Калач - главный пункт назначения, к которому устремились три советских танковых корпуса, являлся самым уязвимым местом немецкой обороны. Лишь отряд полевой жандармерии, зенитная батарея, транспортная рота и ремонтные мастерские 15-й танковой дивизии немцев обосновались здесь на зимовку.
Первые известия о серьёзных изменениях в ситуации на фронте поступили 21 ноября в десять часов утра. Гитлеровские солдаты с удивлением узнали о том, что русские танковые колонны прорвались с северо-запада через румынские позиции и быстро приближаются к Калачу. Около пяти часов вечера стало известно о прорыве южнее Сталинграда. Механизированный корпус Вольского находился всего в тридцати километрах от посёлка.
На западном берегу Дона находились четыре немецкие зенитные батареи. Мост охраняли два десятка солдат из полевой жандармерии. Командующий 26-м танковым корпусом генерал-майор Родин приказал командиру 19-й танковой бригады подполковнику Филиппову захватить мост, ведущий в Калач. Колонна советских танков приблизилась к поселению с востока на рассвете 22 ноября.
В шесть часов утра два трофейных танка и бронетранспортёр с включёнными огнями, чтобы не вызывать подозрения, выехали на мост через Дон и неожиданно открыли по охране беглый огонь. Шестнадцать советских танков спрятались в густом кустарнике на берегу реки и рванулись вперёд. Пара немецких танков Филиппова было подбито, но дерзкий план себя оправдал. Захватив мост, отряд открыл дорогу вёртким «тридцатьчетвёркам».
Вскоре подоспела русская мотопехота и другие танковые соединения. Последовали две атаки, поддержанные огнём орудий и миномётов с другого берега Дона. К полудню советские бойцы ворвалась в посёлок. На улицах царил хаос. Взорвав ремонтные мастерские, немцы погрузились в машины и спешно покинули Калач.
23 ноября в районе Калача встретились 4-й и 26-й танковые корпуса, наносившие удары с северо-запада, и 4-й механизированный корпус Вольского, шедший с плацдарма южнее Сталинграда. Сигнализируя друг другу зелёными ракетами, передовые части русских встретились в открытой степи около хутора Советского.
***
Праздник советских воинов-победителей постепенно набирал обороты. После эмоционального высказывания соседки Зои захмелевший Иван Матвеевич Шаповалов немного загрустил. Чтобы скрасить неловкость, возникшую за праздничным столом полковник Киреев, начал рассказывать смешную историю, случившуюся с его знакомым:
- У «фрицев» есть такая штука, с виду маленький кубик, завёрнутый в фольгу. Её кидаешь в графин с водой, и вода становится газированной и получает приятный фруктовый привкус. Одному подполковнику - танкисту достался целый трофейный пакет таких кубиков. Они были уничтожены им в момент, он подумал, что это конфеты. Естественно в желудке у него начала происходить химическая реакция, и подполковник почувствовал сильный приступ жажды. На столе стоял графин, к которому он жадно припал…
Киреев не выдержал и заржал. Засмеялись и все остальные гости.
- Так что же с ним случилось? - не понял хозяин.
- Настоящие гейзеры газированной воды вырывались у него со всех дыр! - отдышавшись, продолжил рассказчик: - Живот увеличился вдвое, всё сопровождалось ужасающим шипением и душераздирающими воплями подполковника, на которые сбежался весь штаб.
Картину мучений бедолаги представил каждый из собравшихся командиров. После рассказа стены добротной хаты долго сотрясали раскаты гомерического богатырского хохота.
- Чего не веселишься? - обратился к Ивану Матвеевичу Дубцов. - О чём можно думать в такой день?.. Гуляй пока жив!
Полковник Шаповалов не понимал, почему ему взгрустнулось. Днём, когда его танкисты ворвались на огрызающиеся огнём улицы станции Абганерово, он двигался в головном танке. Бронебойный снаряд разорвал гусеницу танка, и экипаж спешно покинул обездвиженную машину.
- Спрятаться за броню! - приказал он подчинённым и продолжил руководить боем по рации.
У прорванных и разбитых немецких укреплений лежала большая куча мёртвых тел в окровавленных белых маскхалатах.
- Мы въехали в прорыв по устланной погибшими дороге, - сказал он, указав на мертвецов.
- Тут только что прошли наши танки… - пожал плечами начштаба.
