7
Через день после этого, в семь часов вечера, когда «мамочки» кормили своих младенцев, Лида привезла в палату на каталке Аню.
Сначала ее не узнали: худенькое личико, в белой косынке, скрывающей ее длинные русые волосы, глаза закрыты. Аню привыкли видеть с непокрытой головой: волосы она резинкой схватывала на затылке, и получался шикарный конский хвост. И глазки всегда подведены – черные стрелки в уголках удлиняют и без того продолговатые раскосые глаза. И морковная помада (только в моду вошла) на губах. Витенька не видел этого непотребства. Как только они разбежались несколько месяцев назад, Аня стала ярко краситься. А тут лежит эдакое бледное существо да еще с закрытыми глазами.
Женщины испуганно приподнялись. Ольга даже своего сына отложила в сторонку, чтобы сесть.
– Что с ней?
Лида весело подмигнула:
– Дрыхнет наша принцесса. Умаялась. Наоралась, устала. Дочку родила. Все щебетала, щебетала... на нервной почве. Я несколько раз туда заглядывала. И только ее выкатили в коридорчик, она – глазки – хоп, и закрыла. Второй час спит. Все нервы, нервы. Семеновна говорит: как этот ушел, она и давай рожать!
– Кто ушел? Лида, ты уже как наша Груша, ничего не понимаем,- сказала Оля, снова прикладывая сына к груди.
– Ну, муж к ней приехал вчера, Витька, из командировки вернулся.
Фира повернулась лицом к Ольге, какое-то время они молча переглядывались, потом Ольга не выдержала:
– Когда он приехал, говоришь?
Лида уже не отвечала – осторожно будила Аню, поглаживая по щеке:
– Анюта, вставай, домой приехали! Я тебя сама в кроватку не перенесу. Ножками пойдешь, тут близенько.
– Лида, какими ножками? Она не будет прыгать! Каталка высокая. Зови подмогу.
– Ну, тогда сами ее будите, а я пошла за Зинкой. Ее смена уже. Мне домой пора.
Когда Аня открыла глаза, на нее смотрели сверху знакомые лица и улыбались во весь рот.
Ольга чмокнула Аню в щечку, Фира осторожно сняла с нее косынку, мокрую от пота.
– Я – жива? Ой, де-евочки, как здорово... А где она?
– Кто, Анечка?
– Где Маринка? Ее принесут? Дочку принесут?
– Сегодня нет.
– Как? Она будет голодной, Фира Наумовна?
– Да их там покормят, в детской, ты чего вскинулась?
– Кто тут Малашенко? – громко крикнула с порога толстая деваха с большой корзиной в руке. – Передачка вам. Цветочки еще были, так их не принимаем. Акушерка взяла. Не положено в палату, где младенцы, цветы.
Ольга скомандовала:
– Ставьте сюда корзину, вот на эту тумбочку. Нам нельзя поднимать тяжелое. А Малашенко – вон, на каталке, еще еле дышит.
– А-а, – расплылась в понимающей улыбке девушка. – Прыткий какой ваш муженек! Когда и успел за цветочками. Весь день под окнами родилки простоял, ждал.
Ольга и Фира пока не понимали, что происходит. Неужели Витичка материализовался? А, может, родственник какой-то пришел поздравить Аню?
И только когда девушка с пустой корзиной вышла из палаты, Аня, все еще сидя на каталке, сказала сонным голоском:
– Да, девочки, явился мой, не запылился. А что дальше делать – не знаю.
– А что сердце подскажет, – сказала Фира.
Они снова были вместе и шутили, как прежде, до всех этих потрясений с Оксанкой, Светланой, Любашей. Казалось – все дурное отступило, жизнь дала им шанс спокойно кормить своих детишек и волноваться только по одному поводу: не голодают ли их дети? В промежутках между кормлениями то одна вскакивала, то другая с одинаковой слуховой галлюцинацией:
– Девочки, вы не слышите? Вроде бы младенец плачет?
И все приподнимались, слушая.
– А я говорю – плачет кто-то... Ей Богу, это моя! Узнаю голос!
И та, услышавшая за закрытыми двумя дверями голос, уже торопилась в коридор, а потом ее возвращала медсестра или нянька, или сам Андрей Максимович с незлыми упреками:
– Девчата, вы когда-нибудь угомонитесь? Дрыхнут ваши дети! Все время! Как суслики! А когда приходит их час – просыпаются одновременно и дают концерт! Хор Пятницкого устраивают! Еще не выучили?
