Мертвое море, живые люди. Книга 1

Мертвое море, живые люди
 


«...Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым.
Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат».
(М. Булгаков)


Легко сказать, – проснуться здоровым после поездки в Израиль!
Вашими бы молитвами!
Разве можно забыть Голгофу и города крестоносцев, помои, вылитые на 4000-летние могилы, Бахайские сады и двадцатичетырехчасовое веселье в Тель-Авиве, маслянистое Мертвое море и прикосновение к отверстию в скале, к тому отполированному миллионами прикосновений отверстию, в которое когда-то был вставлен крест с Иисусом? Короче, я вернулся оттуда больным.

Так что, не нужно по привычке спорить со мной, а послушайте мои сумбурные и, вероятно, не очень точные воспоминания о поездке.
 И давайте начнем с самого начала, постепенно, а не так, как я закрутил события в комок во второй главе своей повести «Всё что мне надо». Закрутил так, что это вызывает протест тех читателей, которым лень ковыряться в тексте, чтобы понять суть происходящего.

Итак, по порядку.
Я давно хотел посетить эту страну. Совершенно уверен, что обязан побывать в Иерусалиме, как каждый мусульманин, иудей, христианин:  страна - родина трех религий. Хотел-то давно, да всё не было оказии. Лететь туда очень далеко от нас, проще – в Европу или экзотическую Бразилию, странную свей мифической свободой и неприятием Соединенных Штатов и полностью подражающую им Канаду. Еще проще – в Мексику или на Караибские острова – посмотреть на смуглых, очень смуглых, черных и очень черных людей.
Но Его Величество Случай вмешался – как всегда – в мою жизнь. И мы с телохранителем купили билеты в Израиль, и заказали отель.
Причина – выход моей книжки в издательстве Богатых-Ракитской (Э.РА) в Тель-Авиве, и презентация ее в четырех городах.
Скажу честно о том, что мы с Анной (так зовут телохранителя) сразу допустили несколько ошибок. Ну, не то, чтобы я... давно не заказывал ничего, времени нет. Во-первых, рейс в Израиль был выбран неверно, во-вторых, мы (она) ткнули пальцем в первый же попавшийся отель, зная, что в Европе даже дешевый отель не так плох...

День первый.

Вылетали мы из Нью-Йорка на большом Боинге-747 , 330 пассажиров. Отличная машина, я не летал на ней лет семнадцать. Быстрый взлет, максимальный комфорт при взлете и посадке, чуть быстрее летит, чем его братья Боинги-757,767 и так далее. Уж, лучше Аэробуса – вне сомнения. Однако наш Боинг был стар, грязен, сидения продавлены толстыми ... э... филейными частями пассажиров, спинки некоторых сидений поломаны (мне опять повезло!).
Прилетели уже в сумерки, долго ждали багаж. В центр Тель-Авива попали часа через два после прилета, уже в полной темноте.
Номер в гостинице оказался мрачным, кондиционер – шумным, ванная комната – маленькая и не очень удобная даже для двух человек. Пока телохранитель (в дальнейшем – ТХ) принимала  душ, я обзвонил всех организаторов презентаций, сообщил о прилете тем, кто оказался на месте. Другим – оставил запись на автоответчике. С большим удовольствием позвонил  сетевым литераторам, с которыми предварительно договорился о встрече.
После душа и смены одежды мы поняли, что и в Израиле нужно кушать, чтобы не умереть с голоду. Спустились вниз, с горечью отметив, что кондиционеров в коридорах отеля попросту нет.
На выходе стоял Белл-бой с печатью «нашего» на лице, и мы смело обратились к нему по-русски: «Пацанчик, где тут можно вкусно поесть?»

- Шо, мыжыкы, зголодалыся? – нежно ответил он, почесывая светлые волосы на груди. С чего он назвал «мужиком» ТХ, красивую  и длинноволосую блондинку, навсегда останется загадкой. Возможно, потому, что ее кучерявые волосы были влажными после душа? Или писателей ненавидит?
- Ну да... На набережной можно покушать?
- Та ни, не ходыть туды, там звычайна пыща, лайк эвривэр («как везде», англ. с русским произношением).  Вы поднимитесь по лэстнице (русск.) на два этажа выще, пройдить два квартала прямо, поверните...

И так далее.
Короче говоря, истекая слюной, мы пошли. Улица, на которую мы повернули и оказалась одной из главных  в городе. Все магазины еще были открыты, в кафе – толпы народа. С остановками для выяснения цен на сигареты, покупкой сим-карты для мобильника, изучением рекламы в окнах туристических бюро, мы прошвырнулись до полного изголодания. И Ваш покорный слуга выдавил из себя умную фразу:

- Ничто человеческое мне не чуждо, голодный я, как преступник под петлей. Давай, свернем, родная (ласковое обращение к ТХ), в сторону моря. Там на набережной теоретически должны быть отели и рестораны.

Так оно, к счастью и оказалось! Через два квартала нашему взгляду открылось черное (темно!) Средиземное море, на берегу которого, прямо на песке, через каждые сто метров друг от друга находились приятные и уютные рестораны. Цветные лампочки или горящие свечи делали черные в потемках лица немногочисленных посетителей слегка видимыми, сновали шустрые официанты, кое-где играли музыканты. Все потягивали пиво или коктейли, ели мороженое. Мы поняли, что жители города и туристы сыты, чего нельзя сказать о нас, хотя я вам об этом уже говорил,  дважды в столь коротком тексте. И мы поняли, что выбор ресторана – дело сложное. Ане не нравилось сидеть на песке, мне – тусклый свет или цвет лампочек: не смог бы даже в меню вчитаться. Как в конкурсную работу на литературном сайте Интернета. Вот так и второй час прошел, как в столовой при крематории: жарко, хоть и ночь, воду пьешь, а кушать – нетутить, урны с прахом ищем...
И, вы знаете, нашли, нашли отличный ресторан.

По глупой привычке заказали по салату на каждого, по горячему блюду, ну, алкоголь для меня, ТХ не пьет – служба, но мороженое ест, хотя и поменьше, чем я, воду минеральную, всё такое. Официант бдительно заметил на очень ломаном английском:

- Скажите, кто-то еще сейчас подойдет?
- Нет, а что?
- Порции у нас огромные, каждая – как бы на двоих...

Если бы я был хозяином этого ресторана, уволил бы гада. Спасибо ему!

Наполненные впечатлениями о темноте и едой, мы вернулись в отель и залегли.


День второй.

Ну, Вы знаете, что телохранители просыпаются первыми. А как же иначе!
А я, успешно вставив в мобильник свежезаряженную сим-карточку, стал просматривать каналы местного кабеля (есть, есть русский канал! даже понимаю дикторов).
По крайне левой CNN - опять промывали косточки Бушу, израильские дикторы что-то убежденно доказывали по нескольким программам на совершенно незнакомом языке, немцы веселились и пускали ветры, итальянцы пели свои итальянские песни, МТВ по-прежнему давал РЭП и прочую парашу, а я - одинокий писатель, ожидая очереди в ванную комнату и суча ногами, стал внимательно изучать русский канал.

Ну, нет у меня в Америках русских программ. Точнее сказать, они есть, их много, но не хочу подписываться на них. Бывая в гостях у друзей, приходится смотреть. Иногда попадаются интересные и не лживые передачи, редко, но бывает,  интересная музыка. Шоу - технически слабы, и большинство из них – явное подражание американским. (Не злитесь, лучше правду написать, чем потом, при личной встрече, как-то оправдываться.)
Так вот, смотрю какое-то шоу, зевая. Действие происходит в суде. Одну, не очень красивую женщину обвиняют в убийстве не то мужа, не то любовника. Бывает. Я бы его тоже убил в своих работах: уж слишком он «подонистый» на вид. В спектакле нет никакой логики. Например, дебаты между судьей, прокурором и адвокатом только начались, а судья, в самый напряженный момент (по замыслу автора и режиссера), вдруг просит не затягивать время. Неужели автор сценария – один из тех скандалистов, который никогда не получал даже диплома в моих конкурсах в Интернете. Совершенно профнепригоден.
Выключил ящик, чмокнул в щечку влажного ТХ, выкупался, смыв с себя проступившее, как мед на пузе у медведя из русской сказки, вечернее пиво, побрился, оделись. Вышли в город.
Сразу обратил внимание на то, что нам ни разу не попались под ноги те авторы, которые бесконечно угрожали мне мордобоем за мои рецензии, и открыто, и в личных письмах. Видимо, новость о моем приезде еще не стала достоянием общественности дружественного Израиля.
А автор М.Б., угрожавший мне израильской полицией, как агенту капитализма и - дай бог с утра выговорить – агенту военно-милитаристской машины США, видимо побоялся идти в дружественную, родную израильскую полицию: могут и в сумасшедший дом сдать. Хотя допускаю, что он просто испугался моего ТХ: у нее длинные ногти. Или сам пошел сдаваться в психушку. (Его, видимо, уже выпустили, и он опять ваяет свои глупости на одном, отдельно взятом сайте, навсегда отпугивая собой умных, серьезных авторов.)
Так вот, такси работает исправно, и мы поехали на рынок.
Ну, нет, НЕТ, в Америке базаров, нет свежих, накануне сорванных овощей и фруктов. Если мне завязать глаза очень черной косынкой и аккуратно положить в раскрытый рот, не сразу, а постепенно, в порядке живой очереди, кусочки американского огурца, клубники, помидора, абрикоса, дыни, сливы или сырого, почти высохшего теста, то вкус у всех плодов земли американской, будет примерно одинаков: криогенная промышленность США достигла невероятных высот в деле замораживания неспелых продуктов массового производства. А мой покойный отец когда-то стегал меня широким морским ремнем за то, что я срывал с дерева и ел зеленые абрикосы, - мол, плохо для желудка. Папа, как ты не прав: хорошо! Но есть такие ... э ...плоды земли американской без досады просто невозможно.
Таксист что-то напевал на чистом иврите или на «арабике», кто может понять?, и крутил радио. Музыка была приятной для местных ушей, завывали не то зурна, не то – еврейская скрипка, голоса певцов были хороши, но ритм явно не для меня. Слава богу, базар оказался в десяти минутах езды. Таксист, включая счетчик, пытался уговорить нас, что и без счетчика довезет нас до места назначения за какие-то двадцать долларов. Попытка не увенчалась успехом, и ему осталось смириться с двадцатью шекелями (пять, пять долларов!), включая и чаевые. В отместку таксист объявил, что мы рано приехали, базар открывается примерно через час, а в полную силу заработает – через полтора. Он не соврал.

Пошли мы вдоль базарных рядов. Энергичные, восточного вида люди раскладывали продукты на стеллажах, некоторые магазины - лавки позади широченных столов - были уже открыты. В витрине одной из них мы увидели надпись на родном языке: «И печеночная колбаса у нас тоже есть».
Продавщица  с чисто русской сноровкой мыла пол. Она объяснила нам, где можно поменять валюту, где позавтракать, предложила не забыть зайти к ней – купить колбасы или свежего мяса. Замечу – я уже отвык от этого – лицо у нее было серьезным, строгим, глаза не были направлены на нас. Мы давно привыкли к тому, что обслуживающий персонал в Америке всё время улыбается. Создается впечатление, что продавщица, так кокетливо улыбающаяся в глаза, вас хочет, хотя это в девяносто процентах случаев совершенно не так. В связи с уже заметной преклонностью моего начинающего выходить в тираж возраста.
Как лучше для бизнеса? Осмелюсь заметить, что лучше – когда улыбаются, но и за чисто советским общением мы тоже соскучились.
...Кофе в ресторанчике на перекрестке двух узеньких улиц был отменным, свежевыжатый морковный сок – сладок, мороженое… м-м-м ... без привкуса химии или кукурузного сиропа. Жизнь прекрасна.
Лавка менялы, в которой продавали мобильники и разную электронную ерунду, открылась ровно в десять часов.
Совсем рядом оказалось и Бюро путешествий. Женщина, обслуживавшая нас, была умна, дружелюбна, понимала юмор, всё время улыбалась(!). И мы купили четыре экскурсии на свободные от презентаций дни. Правда, одну из них, в Кейсарию и город крестоносцев мы заказали на тот день, когда у меня должна была состояться вторая презентация – в районе Хайфы, рядом с городом крестоносцев, и мы резонно рассудили, что в Хайфе и останемся, не возвращаясь в Тель-Авив. Почему? «Это – далеко-о!!».