Когда Иван Матвеевич рассказал Кирееву об этом, он предложил:
- Давай выпьем!.. А мысли такие лучше гони, они до добра не доведут.
- Нужно пить, пока есть возможность, - согласился нетрезвый полковник, - завтра может не быть…
Приятно опьянев и ободрённый Зоиной приветливостью, Шаповалов начал поглядывать на неё чуть длительнее. Вдруг она осадила нахала. Строго посмотрела в упор, холодно, даже с оттенком горделивой надменности.
- Неужели я обидел её чем-то? - он терялся в догадках, впрочем, спустя какую-нибудь минуту Зоя взглянула на него с прежней весёлостью и радушием, и Шаповалов тотчас внутренне ожил и ответно улыбнулся.
- Всё нормально!
Вскоре он отметил, что она поглядывает на него чаще, чем на других, и как-то особенно: ласково и выжидательно - словно хотела заговорить либо о чём-то спросить, но, по-видимому, не решалась.
- А вы верите в Бога? - решилась она и спросила, наклоняясь к уху.
- У меня отец верующий, - тихо ответил полковник, - а мне должность не позволяет…
- Расскажите о нём… - кротко попросила девушка.
- Отцу предложили перебраться в Воронеж петь в церковном хоре. Нам дали бесплатную квартиру на два года. Мы с братом были зачислены в главный хор губернского города: я пел альтом, а Дмитрий дискантом.
- Ангелы поют голосами мальчиков! - вставила задумчивая девушка.
- Мы жили на спуске от Митрофаниевского монастыря. Однажды я с братом выскочил на улицу, услышав стрельбу. Возле монастыря и по улице Новомосковской лежали коченеющие в нелепых позах тела воронежцев. Местами алел снег, краснели хоругви, блестели иконы, и витала смерть.
- Господи спаси и сохрани! - воскликнула Зоя.
- Это жертвы расстрела крестного хода «февральской» революции.
- Сколько их было потом?
- Много я потом видел убитых, но детская память не рубцуется… - полковник тяжело вздохнул.
Всем существом он ощущал смутную, но сладостную надежду на взаимность и начало чего-то значительного, ещё никогда им не изведанного.
- Я уже не сомневаюсь, - подумал он, - между нами что-то происходит!
Между тем ординарец Киреева сварил в крепком мясном бульоне пельмени, и гости отметили его кулинарное искусство. Довольно быстро они опустошили два больших блюда.
- Хороши пельмешки! - сказал хмельной Дубцов.
- Сибирские… - заметил довольный ординарец.
Шаповалов то и дело поглядывал на Зою, украдкой, как бы мимолётом и невзначай, млея от нежности и затаенного восторга.
- А что потом случилось? - спросила она после пробы пельменей.
- После революции я поддался на газетные призывы восстанавливать шахты и прикатил в Кривой Рог, но меня никто не ждал. От голода я забрался в здание Криворожского рудоуправления через разбитое окно, выждав, когда секретарша покинула пост. Протиснулся в кабинет главного инженера Бермана, который увидав меня, строго спросил: «Чем обязан молодой человек?» Я сказал, что, если он не примет меня на работу – зарежу.
- Вот так просто и пырнули бы? - удивилась Зоя.
- И пырнул бы, - промолвил рассказчик. - Берман посмотрел на мою рваную фуфайку, заплатанные штаны, на замызганное лицо и стал расспрашивать, кто я и откуда. С прежним бесстрастным выражением черкнул на листе бумаги несколько фраз и спросил: «Так говоришь, крестьянских кровей?» «Крестьянских» «Заметны свойственные твоему сословию наклонности, отправляйся в отдел кадров...»
Зоя дослушала исповедь военного и упорхнула на кухню. Шаповалов не смотрел на неё, он каждый миг ощущал её присутствие и не мог думать ни о чём другом, хотя пытался прислушиваться к разговору, улавливал отдельные фразы и улыбался, если рядом смеялись. Хозяин дома на другом конце стола запальчиво воскликнул:
- Сибирь ваша ерунда, вот Кожановка, в которой мы жили до коллективизации, вот это рай на Земле.
- Ты, Степан Савич, говори, да не заговаривайся! - набычась, рассерженно воскликнул Дубцов. - С чужого голоса поёшь!
- С какого голоса?
- Тебе Сибирь что - место каторги и ссылки?! Ты её видел?
