– так обозначил вступление к свой монографии «Разматериализованная материальность» выдающийся учёный нашего времени, лауреат Нобелевской премии по разматериализации материальности, человек скромный, профессор Роман Д. Слон. Мы приводим этот труд в значительном сокращении, – не столько потому, что отказываем в способности здраво мыслить и мысль улавливать индивидам, обитающим в неведомых местах, коих этот урезанный труд достигнет в своём распространении, сколько из всё той же скромности, устанавливающей некий регламент по объёму, смысловой и внесмысловой наполненности и прочим естественным параметрам, – скромности, присущей, как говорилось выше, как Слону, так и его официальным популяризаторам.
Один мужик любил одну бабу и часто встречался с ней в разных местах их совместно нажитой – что не представляется важным – квартиры: в коридоре и в других местах тоже. К примеру, на кухне. Когда они видели друг друга, эта баба всегда с торжеством говорила: «Ну, что, любишь, придурок?», – а он неизменно ей отвечал: «Люблю», – но как бы слегка нехотя и – что не удивит чуткого индивида – как бы слегка согбенно.
Иногда, когда ему нечего было делать (то есть большую часть времени), он пробовал анализировать своё тёплое чувство к этой бабе, и в его сознании тогда порой всплывали различные части её тела, характера, темперамента. Некоторые из них он предпочитал не замечать, так как они – с его точки зрения – не соответствовали специфике его чувства к ней, то есть того чувства, которое он обозначал как «любовь». Но потом он – с некоторым удивлением, специфику которого мы здесь рассматривать не будем, – обратил внимание, что те черты, которые он не хотел в ней видеть, стали мало присутствовать в его сознании, а некоторые из них, казалось, вовсе поисчезали к чёртовой матери. И всё же он не мог не знать, что они, должно быть, так и остаются на своём, на том месте, которое им приуготовила Природа, и возможно даже – не претерпев сильных изменений: в этом он, как вы сами понимаете, был одновременно и прав, и неправ. Этот парадокс нуждается если не в объяснении, на которое мы, будучи здоровыми членами общества, разумеется, не способны, то хотя бы в дополнительной обрисовке.
Так, например, нос оставался носом, рот – ртом. И однако последний, то есть Рот, будучи осознанным, выделялся особенно сильно, тогда как (но, к несчастью, и «так как») некоторые другие черты и части тела, составляющие его окружение, сильно хромали. Тем самым он, этот орган, не претерпев никаких изменений, узурпировал законное место других частей и особенностей бабы в сознании мужика.
Мы можем заметить тут, что рот (далее «Рот»), этот орган, узурпировал это VIP-место почти исключительно в силу своего – относительного, конечно – соответствия вдохновлённым умственной работой притязаниям мужика на целостное освещение и тем самым освоение телесного и душевного состава бабы. Что ж делать! как хотел сказать, но не сказал один хороший философ: «либо ты Бог и видишь вещи как они есть – либо нет и фетишизируешь все явления – и лишь явления». Однако не всё ясно в этой ситуации с субъектом Рассмотрения (о необходимости маркировки также и данного термина заглавным «Эр» см. в небольшой статье, которую мы смиренно предаём печати в качестве приложения № 5 к рассматриваемой здесь работе). Получалось так, как если бы именно по его, Рта, наущению мужик и взялся рекомбинировать составляющие элементы бабы в качестве более значимых и менее значимых. Поэтому можно сказать, что Рот, являясь доминирующим субъектом этого дискурса, заявляет о себе прежде всего как Наблюдатель, а потом уже как Наблюдаемое – или, если пользоваться обыденными словами, прежде как мыслящий субъект, а потом уже как материальный объект; ведь если ты долго вглядываешься, скажем, в Чашку или же в Тлю – Чашке или же Тле ничего не остаётся, как в ответ приступить ко вглядыванию в тебя: не в отместку, а в силу своего таким образом создавшегося положения.
Мужик же, будучи тряпкой, как обычно, берёт на себя сугубо подчинённую роль, являясь ни чем иным как проводником самолюбования эмансипировавшегося Рта.
