Как только Маша окончила школу, тетка подыскала ей место в парфюмерном отделе маленького магазинчика, притулившегося в полуподвальчике одной из боковых уличек их маленького провинциального города.
Магазинчик был маленький, словно кукольный, с маленькой же витринкой, приспособленной из окошка, сквозь которое трудно было разглядеть что-либо как с улицы, так и изнутри магазина. Освещение было в магазине скудное, освещался только длинный, во всю длину полуподвала, прилавок, где вперемешку были выставлены изящные флакончики духов и пластиковые игральные карты, неведомо какими путями оказавшиеся здесь. Тушь Bourjois соседствовала с резиново-плюшевыми разноцветными брелоками в виде толстопузеньких мишек и мышек, явно насмехаясь над ними каждой своей вызолоченной буковкой.
Это почему-то особенно оскорбило Машу, которая и себя чувствовала таким вот беззащитным сереньким мышонком в присутствии холеной, дородной , с глазами навыкате, лениво обводившими свое неприкаянное царство, хозяйки.
Софью Иосифовну совсем не интересовала выручка, хотя она регулярно подъезжала на своем «Рено» вечером «снимать кассу».
Робкая просьба Маши через несколько лет: «можно я кое-что поменяю местами» осталась владелицей незамеченной, но вскоре она сама напомнила Маше, что та «инициативу вроде проявляла», «а что-то результат не виден».
Маша вспыхнула, лицо запылало, а ее синие, как осеннее небо, глаза налились слезами. Крупные капли предательски потекли по щекам.
Софья Иосифовна остановилась, изумленно посмотрела в беззащитные глаза, неожиданно пробасила: «Но, разве так можно?! Вытри слезы и чтобы я больше их не видела. У меня давление от слез подскочит». И еще внимательнее вглядевшись в лицо своей почти единственной работницы (была еще приходящая уборщица), тихо, почти про себя, добавила: «Какие у тебя глаза необыкновенно красивые… А я-то думала, что они у тебя черные… а у тебя ресницы так их затемняют…» И она еще раз внимательно и задумчиво посмотрела вслед тоненькой стройной фигурке, убегающей в подсобку умыться.
Результат был вовсе непредсказуем: хозяйка прислала женщину, которая должна была сделать косметический ремонт в магазине, «не стесняясь средствами», и руководствуясь лишь "указаниями Маши". Сама же она велела передать, что дает «полный карт-бланш и две недели времени».
Все это Маша узнала от Тамары, той самой женщины, что и должна была стать ее руками на эти две недели.
«А почему Софья Иосифовна сама мне ничего не сказала? – только и смогла выговорить ошеломленная девушка.
«Что? Как ты ее назвала?! Софья?!» - хмыкнула Тамара, разбитная, с сильными руками женщина, не глядя на раскрасневшуюся Машу, а внимательно и цепко оглядывая потолок и стены, чуть задерживаясь взглядом на тусклом освещении, и покачала головой, «без электрика нам не справиться. Ну, да это моя уж забота, не дергайся! А хозяйка у нас – Сусанна! Да она не любит себя так-то величать. «Софья», значит! Ну, Софья так Софья».
И засмеялась, сверкая белыми крепкими зубами: « Хоть как обзови, только в печь не клади!».
И Маша невольно разулыбалась, поддавшись заразительному смеху. Они договорились с утра приняться за уборку товаров и приведению помещения в состояние ремонта.
Домой Маша не шла, летела! Ей поручено такое дело, что …
Она и помыслить не могла, что ей доверят такое дело. Надо рассказать отцу, нет, сначала лучше тетке, может, она наконец увидит, что Маше можно доверить что угодно, что она не такая уж неумеха! Вот сейчас Маша придет и расскажет все, поделится своими задумками, выношенными в долгие скучные дни отсутствия покупателей и даже простых зевак,и сейчас эти фантазии со сказочной быстротой сменяли друг друга перед ее мысленным взором. Нет, надо успокоиться, а то наделаешь ошибок.
