"Хотите верьте, хотите - нет, а дело было так..."
(из к/ф "Полосатый рейс")
Знойный августовский полдень звенел треском цикад. Киргизское солнышко поджаривало спину даже сквозь футболку. Но стоит зайти за ближайшую елочку, как ты начинаешь дрожать от холода. Поэтому приезжих выдает не столько внешний вид, сколько постоянная суетливость: заходишь в тень - натягиваешь свитер, выходишь на солнце – снимаешь. И так целый день. То ли дело местные. Ходит такой вот гражданин круглый год в одном и том же набитом ватой полосатом халате, и зимой и летом, и в дождь и в снег, и жару и в холод, целыми днями его не снимает, а то так и спит в нем. Так там, под этим халатом, свой давно устоявшийся микроклимат, своя родная микрофлора, свой неповторимый забористый букет, сдобренный густым привнесенным снаружи ядреным духом овечьей отары, собачьей шерсти и тлеющего кизяка. И не важно какой год на дворе - средневековье или конец двадцатого века.
В общем, доведись хоть самую малость посидеть рядом с таким товарищем, так с непривычки желудок мигом начинает вытворять черт знает что. Да ко всему прочему, глазом не успеешь моргнуть, как и сам по-соседски пропитаешься его крепким природным ароматом. Но что делать, если некуда пересесть, а сидеть приходится долго и, главное, в окружении не одного такого попутчика, а половины, можно сказать, самолета.
Вылетали мы с Иссык-Куля в Алма-Ату. Огромное изумрудное озеро, почему-то прозванное местными «теплым», в действительности было настолько холодным, что зайти в него хотя бы по колено, уже можно было считать подвигом. Проведя в туристическом лагере неделю, мы так и не увидели ни одного качественного заплыва. Местное же население, похоже, без крайней необходимости вообще к воде не приближалось. И вот, вдоволь насладившись чудесными видами, сочным пловом, янтарной шурпой и кумысом, решили мы, четверо студентов, все же покинуть сии благословенные места дабы продолжить свое первое в жизни туристическое путешествие, и не где-нибудь, а по Средней Азии…
Рейсовый автобус оставил нас на пустынном шоссе. Вдали виднелись снежные вершины, позади - озеро, а впереди прямо посреди потрескавшейся пятиугольниками степи плавилась в мареве одинокая взлетно-посадочная полоса.
Это и был аэродром. Здание аэровокзала представляло собой дощатую будку с надписью «Касса», в окошке которой мелькала дородная луноликая красавица с подведенными в одну линию бровями. Билетов, видимо, было мало. Мы, как счастливые предусмотрительные обладатели, спокойно встали в сторонке, остальные же соискатели роились возле кассы. Ветер доносил до нас обрывки непонятной нам речи. Судя по всему, ругались. Эти «остальные» представляли собой живописную группу в тех самых полосатых халатах. Женская половина, очевидно по случаю проводов облаченная в нарядные бархатные платья с золотыми позументами на рукавах, скромно стояла поодаль. Глаза невольно подсчитывали количество желающих лететь в Алма-Ату. По всему выходило, что народу собралось гораздо больше, чем может вместить самолет. Под конец луноликая что-то прокричала из кассы и захлопнула окошко. «Полосатые халаты» пошумели-пошумели да и сели на свои тюки под чинарами дожидаться самолета.
Через час он прилетел. Маленький белый Ан-28, покачивая крыльями, показался из-за гор, пролетел над нами, развернулся, спустился и, пробежав, по взлетно-посадочной полосе, подрулил к самому ее краю, аккурат напротив будки. Из самолета вышли пассажиры. Мы не обратили на них внимания. Последними появились пилоты – два здоровенных округлоплечих киргиза в фуражках – и закурили прямо на поле в тени самолета. Вскоре откуда-то из-за холмов с урчанием и выхлопами выскочил жизнерадостный бурый УАЗик и подкатил прямо к ним. Пилоты влезли в машину, туда же, смеясь, забралась луноликая, и вся компания укатила в неизвестном направлении.