Вернулись на рынок. Боже, это – сказка! Прилавки проседали под тяжестью тонн винограда и коробок с финиками, свежими! Фиолетовенькие щечки сливы сами просились в корзинку, весь базар был пропитан, как я – пивом, запахами экзотических специй, сухофрукты (и кто такое противное слово придумал?) были красивы, как конная сбруя: блестящая курага, отменный изюм... нет сил, хватит об этом.
Обратно мы шли пешком, прекрасно понимая, что за двадцать шекелей далеко от отеля не отъедешь.
Должен Вам сказать, что все, с кем нам доводилось беседовать в этой стране, при вопросе о расстоянии до какого-то гражданского объекта, например, мола или автовокзала, сразу отвечали: «Это далеко-о!! Возьмите такси или автобус».
Страна действительно мала, и любое расстояние кажется огромным. Поперечник ее в самом широком месте – порядка часа езды. В длину, а Израиль узок и вытянут вдоль моря, думаю, часа четыре ехать.
Тель-Авив расположен как бы посередине Израиля, на берегу Средиземного моря, давшего миру математику и цивилизацию, науку и театр, литературу и ораторское искусство, музыку и войны, множество богов и того самого единого бога, невидимого, и чье имя может произнести один лишь первосвященник, и только один раз в году. Того непостижимого Б*га, за которого евреев убивали, убивают, ненавидят, и конца-края этому не видно. Добавим к этому, что именно земля израильская породила еще двух, взаимоисключающих богов.

Искренне полагая, что если дорога имеет наклон, то она ведет к морю, мы пошли по наклонной мостовой. Вспомнился не очень уважаемый мной Новиков, хотя у него есть и отличные, не блатные песни.

«Вези меня извозчик по гулкой мостовой,
А если я усну, шмонать меня не надо...».

Каблучки ТХ стучали по этой самой мостовой, «шмона» можно было не бояться, все-таки Израиль – очень цивилизованная страна, и негров в ней откровенно мало, не так, как в Америке...
Мы по очереди запускали руки в один из кульков, вытаскивали оттуда немытые фиги, нежные, мягкие, - СПЕЛЫЕ. И с аппетитом ели.
И вдруг нашему взору, за домами, открылось Нечто. Это было море. Го- Лу –Бо – Е!
По центру – были видны пенные барашки прибоя. Слева – два минарета стариннейшего города Яффе, построенного еще задолго до того, как родился Иисус. Здесь бывал Иосиф Флавий. Ходит легенда, что именно в этих краях он исчез, так и не оставив нам даже намека на события, связанные с Иисусом. И волею судьбы и богов его сын участвовал в Иудейской войне на стороне Рима. По одной из версий, сын и убил своего отца, не узнав его.
А справа, выйдя на набережную, мы увидели десятки отелей, ресторанов, клубов и баров. Так и дошли до нашего отеля.
Это было третьего сентября. Около двух часов дня.
Мы зашли с парной жары в кондиционированный номер.

И тут гнусно задребезжал, не предвещая ничего хорошего, мой мобильник...





Вот тебе, бабушка и Юрьев день!



Лирическое отступление.
О презентациях я договорился давно, еще в апреле. По настоянию Эвелины Ракитской – моего издателя и Редактора, одного их владельцев Содружества Богатых-Ракитской (Тель-Авив – Москва). Она совершенно справедливо полагала, что лучше договориться заранее, чем остаться с носом. Тем более – с моим.
За пару недель до поездки, когда книга была уже отправлена в печать, когда Э. Ракитская уехала в Москву, когда мы с ТХ смирились с ценами на авиабилеты и отель: канун двух важнейших еврейских праздников, цены самые высокие в году, я написал письма организаторам презентаций на предмет подтверждения расписания. Кое-что изменилось, но ничего страшного: просто поменялись две даты.
Особенно я боялся второй презентации. Она должна была состояться пятого сентября, в каком-то городке Кирьят-Атта, хотя и с одним «Т» его пишут, и иногда – «Кирият-Атта(Ата)». Восток – дело тонкое, как Вы уже знаете, и не с моих слов, которые могу только подтвердить. И не из-за разного написания названия городка я боялся презентации. И не из-за волнений. В моей полу путёвой жизни многое чего было: и актером был, и режиссером, даже грамоты разные получал, и конферансье работал, словом, могу «подать материал» как нужно, чтобы понравилось слушателям. А волновался - из-за того, что презентация должна была случиться в ХОСТЕЛЕ. Так называют дома для престарелых жителей в Израиле.
«Вот, - думал, - приеду, зайду в «ихнюю» столовую, подниму с опаской глаза, и увижу людей в инвалидных колясках с капельницами, с печатью Альцгеймера или Паркинсона на небритых, морщинистых лицах или криво намазанную яркую помаду на дрожащих, не смыкающихся губах»... Такие дела...


- Алё, можно Сола к аппарату (какому?!)?
- Это я, добрый день.
- Сол, добро пожаловать, как долетели?
- Отлично (собачий самолет, до сих пор спина болит от чего-то твердого в сиденье самолета, более десяти часов упиравшегося в нее)! А кто это?
- Это Ирина, я ответственная за Вашу презентацию в Кирьят-Атта. Только не я вести буду, а другая женщина, критик, умница большая, не волнуйтесь. Книги мы получили по почте, три дня назад, раздали их жильцам, все будет в полном порядке. Приезжайте чуть раньше.
- Спасибо, не опоздаю.
- Ну, тогда - пока! Увидимся через ТРИ ЧАСА.
- Как это – через три часа (слезы, плач, дрожь в ногах)? Разве презентация не пятого числа?
- Нет, мы же договорились еще в апреле на третье сентября. Нам только в понедельник зал дают. А в Иерусалиме у вас будет встреча?
- Ну да, я вчера говорил с Кларой, она подтвердила место и время.
- Ой, Клара... Она – ваааще. Вы в нее влюбитесь! (Не влюблюсь. Точка. Подробности ниже.) Ну, Сол, пока! Не стану Вас задерживать: больше двух часов до нас добираться...

Ну что прикажете делать одинокому писателю в такой ситуации? Я хватаю дрожащими руками телефон и начинаю обзванивать тех виртуальных знакомых, которым только накануне, с вечера, сообщил о дате встречи, и они могут познакомиться со мной только в Кирьят-Атта, ибо живут в том районе.
Виртуальный автор Маманя (ох, уж эти интернетовские клички!), которую на земле обетованной зовут Ирочка, и поэт Тамара Ростовская не смогут приехать сегодня: другие планы. Прекрасный поэт Люче (Людмила Чеботарева, «чтоб она только мне была здорова!», – как говорят жители Израиля, подробности - ниже) тихо и спокойно сказала, чтобы я не волновался, они с мужем встретят меня на железнодорожной станции и отвезут в Кирьят-Атту.

Осталось решить самый главный вопрос.
Михаил Лезинский.

У меня к Михаилу исключительное отношение. Он талантлив, умен, прекрасно пишет. Я бы сказал – классический писатель. Ни одного лишнего слова, сюжет подается спокойно, часто – с изрядной долей юмора. А какой он точный и глубокий критик! Но в его возрасте, и с его здоровьем – «это еще нужно уметь», - как говорят те же жители той же страны.
Дело в том, что сегодня, третьего сентября, Миша находится полдня в больнице, где ему вправляют здоровье, и так – раз в две недели. И утром по телефону, разговаривая с ним и его женой, мы договорились, что увидимся поздно вечером ПЯТОГО сентября, после презентации в том самом поселке с сомнительными двумя «Т» в названии. А сам Миша никуда не выходит: с компом расстаться не может. Опять же, – болячка его приковала к компу: сЭрдце. Ну, как тут быть?
Звоню, дрожу, мучаюсь, безвременно ваш, и так далее. Миша расстроился – знаете почему? – что они с Анной не успеют приготовить встречу, но я все равно могу приехать, хоть сейчас, уж чай точно будет готов!
Да разве одинокому автору в чужой стране, с единственным ТХ, нужно хоть что-то, кроме встречи с самим Мишей?!

Быстро купаюсь еще раз: жарко, меняю одежду, Хватаю под мышку ТХ, нежным движением ноги захлопываю двери, и несусь на лифте вниз.
А! Как я Вам лапшу на уши повесил: какое там - «несусь», в отеле всего пять этажей, лифт еле ползет... Ммеддлленноо едем, вспоминая великого Маршака:

«Взявши под мышку
Дочь и мартышку,
Мчится в припрыжку
По Англетер...»

О, если бы – Англетер!
Да бог с ней!

***

Картина четвертая. Те же и Белл-бой.

- Привет, пацанчик, как быстро на вокзал доехать?
- Та вохзал – далеко-о!! Есть гроши на такси?
- Есть пока.
- Щас зроблю. (Выбегает из-за своей трибуны (ей богу, не вру!), загадочно машет рукой.) Вы этому паразиту доллары не платите, пущай свой счетчик включает, нечего – так. Розумеете?
- А сколько туда накатывает?
- А хрен его знает, мужуки, но это – дале... (знаем), шекелёв двадцать – двадцать п’ять…

***

Вокзал (Train Station – это я для нерусских перевожу)

При входе в здание вокзала нас обыскали, как в аэропорту: Израиль.
Быстро купили билеты в оба конца на ближайший скоростной поезд. Кассир – наша девушка, шпарит по-русски лучше меня, хотя ТХ – из Питера, в котором самый чистый, «театральный» русский язык.
Зашли в буфет. При виде сэндвичей в голову лезет всякая чушь:

«Захожу я раз в буфет.
Ни копейки денег нет,
Одолжите десять миллионов...»

Сидим себе в холле за столиком, смотрим на полчища солдат и солдаток. У большинства – наши лица, да и говорят на знакомом языке, вставляют слова. Любимые, но точные. И часто. Честно едим мороженое. Ждем поезда на Хайфу, ехать часа полтора, не меньше: «А Хайфа – во-на где».
Подходит к нам девушка с Узи за нежными плечами и, стуча шпорами, говорит на родном языке (не на хибру, чего это Вы?):

- Ребята, отодвиньтесь на пару метров от окна подальше, а то мы объявляем-объявляем по радио, а вы – ноль внимания.
- Так мороженое же ...

- Ну, отойти вглубь зала лучше, чем от осколков стекла пострадать, когда мы эту штуку взорвем...



Лирическое отступление.


...Как-то так получилось в жизни, что я очень странно отношусь к одежде.
«Выходных костюмов» не держим-с. За месяц до шестидесятилетия ТХ еле уговорила меня купить что-то итальянское, классическое, типа костюма. И ГАЛСТУК, ужас.
Ну, я вообще стараюсь носить итальянские «наряды». И не потому, что с жиру бешусь. К Италии у меня особое отношение. Уже несколько лет подряд езжу туда ежегодно. Только в Италии я чувствую себя дома, в своей стране. Само слово (прислушайтесь!) «И-ТА-ЛИ-Я-а-а» вызывает у меня приступы счастья, обожания, преклонения перед удивительной страной, с ее экспансивными, красивыми и певучими жителями, навевает воспоминания о пропитанном запахами каких-то южных кустарников воздухе, о густом запахе магнолий, больших, но умеющих летать бабочках, красивых, как Софи Лорен. Наглые, как Марчелло Мастроянни, ящерицы стараются обязательно цапнуть тебя за палец, что когда-то вызвало бурный протест у моего маленького Вадюньки, который просто хотел погладить ящерку. С той секунды он стал молниеносными движениями ловить их, гладить указательным, покусанным пальцем и немедленно отпускать на волю.

«...Но один из трудящихся
Посоветовал строго им:
- Вы не трогайте ящериц!
И поэтов не трогайте!».

