Ю.Же
Чайка по имени Арс
Сыну
Арс не мог спать уже четвёртые сутки после того, как Бабушка рассказала ему историю Чайки Джонатан Левингстон.
Он переступал с ноги на ногу, прищуривал глаза, клал голову на спину и так и сяк – сон не приходил. Голова гудела от усталости и ещё чего-то непонятного, словно один из низколетящих самолётов оставил зацепившимися за его голову гул и вибрацию. Тело зудело, чесалось и ныло, требуя одновременно отдыха и движения.
Да, именно движения. О нём Бабушка и рассказывала, оно и гудело в голове. Слово похожее на один из неутомимо ползающих вверх-вниз бульдозеров, на ощущение, которое мгновенно рождается и потом медленно затихает, когда расправишь крылья и помашешь ими на рассвете или даже приподнимешься и сделаешь кружочек над Свалкой.
Мама придвинулась ближе.
- Не спиться? Хочешь за стену?
Над Свалкой вечно светили фонари и метались лучи от бульдозерных фар. Темноты здесь не бывало. Свет только менялся с горячего солнечного на холодный электрический. Морозов тоже почти не было. Зимой воздух становился пустым иногда снежным, жгучим... Но свалка грелась непрерывным гниением, периодическими пожарами и трубой большой топки.
Чайки, искавшие зачем-то темноты, в основном старые, летом отлетали за западную бетонную стену в тень корявых осин и чахлых ив, где земля дышала иногда странными запахами и даже мухи были другими. Там ночью было темнее. Только привычный шум говорил о том, что ты рядом с домом.
Здесь, за стеной Бабушка как-то показала ему, как садиться на дерево. Ветер трепал перья, а тело пыталось постичь странное сочетание прочной опоры, ощущаемой лапами и качающейся, подрагивающей земли внизу.
- Как на мачте. – сказала Бабушка.
- Что ты сказала?
- Не знаю, но так всегда говорила моя мама.
- Мам, что такое «как на мачте»?
Мама сняла с глаз поволоку, глянула, нагнув голову.
- Мачта – это вон та железная красно-белая штука, торчащая высоко. На ней сильный ветер, но сидеть удобно, и хорошо видно, когда подъезжают свежие грузовики.
- А там качает?
- Нет, что ты. Я же говорю – там удобно. Но если нас собирается много там включается плохой гул и приходится быстро слетать. Так хочешь за стену? Надо выспаться.
Надо. Мама всегда говорила это слово чуть быстрее остальных. А один раз он, задремав вдруг проснулся от нехорошего. Папа и Мама стояли клюв к клюву вскрикивали и шипели друг на друга.
- ... откуда ты знаешь, что надо?! Вечно твердишь своё «надо»! А кто знает, что надо?! Как надо?!
Папа отвечал в том же тоне, но злости было больше, чем тревоги у Мамы.
- Никогда, слышишь, никогда! Не задавайся этим вопросом. Чтобы его не было! На том, что надо, держится вся жизнь, это основа, её нельзя рушить.
Тут они поняли, что разбудили многих и нахохлившись отвернулись друг от друга.
Арс внимательно смотрел на Маму. «Можно или нет? Поймёт ли? Попытаться?»
- Мам, Бабушка мне там рассказывала про Чайку Джонатана. Ты знаешь?
- А эта история про Чайку Джонатана. Конечно. Тебе понравилась?
- Да!.. Так ты знаешь? А почему ты мне не рассказывала?
- Ну не знаю. Некогда было. К тому же Бабушка лучше рассказывает.
- Мам! Но это же круто! Это же всё меняет! А Папа?? Другие? Кто ещё знает?
- Ну... Может не все, но многие, думаю. Это старая легенда.
- Хочешь сказать, его не было?
-Ну, почему? Я лично думаю, был, просто очень давно. И может от пересказываний всё не совсем так, как было...
- Я хочу как он! Хочу летать! Ты ведь не против? Можно я буду летать?
- Уверен? Боюсь отцу не понравится. Хотя как знать. Ещё один месячник и можешь пойти в школу имени Флетчера.
Время на Свалке отмерялось воротами. В начале дня они отпирались, открывались, оставляя лишь полосатую палку шлагбаума. Вечером (зимой уже при электричестве, летом ещё до того как забор и высокие холмы наползали на Солнце) охранник закрывал ворота с металлическим лязгом, грохая засовом и замком, день кончался, обозначая время главного ужина и сна.
Каждые примерно 30 дней ворота утром не открывали. К зачем-то подъезжавшим всё же машинам охранник выходил через сквозную будку проходной, курил и объяснял. Ворота открывались только для редких в обычные дни легковушек, в основном обуглено чёрных воронов-джипов.
Свалка закрывалась на 1- 2-хдневную профилактику. Бульдозеры работали быстрее и размашистее обычного. Бомжовых непахнущих людей, опасно тихо передвигающихся, сгоняли в стаи к их пёстрым хибарам. Некоторые сутуло ковыляли с большими торбами к 3-хэтажному дому Правления, где кучей стояли джипы и их дальние родственники, и красный Купер и серый Ролс Начальства.
Здесь в большой беседке люди жарили мясо, звенели вытаскиваемыми из машин ящиками бутылок, гремели посудой и ножами. И много кричали, делили, иногда дрались.
Потом начиналось нехорошее.
Непахнущие люди расходились по родной Свалке и начинали гонять. Они противно кричали, кидали палки, камни и банки, крутили над головами прутами и верёвками. Другие ходили по холмам по двое-трое, таская между собой ржавый трос. Вобщем они делали так, что приходилось взлетать.
Одни считали, что лучше найти местечко и отсидеться, взлетая только невысоко. Потому что хлопки выстрелов всё-равно не давали сидеть на месте. Но их гоняли бомжи, а то и забивали на земле, что делали и в остальные дни. Другие взлетали и кружили повыше. И в них стреляли. Хлопки выстрелов отскакивали от беседки и стенки ограды, за которой стояли машины, иногда по одному, иногда по несколько сразу. А то ближе к вечеру превращались в сплошную трескотню.