Маша замедлила шаг, а потом и вовсе свернула в сторону, чтобы продлить свой путь и привести мысли и чувства в порядок.
***
Тетка Марина забрала Машу к себе в семилетнем возрасте, когда ее младшая сестра, мать Маши, попала под упавший строительный кран на стройке, где работала после рождения «нагулянной» дочки, не доучившись в строительном институте. Можно бы и в контору пристроиться, да маляры зарабатывают побольше, и ясли-садик для дочки дали без проблем. Рабочие руки всегда требуются.
В родительскую семью после скандала с отцом «нагуляла, шалава», она ни сама, ни с дочкой больше не показывалась. Ушла, как была, гордая!
Не пропала, первое время у своей школьной подруги пожила, пока на работу не устроилась и не смогла позволить себе снимать собственное жилье.
Сестра, Марина, ее не навещала, не хотела идти против отца, в горячке гордости замкнувшегося в себе и вскоре скоропостижно умершем. Мать они обе лишились давно, по сути, отец их растил один. Отцом он был хорошим, строг иногда непомерно, но и гордился ими, тоже непомерно. Они обе старались поддерживать всеми силами его эту гордость за них. Она, гордыня, и сгубила всю семью.
Сразу после смерти отца, Маринка как с цепи сорвалась, даже в институт перестала ходить. Друзья, появившиеся из ниоткуда, чувствовали себя по-хозяйски в доставшейся ей после смерти отца квартире. Сестра не претендовала, видимо, посчитала ее достаточно взрослой, а может, свою обиду не смогла превозмочь, завещание было только на Марину, о ней – ни слова.
Марина и сама не заметила, как «травка» стала перерастать в необходимость, а квартира превратилась в некое подобие «клуба по интересам». Беда, что интересы были «ниже пояса».
Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не неожиданная смерть сестры.
Своей нелепостью она буквально шоковым ударом поразила Марину, совлекла с края той пропасти, в которую скатывалась неразумная сестренка. И, очнувшись, Марина стала собирать документы на удочерение сестриной дочурки, с такими синими, совсем сестринскими глазами. Вот только ресницы были не такими, как у них, а уж совсем необыкновенными, густыми и черными. Они были такими густыми и длинными, что тень от них ложилась на щеки, а глаза казались темными. Но раз взглянув в синь этих глаз, забыть было невозможно их синеву глубокую, чистую.
Марина даже мужа быстренько нашла (для усыновления семья требовалась), вспомнив об однокурснике, томящемся воздыханиями возле нее. Однокурсника она нашла, и замуж за него вышла, а вот учиться больше не захотела, окунувшись в создание семейной жизни.
Называть себя «мамой» она девочке не разрешила, ей казалось, что этим она сестру обижает, сказала:"Зови тетей Мариной". Втайне понадеялась, что придет и для "мамы" время.
Впоследствии пожалела не раз, молчаливо и нудно вымещая накопленную годами обиду на безответном муже и Маше. Отношения в семье были ровные, благопристойные, но без того тепла, которым сердце отогревается. Не дымил очаг, но и не грел, тлел себе потихоньку до самого окончания Машей школы.
А как школу закончила дочь, так отец тихо из дома ушел. Просто собрал вещи свои с молчаливого согласия жены и ушел жить к матери, благо той, по болезни, присмотр необходим был.
Марина быстренько устроила дочку на «непыльную» работу, а сама принялась наверстывать «упущенное», которое заключалось в походах по «клубам знакомств», да в очумелой с похмелья головы.
***
Поднявшись на свой этаж, Маша не успела позвонить в дверь, как она широко распахнулась и кто-то, сжав в объятиях, начал ее жарко целовать, обдавая неприятным запахом перегара.
«А, пришла наконец… - голос тетки был расслаблен, как обычно при дружеском распитии. «Заждались тебя гости!»