- Видел!
- Из окошка? Проездом?.. Да я свою Михайловку ни на что не променяю! - потемнев от негодования, запальчиво закричал он: - На всю вашу зачуханную Украину.
- Успокойтесь! - хозяйка посмотрела на офицера недоверчиво, с очевидной настороженностью.
- Я за такие байки любому глотку порвать могу - учти!
Степан Савич был заметно под хмельком, - ошарашенный столь внезапным оборотом до того спокойного и дружелюбного разговора, приложив руку к груди, растерянно забормотал извинения:
- Я же не хотел никого обидеть…
Остальные притихли, причём Зоя с откровенной неприязнью посмотрела на полковника. Ощущая возникшую неловкость, Шаповалов тоже молчал, но снова удачно вмешался Киреев.
- Давайте выпьем за Сталинград, - весело предложил он, доливая в стакан Степану Савичу, - и за Кожановку!
- Каждый человек по-своему прав, - буркнул тот. - А, по-моему, нет...
Шаповалов опьянел, но попытаться фривольно заговорить с Зоей никак не решался. Для смелости требовалось ещё выпить, и неожиданно для самого себя, он, взяв у Киреева графин, он наполнил водкой стакан.
- Ты бы закусывал плотней полковник! - посоветовал ему Дубцов.
Иван сделал большой глоток, поэтому обжёгся и поперхнулся, в глазах проступили слёзы. С ужасом чувствуя, что оконфузился, он, превозмогая себя, умудрился допить водку без остатка. Лишь опустив стакан и заметив, что на него смотрят, заметив внимательный и вроде насмешливый взгляд Зоей, закашлялся и покраснел, наверно, не только лицом, но даже спиной.
- Эх ты! - тотчас услышал он над ухом насмешливый голос Дубцова. - Даже пить не умеешь! Проводить тебя?!
- Не-е-ет! - замотав головой и пошатываясь, вышел на крыльцо.
Вместе с ним вышла улыбающаяся Зоя. Молодая, красивая, с сильным телом и высокой грудью. Она стала рядом и участливо спросила:
- Плохо вам?
- Это я от вас Зоя опьянел! - громко и решительно заявил полковник.
- Расскажите лучше, как жили раньше…
- Берман меня на работу принял. Там до армии работал бутовщиком, - покачиваясь, сказал мужчина, - одолел ремесло откаточника и лопаточника, принялся рубить руду. Обзавёлся семьей. Отвык от унизительного состояния, когда в одном кармане смеркается, а в другом заря занимается.
- Живая душа калачика просит… - одобрительно прошептала девушка.
Они постояли молча. Зоя зябко куталась в старенькую телогрейку, которая удивительным образом не портило её желанный милый облик.
- А как вы в армии оказались? - поинтересовалась девушка.
- По рабочему набору оказался в РККА.
- Не жалеете?
- Нет! Теперь могу качественно Родину защищать…
- А воевать страшно?
- Воевать не страшно, - признался Шаповалов, - страшно каждый день видеть смерть…
Полковник сделал пару глубоких затяжек и сказал:
- Сегодня наши танки отутюжили несколько мертвецов, превратив их в лепёшки. После боя старички из похоронной команды ломиками отколупывали от земли мёрзлые головы, напоминавшие плоские круглые диски диаметром около метра. Я смотрел на них и думал, что через мгновение и моя голова может превратиться в такой блин…
- Царица небесная, - испуганно перекрестилась Зоя, - спаси и сохрани!
- Жизнь на войне измеряется не днями, часами, - уточнил он.
- С вами ничего плохого не случится! - серьёзно сказала Зоя. - Вам предстоит сделать что-то важное…
- Что может быть важней защиты Родины? - не поверил военный.
Девушка не ответила, и быстро взглянув на него, шмыгнула в дом.
- Чего это я сегодня ударился в воспоминания? - удивился Иван Матвеевич. - Наверное, погибну скоро…
Однако он ошибся, вероломная смерть на время вычеркнула его имя из своих обширных военных списков. С Зоей он больше никогда не встречался, но долгие годы хранил в душе её нежный образ. Через двадцать лет он встретит женщину, которая напомнит ему Зою. Причём в таком месте и при таких обстоятельствах, что он никогда бы не поверил, скажи ему об этом.
