Вчера все шло гладко. Можно даже сказать, что как никогда хорошо.
Моя хозяйственная деятельность премного расширилась. Я начал вытачивать для себя разнообразные полезные предметы, которые потом бережно сносил в хижину, где они и складировались. Сложнее всего мне дался стол, который, признаться, так и вышел кривым, с ножками разной длины. Но ничего не поделать - мастер из меня не самый лучший.
Но, по крайней мере, я пытался что-то делать.
Пытался, несмотря на то, что время от времени на меня накатывала такая тоска, что я никак не мог сосредоточиться на работе. Изначально являлась, разумеется, Роксана, с образом которой я боролся хоть и нещадно, но безуспешно. Потом все будто бы расширилось и достигло космических далей.
Поначалу я возмущался тому, что не могу жить подобно нормальным людям. Они там, далеко, развлекаются, отдыхают под солнцем, пьют вкусную воду и ласкают друг друга. Они могут поговорить с кем-нибудь, обнять, назвать братом или сестрой, вместе сходить погулять в парк...
У меня же нет никого. И пойти мне некуда, собственно. В самую глубь острова мне еще не хотелось наведываться, потому что я смертельно опасался случайной встречи с кем-нибудь. Мало ли что. Нужно как минимум выйти подготовленным, а на подготовку у меня катастрофически не хватало времени.
Почему - не ведаю. И не знаю.
После неприятных мыслей о собственной отчужденности я стал размышлять, зачем вообще человек послан в мир. Зачем существует этот чертов остров и есть ли какая-нибудь высшая идея, назначившая именно меня и именно на эту вот заброшенную землю. Долгие размышления мне не помогли, зато навеяли некую неубиваемую грусть. Я вновь начал сражение со своими мыслями, однако никаких видимых результатов эта борьба не давала.
Что уж там, я откровенно проигрывал.
Раунд за раундом.
И вот свершилось ужасное. Когда я вместе с Фиделем отправился искать себе хороших веток, из которых впоследствии собирался изготовить незамысловатый настил, меня больно ужалило в руку какое-то непонятное насекомое. Произошло это в самый неожиданный момент. Я с великим трудом оторвал добротную ветку от ствола и уже отправлялся домой, как вдруг насекомое незаметно выскользнуло из уносимой мной ветки и впилось в тыльную сторону моей ладони.
Я вскрикнул от боли и бросил ветку. Насекомое поспешно скрылось, да так быстро, что я не успел его рассмотреть. На секунду мне показалось, что это был какой-то паук.
Фидель с опаской крутился вокруг, словно опасаясь, что насекомое вернется. Я успокаивал его, поглядывая на остальные собранные ветки.
- Не переживай так, мой мальчик! - спокойно говорил я, поглаживая его мягкую шерсть. - Это ведь сущие пустяки. Даже и не больно совсем. Пройдет, ничего. И не такое переживали. Ну, может быть, немного и поболит. Поверь, если рука и распухнет, я это легко переживу...
И действительно, рука почти не болела.
Обрадованный тем, что все обошлось, я подхватил пса вместе с оставшимися ветками и отправился восвояси.
Прошло несколько часов, которые я сознательно отдал столярному подобию работы.
И неожиданно я осознал, что мне безумно хочется спать. Что еще такое? На острове я в основном только тем и занимался, что спал дни и ночи напролет. Недостатка в часах сна уж точно не было.
Сонливость стала смешиваться с какой-то неприятной усталостью, в результате чего работать совсем расхотелось. Я уныло сел на песок и стал вглядываться в бесконечную голубую даль.
- Что со мной происходит? Что происходит... - спрашивал я себя поминутно.
Просидев так еще некоторое время, я стал ощущать нечто новое. Становилось больно дышать. Что-то тяжелое и грубое сжало все мое нутро, ужасно заболело сердце и легкие.