Восторг вызывает всё, что видишь в этой стране: и прекрасная архитектура древности, и готика – во Флоренции и Венеции. И Пизанская башня, именем которой назвали городок Пизу, в котором одно время жил неугомонный ученый, придумавший для нас закон всемирного тяготения и бросавший камни с опоясывающего балкона той самой башни на головы проходящих далеко не степенных граждан итальянской национальности. Конечно, он делал это из хулиганских побуждений.
А огненные закаты?! Но они требуют отдельного разговора, не сегодня, и не в этом романе.
Вызывает удовольствие и преклонение прекрасный дизайн совершенно всего, к чему прикоснулись руки итальянцев. А начали-то они со скрипок!
Потом, устав от производства скрипок, переключились на костюмы и мебель, меха, без которых жить в жаркой даже зимой Италии, ну, просто невозможно. Эти меха легки и воздушны, шкурки выработаны искусными руками, как работы литераторов Неймана и Генчикмахер, Парошина и Эстрайха, Клейна и Каневского, Тарасовой и Лезинского, и очень, «очень нескольких» других авторов в Сети.
Утомившись от производства мехов и ювелирных изделий, итальянцы стали геями и перешли на «дизайнство» исключительно стиляжной одежды, например, пиджаков свободного полета фантазии. В последнее время они даже дошли до такого разврата, что придумали заведомо мятую и не разглаживаемую никаким способом ткань «металлик».
Вспомнил! Вот к чему я Вас веду. Моя ТХ ненавидит мои пиджаки именно поэтому: они небрежны, мяты, «льняны»  и вообще – не по возрасту. Не по моему. На прием по поводу присуждения Нобелевской премии меня в них просто не пустят, а примут за чистенького, вымытого, но все-таки – бомжа. Потому что Москва, - по утверждению Дмитрия Аркадина (о нём – ищите ниже), - бомжам не верит. Вот.
Но я со своей жен... э... ТХ никогда не соглашаюсь в этих вопросах, от Нобелевки скромно, но с достоинством, отказался. И продолжаю носить стиляжные, но мятые, итальянские пиджаки, странного вида пожеванные кем-то рубашки, несколько вычурные, но удобные туфли и все остальное тому подобное. Ну, джинсы, понятное дело: я же из Америки, не в трусах же ходить. Но итальянские.
Если к этому добавить висящие на шее и одновременно - на тонком шнурке от ботинок (итальянских) очки, и на той же шее, но уже на широком ремне (увы – японском), - достаточно громоздкую, из-за великолепной цейсовской оптики, десятимегапиксельную фотокамеру, то можете себе представить мой внешний вид. Содрогнетесь! Он еще более вычурный, чем внутренний. А седые – не по возрасту, скажем прямо, – волосы еще более подчеркивают это безобразие...

(Конец лирического отступления.)

***

- Ну, отойти вглубь зала лучше, чем от осколков стекла пострадать, когда мы эту штуку взорвем...

- Ка-акую штуку? - спросил я, проглотив ледяной кусок мороженого, не дав ему растаять во рту.
- Рюкзак нашли, в скверике напротив входа, вызвали спецкоманду. Вон, - посмотрите аккуратно: видите? Робот подтягивает рюкзак но тросику на дерево. Если там бомбочка, то придется взорвать. Если сама не взорвется. Конечно, окна здесь повылетают...
- Вы хотели сказать – поВлетают, сюда, внутрь?
- Ну да, но не волнуйтесь, обычное дело. Вот и отойдите подальше, чтобы осколками Вас не поранило, - сказала девушка, придерживая рукой автомат Узи.

Тут я себе представил, как осколок стекла напрочь разбивает мою цейсовскую линзу, как кровь, вытекающая из самого сердца, заливает мою странную итальянскую рубашку-бобочку...
В чем я тогда поеду на презентацию?! Времени-то возвращаться в отель, ну, совсем нет, и мороженное так разогрелось от моих переживаний, что мелкими потоками, как лава из Везувия, стала стекать вниз, но не в сторону острова Капри, а в направлении камеры с цейсовской линзой. Перехватив струйки в полете салфеткой, я понял, что такой шанс выпадает в жизни фотографа только один раз, поблагодарил своего бога за это и нажал на кнопку включения камеры. Она пискнула и насторожилась. Её глаз, и моих два, нацелились на висящий на одном из верхних сучков дерева рюкзак.
В воздухе вокзала и в моей голове запахло взрывом, огнем и дымом.
Жизнь – прекрасна!

Мне внезапно стало совершенно наплевать и на презентацию в инвалидно-колясочном Хостеле, и на объявление по радио, на родном, английском языке о том, что поезд на Северное направление (забыл впопыхах сказать, извините: Хайфа – на севере Израиля) прибывает на второй путь через шесть минут.

И у меня, как у моей кошки Лёли при виде птицы за окном, охотничьей хваткой застучали зубы, я вытянулся, стал выше ростом, худее и спортивнее на вид, неизвестно откуда появившиеся мышцы напряглись, как у Шварценеггера, глаза стали четко видеть.
Я вновь почувствовал себя забайкальским солдатом. Из родного стройбата. Губы напряглись, вытянулись и сами запели:

«Здесь вам не равнина,
Здесь климат иной,
Идут лавины
Дна за одной,
И здесь за камнепадом идет камнепад.
И можно свернуть,
Обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь
Опасный как военная тропа!»



Камера замерла, как Александр Матросов перед броском на вражеский ДЗОТ, и приготовилась к бою с мусульманским рюкзаком.




Пуля пронеслась мимо



Уже в третий раз жизнь дает мне возможность стать героем.

Первый случай упал на меня осенью 1962-го или 63-го года. Я учился в первой в Одессе экспериментальной школе, которую скромно называли «Школа номер сто шестнадцать». Она находилась на углу улиц Свердлова и Греческой, над знаменитым хулиганским районом, нежно именуемым одесситами «Канава».
Канава вела к входу в одесский Орденоносный Морской порт, хотя речного порта, в связи с полным отсутствием рек, в Одессе нет, и не предвидится даже сейчас, когда в Украине успешно строят начальную стадию капитализма. Могли бы и подвести к городу хотя бы неполноводную речушку, чтобы подача воды в туалеты и ванные не прекращалась около полуночи.

Так вот, в этой школе учились хорошие, умные дети, исключая меня. Я и стал тем самым экспериментом. В школе были только старшеклассники: десять девятых, десять десятых и ни на единицу больше – одиннадцатых классов. «High school», как теперь принято называть подобные заведения.
О, это была прекрасная школа! Мы ее обожали. Элита – классы программистов, чуть пониже – классы радиоэлектроники. Были классы пионервожатых, чертежников. В последних двух - почти не было мальчиков. В них учились самые красивые девочки со всего города. В первых двух – почти не было девочек, и там учились оч-чень умные мальчики. Я уже говорил вам, что попал под эксперимент, с трудом влез в радиоэлектронику.
Школа дала миру сильнейших ученых, лучших капитанов КВН-команд, и именно две КВН-команды этой школы, в одной из которых и я случайно подвизался – эксперимент! - стояла у истоков одесского кавээна. Например, КВН-команду МФТИ по очереди возглавляли два выпускника нашей школы. Школа дала миру не только ученых и шутников, но и актеров, и вообще – людей широкого кругозора. Не стану перечислять десятки имен, известных в России, в Украине и в мире, потому что речь в этом романе – не о школе №116, а о ...девочках из классов пионервожатых и чертежников.

В те годы подростки сексом не занимались. Не умели. С девочками ХОДИЛИ, обычно - стаей. Носили их портфели, обнимались по вечерам в парадных, вздыхали на парковых скамейках. На школьных вечерах – приглашали на танцы, прижимались, если получалось. А в школьные часы – глазели, встречаясь на переменах, при перебежках из класса в класс, которые назвались (в виде эксперимента) аудиториями.

Так вот, на одном из шикарных (поверьте на слово) школьных вечеров, которых с нетерпением ждала вся школа, мой тогдашний друг Ю. К. прижался к девочке. А та девочка нравилась какому-то хулиганчику из Канавы. Каким образом канавские парни, чуя добычу, попадали на школьные вечера, и по сей день остается загадкой. Почище того, что делал Иисус в детстве, и где он был до своего тридцатилетия, то есть, до прихода в Иерусалим. Однако на этот вопрос уже успешно ответили очень ученые историки и археологи, найдя неизвестный вариант Евангелия, датируемый, кажется 6 веком, и подробные описания жизни Иисуса в тот период.
На первый же вопрос ответа нет. Хулиганы проходили везде, как проходят сейчас «новые русские». Впрочем, между ними нет заметной разницы.

На следующий день после того злополучного вечера, закончив уроки, Ю.К., ваш неуемный слуга и еще три мальчика шли летящей походкой из школы в направлении дома Юрия, обсуждая планы следующего вечера. Настроение было превосходным, погода – отличной. Нам оставалось пройти через два проходных двора.

Вы замечали странное противоречие: чем больше у человека в голове, чем он способнее и талантливей, тем менее спортивный вид он имеет? Мышцы не выпирают, драться не умеет, животик не висит, но заметен девушкам. Однако они любят в таком человеке не силу, а ум и популярность. Целоваться с таким мальчиком приятнее, чем с хулиганчиком. Во-первых, от него не пахнет алкоголем, а только – табаком, во-вторых, он не применяет к девочке силу, а молча грустит и вздыхает, прикасаясь к начинающей выпекаться груди.

... Юру били долго, кулаками, в лицо. Потом швырнули его на землю, и продолжали бить ногами. Он не кричал, только охал. Кровь залила его белоснежную рубашку, пятна крови были заметны на серых булыжниках проходного двора. Нас, его попутчиков, прижали к стенам. Каждого из моих друзей держали по два человечка, меня – трое, потому что я был чуть выше ростом и полнее других. Юру били четверо. Я видел только ноги в скороходовских тяжелых башмаках, кровь.
Случайно услышал:

«Еще раз дернешься, жид, я тебя порежу!», - ко мне что ли?

Изо рта Юры вылетела струя крови, я видел кровь впервые в своей жизни. Струя была длинной, с утолщениями в середине. Я четко понял, – сгустки.
Эта картина стоит перед моими глазами всю жизнь, как вечный памятник собственной беспомощности и обреченности.
Каждый из нас получил напоследок по удару кулаком в лицо. Но это было не больно, а обидно. Мы подняли Ю. К. с земли. Кажется, оправдывались. Извинялись. Потащились к дворовой колонке. Чтобы промыть раны... Чужие раны. Плакали все. Кроме Юры. Спустя годы он стал знаменитым ЮКОНом. Его уже нет с вами.
А я пока жив, и не стал героем.

«Всю ночь кричали петухи
И шеями мотали,
Как будто новые стихи,
Закрыв глаза, читали.

И было что-то в крике том
От горькой той кручины...»


Второй случай выпал мне в жизни в морознейшую ночь на Новый 1968 год.
Я тогда жил на казенных харчах в проклятом Забайкалье, служил в стройбате, километрах в ста от китайской границы. Паршивое было времечко. Лучший друг Союза Мао заявил, что встретит Новый год в Чите и Иркутске. Мы тогда не знали, что коммунисты любят блефовать.
А автомат я держал в своей жизни только один раз, когда присягу принимал. Автомат со спиленным бойком. Наши офицеры оружия не носили. Но были, не волнуйтесь, были пистолеты в сборной щитовой казарме Штаба, в сейфе. И то, что вкладывают в оружие, тоже там хранилось. Кажется, это называют пулями. Или патронами, нужно не забыть проверить значение этого слова в толковом словаре.
Так вот, накормив нас котлетами с вечера, только по праздникам случалось такое чудо, посреди ночи объявили боевую тревогу. Мы выскочили из казарм, построились, как умели. Командир части, полковник Люсин, пытаясь втянуть видимый со спины живот, подпоясавшись портупеей с кобурой, торжественно прокричал, разбрызгивая замерзающие в полете слюни:

- Противник внезапным ударом пересек реку Турга и движется в направлении  нашей части. Всем поротно занять оборону вокруг свинарника! Курить запрещаю. Громко разговаривать – тоже. Окапываться (???!!!). За неподчинение - дисбат, вплоть до расстрела на месте. По закону военного времени. Напра-во! Бе-егом – марш!!
Мы повернулись, как умели, и поскакали вприпрыжку, в валенках и ватных бушлатах, к невидимому в полной темноте, но такому пахучему свинарнику. Легли в снег. Лежим. Лежим. Лежим, болтаем анекдоты. Командир роты, муж непутевой жены, капитан Сорока, вдруг громко вскрикнул:

- Бл..., мотоцикл украдут!

Мы захохотали.
Подбежал колобком Люсин и выдал:

- Сволочи! Морды наели! Всех перестреляю! Рядовой Кейсер, б...ь одесская, сгниешь на губе! И ты, козел, - тоже! (Моему другу.) Земляки, ё..............ь! Два наряда вне очереди! - И громко, - Курить можно!

И второй раз я не стал героем. А виновен в это раз – Председатель Мао. Ходят слухи, что он давно умер, и дело его больше не живет.

***

Камера замерла, как Александр Матросов перед броском на вражеский ДЗОТ, и приготовилась к бою с мусульманским рюкзаком.

Попытка номер три. Четвертой уже никогда не будет, точно знаю.
Я зорким орлиным глазом следил за штуками Рюкзака. Он поднялся уже до самого сучка, медленно перевернулся. Из него выпало одеяло и нечто похожее на книжку, толстую. Я мысленно закрыл уши и приготовился проглотить слюну, чтобы не лопнули перепонные барабанки при взрыве.

Последовала мёртвая тишина. Стыдливо выключив камеру, схватил за руку ТХ, готового прикрывать меня своей хорошей грудью, я с позором бросился в сторону надземного перехода к поезду очень северного направления, чтобы убыть в Хайфу.
Курица оказалась тухлой.
Ну, не выйдет из меня героя, что поделаешь... Только никому не говорите об этом, обещаете?