И птицы падали. Глухо плюхались на холмы и в ямы. Где их подбирали непахнущие бомжи и блохастые со свалявшейся шерстью псы – вечные незлобные враги.
Один раз Арс видел и слышал, как убитая чайка громко упала на будку бульдозера и там пролежала до утра в странной темной луже.
Но не суть. Все пережившие, все кого не съели в этот вечер, ночь, кто не достался воронам, крысам, мухам, они становились старше на месяц и праздновали это ещё более обильной трапезой в день открытия ворот и привычного прихода рыжих машин с едой.
Самые отважные пробирались утром в беседку и под носом у ворчащих псов таскали свежие объедки. Так обычно праздновал свой День рождения молодняк. Каждый месячник был общим днём рождения. Чайки оперившиеся, научившиеся летать и прожившие их больше шести, считались подросшими. Те, что перезимовали 2 раза – взрослыми, а больше 6-ти - старыми.
Старых чаек было больше всего. Были и очень старые, которые уже не помнили сколько прожили зим.
Не многие в стае садились на яйца, ещё меньше – дожидались потомства. Большинство яиц и редких птенцов доставалось свалочным бомжам, бродячим котам, воронам. Да и чайки многие не брезговали...
Стая прибывала медленно и численность поддерживалась в основном за счёт прилетавших и обживавшихся чужих. Эти же прилетавшие, будучи ещё чужаками чаще и гибли накануне дней рождений во время месячной профилактики.
Старики стаи давно умевшие распознать время, когда надо переждать, улетали в рощу, а то и на помойки ближайшего города. Возвращались в первые обычные дни и занимали свои места на гнилых холмах. Облезлые, желтоглазые, с щербатыми, а то и надтреснутыми клювами, калечными ногами и тусклым спокойствием.
Приходилось признать, Бабушка Арса была такой же. Разве что спокойствие её казалось Арсу поярче. А иногда и вовсе пробивалось через него что-то живое, тревожившее как летний дождь с радугой.
И тогда Бабушка начинала рассказывать.
- Видишь Луну, Арс? Так вот, раньше она была временем.
И Бабушка засыпала, как ветер перед дождём.
- Эй, Ба! Луна. Она была временем. И!?
- да-да. Раньше, помню, мама говорила, время мерили лунами. Так и говорилось: «одну луну назад» или «через две луны». И все понимали, когда это было или будет. Потому как видишь, она сейчас с правого крыла тонко светлая, и значит будет ночь к ночи светлеть пока не станет жёлто-белёсым кругом, а потом будет чернеть с другой стороны как гниющее спелое яблоко...
- А месячники?
- Месячники – это тут. Раньше-то, мама говорила, наши жили у моря на скалах. Там Луна, Солнце, а люди редко и электрического света нет. И ели только рыбу. Ловили.
- Как это?
- Не знаю.
- Я бы хотел попробовать. Как думаешь, я смогу?
Бабушка принялась внимательно чистить и раскладывать желтоватые неровные перья на крыле.
- ...
- Смогу?
- Думаю, это довольно трудно. И весьма опасно.
- Смогу?
И тут она и выдала:
- Чайка может всё. Так говорит легенда.
- Кто говорит?
- Легенда. Легенда о чайке Джонатане Левингстон. Слышал?
Так и случилось, что три дня Бабушка, злилась, прогоняла его поесть и начинала путать рассказ, засыпая, а он торопливо ждал её и слушал, слушал, подтягивая из неё легенду. И он узнал о Джонатане.
Нет, сначала он узнал о той стае, которая жила на скалах у моря и только и думала, что о ловле рыбы. Беспокоилась о ветрах, волнах, течениях. О том, как старики слабели и умирали в море. О том, как старшие растили птенцов, обучая их летать по ветру, навстречу и поперёк, беречь силу, кричать, найдя рыбий косяк или самому лететь на крик другой чайки, ловить, запасаться, накапливать жир, терпеть если непогода и голод... По сравнению с этим всем жизнь нынешних чаек была простой, комфортной и бессодержательной. Еду, в которой попадалась изредка и подтухшая рыба привозили огромными машинами. Тонны еды лежали холмами, никуда не уплывая. За едой не надо было летать, нырять, лишь ворошить лапами и клювом и выбирать. И если раньше, как понял Арс из легенды, основной проблемой стаи было добывание пищи и поддержание жизни, то теперь все трудности и опасности заменила скука. Куда деть время и силы? Драки, тупое кружение над холмами свалки... Самые ленивые – болели. Самые наглые экстремалы ждали профилактики и играли со смертью. Самые неспокойные и ищущие шли в школу имени Флетчера.
Так вот. Слушая начало легенды о стае, прогнавшей Джонатана, Арс сначала тоже не испытал к нему симпатии. Арсу казалось, что у его стаи была насыщенная, героическая, Настоящая (!) жизнь. А Джонатан увлёкся какими-то упражнениями. Но постепенно рассказ расставлял всё по местам. В те временами все ловили рыбу, как сейчас все питаются с городских свалок. А он, Джонатан, был не как все. Он искал. Искал Зачем и искал Что-то Ещё. Его не беспокоила еда и комфорт. Он летал. Не перелетал с холма на холм, не выслеживал косяки рыбы, а летал сам по себе в небе, пространстве и времени, увлекаясь только совершенством.
На следующий же день Арс , конечно, не преминул попробовать кое-что из того что описывала Бабушка. «Штопор», «Бочка». Страх спас его в этот раз от увечья или чего похуже...
Теперь история чайки Джонатана занимала его и беспокоила. Он рассказал Маме и ещё нескольким чайкам, что хочет Летать также. Реакция была поразительной. Его никто не гнал. Над ним посмеивались и говорили о школе Флетчера, но всё в таком странном тоне, вроде «там тебе самое место»...