Я что есть мочи пытался вдохнуть во всю грудь, но ничего у меня не выходило. Это было самым мерзким и ужасным ощущением - лишиться того, что тебе безмерно, жизненно необходимо, с чем ты жил все свое время... И особенно ощущение этой кошмарной, абсурдной ограниченности! Еще пару дней назад дышалось во всю силу, свободно и легко, можно было сильно вдыхать везде, где хочешь, а теперь... Теперь лишь эти болезненные попытки захватить побольше воздуха, чтобы хоть как-то продлить свою непонятную жизнь. И невидимая стена, препятствующая этому простейшему процессу.
Дышать я уже не мог.
Я беспомощно лег на песок и, держась за горло, стал смотреть вверх, восхищаясь белизной проплывающих мимо облаков. Они были мягкие, далекие, пушистые, словно молодые барашки. Им, наверное, незнаком яд никому неизвестных тропических насекомых. И уж точно им незнакома эта мерзкая физическая боль. Так и хотелось подхватить одного из этих небесных баранов и подложить под голову вместо подушки.
Но сердце стучало во мне болезненно быстро.
Появилось ощущение, словно меня рвут на куски изнутри. Растаскивают в разные стороны, норовя выхватить сердце и утопить его в пламени этого ужасного отравления.
Или не отравления?
Хуже всего было то, что я совершенно не знал, что можно сделать. Лекарств у меня, разумеется, не было (я, по крайне мере, не видел), да и далеко не факт, что от этой болезни вообще могли быть какие-то лекарства.
Может быть, я скоро умру здесь. И все из-за этого странного паука, что скрылся в высокой траве.
Зачем я вообще ходил в этот лес? Обошелся бы тем, что есть.
Боже, какая непередаваемая боль!
Я не могу ни работать, ни есть, ни думать о собственной судьбе. Все, что застилает мой разгоряченный мозг - это яд. Кошмарный, невидимый, бесконечный.
Провожу по лицу трясущимися бледными руками. Чувствую, что лоб у меня горячий - ну или это мне только кажется.
Не знаю, ничего не знаю. Ощущения совсем смешались... Весь мир стал каким-то серовато-размытым пятном.
- Помогите же мне! - кричу я на весь остров, но никто не откликается. - Слышите? Умираю, о, черт! Больно! Будь проклят этот лес вместе с треклятым пауком! Спасите! Я здесь!
Я здесь. Но никого другого нет.
Вновь чувствую ненависть к каким-то эфемерным людям, что живут в отдалении. Они в своей глупости и беспечности даже и не подозревают, какое это великое счастье - быть услышанным. Знать, что если ты попросишь о помощи, то тебя непременно спасут. Ну или поделятся каким-нибудь лекарством.
А здесь лекарств нет.
И людей нет.
Есть только я, непрестанно сражающийся с ядом, что наполняет все нутро. Катаюсь по свежему песку, окунаю голову в недружелюбные волны.
Наконец мне стало холодно. Это уж совсем удвительно - холодно? В тропическом-то климате! На острове, омываемом идеально теплой водой! Какая же глупость, нелепость...
Да и вообще, весь этот остров вместе с кораблекрушением - сплошная нелепость, не так ли?
Отравление в тот самый момент, когда я должен всеми силами цепляться за свою теплящуюся жизнь - не нелепость ли?
Да за что, в конце-то концов?
Что я сделал плохого?
Я, можно сказать, был честным островным гражданином. Разве что деревья иногда рубил... Но уж за такое правонарушение - и смерть в муках?
Или я все-таки драматизирую? Не смерть? Просто муки?
Что лучше?
Что хуже?
Что хуже?
Не было мне ни спасения, ни ответов на вопросы. Ничего не было, совсем ничего, кроме лихорадочных объятий боли.
Начинало уже темнеть, а я все корчился на песке, не в силах мыслить ни о чем ином, кроме как о жажде скорейшего спасения. Безумно хотелось заснуть и таким нехитрым способом на время исчезнуть из несправедливого мира. Но сон был непозволительной роскошью для того, кого бросало то в жар, то в холод.
По-прежнему было тяжело дышать и это было ужаснее всего. Внутри ни на секунду не ослаблялась стальная хватка богомерзкой отравы, сдавливающая все сильнее и сильнее с каждой минутой.