***
Спустя полтора месяца после начала операции окружения положение немцев оказалось на грани катастрофы. Почти каждый солдат 6-й Армии Вермахта потерял всякую надежду на то, что можно будет снова увидеть далёкий родной дом.
- Самый быстрый способ закончить войну, - грустно пошутил Иоганн Майер, - это потерпеть поражение.
- В войне побеждает тот, кто в ней не участвует… - мрачно напомнил Франц Ульмер.
В бесконечном беспрерывном бою наступило относительное затишье, и боевые товарищи сидели, согнувшись в окопе в ожидании того, что будет дальше. Франц достал из бумажника фотографии и печально сказал, рассматривая их:
- Это всё что у меня осталось.
- Не говори ерунды! - возразил Иоганн.
Одна из них была неизвестного солдата, а остальные фотографии его семьи и друзей. Иоганн тоже достал открытку с загнутыми краями, на которой был изображён родной Дрезден.
- Может нам всё-таки повезёт, и мы вернёмся домой? - предположил Майер.
- Ты может быть, а я уже нет…
Неожиданно возобновился ураганный огонь, который возвратил их к действительности. Майер обернулся к напарнику.
- Конец! - в ту же секунду выдохнул Ульмер и замолк.
Безучастно прислонившись к его стенке окопа, он вдруг рухнул. Его колени подогнулись, и тело опустилось, как сдувшийся воздушный шар.
- Франц! - крикнул Иоганн, не веря в происходящее.
Майер с ужасом видел его простреленный насквозь левый глаз, но не мог поверить в страшную правду. Откуда-то изнутри у него вырвался пронзительный выкрик. Такой громкий, что возможность подобного крика вряд ли приходила в голову кабинетным учёным, работающим на войну:
- Нет!
Небо, снег, развалины Сталинграда, всё прочее, что сгубило их молодые жизни, закружилось перед ним в безумном танце.
- Я остался один из всего нашего пополнения, - лихорадочно подумал Иоганн.
Ярость потери погнала его вперёд. Он схватил пулемёт, неловко выбрался из окопа и побежал в направлении позиций противника, откуда был сделан роковой выстрел.
- Отомщу вам за друга! - выкрикнул он с перекошенным от ярости лицом.
В утренней мгле Майер видел тёмные очертания убегающих людей, и стальной механизм, бешено бивший отдачей от выстрелов по бедру, косил их, как коса траву.
- Ненавижу! - он кричал и бежал всё дальше, не заботясь о возвращении назад.
Иоганн стрелял, пока что-то не ударило в его правое плечо.
- Как удар дубины… - отрешённо подумал стрелок.
Шатаясь как пьяный, он повернул назад и доковылял до немецких позиций. Пули роем проносились возле ушей, а тёплая кровь хлестала из рукава.
- Ну, когда же они попадут в меня? - разгорячённым мозгом ждал солдат.
Майер упал без сознания рядом с родными траншеями. Сквозь пелену забытья он смутно видел, как грубые, привыкшие к крестьянскому труду руки ротного санитара перевязали сквозную рану и сделали противостолбнячный укол.
- Эй, ты!.. Ты что, заснул, что ли? - водитель санитарного фургона склонился над ним. - Давай залезай в кузов, ты здесь не один.
Как во сне Иоганн вскарабкался в кузов машины, присоединившись к остальным раненым, которые регулярно прибывали.
- Когда нас повезут в госпиталь? - интересовался один из них, больше всех надеявшийся выжить.
Тяжёлый груз будто свешивался с плеча Майера. Он видел, что это его рука, сильно раздутая и страшная. Он совсем не мог шевелить пальцами, вся правая сторона шинели была тёмно-бурого цвета и твёрдая от запекшейся крови.
- Почему я не чувствую боли? - удивился солдат.
Всё представлялось ему нереальным. Иоганн опять отрубился и пришёл в себя только когда увидел главный перевязочный пункт.
- Когда меня доставили сюда? - он схватил за рукав проходящего санитара.
- Тебе какая разница?! - отрезал тот и даже не взглянул на раненого.
Походный госпиталь освещал тусклый свет мигавших пугливых ламп, и в нём стоял крепко бьющий в нос неприятный запах эфира, пота и тошнотворного гниения.
- Странно, что я чётко различаю запахи... - безразлично подумал Майер.
