Комната была крохотной. В ней едва хватало места для обшарпанного письменного стола, времен раннего коммунизма, и панцирной койки со стареньким избитым матрацем. Стены были покрыты грязно-зеленой краской прямо поверх штукатурки, которая местами потрескалась и облетела, открывая взору кирпичную кладку. Пол был покрыт паркетом, неимоверно скрипучим, с кое-где вылетевшими или провалившимися дощечками. Все это «великолепие» освещала одна единственная лампа, ватт на 40, вкрученная в сиротливо болтающийся на конце неуглубленной проводки патрон. Света от нее было чуть больше, чем от одинокой свечи в безлунную ночь, но все-таки это был свет.
В комнате было и окно, деревянное, больше похожее на окно какого-нибудь чуланчика в старом офисе. За ним, на многие мили простиралась кромешная темнота, и дело тут было вовсе не во времени суток. Темнота за окном была всегда, словно по ту сторону находилась другая комната, где вечно был выключен свет. Однако порой оттуда доносились звуки проливного дождя или же свист разбушевавшегося ветра, что подтверждало мысль о том, что это все-таки окно. К сожалению, его нельзя было открыть.
В комнате была всего одна дверь. Правда, и та не вела на волю. За ней находился лишь маленький санузел. Обстановка в нем была скромной, но достаточно опрятной. Была тут ванна, отчего-то имевшая болотный окрас, того же цвета унитаз и раковина, над которой сиротливо висело зеркало.
На стуле, посередине комнаты, слегка сгорбившись, сидел человек. Не был он молодым, как и не был старым. Он был таким же, как и все, но в тоже время был каким-то уникальным, в пределах этой комнаты. Его внешность не возможно было бы описать, потому что она была и заурядной и оригинальной одновременно. Этому человеку с легкостью можно было бы дать как двадцать лет, так и семьдесят. Порой, в нем даже можно было узнать десятилетнего парнишку. Если задумать о том, как могли бы звать этого человека, то определенных итогов добиться в этом плане так же не получилось бы. Он мог бы быть как Сергеем, так и Максимом, Игорем или даже Эриком. Но далее, его лучшего всего называть Антоном, ибо человек должен иметь какое-то имя, даже если он сам не подозревает о том, какое оно есть.
Антон вглядывался в зияющую чернь окна, периодически затягиваясь дымившей в его руках сигаретой. Он пытался разглядеть там хоть что-нибудь, какой-нибудь свет. А если не получалось, он просто представлял, что видит его там. Видит многоэтажные дома, слышит гул машин. Чувствует как многоголосый гвалт вечно опаздывающей, суетящейся толпы мегаполиса сладко тревожит ухо.
Еще затяжка. Возможно, что Антон и не курил никогда, но здесь, в комнате, заняться было практически нечем, а на счастье, в ящике стола появлялась безликая упаковка новых сигарет каждое утро.
Утро? Какое может быть утро, в комнате, где за окном черная пустота? Однако утро здесь все-таки было, как и был вечер. Последний обозначался простым выключением света в комнате, а первое, соответственно, его включением.
Еще затяжка. Ничего, ни единого звука, кроме биения его собственного сердца и шума его дыхания. Он знал, что сейчас время абсолютной тишины. Звуки придут потом, когда выключится свет и комната погрузится в полумрак. Странно, но ночью, в комнате не становилось абсолютно темно, как в закрытом в подвале шкафу. В комнате царил сумрак, который можно ночами наблюдать в любом обычном доме, как только глаза привыкнут к темноте.
Ночью становилось страшно. Становилось, потому что сейчас, ночь стала привычным делом, не вызывающим никаких эмоций. Порой, во мраке можно было услышать, как кто-то ходит по коридору, который должен был бы располагаться за несуществующей дверью. Иногда кто-то причитал или стонал за стенами, полом или потолком, будто бы Антон был не единственным узником этой непонятной бетонной тюрьмы. Иногда слышался чей-то разговор, ничем особо не примечательный. Такой разговор наверняка знаком жителям многоэтажек, когда за стенкой решают какие-то насущные бытовые проблемы соседи.
Еще страшнее, когда кто-то начинал говорить прямо в Комнате. Точнее, Антон слышал только шепот. Этот шепот мог доноситься из дальнего угла комнаты, а иногда раздавался прямо возле кровати. Не возможно было понять не слова, и мозг воспринимал лишь бесконечное шуршание и шелест пересохших губ неведомого говорящего, который пытался донести кому-то что-то очень важное, а быть может просто молился.
Поначалу Антон не мог заснуть, даже ревел от жуткого ужаса, который проникал в него, захватывая каждый миллиметр сознания. Но с каждым днем, все эти звуки становились все привычнее. Ему уже казалось, что без них он бы даже не заснул.
Правда, иногда в Комнате что-то происходило не по запланированному сценарию, который курят изо дня в день. Антон старался хоть как-то помечать подобные моменты, делая зарубки на краешке стола. Он и сам не знал, для чего он это делает. Как видимо не знали и другие: на столе было множество таких зарубок с самого начала. Такие незапланированные действия, выбивавшиеся из общей картины, происходили достаточно редко, но все же случались. Например, однажды, Антон проснулся от того, что комната слегка дрожит, будто от шагов какого-то гигантского существа. И это существо, волоча за собой нечто, прошло по коридору, находящемуся за несуществующей дверью. Это нечто было видимо человеком, потому что оно стонало и как-то причудливо верещало.