Стало как-то пусто на душе, ибо все говорило о том, что вовремя мы не улетим. Так и случилось... Кругом звенели цикады. Мы присели на рюкзаки в тени деревьев на бережку чистого, как слеза, ручейка, спешащего с гор на свидание с красавицей Иссык-Куль. А граждане в полосатых халатах и бархатных платьях, не теряя даром времени, ловко расстелили коврики на земле, развязали узелки с пожитками и приступили к трапезе… Откушав, мужчины с философским спокойствием улеглись под деревьями, подложив руку под голову и погрузились в послеобеденный сон, а женщины все щебетали и щебетали, перебирая да перекладывая узлы. Ох, недаром есть старинное восточное проклятие «Пусть твоя жена будет, как горный ручей – никогда не умолкает!»
Прошло, наверное, часа три, как мы услышали пыхтение возвращающегося УАЗика. Он лихо влетел на бетонную полосу и попытался совершить фирменный полицейский разворот, что для таких машин чревато кувырком через крышу. Но УАЗик все-таки устоял на своих четырех, и из всех настежь открытых дверей стали выбираться люди. Водитель и, судя по голубым форменным рубахам, четверо пилотов – двое только что прилетевших и двое совсем незнакомых. Луноликой с ними не было.
Все пятеро о чем-то трепались на своем, заливисто хохотали, скаля белые зубы, хлопали друг друга по плечам и вообще находились в самом веселом расположении духа. Тут двое из них с азартом пожали друг другу руки, а водитель, утирая слезившиеся от смеха глаза, разбил их ребром ладони. Потом они обнялись на прощанье, и шофер, махнув из окна машины рукой, умчался, поднимая клубы желтой пыли.
Граждане в полосатых халатах, отряхиваясь, поднялись с земли, искательно сняли тюбетейки и, переминаясь с ноги на ногу, выжидающе смотрели на пилотов - то ли некрасовские просители, то ли степные суслики. Пилоты, отсмеявшись, принялись за дело. Двое пошли к самолету, а двое с хозяйским видом – к толпе киргизов, которые сразу же обступили их и загалдели на разные лады. А мы подняли свои вещи и вместе с теми, у кого имелись билеты на рейс, пошли к самолету. Прямо за нами в длинной черной рясе с саквояжем и с самым настоящим серебряным крестом на длинной цепи шел священник.
Сидя на ступеньках трапа, который находился под хвостом самолета, курил один из летчиков - здоровенный, с круглым, словно тыква, подозрительно красным лицом и воспаленными заплывшими глазами. Докурив, он уронил окурок на бетон, припечатал его ботинком и исподлобья взглянул на пассажиров. Мы, пассажиры, тут же самоорганизовались в коротенькую очередь. Он нехотя поднялся, стал проверять билеты, небрежно просматривая их, и лениво кивал в сторону салона. Когда подошла наша очередь, он глянул на нас каким-то мутным взглядом и буркнул:
- Саламатеыцбы! Билетицерди корсоткуло.*(1)
Жаркая волна перегара вперемешку с луком, чесноком и еще какой-то жгучей дрянью обдала нас… Мы растерянно переглянулись…. «Билеты спрашивает» - подсказал нам стоящий следом за нами батюшка, и мы неуверенно протянули свои четыре билета… Да, мы не совсем поняли, что он там нам сказал, но вот что мы осознали совершенно ясно и без всякого перевода, так это то, что наш пилот абсолютно, безнадежно и беспробудно пьян…
Поняли… и растерялись. Но народ напирал, и волей-неволей пришлось подняться по трапу и войти в узкий тесный салон. В самолете было жарко, влажно и душно, как в парной, остро пахло потом, прокисшим пивом, какой-то авиационной химией и керосином. Мы удрученно прошли на свои места и заняли весь предпоследний ряд справа и слева от прохода. Я, как всегда, села у окошка. Ряды протертых и засаленных кресел были так плотно придвинуты друг другу, что колени буквально упирались во впередистоящее кресло. Решив хоть немного откинуть спинку, я оглянулась. Оказалось, позади нас совершенно прямо, ибо ему-то откидывать спинку было некуда, сидел тот самый священник.