Школа располагалась за северной окраиной свалки. Здесь старые холмы особенно высокие, спрессованные, покрытые коркой пыли и времени завалили сетчатый забор и вросли в него. Следом густо росли ивовые кусты, беспорядочно мешая друг другу. Потом начиналось болото. И если пролететь немного ещё севернее, то начинались много раз горевшие берёзки, в большинстве мёртвые, но попадались и живые, и потом – озеро. Овальная вода то зарастающая осокой и камышом, то подсыхающая чуть ли не в половину, то замерзающая и накрытая снегом. Впрочем зимой тут никто не бывал. А с весны старый Сэн прилетал неизвестно откуда и садился на озеро к неудовольствию перелётных уток и других лесных обитателей. Они знали, за ним прилетят ещё чайки, шумные молодые, бестолковые, не устраивающие гнёзд, зато готовые всегда склевать оставленное без присмотра яйцо или обидеть птенца.
Он садился на воду и ждал. За многие годы он научился держаться на пресной воде так же легко, как на солёной. Никто из его учеников не чувствовал себя на воде так уверенно. Но для всех особым развлечением было сесть на воду и, восстановив дыхание, наблюдать за следующим. Особенно веселили всех новички. Одни спускались сначала далеко на берегу, так что их не видно было за осокой и оттуда начинали здороваться. Другие решительно и безрассудно плюхались на воду, трепыхали крыльями, пытаясь поймать равновесие, поднимали брызги. Кто-нибудь из наблюдавших обязательно говорил: «смотрите, сейчас утонет!», и все начинали хохотать. Даже Сэн улыбался. Он был подслеповат и любил, когда мог видеть и слышать происходящее.
Арс сел на воду почти спокойно.
Папа за несколько дней до того зачем-то поднял его и повёл за собой довольно далеко от Свалки. Так далеко они никогда не летали. Было незачем. Они летели низко вдоль дороги и видели грузовики с едой и пустые, ряд деревьев и частые кучи мусора под ними.
- Спускайся! - сказал отец и резко пошёл вниз. Арс так не сумел, сделал большую спираль, ветер снёс его на другую сторону от дороги, он снова приподнялся и увидел, Папу в продолговатой наполненной водой канаве. Он спустился на сухую траву рядом и заковылял, запрыгал к воде.
На Свалке вода была в бочках, в разных банках и посудинах... Была большая лужа с мазутными разводами, в которой кое-кто любил поплескаться. Остальные предпочитали пыль.
Иногда весной и осенью водой наполнялись колеи и глубокие рытвины, в них старшие учили плавать молодняк. Да и сам он учился. Но никто никогда не показывал ему как садиться на воду.
На освоение этой штуки до сносного уровня ушло несколько часов. В основном они ушли на преодоление страха и сомнений. А когда с ними было покончено и пережит восторг от удачи, пришли вопросы.
Папа отмолчался, видимо, сколько нужно, а потом стал отвечать сдержанно и немного невпопад. Из его ответов получалось, что он когда-то учился в школе Флетчера и что для хорошего начала Арсу пригодиться то, чем сегодня занимались. Больше Папа толком ничего не рассказывал. Странным было ощущение, что он не скрывает что-то ценное, а наоборот... На все арсовы «а что там», «а как» Папа покачивал головой, моргал и как-то тускло отвечал – «увидишь», «да ничего»...
Арс не понял, почему Папа никогда не рассказывал про школу и почему, если он в ней учился и вроде как неплохо, то он всё равно жил как все, ничем не отличаясь и никуда не стремясь.
Всё это хоть и подсыпало сомнений, но ещё больше подгоняло Арса к этой самой школе.
В Флетчеровской школе говорили о море, высоком небе, ветре... Было несколько чаек, которые всё это видели и знали. Были отличники и ветераны.
Учитель – старый жирный подслеповатый чайка Сэн с трудом поднимался с земли, но когда поднимался, летал красиво в какой-то своей непередаваемой никому манере. По слухам когда-то он был непревзойдённым в полётах. Сейчас он отлично чувствовал мысли других чаек, мог часами обходиться без движения, а потом перемещаться за мгновение с одного берега озера на другой. Пропадал в одном пространстве и появлялся в другом.
Несколько давних учеников-ветеранов практиковали сверхбыстрые и сверхмедленные полёты и чудеса воздушной акробатики. Удивительной для Арса была их настойчивая работоспособность и нескончаемые тренировки. Никто не мог приблизиться к их мастерству, но около 20-ти чаек каждый день выслушивали длинные наставления Учителя и тренировались, кружа над лесом, ближайшим полем и болотом.
- Мама! Я буду ЛЕТАТЬ! – сказал Арс маме в последний день перед школой.
- Летай, конечно. Думаю, у тебя есть пара его перьев, хотя по легенде он вроде не оставил потомства...
Арс отзанимался два месячника. В школе время отсчитывали ученики, иногда сверяясь с информацией от вновь прилетавших.
Он старался. К вечеру гудели мышцы спины и плечи, кружилась голова и даже лапы болели от приземлений и подпрыгиваний. Он начинал пробовать, как только Сэн переставал объяснять или предаваться раздумьям и воспоминаньям. Он пропускал обеды, на которые школа отправлялась на ближайший край свалки, а кто и к родным. А ночью не мог спать от возбуждения и осторожно плавал в темноте. Он многому научился, но силы его стали уменьшаться, он становился вялым и злобным.
- Ты слишком стараешься. – Сказал Учитель читающий в сердце.- И у тебя не получится из-за этого.
- Но Вы сами говорили – надо много работать и стараться.
- Да, и ещё я говорил – надо слушать и слышать.
- Я слушал Вас.
- Не меня...
- Что Вы скрываете?