Я уже и не знал, о чем мне стоит просить высшие силы...
Ничего не оставалось, как еще раз изучить содержимое своего сундука - на предмет каких-нибудь лекарств. Удивляюсь, почему эта мысль пришла мне в голову так поздно. Видимо, виноват я сам - запустил все-таки собственное отравление. Хотя и знал, что отрава уже попала в мою кровь. Так всегда и бывает - а ведь еще сам говорил Фиделю, что легко переживу.
И вот теперь переживаю, ползя по песку и дыша с великим трудом. Можно даже сказать, через раз.
Через неизвестный мне промежуток времени я все-таки достиг желаемой цели и безвольно повис на одной из резных стенок. Внутри было навалено много всякого барахла, которое я старательно стаскивал туда всю последнюю неделю. Первым я выудил большой осколок зеркала, который явил мне мое отражение - бледное, измученное, со слипшимися на лбу волосами. Не могу сказать, что я напоминал покойника, но уж, безусловно, шел к этому.
И здесь произошла вторая странность.
Боль не угасала ни на секунду. Сердце продолжало бешено колотиться в груди, так и норовя выпрыгнуть прочь. С немалым трудом я ворошил барахло на дне сундука, как вдруг...
Может быть, это был лишь бред болезненного сознания.
Но, тем не менее, сквозь свою режуще-пульсирующую головную боль я увидел какой-то гигантский силуэт неподалеку. Он двигался прямо мне навстречу и каждый его шаг отдавался тягучей болью внутри меня...
В то же мгновение этот кто-то, кошмарная образина с рогами и крыльями, легко подхватил меня одной рукой за голову и приподнял над землей метра на полтора.
- Кто-то рожден для сладкого наслаждения, - устрашающе низким голосом проговорило существо. - А кто-то - для мрака бесконечной ночи. И каково тебе теперь, Писатель?
С этими словами он что есть силы швырнул меня вниз, в песок.
Я ощутил ужасный, отдающий кровавым привкусом удар, который перевернул все вокруг вверх дном. Мир потерялся, я с трудом различал предметы, собственные ощущения, чувства и окружающие цвета...
Через несколько минут пространство все-таки стало вырисовываться передо мной - линия за линией. Нарисовался и перевернутый сундук, из которого все вывалилось прочь.
И тут я увидел свое отражение в валяющемся обломке стекла. Из моего носа, глаз и рта шли струйки крови, которые внизу сливалась в один поток и капала на бледновато-желтый песок.
Комшарно.
Из последних сил я протянул вперед руку, пытаясь нашарить что-то. Гигантский силуэт исчез, оставив за собой рваный лунный свет и запах ночного морского воздуха.
Рука моя вдруг нащупала что-то гладкое, стеклянное. Вглядываясь в этот предмет несколько минут, я наконец понял, что это колба с какой-то жидкостью.
Ничего другого не оставалось.
Я почти залпом выпил содержимое и провалился в просторное небытие.
* * *
Когда я проснулся, солнце было уже высоко над горизонтом. Боюсь даже предположить, сколько времени длился мой сумасшедший сон. Или не сон. Словом, совершенно непонятно было, где я успел побывать в эти последние часы.
Радовало лишь то, что боль поутихла. Я уже мог спокойно сидеть, не чувствуя омерзительного звона в ушах и более-менее отчетливо различая предметы.
Я посмотрел на горизонт и понял, что эта картина приносит мне невероятное наслаждение. Я радовался утреннему свету, радовался тому, что еще живой, радовался легким ароматам тропических цветов, что расли недалеко.
Хотя, если признаться откровенно, мысль о ппродолжении этой болезни невероятно пугала меня.
Я осторожно провел рукой по горлу и прикоснулся к груди, там, где располагалось сердце.
Оно все еще билось. Очень, очень быстро.
Я еще жив.
Боже, как я жив?
Каким таким чудом?
Жив, жив, жив.
Не знаю, почему и зачем.
Но мне нужно непременно продолжить работу, которую я начал несколько дней назад. Непременно. Непременно.
Сундук стоял на месте как ни в чем не бывало.