Салон быстро заполнился. Воздуха становилось все меньше. Наконец, на холостом ходу заработали двигатели. Тут снаружи мы услышали приближающиеся голоса, и скоро в самолет стал набиваться шумный пестрый табор – те самые киргизы-безбилетники с поля, в своих ватных полосатых халатах, с тюками и узлами. Видно, подоставали из-за пазух там, на поле, завернутые в платочки пачки своих кровных замусоленных трёшек и собрали приличный бакшиш пилотам. Мы с ужасом смотрели, как они забивают полки своими бесформенными узлами, как загромождают узкий проход между креслами огромными тюками, на которые тут же деловито усаживаются, а те, кому не удается сесть, остаются стоять, как в автобусе. Салон мигом наполнился гвалтом, густым едким запахом немытых ног и подмышек, чесночным запахом черемши, недавно съеденной баранины и выпитого кумыса. Дышать стало совсем невмоготу, но если честно нам было не до комфорта. Ибо как же так?.. Мало того, что летчики пьяные, так разве ж можно так перегружать самолет?.. Как же мы полетим?.. Мы же упадем, разобьемся…
Тут двигатели сменили тональность, и в окно стало видно, как завращались лопасти винтов. В самолет втиснулись последние пассажиры, их приминали сзади три дюжих пилота. Глядя на все это через плечо, я снова взглянула на священника. Он сидел неестественно прямо, положив руки на колени - с закрытыми глазами, бледный, неподвижный и лишь чуть шевелил губами, видать, читал молитву. В это время раздраженные пилоты наконец втянули трап, закрыли люк в хвосте самолета и бесцеремонно - по ногам, по рукам, по головам безбилетников - сыпля бранью направо и налево, пошли пробираться к кабине. Киргизы недовольно крякали, морщились, заискивающе улыбались, но терпели. Голубые форменные рубашки властелинов неба влажно прилипали к их не отличающимся атлетической стройностью торсам, а на спинах и подмышками расползались огромные темные пятна пота. Смуглые лица масляно блестели, белки глаз были налиты кровью и дышали они точно такой же горючей смесью как тот, что у трапа. Мы встревоженно переглянулись, констатируя весьма неприятный факт - все четверо пилотов нашего лайнера были пьяны. И к тяжелому, исходящему от салона и «полосатых халатов», амбре добавилась новая, но весьма ощутимая нота ядреного двухдневного перегара…
В креслах кабины разместились двое летчиков, а их приятели встали в салоне по бокам узкого проема, прислонившись круглыми плечами к переборке. К ним, похоже, возвращалось веселое расположение духа, потерянное было при посадке бестолковых пассажиров. Да и в карманах, судя по всему, покоился приличный левак. Вскоре они снова стали ржать и подзадоривать друг друга… Тем временем, самолет тронулся, докатился до края полосы, развернулся, напружинился и помчался навстречу неизвестности…
- Акыл. Кетик!*(2)
Меня вдавило в спинку кресла, а «полосатых халатов», лишенных опоры, повалило в проходе друг на друга и они, кряхтя и причитая «О,Алла сакта, бизди сакта!»*(3) хватались за ручки кресел, за покоящиеся на них локти пассажиров, опирались на чужие бока, пытаясь как-нибудь восстановить равновесие. Но самолет уже разворачивался над Иссык-Кулем, и их, как неваляшек, бросало то в одну сторону, то в другую. В окошко я видела, как белое крыло разрезает изумрудно-морскую гладь озера, его глубины и мели, береговую линию с пляжами и домиками. Несмотря на страх, озеро приковывало к себе взгляд своей неправдоподобной красотой. А наш лайнер тем временем набрал высоту, лег на курс и озеро осталось позади…
Самое волнительное в путешествии самолетом - это, конечно, взлет. А потом, если все прошло нормально, пассажиры обычно быстро успокаиваются, забывая на какой страшной высоте они находятся и с какой нереальной скоростью движутся. Вот и мы уже через пятнадцать минут немного расслабились, перевели дыхание и стали осматриваться по сторонам. Судя по количеству кресел, на борт можно было брать не более восемнадцати пассажиров. Но в проходе на тюках, прижавшись друг к другу, сидело еще тринадцать человек безбилетников, да в придачу у кабины громоздились два дюжих нештатных молодца в синих фуражках. Я, однако, всеми силами старалась закрепить в сознании оптимистическую, хоть и ничем не обоснованную, мысль о якобы двойной расчетной нагрузке, заложенной при конструировании самолета, и отогнать вполне обоснованные пугающие опасения о двойном перевесе. «Летим же в конце концов. Вот и славно Все вроде пока гладко, тихо и спокойно...»