***

... Прошло полтора часа. Я просматривал распечатки тех работ, которые собирался читать на встрече с инвалидами в колясках и с помадой на парализованных губах. Это были стихи Люче и Ростовской, Неймана и Генчикмахер. Просматривал и свои опусы.
Через проход в вагоне сидели двое интеллигентного вида «наших» и тихо, красиво беседовали. Честное слово, у меня нет привычки прислушиваться, но вдруг отчетливо понял из их разговора, что в Хайфе – больше, чем ОДНА остановка.
Установив тесный телефонный контакт с Мишей – мужем Людмилы, мы договорились, где встретимся.

«- Что за станция такая,
Зипуны или Ямская?
А с платформы говорят:
Это город Ленинград...»



Презентация №1



Всё оказалось совершенно не так, как ожидал.

Людмила и Михаил Чеботаревы встретили нас возле вокзала, одного из. После небольших телефонных трений мы все-таки нашли друг друга. Михаил – симпатичный молодой парень, улыбчивый, с открытым взглядом. Людмила... Люче, Лючечка... Ну, что одинокий «непоэт» может сказать о ней? Пока нет рядом ТХ, скажу честно: она мне понравилась. Понравится и вам, обязательно разыщите в сети ее стихи. Они – хороши. Люда не рифмоплет, как я, а Поэт. Её стихи могут нравится, не нравится, но не могут никого оставить равнодушными. Её работы – поэзия.
У ребят моих была карта-распечатка, местности они не знали, потому что живут далеко-о! от Хайфы, где-то там, где родился Иисус. А разве можно не стать поэтом, живя в тех местах?!
Дорогу они нашли быстро, уверенно доехали, не сбившись с пути ни разу.
Чего нельзя сказать обо мне: я сбивался с пути в своей жизни неоднократно.

Нашу четверку встретила Ирина при входе в Хостель. Она оказалась симпатичной и скромной женщиной, несколько стеснительной, но зато – доброжелательной и душевной. Вы не сможете не узнать ее на фотографии, настолько у нее скромный и приятный вид.
Из-за высокой стеклянной двери к нам вышла женщина, красивая, подтянутая и строгая. У меня ёкнуло чуть пониже горла, где-то под сердцем, так и не обагренным кровью от осколков стекла огромных окон Тель-Авивского вокзала, именуемого Тархана Марказит, хотя я и по сей день не уверен в точности произношения этих слов. А также и в том, что эти два странных слова не означают «Автобусная станция».
Она представилась и спокойно сообщила то, что я уже и так знал: она будет вести презентацию.
Осталось самое главное: повернуться лицом к двери, подойти к ней, протянуть такую тяжелую правую руку к дверной ручке, как-то найти в себе силы сжать ее чуть-чуть, повернуть по часовой стрелке, открыть двери. И пройти под аркой двери, как под триумфальной аркой Римского Форума, наверху которой до сих пор видно изображение миноры – огромной золотой миноры из Великого Второго храма, разрушенного Римом. Она была вывезена как трофей, и исчезла в веках.
И я бы исчез в веках. Или позволил бы кому угодно вывезти меня оттуда. Из Хостеля, не из храма, конечно.

« И можно свернуть,
Обрыв обогнуть,
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа!»


Широко распахнув гигантскую дверь и пропустив вперед своих спутников, шаркающей кавалерийской походкой, в воображаемом плаще с кровавым подбоем («кровавым» - из-за вытекшей крови сердца) в гигантский зал, напоминающим по размеру «нехорошую квартиру» в момент бала у Сатаны, вошел всемирно известный американский писатель С.с.с.ол .
Вот!

ТХ навострила кинокамеру, Михаил – свою цифровую Фуджи.

Великий писатель из пригорода Вашингтона уверенно открутил пластмассовую пробку от бутылки с водой, сделал так хорошо слышимые в полной тишине два огромных глотка, забыв, что рядом стоит стакан. Такими глотками муж непутевой жены капитан Сорока выпивал за пятнадцать секунд, перевернув в горло, пол-литровую бутылку водки «Московская». Не закусывая.
После этого Сол Кейсер поднял глаза на зал и громовым голосом прокричал: «Здрасььти!».

Вы не поверите, но в зале были люди.

А дальше все было ужасно просто. Не менее четырех присутствующих на встрече зрителей читали мою книжку. Плюс – два организатора.
Презентация понеслась, как кони на гипподроме Пилата в Кейсарии. Все вопросы слушателей были точны, их мнение - приятным и исчерпывающим. Слушатели четко соображали. Старость не коснулась их мозга. Ведущая задавала интереснейшие вопросы. Как бы исходящие от профессионального критика. Она четко разбиралась и в сюжете. Знала все нюансы повести или ключевых сцен рассказов.
Она подчеркнула необычность и точность в рассказе, который случайно отметили в «Золотом пере». И куда мне теперь его вставить? Перо.
И меня понесло! Я не только ответил на все вопросы, но и читал отрывки, даже стихотворение, старался шутить. Шутки ПОНИМАЛИ. Потом я читал стихи Неймана и Марины Генчикмахер.
В самом конце вечера попросил Люче прочитать ее работы. Она сделала это с удовольствием и умело.
Поблагодарил организаторов и слушателей. Всё.
Чего Вы еще ждете от меня?
Сфотографировались, конечно.

Я нервно посмотрел на часы. Дело в том, что последний поезд на Тель-Авив отходит не позже одиннадцати часов, а нужно еще успеть съездить к Мише Лезинскому. Хоть на пять минут.
Перехватив мой взгляд в полете, Людмила тихонько сказала, чтобы я не волновался, они с удовольствием меня отвезут к Мише, с которым она тоже хочет увидеться, а потом – на вокзал.

Прощаясь с нами, Ирина тихонечко сообщила:

- Я очень волновалась, потому что ведущая – весьма серьезный критик, дает прикурить всем авторам. Особенно, если ей не нравятся стихи или проза, но ваша книжка ей очень понравилась. И мне тоже, спасибо Вам.

А может быть, она этого не говорила, и я последнюю фразу только что придумал... Кто знает?

***

Вы смотрели фильм «Mission impossible-3»?
В нем есть достаточно продолжительная сцена, когда Том Круз, уцелев от посягательств великого актера Philip Seymour Hoffman, с мобильником в руках, направляемый по телефону другим актером, ищет свою жену, чтобы спасти ее от рук того же негодяя-актера, игравшего писателя в предыдущем фильме и получившим Оскара за это безобразие. И ухайдакать его. Вспомнили?

Аналогичный случай произошел в автомобиле марки Хонда, ведомом твердой рукой мужа поэта Люче по дороге между Кирьят-Атта и Хайфой.
Далеко-о - далеко-о, в незнакомом северном израильском городе Назарете, или где-то в том районе у компьютера сидел сын моих друзей. Ребята прокричали ему в трубку адрес Миши Лезинского. И нам давали точнейшие инструкции, как и куда ехать, как объезжать пробки и улицы с односторонним движением.
Так мы и доехали. А это – не так просто в Хайфе, ночной и холмистой.
Запарковали машину. Нашли дом, квартиру, звоним...

Передо мной стоял сам Миша! Михаил Лезинский. Писатель. Критик, юморист.
Больше я не видел никого и ничего.

Не видел ни его симпатичной, обаятельной жены Анны (какое совпадение: имя – как у моего ТХ, в этом что-то есть!), ни стаканов с огненным чаем на столе, ни развешенных по стенам картин и охотничьих трофеев Михаила, ни того, какой Миша открытый, простой и приятный человек.
Я уже не видел, как он подписывает нам в подарок свои последние книги, не видел, что он сидит рядом со мной на диване в минуту группового снимка, не чувствовал прощального рукопожатия.
Миша был искренне возмущен тем, что мы залетели всего на пять минут. Но отнесся к этому с пониманием.

Будь здоров, мой дорогой человек. Здоров и счастлив!

***

Наши Людочка и Миша довезли нас до вокзала, мы расцеловались.
Влетели в здание, пробежали на платформу и вскочили на подножку поезда, как я когда-то вскакивал на открытую подножку 23-го трамвая, довозившего меня до школы №116 в городе Одессе.

Мы ехали в вагоне поезда, уставшие и счастливые.
Работал кондиционер, было чуть прохладно, но мое сердце согревали книжки. Книжки Миши Лезинского и Люче.
Книжки с их автографами.

Я разве забыл рассказать о чем-то? Были ли в «нехорошей квартире» инвалидные коляски?
Да разве это имеет какое-то значение!

И доехали мы на этом поезде до самого ресторана на берегу Средиземного моря, напротив отеля Хилтон. Поезд остановился прямо на пляже, на песке. Чтобы через минуту умчаться куда-то дальше, на юг.

Там, на песке, мы поели и заночевали.

А наутро нас ожидала экскурсия в район имени меня – в Пилатовскую Кейсарию.



Часть шестая. Пилат и Юлий



Картина 1. Дворец Ирода Великого.

Молодой месяц, задрав вверх к Богам свои углы, висел в еще светлом небе. На рога он был похож. Такие рога укреплены на шлемах пеших варваров. На небе появилась третья звезда.

- Вот и ладненько, - подумал Пилат, - слава Богам, начинается месяц Элул.
Спадает жара, и завтра на ристалище - первый день Римских игр, на моем любимом гипподроме.

Где-то внизу, в лагере, трубач прогудел в рог сигнал отбоя.
Кто-то невидимый ударил в гонг.

- Кого это Вейовис несет? - крикнул Прокуратор невидимым слугам.
- Я – ваш новый Адиутор. Ветеран Юлий Бравый из Галилеи, бывший Всадник Серебряное Копьё, из четвертой турмы. Вы сами велели прийти, игемон, - послышался голос из-за колонн.

Пилат сделал знак рукой и крикнул хрипло вверх: «Вина!»

- Военная выправка заметна даже у ветеранов. Привет тебе, Всадник Серебряное Копье. Получил ли ты жалование, доволен ли? – и прокуратор чуть повернул кисть руки, указывая на лежанку напротив.
- Привет и тебе, Всадник Золотое Копьё! Привет тебе, Judeus (покоритель иудеи)!

Пилат нахмурился, гнев, как тошнота, подступил к самому горлу.

- Я не успел тебя, жид, взять на службу, как ты уже оскорбляешь меня. Ты знаешь, что делается сейчас в Риме, как изгоняют из храмов иудеев, как вас заставляют приноситЬ в жертву свиней! На ваших алтарях. Я запретил всем псам произносить это слово. Ты понял меня, или вернуть тебя давиться твоим жалованием, теми медяками, на которые ты уже два года живешь? – Пилат почти кричал. - Сядь, я не велел стоять! И плаща этого, чтобы я больше на тебе не видел. Ты не солдат больше. Понял меня, чурбан? Мне мозги твои нужны, вон какие чины за тебя слово замолвили... А мне понять нужно, разобраться... Вы, жидье, своим врагом меня считаете? Ошибаетесь: порядок я люблю. Порядка требую! Закону подчиняться нужно. Закону, а не вере Вашей проклятой.
«И чего я к нему привязался? – подумал Пилат, он же Гражданин Рима, Всадник, хоть и жид, но умен, говорят...» И уже спокойно добавил в пустоту: «Вина, вина я спрашивал. Где вино? И огня подать не забудьте».
Слуги молниеносно принесли всё и исчезли. Пилат сел.

- Юпитер, преблагой, Величайший, или если тебе угодно называться другим именем. Мужчина ты или женщина, дай достаток моему дому, сохрани солдат моих от гибели, а их раны убереги от червей, дай мир этому народу, дай ему повиновение закону римскому, - он взял чашу, набрал в рот немного вина, подвигал языком: не обманул торгаш, хорошее вино, и вопросительно взглянул на нового адъютанта.
- Осмелюсь заметить, игемон, я не еврей по матери. И верой, и правдой служил Кесарю, да будут ему богатства мира, служил Великому всю жизнь свою, и тебе немножко. А слово применил потому, что не знал о том, что триумфальное отличие – позор для тебя.
- Ладно, забудем. А вот скажи мне, служивый, как там у вас дела в Галилее? Может быть, я не знаю всего.
- Как и здесь – беспорядки. Антипа, да покровительствуют ему боги, казнил Иоанна, «крестителем» именуемого, родственника лже-мессии Ха-Ноцри из Нацерета, которого Первосвященник Каифа отказался помиловать. Вот и бунтует народ.
- А правду говорят, - Пилат перевел тему разговора, - что мать Антипы самаритянка, и поэтому и назначили его?
Юлий повел плечами и неуверенно кивнул головой. Он сделал глоток вина, оторвал пару виноградин от гронки, свесившейся с его стороны чаши, и с удовольствием сел. Надломил и сыр.
- Отличный сыр, игемон. Могу я спросить о своих обязанностях?
- Можешь. Тенью моей быть – твоя задача, слушать, молчать, понимать происходящее. Ни на шаг не отходить, - Пилат встал, прошел в угол зала, взял с полки плащ, вернулся и протянул его вместе с кошельком Юлию. – И объяснять мне необъяснимое: о народе твоем загадочном и непокорном, о боге вашем - странном и невидимом. Секта в Ершалаиме появилась. Еще более странная, чем все другие. Распятому «философу» поклоняются, как богу. Иудеи называют их «Ноцрим», - глаза Пилата вспыхнули. - А мне и без них тут «весело». Увидишь сейчас. Ладно, пора! Нас ждут в театре.