Гудел усталый дизельный электрогенератор, создавая шумный фон, безразличный к крикам боли, проклятиям, стонам и пронзительным воплям людей с оторванными руками или ногами, с раздробленной челюстью или грудью, с вываливающимися кишками, с обожжёнными лицами.
- Откуда их столько? - горько удивился он.
Среди кошмара стоял высокий бледный хирург в забрызганном кровью прорезиненном длинном халате и хладнокровно орудовал блестящими инструментами так быстро, как только возможно, и через минуту или две натужно кричал санитарам:
- Следующий!
Иоганн увидел молодого сержанта с покрытой красными пятнами крови повязкой на голове, который потребовал от всей полной тишины. Даже сосредоточенный хирург оторвался от кровавой работы. Тогда раненный встал с носилок, широко развёл костлявые руки и красиво запел:
- «Германия превыше всего».
Он хотел допеть, но голос оборвался, он рухнул вниз, судорожно всхлипывая.
- Этого не может быть! - он забился на полу в судорогах истерики. - Этого не должно было случиться с нами…
- Успокойтесь сержант! - офицер в меховом пальто, проходя, взглянул на Майера и отрывисто буркнул: - А его возьмите, он может сидеть.
Иоганн едва расслышал эти странные слова, он временами впадал в упоительное забытьё и плохо представлял себе, где находился. Внезапно он очнулся, кто-то нетерпеливо тряс его за плечо. Перед ним стоял измождённый на вид высокий хирург и протягивал ему сложенную вчетверо школьную географическую карту.
- Я слышал, вы улетаете последним самолётом, - с натугой произнёс врач, - поэтому прошу передать это моей жене.
- Кто вы? - сипло спросил Майер.
- Я бывший пастор и врач 16-й танковой дивизии Курт Ройбер.
- Зачем вашей жене эта карта?
Средних лет мужчина развернул полотнище с изображение необъятного СССР и перевернул её обратной стороной. На Иоганна в упор смотрели скорбные глаза Богородицы, которая крепко обнимала маленького божественного сына.
- Я нарисовал этот рисунок в Сталинграде в ночь на 25 декабря 1942 года... - тихо сказал Курт. - Рисовал в землянке, а рядом, в госпитальном бункере, умирали от голода и ран мои бедные однополчане. Когда утром открылась дверь и вошли мои товарищи, они остановились как вкопанные в благоговейном молчании, поражённые висящей на глиняной стене картиной, под которой горел огонёк на вбитом в земляную стену полене.
- Я слышал об этой иконе, - сказал раненый, лежащий на полу рядом с ними. - У нас в полку солдаты её называли «Сталинградская мадонна».
- Это всего лишь рисунок! - смутился Ройбер и покраснел как девушка на первом свидании.
- Нет! - усмехнулся раненый. - Мне рассказывали солдаты, которые первыми увидели чудесную икону. Весь рождественский праздник для них прошёл под впечатлением от рисунка и слов, обрамляющих его: свет, любовь и жизнь.
- Но многим это не помогло… - с горечью признался Курт.
- Именно в католическое Рождество, кольцо вокруг нас намертво сомкнулось... - подтвердил заинтересованный Иоганн, - но я обязательно передам этот рисунок вашей жене.
- Спасибо! - поблагодарил врач и отошёл к импровизированному хирургическому столу.
Вскоре раздалась команда загружаться во чрево последнего транспортного самолёта. Чтобы вывести как можно больше людей, их посадили на пол самолёта вплотную друг к другу.
- Как сардины в банке… - пошутил кто-то.
Лежащих на еосилках не грузили, так вместо одного уселись трое. В дурном сне наяву Иоганн со своего места видел огненные хвосты ракет, пронзавших чёрное ночное небо, и вспышки там, где «Катюша» ударяла о землю.
- Неужели до сих пор идёт бой? - спросил его сосед.
Ввысь ушли сигнальные красные огни, возвещавшие об очередной атаке, и новые залпы шквального огня артиллерии прогремели, как раскаты погребального грома.
- Человек не в силах выдержать этот ад… - произнёс тот же голос.
Рёв авиационных моторов перекрыл остальные звуки. Самолёт понёсся над утрамбованным снегом с возраставшей скоростью. По слабому покачиванию Иоганн определил, что он натужно оторвался от проклятой навек земли.
- Неужели я улетаю из этого сатанинского места? - изумился Майер и благодарно потерял сознание.
продолжение
http://proza.ru/2012/12/07/93