- Это невозможно скрыть. Это можно только не увидеть, не услышать. Из 100 чаек только 20 отправляются в путь, 10 устают или пугаются вначале и возвращаются, 5 умудряются заблудиться, 3 достигают небес и кружат там не в силах спуститься, 1 сходит с ума и разбивается, 1 находит удобное местечко и становится учителем как я.
Арс ещё раз повторил это про себя и пересчитал.
- А как же надо? А у кого получается?
- У 101-ой.
Так Арс ушёл из школы.
Он не очень-то торопился к стае и прежней жизни. Сначала выспался и отъелся. Хотелось повидать Маму и Папу. Но их не отделить от вопросов, на которые у него ничего нет кроме злости, глупой злости.
Он ведь и сам задавал себе без конца эти «что дальше», «зачем задумываться» и «чему научился». Они роились тупыми жёсткими надоедливыми мухами, которых даже если поймаешь, съесть не сможешь.
«Может Бабушка? Да, пожалуй». Он спланировал на пологий склон крайнего к западной стене холма. Грузовики и Бульдозеры заезжали сюда редко, почти никогда. Бомжи тоже здесь не ходили. Холм уже сильно прогнил и чтобы найти что-то съедобное, нужно было долго ковыряться и очищать плесень. Но здесь летом пучками росла трава, которую старики называли полезной, водились мыши, лягушки и ящерицы, которых тоже ели многие, кто умел ловить. Собственно старики и занимали себя этой «добычей».
Бабушка когда-то давала Арсу ящерицу. Было очень странно – живая, трепыхающаяся еда.
- Еда всегда сначала живая, - сказала бабушка. – Просто обычно её люди сначала убивают, а потом дают другим.
- Потому они главные? – спросил тогда Арс.
- Может быть... – задумалась Бабушка.
День был тёплый. Редкие белые, больше серые, желтоватые... штук 15 чаек стояли на нагретом холме, дремали.
Он подлетел ближе, позвал.
Лишь двое шевельнули головами – посмотрели. Её не было.
- Бабушка!
- Аты нет, - скрипуче сказал рядом Старый с облезлой головой и шеей.
- Кого?
- Аты, твоей бабки. Кончилась.
Было много. Во-первых, у Бабушки появилось имя, во-вторых, пропала она сама. Всё это сразу не очень-то принималось. Застревало как упаковочная плёнка в горле.
- А где?
Старик смотрел на него с тупым снисходительным удивлением.
- Не думаю, что тебе будет интересно смотреть – её крысы едят.
Арс некоторое время стоял, топтался, пытался... И всё. От этого можно только улететь. Он поднялся через слой душного тепла над беспорядочно пёстрыми холмами и кучами и стал летать зигзагом, крича «Ата-Ата», будто утверждал: она будет теперь здесь в воздухе, а не там...
Потом была встреча. Не сказать, чтобы что-то важное и судьбоностное. Но нельзя не сказать вообще.
Вторая чайка летала с ним. То есть в стороне, тоже странными зигзагами, но как будто с ним. Чтобы проверить это, он спустился и сел специально не на кучи, а на крышу бомжового вагончика. Подождал. Чайка спланировала вниз «не так уж безупречно», как сказал бы пожалуй Сэн. Её немного снесло и она села на песок около. Это было приятно. Чайка была молодой, другого пола и на жёлтом песке казалась синевато-серой.
- Эй, подруга...
Она склонила голову с вниманием. Он скакнул в сторону. Она несколько раз взмахнула крыльями и встала рядом.
- ...как твоё имя?
- А что это?
Он молчал. Что тут скажешь.
- Что это? – повторила она.
- Как зовут тебя родители, другие?
- Как всех – Эй-эй. – это был ответ и вопрос одновременно, ожидание чего-то.
- Можно звать тебя Подруга?
- А удобно? Можешь...
- Увидимся здесь завтра. – И он резко поднялся, чтобы не передумать, быстро полетел к холму, где обычно обедали его.
Мама осмотрела его, пару раз легонько клюнула, поправила некоторые перья, и стало щекотно как в детстве. Потом она перелетела на несколько метров, где видимо вчера разгружалась машина и поодаль копошился человек и две собаки.
«Всё?!»
Ему не хотелось есть. Он поднялся и сделал два низких красивых круга, резко поднялся, вернулся небольшим штопором, снова сделал ровный круг и опустился, стараясь быть равнодушным.
Папа оказался рядом.
- Летаешь красиво. Ну как развлёкся? Что старый Сэн, ещё жив? А «бочку» научился делать?
Арса затошнило. Мама приблизилась вперевалку.
- Оставь его с вопросами, пусть поест, отдохнёт.
- Пап?!
- А?!
Нет, это всё невозможно переварить и сформулировать. Они знали! Знали про чайку Джонатана, про полёты! Про имя Бабушки! Про море! ... и жили. Жили с этим вот так...
- Как вы живёте, а?
Папа прищурился, смеялся.
- Хорошо живём. Как надо. Да ты не переживай, после школы всех немного колбасит.
Он не стал срываться резко. Они не должны волноваться. Выждал паузу, вспомнил: «почувствовать крылья», спружинил, поднялся.
Ночь он провёл на той же будке. Просто не мог нигде больше.
Утром желудок заставил его поесть, и он пропустил момент. Просто вдруг увидел её на крыше, пытающуюся скрыть волнение за чисткой крыльев.
«Ну и хорошо»
- Привет, Подруга. Кстати, я – Арс.
- Арс.
- Слышала про море? Я собираюсь улететь к нему.
Она закивала.
- Да, про море тут одна ворона ругалась. Наши её погнали, а она всё кричала, что мы мутанты и нам надо «валить на море». Так и орала: «Мутанты! Ваше место не море! А здесь наше место!». Я ничего не поняла. Что такое море и как понять «наше место», и «мутанты». Ты знаешь что-то из этого?
- Да, много непонятного. Вот я и думаю полететь.