Пилат хлопнул в ладоши. Вбежали слуги с факелами в руках.
Прокуратор Иудеи Пилат Понтийский, его новый адъютант и четверо слуг четким быстрым шагом направились в сторону шумящего моря, по дороге, ведущей к театру. Впереди бежал глашатай.

Дорогу игемону! Дорогу Прокуратору!

***

«2) В Иудею Тиверий послал, в качестве прокуратора, Пилата. Последний приказал однажды привезти в Иерусалим ночью изображения императора, называемые римлянами signa. Когда наступило утро, иудеи пришли в страшное волнение; находившиеся вблизи этого зрелища пришли в ужас, усматривая в нем нарушение закона (так как иудеям воспрещена постановка изображений в городе); ожесточение городских жителей привлекло в Иерусалим многочисленные толпы сельских обывателей. Все двинулись в путь по направлению к Кесарее к Пи¬лату, чтобы просить его об удалении изображений из Иерусалима и об оставлении неприкосновенной веры их отцов. Получив от него отказ, они бросились на землю и оставались в этом положении пять дней и столько же ночей, не трогаясь с места.

3) На шестой день Пилат сел на судейское кресло в большом ристалище и приказал призвать к себе народ для того будто, чтобы объявить ему свое решение; предварительно же он отдал приказание солдатам: по данному сигналу окружить иудеев с оружием в руках. Увидя себя внезапно замкнутыми тройной линией вооруженных солдат, иудеи остолбенели при виде этого неожиданная зрелища. Но когда Пилат объявил, что он прикажет изрубить их всех, если они не примут императорских изображений, и тут же дал знак солдатам обнажить мечи, тогда иудеи, как будто по уговору, упали все на землю, вытянули свои шеи и громко воскликнули: скорее они дадут убить себя, чем переступать закон. Пораженный этим религиозным подвигом, Пилат отдал приказание немедленно удалить статуи из Иерусалима.»

(Иосиф Флавий. «Иудейская война». Перевод Я. Л. Чертка,1900 г.)


***

А наутро нас ожидала экскурсия в район имени меня – в Пилатовскую Кейсарию.

Наш автобус отъехал от Тархана Марказит – автобусной станции. Правда, вполне допускаю, что эти загадочные слова означают нечто совершенно противоположное. И более железное: железнодорожный вокзал.
Справа видны ультрасовременные конструкции будущей Алмазной биржи, гордости израильтян. Слева – между пологими холмами вовсю голубит море.
Мы направляемся в Кейсарию. Там посмотрим древний театр, ипподром и дворец Ирода Великого.

И тут у меня в кармане приятно и радостно задребезжал телефон, как бы предвещая нечто хорошее.





Эх, уничтожить бы их!



***

Ох, не стал, не стал ваш непокорный слуга сионистом. Не стал.

Герцль полагал, что все евреи просто обязаны стать сионистами. Вероятно, он ошибался. Он и отцы-основатели государства Израиль допустили несколько ошибок, о чем легко судить таким парвеню в этих вопросах, каким являюсь я. Впрочем, мы все, в прошлом советские люди, привыкли судить обо всем. Главное – о том, о чем мы не имеем глубоких знаний или понятий: о литературе (как и о чем нужно писать литераторам) и живописи (как и чем нужно рисовать, какие темы выбирать), о науке (нужна ли нам ТАКАЯ наука, скажем, теория торсионных полей) и психиатрии, о педагогике и истории. И, конечно же, - о политике и истории.
Так вот, Герцль и его однополчане допустили несколько ошибок, стараясь прекратить перемещения евреев из страны в страну, пытаясь собрать их под единым флагом в том самом месте, которое предназначил для них Б-г. Старались убрать всех евреев мира в то место, в котором не будет антисемитизма. Теоретики государства Израиль ошиблись в главном. Они полагали, что армия и полиция не будут нужны в Эрец Израэль. По той простой причине, что Израиль принесет народам Ближнего востока мир, культуру. Принесет цивилизацию. С начала прошлого века на пустынные земли в район Иерусалима хлынули переселенцы, измученные погромами в ряде стран. После безобразного, средневекового по сути геноцида в фашистской Германии, число переселенцев резко увеличилось. Однако современный антисемитизм видоизменился. Он стал более открытым. Например, в России. Кроме того, он превратился в ненависть еще и к еврейскому государству, как к таковому. Произошло то, что не смогли предвидеть теоретики создания Израиля. Хотя ООН и приветствовала создание еврейского государства, и помогала всячески, и утвердила его своим специальным решением. Не помогло и то, что с первого же дня создание Израиля приветствовали две главные противостоявшие друг другу державы – СССР и США.
И по сегодняшний день, грубо говоря, евреи делятся на две категории: евреи Израиля и евреи так называемых «стран рассеяния».
А вот, скажите, господа, что делать образованному человеку, считающего себя цивилизованным, если он не соблюдает субботу, не ходит в синагогу, является агностиком, или атеистом, или верит в Иисуса? Если он любит отбивную из сочной, выращенной на свободе свинины, ест креветки, любит жареные кальмары.
Или если у него супруга – русская... Или супруг - иранец, как у моей младшей дочери... Проблемы, проблемы... Если я не ношу никаких головных уборов, даже зимой, и ермолка меня раздражает... То есть я – неполноценный еврей, и мне пока нет места на земле обетованной.
А если мы добавим к моим не таким важным соображениям еще и важный факт, например сокращение расстояний на нашей планете, благодаря чему тот же житель Израиля может иметь бизнесы в других странах, то вообще ерунда получается. Для примера назову два крупнейших в мире магазина фото-кино техники: «B&H» и «Adorama», принадлежащие ортодоксальным евреям. В них обслуживающий персонал ходит в талесах и ермолках, соблюдает субботу и все религиозные праздники. И это – не средневековье! Владельцы магазинов ездят на Мерседесах последних моделей, над головами покупателей – ленты конвейеров, по которым подаются со склада купленные товары. Эти магазины продают все самое ультрасовременное, сделанное далеко не «кошерными» руками.
Ни слова о Голливуде! А то меня припишут к сионистам...

Скажем прямо, не все было продуманно в процессе превращения толп переселенцев в единую машину – государство. Пустынные и засушливые земли, незначительное число полезных ископаемых, незнание местности и почти полное отсутствие у евреев сельскохозяйственных знаний, привели переселенцев к массовым болезням, смертям, нищете.
Переселенцы и их спонсоры не захватывали, а ВЫКУПАЛИ земли у незначительного числа местных жителей. При этом первые - очень настороженно относились к покупке красных земель, которые выглядели не очень привлекательно, но зато были плодородны. Евреи стали покупать заболоченные участки земли вокруг Иерусалима, а затем - между городом бывшего Великого Храма и Средиземным морем. Они полагали, что там, где есть вода, будут плодородие и жизнь. Понятно, к чему это привело: малярия, дизентерия и другие смертельные болезни.
Неизвестно, чем бы закончились такие дела, но помогло вмешательство Ротшильда. Он направил в Израиль массу своих работников. Прилипли ли какие-то средства к его рукам? Думаю, что да, прилипли. Больше, чем я и все мои знакомые заработали за всю свою жизнь. Но, тем не менее, факт: болота стали успешно осушать, мандарины и апельсины, которые на первых порах получались почему-то горькими, дали великолепный результат, и израильские цитрусовые, считающиеся на сегодняшний день лучшими в мире, заняли свое достойное место на столах жителей Европы.
Чем же еще можно занять население, кроме сельского хозяйства и строительства?
Огранка алмазов. Значительное число переселенцев было послано в Голландию и Францию для обучения этому сложнейшему ремеслу. На сегодняшний день обработанные в Израиле бриллианты считаются лучшими в мире.
Я не стану писать здесь прописные истины о медицине и науке, литературе и военных технологиях. Скажу только, что есть в Израиле и своя Силиконовая долина. И лучшие мобильники мира сделаны по технологиям, разработанным именно в этой стране.
Меня поразило в Тель-Авиве большое строительство современнейших по архитектуре зданий. Откуда только Израиль деньги на это берет? Ведь ему приходится содержать огромную армию, постоянно обороняться от врагов, принимать переселенцев, обеспечивая их, расселить, прокормить и оздоровить полчища престарелых эмигрантов...
Я не спрашиваю о деньгах, - это не моего ума дело, а просто удивляюсь фактам...

***

И тут у меня в кармане приятно и радостно задребезжал телефон, как бы предвещая нечто хорошее.

Звонили с русского радио. Женщина с голосом секретарши сообщила, что мне вскоре перезвонят, чтобы взять интервью в прямом эфире.

***

Понимаете, господа, наши русские всё знают. И обо всём. Они знают, какую икру лучше положить в блины, как из черных сухарей сделать вкусный торт, положив вместо масла воду, знают, как можно выжить на чужбине методом по-советски нечестного труда, как превратить сухую и пресную мацу в съедобную бабку, где получить дополнительные блага и пособия, как избежать налогов. Знают и многие другие интереснейшие вещи.
Знали они даже и о том, что в момент моего интервью, я уже буду не в автобусе, а в Кейсарии, примерно около ипподрома. Так и произошло.

Наши русские, а «русскими» я называю всех эмигрантов из бывшего СССР, и именно так называют нас в Канаде и Америке, в Бразилии и Франции, в Израиле и Голландии, - знают и такие хитрости, каким образом можно уехать из Израиля, не вернув государству затраченные на них средства. Правда, это не просто, сложно, но возможно.

Моя подруга, скажем, ее зовут Ольга, не могла выехать из СССР по той причине, что она – русская, и муж у нее – русский, и дети от обоих браков тоже русские. Ну, бывает же такое! Но она мечтала уехать из страны. «Сделала» какие-то справки, за деньги конечно, и выехала в Израиль в конце 1989 года.
Она очень хорошая портниха, со стажем, со вкусом. Ольга умна и умела. Намыкалась поначалу, как все. Родила второго сына. Приходилось ночевать в бомбоубежищах, когда Хусейн подвергал страну ракетному обстрелу русскими ракетами. Спали в противогазах. Потом открыла свой бизнес. Стала шить оконные шторы, портьеры. Её продукция начала пользоваться спросом, потому что жилищное строительство процветает. Израильтяне приглашали ее как дизайнера. Таки услуги очень хорошо оплачиваются во всем мире. И ее бизнес процветал. Она купила модную машину, построила себе дом по индивидуальному проекту, оборудовала его по-современному. Муж ее тоже хорошо зарабатывал. Он был шофером-дальнобойщиком. Кроме того, прекрасно пел и подрабатывал в русских ресторанах.
То есть, та самая «американская мечта» была воплощена ею в жизнь на земле обетованной.

- Сол, я обожаю Израиль, - говорила она мне спустя много лет, когда мы обедали с ней и ее двумя, уже достаточно взрослыми детьми, сидя в ресторанчике на одной из главных площадей Амстердама, - я обожаю евреев, мне нравится их ментальность, открытость, мне нравится еврейская музыка. И даже климат. И я плачу по Израилю каждый день. Если когда-то у меня, наконец, всё станет опять на свои места, обязательно вернусь туда...

Ольга очень боялась, что ее сыновья попадут в армию, а старший уже был допризывного возраста. В середине девяностых годов среди солдат было много жертв, сейчас дела чуть получше. И Ольга решила уехать из страны.

Денег-то у нее было не так много, потому что большие средства были вложены в дом и бизнес. Кроме того, она помогала своей родной сестре, оставшейся в Союзе. Сестра постоянно получала от Ольги товары. Она открыла в Одессе сеть магазинов, «раскрутилась», имеет несколько квартир и домов, которые сдает в аренду. Стала постоянным членом каких-то престижных частных клубов. (В этих делах я полный профан, поэтому вопросов о них прошу не задавать.)
И Ольга надеялась на ее помощь.