И тут мы услышали дикие вопли из кабины пилотов…
- Кылыч! 25 рубльга мелдешешицби, сен 25 метерге тушоалбайсыц!*(4)
Двое, подпирающих перегородку, явно заскучали без дела… По очереди протискиваясь в кабину к приятелям они показывали куда-то вперед, тыкали пальцем в карту, весело хлопали друг друга по плечам, отирали ладонями сбегающие из-под фуражек струйки и смеялись. Те, что вели самолет, ежеминутно поворачивались к ним, возбужденно жестикулировали, кивали, и белозубо скалились. Вдруг последовало уже знакомое рукопожатие, рубящее движение ладонью… сердце мое сжалось… затем - такой же знакомый возглас «Акыл! Кетик!», и самолет, клюнув носом, резко пошел на снижение.
«Полосатые халаты», вереща и теряя тюбетейки, повалились в сторону кабины. «О,Алла сакта, бизди сакта!» Кто-то крайний из них, придавленный всей массой соплеменников, уткнулся носом прямо в туго обтянутый зад подпирающего перегородку пилота. Тот, краснея от натуги, свирепо вращая налитыми глазами, орал что-то им через плечо и пытался оттолкнуть своим широким тазом всю прижавшую его к перегородке компанию. Он выворачивался, брыкался и даже пытался лягнуть наглецов пяткой, но не так-то просто было безбилетникам отлипнуть от него и принять вертикальное положения на рыхлых своих тюках.
А тем временем самолет, с ревом идущего в атаку истребителя, стремительно снижался. Навстречу нам неслась земля. Ближе. Ближе. Раскрыв рот в немом крике, я не могла оторвать глаз от бурой степи, которая надвигалась на нас отовсюду. Потом мелькнула юрта… другая… третья… из них выбегали дети, женщины… собаки лаяли на наш самолет… а мы все неслись и неслись… снижаясь, но вроде не падая… И только тут сквозь рев двигателей я услышала дикий рев в кабине пилотов:
- Кылыч!!! Ин корктуцары?!!! Дагы ылдый туш!!!!*(5) Ахахахахахаха!!!!!
Под нами в разные стороны в безумной панике разбегалась огромная пестрая отара овец… И в этот момент самолет на бреющем полете снизился настолько, что я увидала выражение лица старого колченогого чабана в островерхой шапке, неуклюже бегущего по пастбищу в нашу сторону. Он яростно тряс над головой пастушьей палкой, посылая шайтанам в самолете все мыслимые и немыслимые проклятия, а с другого конца пастбища со всех ног, но явно не успевая, мчался к нему щекастый мальчишка с ружьем.
А шайтаны ликовали.
- Азаматсыц! Азаматсыц! *(6)
- Коле 25 рубулунду!*(7)
Тональность двигателей мгновенно переменилась, и наш лайнер стремительно стал набирать высоту. «Полосатые халаты» дружно повалились назад, а все остальные разом выдохнули и перевели дыхание. И тут же в салоне поднялся всеобщий невообразимый гвалт… Народ, которому вроде только что небо с овчинку показалось, а в итоге вышел какой-то умопомрачительный аттракцион, толком даже не успев очухаться от потрясения, требовал еще разок повторить «налет ястреба на отару»… И я тоже, с колотящимся от ужаса и восторга сердцем, прижималась лицом к иллюминатору, надеясь разглядеть хоть что-нибудь еще внизу. Но за окном было только рассекающее синеву белое крыло – мы делали крутой вираж, и в проходе между креслами опять кувыркались и теряли тюбетейки.