- Сегодня?
Вопрос был хороший и он решил, что ей можно с ним.
- Ата – (он удивился про себя, что так теперь её называет) – говорила, что море есть в любой стороне, нет только на востоке. То есть нельзя лететь туда, куда Земля поворачивается.
- Ворона тоже сказала, что летит к морю. Что летом там свалки лучше и по дороге и ещё что-то про рыбу. Она сказала, что лучшее море на юге.
Так и вышло, что они после небольшого препирательства вылетели с двумя воронами.
- Имейте ввиду, ваших там практически нет. У моря теперь мы – вороны.
- И вы ловите рыбу?
Ворона долго хохотала и кашляла.
- Там и так еды полно, рыбу люди ловят.
И снова хохотала и кашляла.
- Полетели, - сказала она наконец сквозь весь этот ей же производимый шум и рванула в сторону шоссе.
Сразу за ней двинулась её унылая напарница и две чайки.
Вороны бросили их на первой же помойке, к которой спустились скорее от любопытства и усталости, чем от голода. Помойка была большая, из четырёх контейнеров и кучи пакетов за ними.
Рядом дымился мангал и стояла стойка шаурмы, пахло жареным мясом. Цветные зонты, несколько дощатых крыш, столы окружённые стульями, будка-кухня, туалет. Здесь же в квадратной сетке уныло бродили пять кур и два петуха довольно старых. За будкой-кухней был глухой забор, прикрывающий площадку с щербатым, бурым от крови чурбаном с топором, замызганным разделочным столом с ножами, щипцами, паяльной лампой. В углу забора стояла бочка, в которой жгли перья далеко не всегда куриные и прочее.
То ли вороны почуяли неладное, то ли знали заранее и нарочно прилетели чаек сюда и тихо бросили...
Усатый человек в полосатой рубашке, куривший в кухне, увидел птиц и вышел в загон с ружьём. Приладился стволом к отверстию в заборе.
И сквозь шум трассы и шебуршание Подруги в хрустящих пакетах Арс услышал Тишину. Это было из того немногого но важного, чему его научил Папа.
Когда люди на Свалке начинали стрелять, птицы паниковали. Мама всегда старалась спрятаться или улетала с ним к Бабушке за стену. Там было тихо.
Только один раз туда тоже пришёл человек с ружьём. Видно не хотел ждать, когда бомжи поднимут на Свалке птиц с холмов. Тогда пропали несколько стариков. Но может потому что добыча человеку не понравилась, может нести её было далеко, а может одному было не интересно... Это было всего один раз.
А в тот раз Папа позвал его. Рано, когда только начали съезжаться джипы и звенеть посуда. Когда стая ещё кормилась вовсю, но словно ветром её сносило дальше и дальше от Правления, они молча подскоками продвигались всё ближе к зоне, где звучали голоса людей и вязкая, мутная как туман растекалась опасность. Очень хотелось улететь, но Арс уже будто запутался. Заблудился и притихший держался около Папы. Они нашли укрытие – небольшую яму и обломки чего-то большого железно-пластикового, близкого им по цвету и потому внушающее доверие. Они ели и отдыхали рядом и Арс в конце концов успокоился.
- Слушай. – вдруг строго и вроде как зло сказал Папа.
Арс прислушался и не услышал ничего. Совсем ничего. Ни шуршания, ни голосов, ни... ничего. Арс спросил и не услышал себя. И стал задыхаться захлёбываясь этим вопросом и его отсутствием. Тело всё словно расплющило, придавило к мусору, остро впивающемуся в живот, и невыносимо хотелось одного – взлететь. Но когда он уже начал разгибать лапы, Папа больно клюнул его в плечо.
- Слушай.
Тишина.
- Что это? – опять беззвучно спросил Арс.
Папа был частью Тишины, он молчал, прикрыв глаза, и мелко трясся.
И только когда грохнул первый хлопок выстрела, и неподалёку чайку бросило в сторону и вниз кучей перьев с головой набекрень, и всё зазвучало, зашумело, Папа заговорил.
- Слышал? Такое ещё бывает перед сильной грозой или ураганом.
- И что это?
- Я думаю- страх.
- Чей?
- Ну вообще. А может это страх того кто убивает, ведь больше никто не знает, что это будет.
- Ага, я тоже когда ловил лягушку, было страшно.
Помолчали. Теперь в шуме ветра, криков, выстрелов это было проще.
- В любом случае, полезно научиться его слышать.
- Пап. А когда гроза или ураган, тогда это кто боится?
Папа молчал, даже начал выдёргивать что-то из мусора. Потом:
- Иногда, знаешь ли, надо бояться лишних вопросов... - выбрался из укрытия и, неожиданно замахав, резко быстро приподнялся совсем немного и спикировал за ближайший холм близко-близко к забору.
Клюнутое плечо тогда долго болело и ныла обида на неотвеченное. А теперь вот...
Взлетать нельзя, стоять тоже. Он прыгнул на неё боком. Это странное его движение сбило с толку всех. И спасло.
- ... в этой тишине трудно-выносимо хочется взлететь, а именно это нельзя. Так меня Папа учил... – объяснял он потом нахохлившейся Подруге в 10-й раз перекладывающей свои перья на спине.
Они перелетели трассу и сидели на земляном откосе в привычном грохочущем шуме.
Потом они летели долго, и усталость движения успокаивала.
В первый же день они приноровились к проводам, вышкам, высоткам.
Труднее было там, где городов не было. Просторы, яркая пустота, разряженный, лишённый привычных частиц воздух вызывали головокружение и ... может быть восторг. После нескольких часов опять решили сделать привал. Теперь Арс привлечённый однообразной зеленью в стороне от трассы (поля, пролески, лес) решил отклониться и поискать отдых и интерес. Снизились около большого блестящего озера с густым камышом и ивами по краям. Нашли песчаный берег и стали пить присматриваясь
Озеро оказалось очень обитаемым. В камышах гнездились и кормились. Жители прилегавших полей и леса прилетали пить и ловить мошкару и стрекоз.