Моя подруга неоднократно ездила с семьей в отпуск в Голландию, и влюбилась в эту страну. Ух, влюбчивые мы, с чего бы это? В определенном возрасте пора бы и успокоиться...
У ее мужа там были какие-то знакомства, Олегу обещали, что после переезда устроят его в компанию по перевозке грузов.
Осталось только одно: каким-то образом покинуть Израиль, а это не так просто.
Я не совсем уверен в точности последующих слов, но так как в Израиле уже каждый второй стал поэтом или писателем, и этот второй обязательно прочитает мой роман, любящие точность читатели, меня поправят.
Уехать из Израиля навсегда - очень сложно. И по нескольким причинам.
Израиль – цивилизованная страна, и выехавшие граждане почти не имеют шансов на получения гражданства в любой аналогичной стране мира. Цивилизованной.
Но самое главное – другое. При выезде тщательно проверяют, не должен ли ты что-то государству. Должен. В каждого эмигранта вкладывают значительные средства: дают деньги на переезд, обучают языку, оплачивают какое-то время жилье, медицину, трудоустройство и так далее. Если у тебя есть ценности, дом, например, или бизнес, то большая часть денег, после продажи, уйдет на погашение долга государству.
Но Оленька – умная женщина, этого у нее не отнимешь! Она заблаговременно приготовила план отвала. И бизнес, и дом, и Мерседес были оформлены на имена её хороших знакомых, друзей.
Кто-то выручил с домом. Естественно, денег не было, и тот дал небольшой задаток, обещая выплатить большую часть денег в будущем. Другой очень близкий друг, а денег у него-то как-то тоже не было, согласился, так и быть, купить процветающий бизнес. В долг.
Ольга с двумя детьми и мужем выехала в отпуск в Одессу. Поселилась у сестры. Получили украинские паспорта.
Многие страны Европы принимали в те годы беженцев с Украины, вот. Но дело это – не простое: нужно как-то получить паспорта в стране начинающегоСЯ украинского капитализма, а потом – заграничные паспорта для выезда «за кордон». На это требуется время, много времени. А Ольгина сестричка уже очень высоко летала, и не могла, да и не хотела, долго терпеть нищую родственницу, которой она была обязана своим состоянием. Это, понимаете ли, дело такое: обязанности легко забываются, когда есть деньги, и они – твои...
Короче, удрала Оленька наша в Париж. Пожили они там, в лагере беженцев, насмотрелись на полчища арабов, пропитались ароматными запахами эмигрантов-беженцев. И поняли, что Франция им не подходит: грязно, полно мусульман, проблемы с трудоустройством из-за высокого уровня безработицы. Удрали из лагеря и переехали в Амстердам. Там их приняли как беженцев. Детям – колледж и консерваторию (младшему, он вундеркинд, скрипач с феноменальным слухом). А взрослым – фигу с маслом. Сидеть и ждать решения правительства о статусе. Такого решения можно прождать до второго Пришествия, о котором мы поговорим чуть позже. Работать нельзя: нет разрешения, и так полно безработных. Снимай квартиру и живи, как хочешь, товарищ беженец.
Но нас – русских - голыми голландскими руками не возьмешь. Муж-то Оленькин - музыкант. Устроился в ресторан. Ольга – бизнесмен и дизайнер, стала квартиры убирать, освоила швабру и пылесос. Стала нелегально одежду ремонтировать, есть же там русские портные – «легалы». За копейки на них работала. Так и крутились. Впроголодь. Почему?
Да она денег за свой дом и бизнес никогда не увидела. «Лучшие друзья» честно сказали ее уполномоченным: «Это наше. И документы все на нас, и мы сами, своим умом, своими трудами, горбом и потом!». Ни копейки.

«Не гневом, ни порицанием
Давно уж мы ни бряцаем:
Здороваемся с подлецами,
Раскланиваемся с полицаем.
.....
А мы балагурим, а мы куролесим,
Нам недругов лесть, как вода из колодца!
А где-то по рельсам, по рельсам, по рельсам -
Колеса, колеса, колеса, колеса...

Такой у нас нрав спокойный,
Что без никаких стараний
Нам кажется путь окольный
Кратчайшим из расстояний.

Оплачен страховки полис,
Готовит обед царевна...
Но помни - отходит поезд,
Ты слышишь?! Уходит поезд
Сегодня и ежедневно.

Мы пол отциклюем, мы шторки повесим,
Чтоб нашему раю - ни краю, ни сноса.
А где-то по рельсам, по рельсам, по рельсам -
Колеса, колеса, колеса, колеса...»
.....
(А.Галич. Поезд. Памяти Соломона Михоелса)


Эх, тяжела судьба эмигрантов – недальновидчиков и хитропланов!

Но Оленькин муж нашел «концы» в Москве, и выехал туда записать диск со своими песнями, дабы стать богатым. Или, по крайней мере, накормить семью чем-то, кроме голландской селедки и молока. Как уехал? Очень просто. Границ-то в Европе нет. До Чехии добрался без проблем. По родному украинскому паспорту въехал в Украину. А с Украины в Москву только полный дурак не попадет. Вот. Красная строка...

Нашел я как-то, уже в первые годы этого столетия, номер Ольгиного телефона, звоню в далекие Нидерланды, болтаю с Оленькой о жизни.
Вот и рассказала она мне, что Олег, муж ее, не может вернуться с Украины: не выпускают его, уже год. Ответа от орденоносного правительства Голландии о статусе беженцев до сих пор нет, и у нее бывают минуты, когда ей жить не хочется, бывают дни, когда нет денег на кусок хлеба... Вчера ребенок забыл в автобусе дорогущую скрипку, взятую напрокат...

А у меня тогда были очередные проблемы с собственной жизнью. Екнуло у меня под сердцем, тут же купил билет на самолет и вылетел в Амстердам. Помог, чем смог...

***
Видите, какие жуткие проблемы ожидают вас в Израиле и в странах его окружения?

А всё – доллар, рубль, евро, гривна, или как там ее по-украински...
Эх, уничтожить бы их!







Юлиус


У городского антрепренера господина Клудиуса пальцы торчали из сандалий. Как пейсы из-под ямахи у фарисея. И так же торчал живот. Он носил только длинную широкую пенулу, чтобы его как-то скрыть. Вбежав в вычищенные до блеска, в честь праздников, помещения для комедиантов, Клудиус зацепился одеждой за дверную защелку, чуть не упал, и, пытаясь удержаться на ногах, больно ударился большим пальцем ноги о каменный порог. Он схватился рукой за ушибленный палец, грязно выругался, извинился перед богами и закричал:

- Господа актеры! На представлении будет сам Прокуратор! Каждому добавляю по две серебряные. Авось, и мне что-то перепадет от важных господ. Все бегом туда, сядете в орхестре. Пилат говорить будет. И следите за мной: аплодировать станете по моей команде. После представления – вино!

- Хозяин пузом зацепился, - иронически заметил один из актеров, когда антрепренеру удалось успешно выдавить себя за дверь.

Актеры заезжей труппы театра Марцеллы подготовили к празднику пантомиму и балет. В запасе была и трагедия молодого римского квестора Луция Антония Сенеки.
Они накладывали на лица румяна из охры и винных дрожжей.
Музыканты подстраивали инструменты.

- Из одного можно сделать семь, - выдал один из них старую шутку.

Никто не рассмеялся, потому что даже мальчикам развратных актеров было известно, что из коровы можно сделать семь игральных инструментов:
из двух рогов – трубы, шкура шла на барабан, из костей передних ног – две флейты, прямая кишка превращалась после обработки в струны арфы, а тонкие кишки – в струны цитры.
Арфист поправил на своем инструменте бычью голову, протер ляпис-лазурит на декоре вокруг нее и направился к выходу. Музыканты похватали свои колокольчики и трещотки, бубны и лиры (,)и тоже направились в театр.

***

- Почтеннейшая публика!
Привет вам из Республики!
И всем на удивление
Начнем мы представление!
Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!

В зале захлопали и завыли.

Мы, получив зарплату,
Представим вам Пилата.
И пусть он не Сенатор
Зато он – Прокуратор!
Ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!

Комедиант мог позволить себе такую вольность.

Пилат одобрительно подмигнул актеру и вышел на скену.

- Господа! Я рад приветствовать знаменитых людей из Кесареи и Ершалаима.
Приветствую и самых видных священников Иудеи, Первосвященника Каяфу и влиятельных раввинов двух сект.
В честь римского праздника мы  приняли решение снять со стен дворца Ирода Великого щиты, которыми уважаемые священники иудеев столь недовольны.
Тот щит, на котором упоминается божественное происхождение нашего владыки Тиберия мы внесем внутрь дворца. Рим не хочет портить отношений с Ершалаимом, исправно платящим налоги. – В зале раздался одобрительный гул. Он шел с верхних, дешевых рядов. В проходах нижних рядов, где полулежала знать и богатые зрители, мальчишки-торговцы разносили воду, вино и шербет.
Второе, - по военному сказал прокуратор, - с завтрашнего дня и на все время праздников, я перестаю судить на ристалище-гипподроме. Там будут проходить римские игры. Милости прошу.
Третье. Я начинаю строить водопровод. Он пройдет от горного источника до дворца Великого Ирода. Протяжение его – четыреста стадий. Построю бани, починю канализацию в Ершалаиме, а то там все в нечистотах утопают, расчищу водоводы. Потому что, господа, если вспыхнет эпидемия, вы станете все валить на меня, захватчика, валить на федеральную власть.
А у меня – тоже проблемы. Если завтра мои солдаты обдристаются и обблюются, не вам их лечить! Рим отмалчивается, денег не дает. В Ершалаиме положение с гигиеной страшнейшее. Мы принесли вам сюда цивилизацию и культуру. Принесем и гигиену.
А деньги я возьму из Корбана – казны Второго Храма. Столько, сколько мне нужно. И казна Храма мне обязана их дать...

Наступила полнейшая тишина. Стало слышно, как шуршат крыльями в полете ночные хищники – летучие мыши.

- Бани важнее, чем храм, - ехидно закричал кто-то из греческой знати, сидевшей в первых рядах.

В верхних рядах послышался стон. И - в первом же ряду, впереди орхестры, сразу за масляными лампами светильников, справа, где сидела знать Иудеи, Первосвященник Каяфа и раввины сект фарисеев и саддукеев встали и молча направились по проходу в сторону сводчатого выхода из театра.

- Есть у меня еще одна новость, - продолжал прокуратор, и глазом не моргнув, - мои солдаты не поедут оказывать помощь Сеяну. – И чтобы закончить на веселой ноте, Пилат добавил, - Воины здесь роскошней живут, чем они могут прожить на свою зарплату в Риме, - и сам рассмеялся. – У меня всё.

Пилат повернулся, и ушел со скены.


***

Мы вышли из автобуса, не забыв взять с собой пластиковые бутылки с водой: иссушающая жара. Через минуту нашему взору открылось невероятное зрелище – театр, которому почти две тысячи лет. На современной сцене что-то происходило: готовились к какому-то собранию или концерту. В партере расставляли складные стулья. Но все остальное было таким, как в древности.
Должен сказать, что устройство театров не претерпело значительных перемен. Разве что, древнегреческая орхестра, которую значительно уменьшили во времена Рима, сейчас превратилась в оркестровую яму, сцена, как правило, возвышается над партером, а не находится в нижней точке театра, как в древности. И в театрах больше не смотрят представление полулежа.
Театр в Кейсарии чем-то напомнил мне Зелёный театр в Центральном парке культуры и отдыха имени Тараса Шевченко в Одессе. Я не пропускал там ни одного представления. Хотя район был бандитским: улица Энгельса, все-таки, бывшая Маразлиевская. Близко от порта, и рядом с Канавой. Днем там было безопасно, опасно – в сумерки и ночью. Именно там когда-то действовала банда «Черная кошка», которой нас пугали родители. Бандиты надевали на пальцы стальные когти, выкалывая жертвам глаза. С преступностью справились совершенно невероятным способом: власти сняли каменный забор, окружавший ЦПКО, резонно рассудив, что народные гуляния, за вход (в) НА которые брали плату, бывают один раз в году.(,) И брали-то какие-то копейки. Стадион любимой одесситами команды «Черноморец» все равно окружен своим забором, а все гуляния заканчивались фейерверком именно там, и можно было бы без ущерба для людей чуть увеличить плату при входе на стадион. Так и сделали. Преступность в кустах под бывшим забором просто исчезла.

