жизни. Пришли сослуживцы, два его еше институтских друга, знако¬мые и соседи, приехали заводчане, с которыми он при жизни часто и трудно спорил. Василий Петрович, главный инженер завода, сказал, что Николай Васильевич был “конструктором по рождению”, что они потеряли прекрасного специалиста и доброго отзывчивого товарища, что он прекрасно знал завод, его людей и его проблемы, что заводчане любили и уважали Николая Васильевича, знали его проблемы и помогали ему. Говоря последние слова, он глянул куда-то в глубину зала и вроде бы смутился.
Серафима Федоровна тихо плакала, и Петя скорбно ее поддерживал.
После смерти мужа Серафима Федоровна сильно сдала. Она вообще была женщина болезненная, болела часто, и болезни ее были из тех, что не излечиваются, а только затихают, чтобы при случае разгореться вновь. Теперь же она выходила из дома крайне редко, да и на кладбище съездила всего три раза: захоронить урну; когда ставили доску, с большим трудом заказанную Петром Николаевичем; да прошлой осенью, когда почувствовала себя сравнительно лучше, на день рождения Николая Васильевича.
Теперь все заботы по дому легли на Петра Николаевича и Нину. Петр ходил по магазинам, проверял у детей уроки, мыл посуду, а Нина готовила, ухаживала за свекровью и убиралась в квартире.
Петя часто вспоминал отца.
Был Николай Васильевич человеком тихим и незаметным. Это была его основная черта – незаметность. Он редко ходил в кино, совсем редко в театр, почти не смотрел телевизор. Но раз виденные фильмы или спектакли помнил хорошо и всегда имел о них свое мнение, зачастую расходившееся с общепринятым.
Он приходил с работы и сразу принимался за дела. Он умел варить и жарить, мог и любил печь пироги, да такие, что Ниночка еще с порога кричала, что он ее закормил, но от такого у нее нет сил отказаться.
Любимым его местом в квартире была кухня. Здесь он мог курить, заниматься, здесь же стоял громкоговоритель “Маяк”, по которому он слушал последние известия, музыку и погоду. Ещё он любил слушать радиоспектакли и постановки, особенно по знакомым книгам.
Он мог решить внукам любую задачу, ответить на любой вопрос, разобраться с химией и диктантом, и даже помочь с английским (старшему) и немецким (младшему), хотя не знал ни того языка, ни другого. И внуки росли старательные, опрятные, не докучая родителям, и даже как бы сами по себе.
Он рано ложился спать и часто смеялся, что “спят усталые игрушки” для старых и малых, для него и внуков. Вставал он зато рано, готовил завтрак на всех, а то и мыл посуду, оставленную Серафимой Федоровной, Ниной и Петей, которые на ночь глядя любили почаевничать.
Петя подшучивал над отцом, особенно за его привычку рано ложиться, но Николай Васильевич либо отмалчивался, либо изредка отвечал:
– Рано встанешь – больше успеешь.
Отец часто и на работу уходил, когда они еще спали после затянувшихся вечерних посиделок. Серафима Федоровна давно уже не работала, Петя преподавал в институте и по утрам часто бывал свободен, а Ниночка трудилась переводчицей-надомницей с одним присутственным днем в неделю и торопиться ей вообще было некуда.
Теперь, когда Николая Васильевича не стало, все вдруг обна¬ружили, что дома необъятная масса дел, на которые у них не хватает ни времени, ни сил.
Сегодня, в день рожденья отца, Петя приехал на кладбище. Был тихий день поздней осени, когда солнце устало греет желтеющую землю. Дорожки завалены сухими листьями. И кладбище заполнено теплой грустной тишиной. Петя убрался на могилке, присел на скамейку, сделанную еще Николаем Васильевичем, и задумался.
Отец был, как говорится, мастер на все руки. Он все по дому делал сам – ремонтировал розетки и утюги, приемник и телевизор, краны и мебель. И все делал надежно и добротно. Профессионально. Он любил это слово. Профессионально – было лучшей его похвалой. Петя не помнил отца, сидящим просто так. Отец всегда был в делах. Однажды он сказал, кивнув в окно на пьяненького соседа, неуверенно пересекавшего двор:
– Завидую ему – сколько же у него свободного времени.
По вечерам на своей любимой кухне отец часто что-то чертил, считал на логарифмической линейке, купленной им еще до войны, или писал. Уже после смерти, на похоронах, Петя узнал, что отец был “классный прочнист”.
Мысли его были прерваны чьим-то взглядом. Стоявшая в отдалении с букетом хризантем молодая женщина, легко, почти незаметно поклонившись, медленно подошла к нему.
– Здравствуйте, Петр Николаевич.
Он никогда не видел ее раньше и промолчал. Но во всем ее облике, в лице ему почудилось что-то неуловимо знакомое.
– Мне, видимо, не нужно было подходить к Вам. Но так уж получилось. Когда я пришла, Вы уже здесь сидели. Мне следовадо бы уйти, но я сама забылась. А Вас я сразу узнала. Папа много рассказывал о Вас и показывал Ваши фотографии.