Однако заметим также, что рот бабы не может быть в большей степени действующим, действенным и сознающим, чем сознание мужика (доказательству этого положения мы посвятили отдельную работу), которому в рефлективном плане собственно и принадлежит; нам кажется – хотя мы предпочли бы, естественно, формулировку «нами доказано», – что Рот ротизован не в том смысле, что обретает собственное, независимое от мужика «эго». Мы даже могли бы пойти на некоторую подмену (но не пойдём!), на трюк, утверждая, что этот, да и любой другой Рот не может одновременно находиться в двух взаимоисключающих положениях, вроде известного кота, хотя бы даже всего лишь только мыслимых. Ведь с одной стороны Рот вдруг эмансипировался и теперь присутствует в сознании мужика на основаниях сугубо своих, эгоистических, никак им не объясняемых и, по сути, даже не объявленных правил и концепций, – и тем самым на основаниях заведомо агрессивного свойства. С другой же стороны – он не прекращает быть обычным ртом (частью тела) какой-то бабы, пусть даже и законной супруги мужика, которого мы для большей точности назовём здесь «нашим». (Заметим в скобках, что упомянутое выше Рассмотрение, маркированное нами большим «Эр», также начинает проявлять черты объекта, или, как иные предпочитают выражаться, «вещи».)
То есть, говоря иными словами, налицо факт саморазвёртывания идеи Любви на материале сознания мужика как на своего рода материал-субстрате (слово, образованное по типу «генерал-лейтенанте»). И это последнее является поистине захватывающим и потрясающим фактом – даже если принять во внимание настоятельную потребность мужика увидеть в бабе хоть что-нибудь в обыденном смысле хорошее: ведь кто его, собственно, заставляет заниматься этой неблагодарной и антинаучной хренью?! Итак, мы – возможно, впервые в человеческой истории – имеем перед собой «в сухом остатке» наглядный факт присутствия и разрастания идеи Любви в мужском мыслительном механизме, в заповедные извилины которого её, нашу незрелую пока ещё идею, внесли, как если бы она существовала так же просто и прямо, как вилка или же не вилка. Но ведь не на тех же основаниях! И – страшная мысль! – не в качестве же паразита? Многие видные философы – например, Синичкин – на этом основании отнесли бы идеи как таковые к своего рода мозговым червям. И сказали бы так: «Вот такие у нас МНЕНИЯ!». Но марксист, который теперь стал материалистом и более ничем, марксист, повторяем мы, пусть даже бывший, а ныне реорганизованный в нечто вроде Рудольфа Штайнера, помешавшегося на ясновидении материального ровно так, как исторический Рудольф был помешан на логицировании (назовём это так) имматериального, – даже такой и таким печальным образом реорганизованный марксист пока ещё волен избегать такого рода скоропалительных интерпретаций. А уж мы – тем более.
P.S. к предыдущему абзацу: Будто бы есть какая-то разница: помешательство – оно и есть помешательство! Что же касается Синичкина, то я, конечно, уважаю его «МНЕНИЯ» (как он это называет), но смею заметить по-дружески, ибо мы с ним волей-неволей коллеги, что «МНЕНИЯ» хороши на кухне, супруге своей это скажи, дурак, а в научном труде или хотя бы вот в высказывании, пусть даже, как в нашем случае, вложенном кем-либо в твои уста в качестве для тебя высказывания вполне характерного, стоит всё-таки говорить «МНЕНИЕ», а не «МНЕНИЯ», – коли уж ты не способен ничего увидеть, а только разве что-нибудь «удумать»: авось в точку попадёт! Но Истина – это не какой-нибудь darts!