Во время кормления кто-нибудь норовил распеленать свое дитя – проверить, все ли части тела на месте. Комментарии вслух сопровождались смехом или тревогой. Панику обычно вносила Аня:
– Слушайте, а чего она у меня как немая? Только сопит?
– А ты хочешь, чтобы она сразу заговорила?
– Нет, но у Фиры Наумовны пацанчик все время гукает, а моя...
– Значит, будет молчуньей, как мама Аня, – язвила Ольга. – Меня вот, например, тревожит более серьезный вопрос.
– Ну-у? – все головы поворачивались к ней.
– Мне кажется, что у него правая ножка короче левой.
– Да ну-у?!
Ольга пыталась положить младенца так, чтобы тот держал ручки по швам, а ножками не дрыгал, но ребенок упорно поджимал одну ножку.
– Ты зачем его распеленала?! – возмутилась медсестра из детской, вернувшаяся за малышами.
– Ножки сверяю. Раечка, сами гляньте! Смотрите, эта короче!
Раиса глянула. Младенец подтянул левую ножку, подрыгал ею.
Сестричка засмеялась:
– Так какую ножку вы считаете инвалидной? Что-то я не поняла!
Теперь у него левая короче.
Ольга сконфуженно улыбнулась.
– Девочки, я не пойму, – подала однажды голос Аня, еще вчера у моей доци ресничек не было, а сегодня... выросли. Лежу и любуюсь.
– А у моего сыночка куда-то исчезли, – сказала Фира. – Такие были шикарные! Аж по пять штук на каждом глазу... Странно...
– Надо проверить и мне.
Аня стала распеленывать дочку, не докормив. Та захныкала басом.
И тогда Фира крикнула:
– Анечка, это же мой у тебя, мой! Это сестричка перепутала!
– Го-осподи, длинный какой! – сказала Аня, – Как я могла их спутать?! Моя же – красавица?! А ваш... желтый какой-то, словно китаец. Только и того, что ресницы длинные.
– Вот так и меняют детей, – сказала Ляля. – И чужих растят потом всю жизнь. На номерок бы посмотрела! Вон, на ручке болтается.
Все в палате хохотали, пока происходил обмен младенцами. Аня и Фира, правда, чувствовали неловкость: не узнать сразу свое дитя?! А тут еще Ольга маслица в огонь подлила:
– Как это можно, девочки, своего не узнать?!
Уже спеленутых младенцев сравнивали все вместе: перед ними лежали два одинаково желто-красных младенца с припухлыми веками и непонятной формой рта. Эта форма менялась вместе с гримасками.
– Да-а, – говорила Ляля скептически, – прямо близнецы-братья! Я бы уж точно не спутала со своей. – А говорила, что у Фирочки он желтый. Твоя доця тоже того... китаянка. Еще и глазки узкие.
– И чего они все время кривляются? – удивлялась Ляля. – Моя вот – прямо спящая красавица!
Ляля вообще первая стала во время кормления распеленывать дочку. Та была миниатюрной, весила всего два семьсот, и личико у нее было кукольное: мелкие глазки, губки, носик и никаких припухлостей.
– Если бы был конкурс красоты среди новорожденных младенцев, моя бы Яночка стала королевой, – хвастала Ляля, но это никого не раздражало.
В палате витал дух дружелюбия – пережитое сблизило всех.
Настроение портила только Груша. С одной стороны было хорошо, что она оказалась неразговорчивой особой, с другой...
– Не буду кормить сегодня.
– Груша, какая ты свинюка! Как это – кормить не буду! Мы молоко сцеживаем для других мамаш, у которых его мало! А ты лежишь тут коровой, – бушевала Аня.
– Та не буду ее брать. Мамка сказала...
– Шею надо твоей мамке свернуть, – возмущалась Аня.– Девка у тебя что надо! Курносая, щекастая, как ты, лупатенькая, голубоглазая... вроде бы. Правда, толком не разберешь. Но на цыганча не похожа совсем. Вылитая кацапочка.
Ольга сомневалась:
– А, может, так будет лучше: пусть отказывается сейчас, а не потом. Отдадут ее ребенка в хорошие руки, а эта мамаша... так называемая, начнет права качать... Ее ж не поймешь.
Груша пропускала мимо ушей все, что о ней говорилось в палате. Совесть ее не мучила, но однажды, когда всем принесли детей, а ей – нет, вдруг заплакала.
– Чего носом хлюпаешь? – сердито спросила Ольга.
– Жа-алко ее! Всех кормят, а мою нет.