Петя удивленно поднял голову. Женщина смутилась, но все-таки чуть слышно сказала:
– Он был и мой папа. Меня зовут Елена Николаевна.
Она замолчала, стоя понуро за оградой. Петр Николаевич тоже молчал, не находя слов и не чувствуя своего настроения. Солнце слегка пригревало, и недвижность воздуха, наполненного осенней пряностью, грустью входила в сердце.
– Я сама этого не знала. Мне сказала об этом мама перед смертью. Она умерла семь лет назад. Сердце. На похороны приезжал папа. Он был страшен, почернел, но не плакал. Мне тогда совсем плохо стало. Я хотела его прогнать. Я его ненавидела, хотя и очень любила раньше. Нас примирила ночь. Мы сидели рядом и плакали. Всю ночь. Утром я впервые назвала его папой.
Через несколько дней он уехал. Я его провожала. Он обнял меня, сказал только: “Прости меня, доченька”.
Мы с мамой жили в Ветрогорске.
Петр Николаевич вспомнил, что в этом городе находился завод, который выпускал отцовские машины, и куда часто ездил Николай Васильевич.
– Мама работала на этом заводе. Я помню папу с детства. Он часто приезжал к нам. Веселый, общительный, он хорошо и часто смеялся. Папа всегда привозил мне фрукты и игрушки. Мама надевала самое красивое платье, и мы шли гулять. Папа покупал мне мороженое, шутил. Мама брала его под руку. Они вдвоем были очень красивые и оживленные. Дома мама усаживала папу за стол и не разрешала ему вставать. Она всегда готовила что-нибудь очень вкусное и радовалась, когда папе это нравилось.
Странно, она совсем не знает отца. Да и откуда ей знать. Неделя, ну от силы дней десять несколько раз в год.
– Я тогда не называла его папой. Я называла его дядей Колей. Когда папа уезжал, мама несколько дней была очень грустной. Не скажу, что я ни о чем не догадывалась. Лет в двенадцать я спросила маму, любит ли она Николая Васильевича. Она ответила обычным ответом взрослого: “Вырастешь – поймешь”. Вечером, засыпая, мне показалось, что мама плакала.
– Наш город маленький. Все знают друг друга. Половина жителей работает на заводе. А папа был человеком у нас известным. И теперь я поняла, что никто ни разу не осудил маму с папой.
– Изредка мы ездили вместе отдыхать.
Отец ездил отдыхать раз в два-три года. Отдыхал он где-то на Волге. Приезжал загорелый, пропахший дымом и рыбой, и привозил с собой толстых лещей собственной вялки, копченых сазанов и высохшую до звона плотву. Мама ездила только в Кисловодск, “на воды”.
– Отдыхали мы на Волге. У папы были там знакомые рыбаки. Жили мы в старой рыбацкой хижине. Папа вставал очень рано, когда мы с мамой еще спали. Я хорошо помню солнце, стремительную в этом месте Волгу и огромные песчаные пляжи. Папа появлялся всегда с уловом. Мы с папой тут же шли купаться, уплывали на соседний песчаный островок, поросший ивняком. Мы лежали и грелись на солнце. Потом мама звала нас завтракать. Это было прекрасное время. Мне и сейчас временами снятся солнце, Волга, запах костра и огромные звезды. Еще я полюбила тогда гудки пароходов. Красивые, белоснежные, они проходили вдали, полные музыки и веселья. А нам было лучше. Я думаю, что пассажиры завидовали нам.
– Когда мама умерла, папа приезжал еще чаще. Он помогал мне, чем только мог. Мне сначала было неудобно брать у него деньги, но маминой пенсии мне не хватало. И заводские мне очень помогли. Я же после смерти мамы осталась совсем одна. Хотела было пойти работать на завод, но папа уговорил меня закончить школу. Я училась тогда в последнем классе.
– Днем еще как-то забудешься, а вечерами было совсем плохо. Особенно первое время. Но мамины подруги с работы каждый вечер заходили ко мне, а часто и оставались ночевать. Если бы ни они, да папа, который звонил почти каждый день, не знаю, что и было бы.
Папа. Петр Николаевич никогда не называл так отца. Просто отец. Петру Николаевичу казалось, что слово “папа” к отцу неприменимо. И сейчас он неприятно поразился этому обращению, а затем с еще большей неприятностью поразился тому, как просто и естественно она произносила это слово.
– Потом папа настоял, чтобы я поступила в институт. Я приехала в ваш город, жила на частной квартире. Папа занимался со мной, и я поступила. Училась я хорошо. Мы часто встречались с папой. Я его очень люблю. Он был хороший папа. Мне было временами очень обидно, что Вы с папой всегда, а я только изредка. Но я любила его, и это главное.
Отец сильно изменился в последние годы. Он и так-то никогда не был общительным, а тут стал вообще замкнутым. Часто задумывался, как будто засыпал, и вздрагивал, когда его окликали. Много работал дома, что-то считал, чертил, кого-то консультировал.