После того, как Арс громко обозначил, что они здесь не задержатся надолго, старая цапля приблизилась пообщаться. Издалека прислушивался чибис, и утка покинула гнездо, отплыла неподалёку на открытое место и стала чиститься, нырять и глядеть с любопытством.
Цапля благосклонно предложила поохотиться у них, сообщив, что лягушек много и рыбёшка тоже попадается часто.
Поохотиться!
Конечно, когда-то им придётся признаться, что они понятия не имеют, как это делается в воде. Но не здесь и не сейчас.
Они ответили, что не голодны и осведомились о направлении к морю.
- На юг!? В начале лета? – Цапля в знак удивлённого возмущения даже не стала закрывать клюв. – Сколько себя помню, птицы летят на юг осенью, а на север весной. И первый раз вижу пару летящую к морю в начале лета. Вы одни или со стаей? Может плохие новости? В ваших краях сменился климат? Или пропала еда?
Слушатели насторожились, и их стало заметно больше. Даже трясогузки ненадолго замерли.
- Еда у нас не кончается. Её привозят машины каждый день. И климат...
- Зимой тоже? – переспросила Цапля.
- Что вы удивляетесь, - влезла сорока. - Они наверное в деревне живут. Вон наши люди тоже всю зиму валят своей птице, которую не убили, и нам перепадает. Вы беглые, да?
- Мы путешествуем,- уклончиво ответил Арс.
- Мы никогда не были на море и хотим его увидеть, - смело сказала Подруга, посмотрев по сторонам с вызовом, из-за которого никто не решился спросить про яйца, потомство. Её сочли психованной, а с учётом размеров крючковатого клюва это значило- держаться подальше.
Цапля, демонстрируя независимое спокойное равнодушие, что так близко к истинному радушию, показала направление и объяснила ориентиры.
Долетите за 1-2 дня, если не будете облетать города... Но я, уж простите, советую вам океан.
Она вежливо проглотила с очередной лягушкой фразу о том, что море, к которому они прилетят первому – лужа на день-другой полёта... А они промолчали о том, что очень хотят скорее добраться до какого-нибудь города, чтобы поесть и передохнуть.
Снова двинулись в путь. После небольшого отдыха ещё больше чувствовалась накопленное напряжение и усталость мышц. Все их тренировки были играми в сравнении с реальным непрерывным полётом весь день. Он косился на Подругу с сомнениями. И она как раз предложила посмотреть еду на небольших свалках, что попадались довольно часто в опухолях большой дороги.
На первой же придорожной помойке они выдержали небольшую стычку с «местными» воронами. Стычка началась яростным криком и закончилась скандальным ворчанием серо-чёрных о «вонючих мутантах», которым «не сидится на своём вонючем море, и они всё лезут в чужие края и на чужую еду».
На помойке было, конечно, не так сытно и привычно как дома, но зато еда была вся сплошь свежая, не протухшая. Они нашли, разрывая пакеты, много хлеба, остатки жареной птицы, обрезки и кости копчёной рыбы. Тут бы и поспать, но в округе было много собак.
Они молча уныло начали подниматься, но Арс передумал и спланировал на прямоугольный синий кузов одной из нескольких фур, спящих на стоянке недалеко от помойки. Здесь было всё по-домашнему: серо-голубой свет электрических фонарей, запах солярки и выхлопа, гари, людей и пластика. Они уселись на металлическое ребро, явно проступающее под тентом, и уснули.
Проснулись от того, что фура заворчала и тронулась, тент хлопнул, подбросив их.
Запахи. Их было невероятно много. Сначала пахло городом. Этот городской ветер, тяжёлый запах асфальта, машин, заводской грязи и людей был знаком, он часто бывал на свалке. Он долго следовал за ними, полз по трассе подгоняемый машинами. Но на другой день главным уже был не он, а зелёный запах листвы и травы с пёстрыми сладкими примесями пыльцы, цветения. Попадались куски запахов ферм. Густые, душные немного, напоминающие запах тёплого гниения старых холмов на Свалке, но другие, однотонные.
Потом началась степь. Пыль. Сухой горячий воздух, наполненный частичками высушенной земли, травы, чешуек колосьев и кожи животных, мёртвых насекомых, клочьев линялой шерсти. Здесь ничего не гнило, всё иссыхало и превращалось в пыль.
Но было ощущение, что за этой пыльной зоной уже шло навстречу, прорывалось что-то другое, неизвестное, но ожидаемое. Вдруг быстрый порыв проскакивал, разгоняя сушь степи, вбирая и убивая её... Но Арс никак не мог уловить этот запах. А на четвёртый день остался только он. Новый, но потрясающе родной, знакомый, как цвет своих перьев. Влажный, солёный, йодистый запах моря. Если бы Арс знал, он бы порадовался. Но он не знал, торопил Подругу, нервничал и метался.
Наконец она спросила его вопрос:
- Как думаешь, что это? Что пахнет?
Он был рад и не рад, что она спросила. Победило к сожалению второе.
- Отстань. – Он метнулся вниз-вправо, влево, сделал дугу, зачем-то опустился на крошащуюся борозду, зарастающую картошкой, поймал большого хрусткого жука, и почувствовал, что она нужна ему.
Подруга поймала его настроение или сама ощущала то же... Но вскоре она стояла рядом. А он в знак примирения решил ответить.
- Могу ошибаться, но думаю это чайки.
- Так сильно?
- Ата говорила, что птицы, живущие на море, пахнут сильно и по-другому, но каждый, кто чайка, сразу узнает этот древний запах. Может быть, их там всё-таки много...
Море оказалось не так уж далеко, лететь не так уж и трудно.