Однажды в Зеленом театре выступала обожаемая нами Жанна Агузарова, потом исчезнувшая. Она, как оказалось, давно живет где-то в Америке. По радио часто крутят ее записи. На ее концерте всегда бывали какие-то смешные чмурики, они танцевали рок-н-ролл, одевшись так же, как и их кумир: защитная гимнастерка и галифе.
Она была очень популярной в Союзе... Почему же она уехала? Деньги? Кто может это знать... И что? Одни сплетни...
А всё – доллар, рубль, евро, гривна, или как там ее по-украински...

Эх, уничтожить бы их!

Мы обошли театр и направились к ипподрому. Невероятное зрелище. Ипподром по размеру был гораздо больше, чем стадион древних майя в Чичен-Ице, в Мексике. Только там победителей казнили, а здесь... Бог его знает, что было здесь, и если вы надеетесь получить точную информацию от меня, то глубоко заблуждаетесь. Не жил в те времена, сведений сохранилось мало, а рассказа экскурсовода не слышал: позвонил телефон, я был какое-то время на «холде», а потом включили прямой эфир... Поэтому события, происходившие в древней Кесарее, и на стадионе, мне опять придется выдумать.

***


Юлиус перешел реку Крокодилов по мосту, свернул направо, и оказался в порту.
У огромного каменного причала только что пришвартовался корабль. Корабль Юлиуса.

Вот, как просто, - думал он, - хозяин подал мне эту мысль тогда в театре, в первый день службы. ТАМ живут хуже, чем здесь, и за ту же зарплату.
Поэтому меняешь здесь у менял серебро на золото по курсу один к пяти, везешь его в Рим, там покупаешь серебро по курсу один – к четырнадцати, на корабль его, - и сюда. Спешить не нужно, жизнью не рискуешь. И все больше и больше золота прилипает к рукам... А потом одалживаешь деньги сенаторам. Через поставленного тобой ростовщика. Все ростовщики в Риме – из провинций, многие – из Иудеи. Если бы Рим был ростовщиком, деньги оседали бы там, а так, - они здесь, в Иудее.
А Рим – весь в долгах: роскошно жить привыкли. Вино, рабыни, зрелища... А нам роскошь ни к чему, самая малость ее нужна. Тиберий, да святится имя его, не глуп, боролся с роскошью, антиалкогольные законы издал... Да только кто их соблюдать станет? Недалеко и до заговора. Кого винить станут? Ростовщиков-жидов и Тиберия.
«Тиберия - в Тибр! Жидов – свининой кормить!», - орут заговорщики. А в голове их – Элий Сеян. Вот он и попросил помощи у Пилата. Но Хозяин осторожен, знакомств в Риме нет, никто протекцию не составит, если что случится... И нужно послать в Рим легион, дать много денег легионерам, а взять-то денежек негде. Разве что, из казны храма нашего. Взял их почти год назад, на строительство водовода, до сих пор хлопоты...
Шпионы донесли, что иудеи готовят бучу возле водовода. Пилат велел мне переодеть десятка два своих солдат в местные одежды и вклинится в толпу. Если случится чего – разогнать ее. «Евреи сами решат свои проблемы». Хи-хи-хи... Когда такое было?! Ладно, гуляю сегодня!

Закончив дела, он побрел в сторону города, прошел мимо гипподрома, повернул в торговые ряды. Там Юлиус, приценившись, пригласил к себе певичку-танцовщицу, не забыв напомнить ей, чтобы сходила в бассейн. Симпатичная, не очень молода, в подходящем ему возрасте. На персиянку похожа.
Он купил вина и фруктов, договорился о доставке.

Предстоял еще только один разговор – с Грахом, греком-наемником по специальным поручениям. Страшный антисемит, сволочь, бандит, но что можно сделать: служба есть служба.

***

- Завтра, - сказал он Граху, - ты и двадцать самых серьезных твоих людей, переоденетесь в местные одежды. Вы отправитесь к акведуку, к ближней его части. Там соберется толпа евреев. Они станут требовать от строителей немедленно прекратить работы по водопроводу и вернуть деньги в казну Храма. Если ты увидишь, что толпа не успокаивается, разгони ее. Но людей не калечить, запаситесь плетьми. Ты понял меня, не калечить! Это – приказ Прокуратора. Но, ты же знаешь, что я на многое закрываю глаза...
- Осмелюсь заметить, жиды... – он осекся, - извини Всадник Серебряное Копьё, ты не иудей по матери. Иудеи в последнее время обнаглели: то это им не так, то то. А денег в Храме, говорят, куры не клюют. Сидят, жаднюги, менялы, в дерьме, неделями одежду не меняют, Только в храм свой ходят по субботам. Морды наели! И какую хе*ню придумали: в ихний храм можно подниматься по одной стороне лестницы... После бани. Ха! Руки моют перед храмом! И что они там делают, если бог им не виден? И имени его нельзя произнести! Ишь ты, подишь ты! Да убережет меня Юпитер от такого. А ты знаешь, многие из них никогда не работают, станут столбом, повернут свои головы в сторону какой-то горы и кланяются кому-то. Скажу тебе, между нами, мне один из наших говорил, что они на горе, на алтаре, не козочек в жертву приносят, а детишек невинных. А знаешь, как они называют камни в центре своего храма? «Святая святых» и «Пуп земли»! Вот, я бы им их пупы повыдергивал! А потом уже и освятил...
Я бы их всех в лилию посадил. Жиды, вот так я тебе скажу, Всадник, жиды! Ты не обижайся на меня, ты хотя и полужид, но хороший. Наш, римский!


Вечер представлялся спокойным, веселым. Беззаботным.










.

Гадалка



Вечер представлялся спокойным, веселым. Беззаботным.

- Хочешь повторить, господин мой, - спросила Юрга, откинувшись на набитую конским волосом мокрую подушку.
- Пожалей меня, - улыбнулся Юлиус, - ты действуешь посильнее удара палицы германца, а я уже старенький. Чуть позже, красавица.
- Да какой же ты старенький? Молодые не умею ничего толком. Чик-чик, как мышка летучая, и шмыг в кусты темные...
- Интересный акцент у тебя... Ты из Персии? Из Сирии? На египтянку не похожа, на иудейку – тоже.
- Ты полагаешь, господин, что имеет значение, кто я? Если бы я была иудейкой или римлянкой, тебе стало бы легче?
- Хорошо, когда боги у... (запнулся)...
- Проститутки?
- Я не так хотел сказать, вообще-то.
- А разве имеет значение, какому богу ты молишься? Вот ты молишься днем сразу нескольким богам, а ночью – одному, разве нет, господин? Не отворачивай лица, прошу тебя. Я многое чего знаю...
- Про меня?
- Про тебя, и Прокуратора... И всех-всех. Вот скажи, ты только кошерную еду любишь? В глаза смотри мне, господин. И рта не полоскал после того, как в германских поселениях свиные ножки поел? Скажи на милость, если бы я была твоей женой, не еврейкой, не римлянкой, как бы ты со мной обращался? Бил бы меня?
- Не знаю. Ты странные вопросы задаешь...
- Бил бы, бил бы... Но господь молодой сказал: «Если тебя бьют по одной щеке, подставь и другую».
- Какой еще такой господь, Юпитер, что ли? Так он не молод...
- Иегошуа, сын божий, дух божий и господь мой.
- Так ты – сектантка... Из ноцриев. Понятно теперь. Так что еще твой раввин говорит?
- Говорит, что мы все равны. Что мир спасет любовь. Что нельзя предавать, понимаешь? Храм веры старой рухнет. Он хотел сразу искупить грехи всех людей.
- Почему это – хотел? Не удалось, что ли? Он уже взрослым был. Ему сейчас было бы около сорока лет.
- Ошибаешься, господин. Когда Каяфа его на крест отправил, ему двадцать четыре года было.
- Мне Прокуратор говорил, да и не только он, что тридцать...
- Ошибаются все. Многие его слова неправильно передаются. И возраст – тоже.
- А ты откуда знаешь? И вообще, ты не ответила, откуда ты родом?
- Ты не знаешь тех мест, Всадник. – Юрга вздохнула, встала с постели, подошла к низкому столику и взяла с него чашу с вином. – Хочешь?
- Да-да, давай, и продолжай, интересно мне.
- Есть на Востоке горы высокие, намного выше туч. Там бог бывает. Бог – один, только разные люди его понимают по-разному. Вот. Там и Иегошуа учился. Я его оттуда знаю, с самого детства. Многое рассказать могу, но не поверишь ты мне. - Юрга подала Юлиусу бокал, присела на постель, поставила свой бокал на пол и стала бесстыдно растирать затекшие ноги. – Я многое могу рассказать, но о боге нельзя рассказывать людям. И о том, что происходит в пещерах тех гор. Все мессии оттуда. Зато я погадать тебе могу, хочешь?
- Какой же римлянин не любит гаданий? И твои зеленые колокольчики оттуда? – Юлиус тронул пальцем ожерелье на груди у Юрги, вздрогнул, и его рука стала скользить по груди к соскам.
- Погоди, господин, ты не только римлянин, правда? Обрезан ты, значит, - иудей.
- Не болтай, лучше погадай поскорей, и займемся делом.
- Хорошо. Я лягу на спину, укроюсь, чтобы не возбуждать тебя. Ты слушай и запоминай, потому что я потом не всё помню, честно-честно. А ты вопросы мне задавай, если захочешь, только медленно спрашивай. И тихо.
Юрга перескочила через лежащего любовника, нырнула под шелка, легла на спину и застыла. Она прикрыла глаза.

- Ты – сын феллаха – выходца из Египта, иудея. Мать – египтянка. У тебя две жены, в Галилее и в Риме. Четверо детей, но один из них тебя не знает, мальчик.
У тебя две веры, и ты не знаешь, к какой примкнуть. Первую жену звали Добба, вторую – Галатея, она из хорошего рода. Родинка у нее на шее справа.

Юлиус похолодел. Он прикоснулся ко лбу гадалки, холодному, как камни в погребе. «Не снится ли мне это», - подумал он, и добавил вслух, желая перевести тему разговора:

- Продолжай. Можешь рассказать о Прокураторе?
- Он странный. Хороший. Скоро поедет в Рим. Сюда не вернется. Доносы на него пишут, - Юлиус насторожился.
- Ты знаешь, кто?
- Посмотрю сейчас... Люди Храма Великого жалуются на жестокости. На то, что деньги из храмовой казны берет. Иудеев ненавидит, это так и есть... И ты доносы пишешь, я вижу... Мешает он тебе делами заниматься. И не любишь ты его за то, что иудеев презирает...
- Почему он из Рима не вернется?
- Убьет себя...
- Что?! Прокуратор?
- Да.
- Почему?
- Не могу сказать, мне запретили это.
- Кто запретил?
- Ты не можешь понять, не открыли мне... не знаю, как сказать...
- О секте можешь рассказать?
- Да. Хорошие они люди. Нет. Разные. Как все люди. Нет. Поначалу – хорошие, потом станут хуже, временами. Война скоро будет. Большая. Много иудеев погибнет. И храма не станет. Выгонят всех отсюда, в рабство заберут, Или просто изгонят их, на погибель. А через четырнадцать столетий после разрушения храма иудеев сотнями тысяч сжигать станут.
- В Империи?!
- Нет. Не будет Рима скоро. Германцы. А потом еще через шесть столетий – миллионы будут сожжены
- Барух ата Адонай..., - прошептал Юлиус, не открыв Сидур и не надев Твелин. - И всё это тебе Ха-Ноцри нашептывает с того света?
- Нет, ты не поймешь. Ха-Ноцри не умер. Он жив.
- О боги! Кто же спас его?
- Могу и о тебе рассказать еще немного...
- Расскажи. Что ждет меня в ближайшем будущем?
- О, господи... Нет, я не могу...
- Не говорят тебе?
- Я сама вижу. Не могу сказать, господин.
- Кто спас Иегошуа?
- Не могу сказать, что ждет тебя...
- Почему?
- Не могу. Потому что ты – зверь, дикий зверь, как Пилат. Не ходи в Тирафану самарийскую. И прокуратору твоему – конец после этого...

В узенькое окно под самой крышей светила полная луна. Огромная, красивая, красная. Свет ее лился широким потоком, перекрывая свет далеких звезд. Холодный свет луны приподнял шелка, осветил бледное, до голубизны, лицо адиутора пятого прокуратора Иудеи Пилата Понтийского - Юлиуса Бравого.

- Пожалей меня, Юлиус, убей сейчас.


***

До начала девяностых годов уехать из Союза в Америку можно было только через Вену. Все желающие удрать из страны, пройдя через ненависть окружающих и многие унижения, могли сделать это, только получив разрешение на выезд в Израиль. Но тогда туда ехало меньшинство эмигрантов. Все будущие «американцы» делали остановку в Вене.
Нас встречали на Венском вокзале представители организации ХИАС, расселяли на какое-то время в гостиницах, и в определенный день отвозили в Сохнут. Так называлась организация Израиля, занимающаяся перемещенными лицами. И там, в Сохнуте, мы должны были официально отказаться от эмиграции в Израиль. Что поделаешь, демократия: езжай куда хочешь, лишь бы – из СССР. Политика...