– Папа заболел почти за год до смерти. Он как-то приехал с работы ко мне очень усталый. Что-то у него не ладилось. Он начал рассказывать и вдруг упал. Я очень испугалась. Как смогла, приподняла его, подложила под голову подушку, вызвала скорую. Он так и лежал на полу. Врачи сказали, что у него очень высокое давление, нужен покой. Сделали укол и предложили отвезти его в больницу, но он отказался.
– У меня он прожил неделю. Я тогда разговаривала с Вами по телефону. Папа попросил сказать Вам, что он срочно уехал в командировку.
Петя помнил этот звонок. Тогда он показался ему странным. Но его успокоили, сказали, что с завода пришла машина, с ней Николай Васильевич и уехал. А позвонить не успел, просил, чтобы кто-нибудь позвонил, предупредил. Кто говорит? Сотрудница. Я тут новенькая. Всего неделю у Николая Васильевича работаю.
– В ту неделю я в институт не ходила. Ездила в КБ и обратно. Папа считал, писал, а я отвозила. Ему привозила чертежи. Он еще был очень слаб, и ходить ему было тяжело.
– Папа часто рассказывал об их машинах. У него получалось, что машины были живыми. Они росли, учились делать дело, для которого создавались, временами болели и капризничали, как малые дети. И тогда папа сутками не отходил от них. А потом приходил довольный домой и с юмором рассказывал и даже показывал их очередные фокусы. Мы с мамой смеялись, и он смеялся вместе с нами. Однажды, мне тогда было лет шесть-семь, он рассказал, как их машина стала вдруг падать, как мальчик, который всунул обе ноги в одну штанину. Я хохотала, а мама очень испугалась. Она была права – я толь¬ко недавно узнала, что папа тогда чуть не погиб.
– Папа был, как доктор Айболит. Он даже выслушивал машины стетоскопом.
Стетоскоп и сейчас еше лежал в тумбочке на кухне. Но отец никогда не рассказывал о своей работе. Он не помнил отца смеющимся. Хотя нет. Однажды Петр Николаевич, войдя в квартиру, услышал смех на кухне. Отец что-то рассказывал внукам, и все трое смеялись. Но, когда Петя вошел, отец отослал внуков делать уроки.
Он внезапно обиделся на эту свою новоиспеченную сестру. Да какая она сестра! Так, совершено чужая баба. И прав у нее на отца никаких нет. Нечего здесь придумывать.
Да и отец хорош. Столько лет притворяться! Что ж, ему дома было плохо что ли?!
А может и правда плохо? Он со стыдом подумал, что ни разу не спросил отца о работе, о здоровье. А отец сам не рассказывал. Но ведь им рассказывал! И смеялся! И в кино ходил!
Тогда, после внезапной командировки, отец выглядел уставшим, но и только. Он вошел, переоделся и стал мыть посуду. Петр Николаевич не помнил конечно, мыл ли отец посуду или делал что-то другое незаметно-привычное. Просто для него самого мытье посуды было занятием пустым и неприятным. И от воспоминания этого стало Петру Николаевичу пусто и горько.
Они уже давно молчали. Петр Николаевич все также сидел на скамейке, а Лена стояла за оградой. Потом, перегнувшись через решетку, она положила на могилу цветы и пошла к выходу. Петр Николаевич догнал ее у ворот кладбища.
– Можно я буду Вам звонить?
– Не надо. Ни к чему это. У нас один папа, да жизни разные. Я замужем. Закончила институт. У меня растет сын. Коля. Ему уже 10 месяцев, и он начал вставать на ножки. Прощайте, Петр Николаевич, и простите меня. Я не должна была говорить Вам все это.
Домой Петр Николаевич вернулся поздно. Ужинать не стал и сразу лег спать.
Ночью ему приснился отец. Отец шел навстречу и улыбался.
– Здравствуй, сынок.
– Здравствуй, папа.
И отец сразу ушел куда-то, а Петя, как будто еще маленький, бегал вокруг, искал его и плакал.
Петр Николаевич проснулся, ощущая на лице еще невысохшие слезы, прошел на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки, оставшуюся от последних гостей, разлил в два стакана. Один поставил на стол, второй выпил. Потом сел напротив и так и просидел молча до света.
Утром Серафима Федоровна обнаружила его спящим на кухне. Петя улыбался и что-то бормотал.
Она внимательно посмотрела на сына, погладила по волосам. Петя очнулся, поднял голову.
– Ты встретил Лену. Это должно было случиться. И это хорошо. Она твоя сестра. Я знала это. Мы с папой никогда не говорили об этом, но я все знала. Мы давно уже были чужими. Но ты ни отца, ни меня не осуждай. Так неудачно сложилась наша жизнь. У тебя был прекрасный отец. И не его вина, что ты не похож на него. Он любил тебя. Ты найди ее. Ведь у нее никого из родных больше нет.
Петя встал, обнял мать, поцеловал и молча вышел.
На следующий день, взяв отпуск за свой счет на три дня и договорившись с коллегами о подмене, Петр Николаевич уезжал вечерним поездом в Ветрогорск. Ведь кто-то должен же знать ее адрес.