Море не встретило их. Оно было тихим, сосредоточенным. Оно не было похоже не на одну воду виденную Арсом. Оно вообще не было похоже на воду.
Они стояли на влажном песке, очень приятном для ног с множеством скруглённых камней. Этот берег был так хорош и ласков. Что по нему хотелось ходить бесконечно, упруго упираясь. разглядывая и выискивая. Арс заставил себя смотреть на воду. Она едва заметно вздыхала и покачивала краем, чуть ползающим по песку туда-сюда. Он допрыгал до воды и соединился с ней лапами. И море словно поднялось о его ногам вверх, заполнив сосуды, мышцы, кости, перья, затекло в голову и размыло.
Арс расслабился. Сделал мягкими ногами несколько шагов и сев на воду поплыл, загребая очень медленно, пытаясь не преодолевать эту невозмутимость. «Оно» - думал он без конца, только меняя интонации.
Жить тут оказалось по-всякому. Бывали дни, когда обоим им думалось, что они вспомнили, оживили в себе древних чаек. И тогда всё было родным и удобным: берег, вода, ветер. Дневная жара и звёзды ночью. Они ловили рыбу (на освоение этого трюка ушёл всего день), отдыхали на воде, быстро привыкнув к волнам, бродили по прибою. Скрываясь друг от друга, летали к дороге или ближайшему пляжу с людьми за привычной пищей.
Бывало наоборот. Особенно в тяжёлую погоду или в отсутствие пищи. Тогда они сами чувствовали себя мутантами, неприспособленными чужими.
Иногда они попадали в противофазу. Нещадно ссорились и разлетались.
Через луну примерно (да, здесь не было ворот, зато луна была вовсю и Арс вспомнил...), выждав тихий денёк с береговым ветром, они отправились по краю, то уходя немного в море и присматривая пищу в бликующей воде, то залетая над скалами и пыльно-зелёными холмами.
Они нашли чаек. Небольшая стая. Шумные, суетливые, ярко-белые, они только похожи были на тех, что жили на Свалке. Стая приглядывалась к прилетельцам со злобным любопытством. Они летали резко, грубовато, но очень сильно. Кружили, падали в воду, быстро поднимались и снова кружили, всё время оказываясь сверху и с разных сторон.
Арс и Подруга сели на воду, пытаясь понять смысл движения стаи. И тут вода странно загудела, чайки закричали громче и дружнее поднялись в некое подобие круга.
Шёл корабль. Небольшой катер-теплоход с людьми, музыкой, флагами. Засмотревшись Подруга и Арс не стали взлетать. Теплоход прошёл рядом, их сильно закачало боковой волной, обдало жаром, шумом, запахами.
Когда волны стали пенистыми, они, опомнившись, поднялись, чтобы рассмотреть хорошенько...
За теплоходом тянулась гладкая полоса между расходящимися линиями взбитых волн, постепенно вливающихся в общее качание моря. На этой полосе была хорошо видна пища: оглушённая рыба и брошенные людьми хлеб, огрызки. Попадался и просто мусор. Чайки стаи с криками кидались, опережая друг друга...
Значит, им тоже люди привозят пищу?
Когда море стало одинаковым, как раньше и гул утих, стая покачивалась на волнах, и одна из местных чаек решила-таки познакомиться.
Язык был странным, но это был несомненно язык чаек. Сначала Он хотел знать всё о них, и они рассказали, не очень правда уверенные, что он понимает. Постепенно стало ясно, что интерес касается только наличия, доступности, качества пищи в разных местах.
Когда пришёл их черед спрашивать, Арс понял, что у нет ни одного вопроса. Местный уже рассказал про косяки рыбы, которых всё меньше, но можно находить по рыболовным катерам и сетям, а проще – летать к рыбным причалам и собирать там. Ещё рассказал, что летом у каждого города и посёлка – пляжи и огромные помойки. Рассказал что стая живёт в основном на каменистом выступе заходящем в море, но некоторые живут где-то ещё и прилетают за компанией.
Наконец Арс понял и спросил, можно ли посмотреть на то где и как они живут. Местный ответил, что конечно можно. Но многие самки сейчас на яйцах и они не очень-то добродушны. И ещё ближайший пляж с помойкой оставляют для тех самых самок, которые не могут на долго покидать гнёзда. Краем глаза Арс увидел, как сказанное взволновало Подругу. Да и сам он почувствовал неладное.
Местный поднялся и они полетели за ним.
Понять где ночует и гнездиться стая было не трудно. Огромные нагромоджения валунов и куски скал были покрыты помётом с прилипшим пухом. Из-за этого камни были серо и сине-белыми и разглядеть спрятанные в укромных местах гнёзда было трудно.
Первая зима была довольно мягкой. Больше всего донимал ветер. Зато его же Арс приспособил для тренировок. Он вспомнил все, что успел услышать в школе, многое придумал сам. Он осваивал всё более и более витиеватые и сложные упражнения. Особой его страстью было совмещать полёты и трюки с чем-то полезным: выслеживанием рыбы, выхватыванием её или плавучего мусора. Он даже заметил, что если выполняет сложные полёты за теплоходом, то людей собирается больше и они больше кидают еды. Благодаря этому на исходе следующего сезона он приобрёл некий авторитет у береговых чаек и чувствовал себя нужным и полезным. Но людской сезон вскоре опять кончился. Море стало мрачнее, ветренее, темнее. А еды много стало оставаться в отмелях и пучках водорослей устилавших полосу прибоя. Они ели моллюсков и крабов. И он тренировался и тренировался, достигая совершенства и ставя всё новые задачи.
Крылья стали больше и намного сильнее. Теперь он мог очень подолгу планировать в потоках воздуха, опираясь на них уверенно и спокойно.