Задохнувшаяся, в слезах, Маша смотрела на окруживших ее людей.
За руки ее держал… «Сережа, ты?!» Одноклассник, в офицерской форме; он сияющими глазами смотрел на Машу и крепко держал ее руки в своих, не замечая, что делает ей больно. А за его спиной маячила тетка Марина, прислонившаяся к стене и два мужских силуэта. Всей компанией они шумно ввалились в комнату.
И здесь Маша разглядела и узнала всех.
И отца своего одноклассника Сергея, живущего в соседнем подъезде, а сейчас по-хозяйски обнимающего Марину за талию, и другого своего одноклассника - Мишу, которому втайне симпатизировала все школьные годы.
Миша стоял чуть в стороне и смотрел на Машу насмешливо, как он делал это и в школе. Он всегда подтрунивал над ней, называя «маленькой синенькой мышкой».
А Сергей возвышался надо всеми, ростом его не обидели, похохатывая и все так же не выпуская Машу.
«Ты Машу выпусти, медведь! Ты ведь ей все руки своими лапищами раздавил, напугал до полусмерти» - и подошедший Миша осторожно высвободил Машу из объятий друга.
Благодарно взмахнув ресницами и обдав Мишу затаенным, блеснувшим на мгновение, синим всплеском, Маша побежала в свою комнату переодеваться.
Позже, за празднично накрытым столом, Маша слушала рассказы ребят об их учебе, о планах на будущее.
Старшие почти не вмешивались, пока не закончилось питие и тогда отец Сергея, странно переглянувшись с сыном, предложил: «Миша, ты у нас трезвенник, возьми вот ключи от моей машины и сгоняй в магазин. Шампанского купи! Кутить будем! Возьми «Асти», гулять – так гулять!».
«И водку не забудь, нам с Мариночкой лучше нет».
Он широким жестом перебросил через стол ключи от машины.
Миша подхватил брелок, минуту поколебался, глядя на Машу и Сергея, а потом выскочил за дверь с возгласом: «Я мигом, Анатоль Игоревич!».
Без него вроде потускнели все рассказы Сергея, и Маша, извинившись, вышла в свою комнату. За ней сразу поднялся и Сергей, вошел и предложил: «Давай послушаем музычку! У меня вот есть запись нашего ансамбля». Не дожидаясь ответа, поставил диск и запустил на всю громкость.
Маша не успела ответить, как жадные руки Сергея смяли ее, повалили на диван, а его рот, казалось, поглощает ее всю, всасывает в себя. Духота, полымя, резкая боль от удара головой о валик дивана, желание закричать и страх перед пьяной теткой, всепоглощающий стыд.
Маша очнулась от прикосновений рук Сергея по ее телу, от удушливого запаха перегара, от невозможности вздохнуть, отвернуться.
Нереальность происходящего навалилась на нее, придавила, раздавила, как муравьишку под пятой прохожего.
Она дрожащей рукой поправила платье и уставилась в потолок.
«Машка, ну что ты! Я же люблю тебя!».
«Это – любовь!?» - губы были чужими, распухшими и потрескавшимися.
«А как же, конечно, любовь! Вот сейчас выйдем и всем объявим!».
Гордый собой Сергей, не глядя в глаза Маше, быстрым и ловким движением подхватил ее на руки, закинув ее руки себе за шею, а голову на широкую грудь, ногой распахнул дверь и громогласно возвестил: «Поздравьте нас, мы поженились!!».
Анатолий Игоревич суетливо и шумно стал открывать шампанское, которое стояло перед ним в ожидании; Марина, отяжелевшая от выпитого, пьяно смеясь, пыталась подставить свой бокал под брызнувшую вверх струю.
Миша посмотрел в лицо друга длинным остановившимся взглядом и, круто развернувшись, выбежал вон.
Это было уже слишком для сегодняшнего дня. Маша окунулась в благодатное забытье.