Самолет набрал высоту и как-то нехотя взял курс на Алма-Ату. Все пассажиры, даже не знакомые друг с другом, блестя глазами, возбужденно жестикулировали, с азартом обмениваясь впечатлениями. «Полосатые халаты» что-то оживленно лопотали, качали головами и цокали языком. Я снова оглянулась назад на священника. Он сидел также прямо, закрыв глаза, чуть шевеля пересохшими губами, и только струйка пота стекала по его виску. Да и все мы, надо признать, выглядели не лучше - в этой душегубке почти нечем было дышать. Все, что было на нас, стало тяжелым, влажным и липким. Мало того, мы насквозь пропитались общим едким духом, витающим в салоне. Но хотя сейчас от нас наверняка несло как от яков, мы почти не задумывались ни о своем внешнем виде, ни о других несущественных в данный момент мелочах.
Вдруг сквозь возбужденный гомон мы услышали из кабины знакомый голос:
- Мелдешешицби 50 рубульга? Сен калчыгайдыц ортосуцан учуп очо алтыбайсыц?*(8)
«Полосатые халаты» и другие, разумеющие киргизскую мову, пассажиры мгновенно смолкли и повернули головы к пилотам, а священник открыл глаза.
- Мелдешем, келе 50 рублульунду!*(9)
- Что? Что он сказал? – заволновалась я. Никто мне не ответил. Тогда я перегнулась через соседнее кресло и схватила за ватный рукав старичка-безбилетника. - Вы слышали? Что он сказал?
- Командир? Командир сказала Ущелье лететь будем! – с веселой гордостью за героического сына киргизского народа, сидевшего сейчас за штурвалом Ан-28, ответил аксакал. А потом медленно снял тюбетейку и обтер ею мокрое лицо и голую свою тощую грудь под халатом. И тут же, словно в ответ на его слова, двигатели запели по-другому - мы резко снижались…
- Акчаны, Кайратка бер, кармал турсуц. Барры билсин Акыл эц мыкты учкуч экенин!!!!!*(10)
В салоне на миг повисла тишина, а потом все разом загалдели, кто-то затягивал ремни безопасности, кому-то позарез что-то срочно понадобилось на полках, кто-то лихорадочно искал новый пакет для своего чувствительного желудка. Я прижалась носом к окну, пытаясь увидеть горы, через которые мы должны были пролететь. Кругом была неровная возвышенность, но ни гор, ни ущелий не наблюдалось. И, тем не менее, судя по нечленораздельному дружному реву, несущемуся из кабины пилотов, словно там засели идущие на таран камикадзе, это самое ущелье было прямо по курсу. Самолет спустился еще ниже, видно было колышущуюся волнами степную траву, которую золотило вечернее солнце. Все вокруг было янтарное, медовое, такое теплое, сказочно красивое… Так не хотелось умирать… И вдруг словно выключили свет - на нас упал мрак и обрушился грохот…
Вопль ужаса разнесся по салону… «О,Аллааааа саааааакта…. бизди сактааааааа!» Кто это кричал? «Халаты»? А может, я?.. Или священник?.. Все прилипли к окнам… Я тоже припала к окну и видела, как мимо меня со страшной скоростью несется что-то серое, бесформенное, кошмарное… Мрак был не полный, скорее рожденный контрастом с солнцем, и глаза, чуть привыкнув, уже различали мелькающие мимо глыбы, деревца, траву и даже цветы… мелкие цветочки, сливающиеся в большие розовые пятна, быстро убегающие назад… И совсем рядом с этим… всего в нескольких метрах от страшной темной стены – беззащитное белоснежное крыло нашего самолета… И грохот - ужасный рев двигателей, многократно отражаемый от стен каменного туннеля… Маааааамммаааааааааа…
Сколько мы так летели… минуту, пять... час… вечность… Сердце пропустило несколько ударов… А сколько всего было этих ударов?.. Пространство нагромождением черных глыб лезло в иллюминаторы и искривляло время… Я видела мелкие розовые цветочки и даже могла пересчитать… я могла протянуть руку из иллюминатора и сорвать их… а потом оборвать один за другим их нежные лепестки…. «любит, не любит»… нет… «умрем, не умрем»… Грохот ввинчивался в барабанные перепонки, сливался с тьмой, царящей внутри самолета и обрушивался на сознание бесконечной лавиной парализующего ужаса…
И тут, на самом пике кошмара, когда конец казался неминуемым, в салон ворвался ослепительный золотой свет… Грохот смолк и с ним захлебнулся чей-то протяжный вопль… Минута тишины… остолбенения… нехватки воздуха в легких…
И вдруг салон взорвался безумным криком общего ликования! Люди поворачивались к друг другу, хватали друг друга за руки, что-то кричали, обнимались… Вскипающая от адреналина кровь переполняла сердце, лишала разума и оставляла место только какому-то дикому необузданному неповторимому восторгу… В самолете шло самое настоящее братание… Набитые в салон, как сельди в бочку, мокрые, с блестящими от пота лицами, мы все – пассажиры и безбилетники на тюках… русские и нерусские… люди - от избытка чувств сжимали друг друга в объятиях, что-то кричали, жали друг другу руки… Те два пилота, маячивших в салоне, радостно обнимались, трясли за плечи тех, кто вел самолет, раздавали рукопожатия, а затем, снисходительно приняв приглашение, уселись на передние тюки и закурили.