– И твою кормят чужим молоком. Раз у девочки родная мамаша сволочью оказалась.
–Так она ж – как цыганка.
– Раньше думать надо было! На ней не написано, что она цыганка. Ты ж не слепая!
– Груша, – заговорила Фира примиряюще, – твоя дочка – в тебя. Белобрысая, глаза светлые, нос курносый. Ты, может, перепутала что-то? Никакой он не цыган был?
– Не зна-аю, кто он...
– Вот это номер! Тебя не разберешь, – заговорили все сразу.
– Деточка, а ну вспомни, сосед какой-нибудь тебя на сеновал не уводил? Может, тебе приснился этот... цыган?
– Колька еще был...
Все зашумели в ответ на это признание.
– Нужна ты цыгану – такая вся конопатая, бледноглазая! – сердито сказала Аня.
– Что ж ты нам лапшу на уши вешала? С Колькой спала, оказывается?! Или с двумя сразу? Ну, вспоминай, дуреха! Кто там был с тобою – на сеновале?
– А я помню? – прохныкала Груша.
Фира задумалась:
– Что-то я, девочки, не понимаю... Откуда взялся сеновал? Она что – носила свою девочку двенадцать месяцев? Какой сеновал в октябре? Сейчас середина июля...
– Вот это да-а! – засмеялась Ляля. – Я уже про этот сеновал в компании с цыганом слышу неделю, а не дошло!
– А мы, Ляля, уже месяц дурачимся! Гру-уш, так где тебя Колька догнал? – веселилась Аня.
– Спроси еще о чем-то, – посоветовала Оля. – Ей нужен разгон, чтобы ответить на твой вопрос, забыла?
– Задаю. Груша, как зовут твоего цыгана?
– Колька, – четко ответила Груша. – Кличут цыганом. Черный он.
– А, – веселилась Аня – Ясненько теперь!
Все стали громко смеяться.
Когда деток унесли, женщины продолжили интервью с Грушей и выяснили, что Кольку называют цыганом за черные глаза и волосы, а вообще-то он сосед и кувыркались они в постели, а не на сене, давно убранном с полей. А настояшие цыгане были в прошлом году, летом, коней продавали и на рябоватую Грушу внимания не обращали вообще.
– Что же ты тогда голову нам морочила: стыдно перед селом, что цыганча родишь?! Мамка, мол, заругает? И чего от ребенка отказываешься?
Груша молчала. К такому напору она не привыкла. Очевидно, что в деревне никто не тратил время на разговорчики с этой несчастной, у которой в голове каша.
Три дня ей не носили ребенка кормить, вызывали в кабинет заведующей, по два раза на день. Никто не понимал, что происходит. Груша ходила то заплаканная, то веселая, или старалась от вопросов убегать в соседнюю палату, где уже другие лежали на сохранении. Вроде бы там познакомилась с кем-то...
А однажды она не вернулась, а пришла Лида, собрала ее вещички в самодельную сумку из тряпичных лоскутков, комментируя по ходу:
– Девка – дура, конечно, но жалко все равно. Мамаша приехала за ней – Груша номер два. Сейчас сюда переведут из пятой палаты Катерину, она мертвого пацана родила, рожала долго. Тоже дура, вроде Груши: операции испугалась. Спасли бы...
Лида прищурилась, оглядывая ничего не понимающую палату.
– И что Катя будет делать с нами? Без ребеночка? – спросила Оля. – Завидовать?
– Вот! Потому и выдаю государственные секреты. Грушка оставила свою ляльку, дрянь такая. Вот Катьке и предложили удочерить... Ей-то все равно, пацан или девка.
Все молчали, переваривая новость.
– Я и говорю: ляпнете не то... И расспрашивать не надо, как рожала да что.
– Лидок, мы ж не идиоты, – отозвалась и Фира.
– Приходили сюда эти... из опеки. – Лида с удовольствием выкладывала новости, свято веря в честность этих славных женщин. – И нотариус был, сама видела. Или не нотариус, ну, дядька какой-то важный. Кучу бумаг подписали.
– Понятно, – сказала Фира, – мы – молчим.
Лида вернулась, чтобы заправить новую постель на опустевшей койке.
Казалось, что все события уже позади, а теперь все станут одна за другой выписываться. Смирилась с потерей сына Катя, простодушная и недалекая женщина, правда, с покладистым характером: успокоилась со своей новой дочкой.