Однако «модифицируясь – модифицируй!» – как, возможно, говорили древние, не имея чёткого представления о механизмах обратной связи. Мы должны быть благодарны Природе за то, что ныне имеем уникальную возможность видеть крохотный зародыш идеи Любви усиленно модифицирующим собственные объективные, пусть и существующие до инициации исключительно что называется как внутренняя склонность ещё не проявившиеся проявления, потенциально любимые специфичности, специфичные лишь ему, и остающиеся, впрочем, что косвенно, что прямо, выявляемыми ровно настолько и точно таким образом, насколько и каким образом, в тщетном борении с ними как с чужими (что их, вестимо, только подстёгивает), мужик и позволяет им в первый раз проявиться в своём «теле сознания» (лучше: проявится в своё «тело сознания»). Благодаря мужику, как некой чашке, если можно так выразиться, Петри, только и становится возможным существование, рост и развитие рассматриваемого нами композитного объекта, в котором на данный момент есть что-то от Любви, но что-то и от самого мужика, хотя мужик нисколько не напоминает внешне невысокий прозрачный плоский стеклянный цилиндр. Итак, он, этот мыслительный, этот внутрисознАнный гибрид, мог бы быть с изрядной долей правомерности (то есть с изрядной долей натяжки) описан как любвеобильный мужик или же как мужикабельная любовь. Но – на то, на браваду подобными фразами, нужен бойкий ум журналиста.
Мы же – в силу своей позиции – неизбежно сторонимся столь вольной, хотя и эффектной терминологии. Но ещё и потому [сторонимся], что описание не всегда соответствует положению вещей и, более того, по нашему мнению, всегда вносит в него дополнительные помехи: не только транспозицию, но и трансмутацию. – Вернёмся, однако, ко Рту. Обратясь теперь опять к «нашему» мужику, с которого мы начинали наше рассуждение, не можем не обратить внимания на то, что внутренний мир мужика в силу приключения мысли стал значительно богаче. Однако это его не радовало. Он частенько теперь не только с любовью к логике мыслил Рот, но и уже в почти исключительно бытовом смысле и с некоторой, могущей почитаться здоровой горечью вспоминал о Рте (выделив его не помадой, но, как и мы, большой буквой!) в плане его, этого Рта, противопоставления себя окружающим. Даже опираясь на своё не вполне зрелое решение (то есть не вполне решение) сознательно оправдать столь нелицеприятный поступок Рта, всё-таки как-никак предназначенного для целования (в редактированном виде) и, с другой стороны, для произнесения им слов и, если получится, фраз (в сугубо редактированном виде, так как баба происходила из простой семьи и к тому же ранее была спортсменкой), – в сердце своём и «на самом деле» оправдать его он, мужик, не мог, а в сущности – и не хотел. К тому же трудно было теперь ему воспринимать Рот как орган тела, а не словесную конструкцию. И не то, чтобы Рот не был красив: напротив! В том-то и беда! Именно его красота в данном случае провоцировала сомнительную, но действенную идею быть признанной таковой разве что в окружение более скудной обстановки. То есть не только Рот кидал тень унижения на Всё-Окружающее, но и Всё-Окружающее, будучи таким образом как бы скомпрометированным Ртом (возможно, сознательно не имевшим ничего подобного в виду, а получившим сие кажущееся выгодным положение в качестве неожиданного сюрприза), – итак, всё это Рта окружение, всякие там Уши, Щёки, Ложки и Бутылки, Звёзды и сам Космос целиком, – итак, повторяем, всё это в свою очередь кидало уже собственную тень – и преогромную – тень унижения и глумления на самый Рот, как бы безмолвно говоря: а был бы ты, Рот, так же хорош среди органов и… других органов, прекрасных ДЕЙСТВИТЕЛЬНО?! И хотя это – слегка Божественное «ДЕЙСТВИТЕЛЬНО» любой уважающий себя не только учёный, но и любой мужик, включая других мужиков также, да и баб совместно с мужиками, – все они скопом не могли бы не квалифицировать это «ДЕЙСТВИТЕЛЬНО» «ДЕЙСТВИТЕЛЬНО» как некую метафизическую провокацию, как грубое допущение мистики в добросовестное научное рассмотрение, где одно кивает на другое, а более ничего нет и быть не может, но… но, но и но: однажды посеянное зло, употребляя банальное выражения ради пользы дела, прижилось и дало всходы. Рот неизбежно был скомпрометирован и пал пред лицом Космоса материального и мистического, как прежде всё Мироздание пред ним; пал, поник в сознании и в быту и очень скоро растерял всю свою самоуверенность и заманчивость и как орган, и как грамматическая конструкция. И теперь уже мужик, встречая бабу в коридоре, говорил невежливо: «Ну, что, любишь, сучка?» – на что та вынуждена была смиренно отзываться: «Люблю, дорогой».