С улыбкой до ушей, я повернулась назад, ища с кем бы еще поделиться распиравшим меня восторгом, и увидела, что сидящий за мной служитель алтаря больше не молится, а держит за руки того самого аксакала в полосатом халате, но уже без тюбетейки. А тот сжимает руки священника, трясет их, смеется и что-то восторженно говорит, говорит на своем… А наш русский батюшка не в силах вымолвить ни слова, растерянно улыбаясь, только кивает ему в ответ и не сводит со старика удивленных по-детски широко раскрытых прозрачно голубых глаз…
Как долетели и как садился самолет я помню плохо. После всех этих переживаний, поддавшись духоте, я как-то сомлела - то ли сон был, то ли обморок. Помню, что выходили мы из самолета в темноту алма-атинской ночи на дрожащих негнущихся ногах. Помню, как свежий ночной воздух пролился в легкие опьяняющей волной, вызвал головокружение, проник под мокрые футболки и пробрал до костей трясучим ознобом... Помню, как кутаясь в тонкие негреющие свитера, ждали мы, когда появится кто-то, кто отвезет или отведет нас в аэровокзал… Но никто не появлялся… Помню, что каждый из нас, стуча зубами, с готовностью отдал бы тогда все свои теплые вещи за один ношенный-переношенный ватный полосатый халат.
А счастливые обладатели этих самых халатов тем временем выволокли на поле свои тюки, уселись на них и терпеливо ждали пока к ним, покачиваясь и держа руки в карманах, не подошел один из наших еще не протрезвевших крылатых героев. Свежеиспеченные побратимы повскакали с мест, что-то залопотали, сжимая в руках тюбетейки, искательно глядя на него снизу вверх… Он по-хозяйски кивнул им, и они, забыв о нас, не оглядываясь даже, засеменили за ним со всеми своими пожитками куда-то в темноту, в сторону, противоположную от здания аэровокзала…
Все остальные наши спутники тоже как-то незаметно исчезли. Последним из самолета вышел батюшка. Остановился неподалеку, опустил на землю саквояж, вдохнул всей грудью свежий ночной воздух и перекрестился… Потом поднял воротник и, взяв пожитки, широким уверенным шагом направился к видневшимся вдали огням. Его фигура в черной рясе быстро исчезала в ночи… А мы, всеми брошенные, растерянные, чужие, так и стояли одни возле опустевшего самолета… Потом переглянулись, перестали стучать зубами… и, молча схватив рюкзаки, бросились в темноту… туда, откуда еще доносились удаляющиеся шаги нашего последнего попутчика…
_______________________________________
*1 - Предъявите ваши билеты.
*2 – Поехали!
*3 – О Аллах, пощади нас!
*4 - Cпорим на 25 рублей, что ты не сможешь опуститься на 25 метров!
*5 - Ага... испугались... а ну , давай еще ниже! Дави их!
*6 - Ай, молодец!
*7 - А ну гони свои 25 рублей!
*8 - Спорим на 50 рублей, что ты не сможешь пролететь через ущелье?
*9 - Спорим, давай свои 50 рублей.
*10 -Отдай их Кайрату, пусть держит. Пусть все знают, что Акыл самый лучший
летчик в мире.