Представитель Сохнута отлично говорил по-русски, без акцента.

- Так что, господин Кейсер, не хочется Вам стать евреем?
- По-моему, я и так уже еврей, иначе бы меня не выпустили...
- Мда-а. Как фамилия Вашей жены, Деревцова? Настоящая еврейская фамилия, - съязвил он, - вы, конечно, еврей, я легко могу поверить в это. Но вы еврей неполноценный. Распишитесь здесь, и можете идти.
Вот так я превратился в неполноценного еврея. В Вене. В красивейшем городе мира, пропитанным насквозь звуками вальса.

А русским я стал много позже, через восемь месяцев, когда нелегкая все-таки забросила меня в Америку.
Но только во время поездки в Израиль я окончательно понял, что все эмигранты из стран бывшего Советского союза – русские. И останутся русскими до конца дней своих. Так и не став «полноценными евреями», которыми мы все чувствовали себя в Союзе. Спасибо политике любимого советского правительства и окружающей среде.

***

Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,

мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.

Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.

За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,

мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.

И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
...И, значит, остались только
иллюзия и дорога.

(И.Бродский. Пилигримы)







Внучка Августа Великого.


Клавдия Прокула, жена Прокуратора, любила бани в Кесарее. Они были современны, чисты. Дурной запах, характерный для бань из-за просачивающегося в них мерзкого духа канализации, отсутствовал. Потому что трубы выходили в широкий очистной канал, ведущий в море. Морские волны поднимались вверх по каналу и промывали его, очищая весь город.
Она парилась, слушала рассказы подруг и приглашенных женщин из достойных семей. Об Иудее, ее традициях, раввинах и мессиях, пророках и первосвященниках. Там она приценивалась к чудодейственному маслу Афарсемон, которое делали здесь же, в Иудее. Говорят, что оно стоит намного дешевле у торговцев с берегов Мёртвого моря. Масло обладает необыкновенной силой, заживляет раны, восстанавливает кожу лица, обожженного палящими лучами солнца.
Вот и сейчас, вызванный через окно уличный торговец, с трудом отводя взгляд от обнаженных знатных дам, скороговоркой предложил вполне подходящую цену за флакончик Афарсемона, если у него купят сразу несколько. Конечно, цена намного выше, чем в районе целительного моря. Но что поделаешь: в Кесарее жили богатые люди: купцы, торговцы, ремесленники и музыканты. Большинство жителей - греки и римляне. Город был очень большим, число жителей летом и во время игр достигало ста тысяч, в скучные зимние месяца – никогда не опускалось ниже тридцати тысяч. Даже на гипподроме могли одновременно состязаться десять колесниц. Разве могут цены быть низкими в большом городе? В любом случае кремы стоили дешевле, чем привезенные из Рима, да и целебная сила римских мазей, приятных на цвет и хорошо пахнущих, была явно слабее.
Клавдия обожала Иудею. Она не могла понять, по какой причине ее супруг придирается к иудеям. Те исправно платят налоги. И если их не трогать, то не бунтуют. Она предупреждала Пилата накануне того злополучного песаха, чтобы не трогал молодого пророка, сон ей плохой приснился. Даже записку написала мужу.
Дочь Прокулы, как все римлянки, свято верила в сны. Еще больше, чем в пророчества и магию. Но муж не послушался. А всё – какие-то политические дела. Он почему-то решил пойти на поводу у Каяфы, бессменного первосвященника. Как по ней, она бы заменила странного Каяфу более покладистым и светским мужчиной. Даже казненный мальчик был умнее первосвященника, и красивее, все говорят об этом. Понятное дело, люди Эллады терпеть иудеев не могут, но Пилат-то... Клавдия не понимала, за что он их ненавидит. Как греки. И почему Каяфа бессменно служит столько лет, чем он нравится супругу?
Да, страну иудеев она любила. Восток как восток. Зурна, танец живота, заезжие гадалки, прекрасные шелка, бородатые мудрецы. А с другой стороны – грязь и странные казни, непонятные запреты и звуки шафара. Но золото есть золото, его все хотят одинаково. И странная вера не мешает ни дружбе, ни взаимопониманию людей. Иудей не вскочит внезапно со своего места и не пырнет тебя ножом. Да пусть молится кому угодно! Люди все одинаковы. Её гостья из Самарии недавно рассказывала, что местные сектанты утверждают, что истинный бог не находится у иудеев в Святая Святых, а – в каждом доме, в каждом сердце. Что бог – это дух. Странен сектантский бог, как и иудейский. Конечно, трудно привыкнуть к одному богу, но почему бы и нет! Даже удобней: легче одному богу молиться. А еще она говорила, что нельзя ничего просить у бога для себя лично. Нужно молиться и просить что-то сразу для всех. Тогда от бога отодвинется лучик, который и тебе поможет. Очень странно... И не очень понятно. Клавдия усмехнулась от этой мысли.
Она закончила туалет, набросила на голое тело легкую шелковую накидку и направилась домой, не остыв. Благо идти близко, пару шагов.

Спустя пять минут Клавдия уже стояла с чашей сладкого вина на веранде дворца. Она взглянула на обелиск, расположенный на расстоянии семисот локтей от дворца. Слева высилась громада амфитеатра, вмещающего до десяти тысяч зрителей. Там регулярно проходили бои гладиаторов, зрители наслаждались схватками и видом на море. Потому что амфитеатр был похож на букву U, повернутую своей открытой частью к морю.
Из огромного порта, находящегося прямо перед глазами, слышались крики рабов, грузивших мешки с солью на большой торговый корабль. Другие рабы разгружали большую рэду. Они снимали с повозки наполненные оливковым маслом и вином амфоры, большие и тяжелые.
Клавдия перевела взгляд на сверкающий на солнце храм императору Цезарю. Он был облицован белоснежными алебастровыми плитами с вкраплениями блестящих кусочков слюды и поэтому всегда привлекал взгляд.
Храм располагался в верхней части скалистой возвышенности, в тридцати метрах от причала, от которого к нему вела широкая мраморная лестница. Возвышенность была полой. Царь Ирод приказал когда-то вырубить в скалистом грунте пустоты. Образовалась бухта, в которой небольшие торговые суда находили убежище от пиратов. Порт постоянно охраняли военные триремы и либурны. Одна из них, учебная либурна-монера, как раз выходила в море на маневры. Видны были фигурки матросов, отвязывающих парус на главной рее.
Из задней части дворца послышался шум: её муж оглашал приговор в зале суда. Обычно этот зал использовали только зимой, но сейчас гипподром, на центральной трибуне которого вершил суд Пилат, был занят, колесницы готовились к состязаниям. Ржание лошадей смешивалось с ревом лошаков и мулов, тащивших повозки с грузом в порт. В дальнем конце гипподрома, возле самого обелиска, колесницы входили в поворот. Бывали случаи, когда соревнование начинали тридцать колесниц, но многие переворачивались на повороте, разбивались, лилась кровь людей и лошадей, и к финишу приходила лишь одна. Прекрасное зрелище, игры настоящих мужчин. Мужчин!
Мягкий жаркий ветер Эол, дувший в спину, приподнял складки столы, обнажив тело. Проходивший мимо веранды мужчина остолбенел, но, узнав Клавдию, быстро отвернулся и ускорил шаг.
И Клавдии просто захотелось мужчину. Внизу живота разлилось тепло, поднялось до самого сердца, взгляд помутился. Бокал в правой руке слегка задрожал. Сзади послышались знакомые шаги мужа. Клавдия сделала несколько шагов назад, взмахом руки отпустила раба с опахалом, сбросила столлу, повернулась и с мольбой посмотрела в лицо Гаю.

- О боги, ты у меня самая прекрасная женщина в Империи!
- Подготовить тебя? - дрожащими губами спросила Клавдия.
- Я и так всегда готов, - Пилат быстро снял плащ, положил его на стол и опустился на колени...

***
Богу равным кажется мне, по счастью,
Человек, который так близко-близко,
Пред тобой сидит. Твой, звучащий нежно,
Слушает голос и прелестный смех.

У меня при этом,
Перестало сразу бы сердце биться.
Лишь тебя увижу, уж я не в силах
Вымолвить слово, вымолвить слово.

Но немеет подчас язык,
Под кожей быстро легкий жар пробегает,
Смотрят, ничего не видя глаза,
В ушах же - звон непрерывный...

Потом жарким я обливаюсь,
Дрожью члены все охвачены,
Зеленее становлюсь травы,
И вот-вот, как будто, с жизнью прощусь я.
(7-й век до н.э.. Из Сафо. Перевод В. Вересаева)

***

- Почему тебя называют прокуратором, Гай? Ты же наместник в Сирии. И претор в Кесаре... Не понимаю.
- Понятное дело, я же из сословия всадников. Меня сенат назначил наместником, но я не из их сословия. А прокуратором - сам Император поставил, как всадника. Разве ты забыла об этом?
- Конечно, помню, но меня волнует, не накажут ли тебя за некоторые жестокости к иудеям? Не отберет ли Сенат римский коня?
- Коня?! Послушай, Клавочка, мне сорок два года, и я здесь уже почти десять лет. Редко кто из всадников удерживается так долго в должности прокуратора или претора. Как наместник – я имею право применять военную силу, и мне подчинены три легиона, три! Бунты всё время, мессии какие-то, бородатые мудрецы, неповиновение, бесконечные жалобы: половину жизни у меня суды отнимают. Только вчера пришли иудеи на ристалище с жалобой на побоище возле виадука, трясут бородами и лежат на земле, как мешки с дерьмом! Да, это я приказ отдал, чтобы их слегка пощипали за бороды! Нечего мешать строительству! Цивилизованным людям вода нужна! Я не давал команды калечить иудеев, не могу понять, почему мой приказ нарушили. Пришлось своего командира-грека в яму посадить, в лилию, своего, своего наказываю! К полному удовольствию иудейской общины и недовольству греческой. Но я поставлен сюда не только наместником, но еще и префектом, посмотри на стелу! Налоги откупаю! И делаю это исправно. Не за что Риму меня судить! Ни в чем свои полномочия не превысил.
- Ладно, родной. А можно тебя спросить о кое-чем еще? Не рассердишься?
- Конечно, нет, ты так редко меня расспрашиваешь о делах...
- Потому что ты редко вонзаешь свой меч в меня, - Клавдия расхохоталась, - болит всё внутри. Помнишь, я просила тебя, ну, тогда, на пасху иудейскую, не делать ничего плохого праведнику тому, потому что пострадала во сне из-за него... Это было, когда ты взял меня с собой в Ершалаим. Почему ты казнил его? Я видела во сне, что ему будут поклоняться все народы...

Гай Понтийский нахмурился, его глаза, такие ясные всегда, потухли, зрачки расширились. И он, глядя куда-то мимо жены, вдаль, в бесконечность, как бы механически ответил:

- Не я казнил его, а Синедрион. Каяфа, Каяфа потребовал его распять.
- Но ты же мог как-то...
- Никак! Да ничего ты не понимаешь, ничего не знаешь. А всё сны твои, поверья! И любовь к Жидовии! Думаешь, что я не знаю, не вижу, какими глазами ты смотришь на Иудею? Не избежать Иудеи большой войны, так и знай. Ничто и никто ее не спасет: большие деньги здесь накопились. И ничем я не мог помочь твоему юному пророку. Не мог! Слышишь меня, не мог! Не мог! Всё!
- Успокойся...
- Я и так спокоен, уже несколько лет спокоен! Как покойник спокоен! Потому что лично ты меня всю жизнь упрекать будешь! Ни за член собачий, ни за что! Вот! И уже упрекаешь! Нет, не отворачивайся, - упрекаешь! Вот! А хочешь, я тебе всю правду скажу? – Пилат быстро посмотрел по сторонам, приблизился к жене и, коснувшись губами ее уха, прошептал: - Да не убивал я его. Я его спас. Понимаешь? Спас... Я его спас!  Он жив... Вот так!

Жаркий Эол переменил направление. Свежие струи ворвались в колоннаду дворца Ирода Великого уже со стороны моря, освежив разгоряченные тела Пятого префекта Иудеи, Наместника Рима в Сирии, римского Всадника Золотое Копьё Гая Пилата Понтийского и его супруги Клавдии Прокулы Александрийской, внучки великого Августа.

«Я его спас. Понимаешь? Спас... Он жив...»


Конец Первой книги