Когда ее первый раз принесли кормить, Аня подошла к ребенку, глянула коротко, потом кинула взгляд на «маму», сказала веско:
– На тебя похожа. Нос курносый, бровки светлые, мордочка круглая. Вылитая ты, Катя. Один к одному.
То же самое она говорила Груше. Ребенок действительно подходил обеим с их простоватыми лицами. Точно сама Судьба позаботилась об этом сходстве – на всякий случай…
Катя расплылась в улыбке, а Аня вернулась к своему младенцу с чувством выполненного долга.
И Светлана, которая передавала через Лиду приветы бывшей палате, ушла из роддома не с пустыми руками. Правда, попрощаться не зашла - боялась расспросов, откуда младенец.
Эту тайну рассекретила уже Ляля, племянница заведующей:
– Девочки, тут одна женщина после тяжелых родов вроде как умом тронулась...
– Знаем, знаем, – перебила ее Аня. – Ничем она не тронулась, просто долго переживала. Ты же о Красовской? Свете? Ее вроде бы выписали...
– Да! Но вы главного не знаете! Она усыновила мальчика, от которого отказались три месяца назад! Он в инкубаторе пролежал все это время! Родился с весом девятьсот граммов! Рос тут. И вырос.
– Ну, дела-а, – подивилась Аня. – Значит, и такое бывает...
Лялю выписали первой. У этой женщины, так и не ставшей близкой для остальных, все оказалось в полном порядке.
– Что значит – молодость! – сказала «старушка» Оля, когда дверь за Лялей закрылась.
У самой Ольги начался мастит, ей делали новокаиновую блокаду, она температурила.
Уже окрепшая Аня каждое утро спускалась в вестибюль к своему Витичке и возвращалась возбужденная, тут же выкладывая всему миру домашние новости:
– Представляете, его маманя закупила аж два ящика детского питания, соков и пюре, знаете, в таких маленьких баночках?
– Знаем! – отвечала за всех Ольга, так как Фира с Катей пока с таким явлением, как детское питание, не сталкивались. – Молодец, бабка!
– Анечка, смотри, как судьба тебе улыбнулась: муж... вернулся, и свекровь объявилась... Не было ни гроша – и вдруг алтын.
– Как-как? – не поняла Аня. – Какой алтын?
– Темная ты, Анька, – хмыкнула Ольга. – А еще университет кончала. Прямо вроде Груши. – Алтын – деньга такая, дореволюционная.
– Старинная, – уточнила Фира, – в девяностых годах девятнадцатого века она уже стоила 3 копейки, а в старину, если мне память не изменяет...
– И откуда вы, Фира Наумовна, все знаете? – восхитилась Аня.
– Кто тут Буткевич?! – крикнула с порога санитарка, что носила передачи. – На выход! Отец к вам приехал!
Санитарка так же мгновенно исчезла, как и появилась.
– Что-то напутали, – удивилась Фира, медленно натягивая халат.
Женщины молча наблюдали за нею со своих коек. О том, что Фира Наумовна никаких предков живых не имеет, знали давно.
– Вот зараза – эта нянька, – возмутилась Аня, хоть бы сразу не драпала отсюда, словно за нею гонятся. – Чего даром ходить, если спутали? Фирочка, может, мне сбегать?
– Что ты, солнышко, я же Буткевич тут одна вроде бы...
Выходила она под общее молчание. Все видели, что всегда уравновешенная Фира волнуется. Она даже зарумянилась.
– Бедненькая, – вздохнула громко Аня, едва Фира вышла. – Она тоже, как и я, ждет своего...
– Нет, не то, я так поняла: Иван не старик, – засомневалась Ольга. –Сказали же: отец.
– А как хочется, чтобы этот Иван появился, да? Какая она замечательная тетка – наша Фира! До-обрая, умная, все на свете знает. И нос не дерет... как некоторые. Ну откуда мне знать, что за алтын такой? У нас же вроде бы рубли? А ты сразу: тё-ёмная! Еще и с Грушей сравнила.
– Да ладно тебе, Анька, дуться! Я пошутила.
– Может, мне все-таки... спуститься вниз?
Аня стала подниматься с кровати, но Ольга остановила ее:
– С тобой не соскучишься! Не дури! Без тебя обойдутся! Вот сорока любопытная!
– Ладно, – с недовольной миной Аня вернулась в постель. – А вообще-то пора и выйти на улицу, погулять.
– Выпишут – погуляешь. Забыла про ребенка? Нас выпускать запрещают. Чтобы заразу не подхватить. Сиди, сорока. Погулять она захотела.
продолжение http://www.proza.ru/2012/11/18/75