Часто с ним летала Подруга. Ему нравилось, как она вовремя задавала вопросы, старалась, повторяя за ним, нравилось, как у неё получалось и как не получалось. Ему нравилось, что летать и парить подолгу она может наравне с ним, но часто она садится перед тем как он устанет и подумает о передышке. «хорошая мать для моих птенцов» думал Арс, гордясь солидной взрослостью этой мысли, и всегда после неё ему хотелось перекинуть Подруге только что пойманную рыбёшку.
Из оперенья совсем ушли коричневые рябые перья. Оба они стали совсем белоголовыми с белой грудью, животом, спиной и лишь ярко серые перья обозначали крылья. Природа, проснувшаяся и возобладавшая в них, слилась с остальной природой рядом. Уверенность встречалась с гостеприимством, сила с радушием, ловкость с удачей.
Иногда правда на Арса накатывалось пасмурное настроение. Обычно после того, как он выполнив особо сложный лётный трюк захлёбывался волной удовольствия... Когда эта волна, как полагается волнам сходила, щекоча кожу..., тогда он чувствовал себя пустым и один единственный вопрос «зачем?» как песок вбирал все его силы и радости.
Зачем? Зачем он повторяет то, что делал Джонатан? Быть не как все? Лучше других? Открыть ещё один лётный трюк, способ полётов, школу имени...? Просто быть сильной чайкой? Ответом было лишь горе неотвеченности и он замирал, ожидая (иногда несколько дней) когда его захлестнет спасительная следующая волна, также яростно как предыдущая поднимающая его в воздух и провоцирующая работать с собой.
Потом пришла волнительная весна. Когда кровь пульсировала и волновалась, рождались и бурлили в теле ещё какие-то жидкости, да так сильно, что весеннее бурлящее пеной и редкими льдинами море оставалось почти не замечаемым. Этой весной новое, давно впрочем росшее чувство заполнило их жизнь и стало основой всего: ухаживаний и ссор, взаимной тяги и страха, нежности и усталости, страсти. Всё заполнилось любовью и Арс утвердился в мысли, что это и есть смысл, основа и цель, пел, кричал, трещал и был счастлив.
Потом после споров, перемешанных с нежными уступками, они выбрали место, где в прикрытом большими нагромождениями валуне была выемка с землёй и пучком пожухлой травы. Сюда они натаскали немного веточек и Подруга даже надёргала мха и мелких перьев, хотя он и считал это лишним.
Они просидели тут всю ночь большого шторма и убедились, что от волн в укрытие долетают только брызги и шум. Сюда в нужный срок Подруга положила два серо-сине-зелёных крапчатых яйца, сосредоточивших на себе всё его внимание и счастье.
Сидели в гнезде по очереди. Это сидение было чем-то сверхнеобычным. Часами он видел перед собой лишь мшистый бок валуна и капли брызг, мерно взлетающих иногда, слышал хлюпанье волн, размеренное как собственное сердце и это самое сердце. Он засыпал от этого однообразия и повторения, просыпался и снова... Это была другая вселенная, другая Земля, центром которой были два тёплых пёстрых яйца под его перьями и лапами. И в тоже время был он, как главный персонаж этой Вселенной, одновременно почти не существующий, растворённый в тумане мелких брызг и поросли мха.
Когда прилетала Подруга, он вроде как даже нехотя поднимался и летел размяться и поесть. Но центр вселенной оставался там. Там в гнезде оставалось его тепло, внимание и как будто сердце.
Потом появились два пуховых серо-бурых птенца, слабых, чуть нервных, требующих помощи. Арс, разбивая клювом, скармливал им моллюсков, отрыгивал рыбу, но блаженство его улетучилось. Он, конечно, кормил их, грел ночами, чистил, правил, но всем существом уже чувствовал, что пройдет лишь несколько лун, и они станут сами по себе. Хоть и сохранят надолго ещё пёстрое незрелое оперение и будут, может быть, задавать ему вопросы, брать помощь, но уже никак он не сможет считать их смыслом. Если и сможет, это будет обман.
Вокруг их семьи, точнее его, Арса, начало собираться что-то вроде новой стаи. Место, где они жили, время, ветер, море сделали удобным для ночлега и гнёзд. В мелких заводях после отлива оставалось много разной морской мелочи, рыбы, моллюсков.
Некоторые из соседей, подсмотрев, как Арс летает, исподволь брали у него уроки, реже прямо спрашивали совета или примера. А через несколько месяцев, когда птенцы окрепли и покрылись жёсткими перьями, Арс стал учить своих (он назвал их Ата и Бата) плавать и летать. И тут он заметил, что многие родители пристраиваются поблизости, повторяя за ним, а то и просто бросают свой молодняк рядом.
Подруга говорила, что гордится им. И когда через небольшое время молодой сын соседей почтительно обратился к Арсу: «Учитель», он по-настоящему испугался.
- Я должен отправиться в Путь. – сказал он Подруге и задержался ровно настолько, чтобы ответить нежностью на её взгляд и не дождаться вопросов. Сделал один из самых красивых и стремительных своих подъемов и, не оборачиваясь, полетел над морем хвостом к берегу.
«Плохо, что я улетаю от детей. Хотя может быть этот красивый подъём – всё, что я могу дать им, чтобы ничего не испортить?»
Он вспомнил с нежностью и тревогой вчерашнюю ссору с сыном.
«Почему ты не научишь меня лучше?» - спросил Бата словно рассеяно.
«Но ты не спрашиваешь!» - назидательно, как теперь было видно, ответил Арс.
«Разве важен не вопрос, а слова в нём?!» - вдруг резко и почти зло выкрикнул его птенец и улетел, не дав ответить.
Арс летел.
Про Подругу он не думал, потому что не чувствовал, что улетает от неё.
Он часто летал далеко в море, но никогда до этого - в одну сторону. Раньше это всегда была разведка, приключение, теперь – Полёт. И всем существом своим, возбуждённым, испуганным, радостным, он чувствовал разницу.
Хотя он летел навстречу движению Земли, она привычно крутила его с собой и вскоре Солнце оказалось за тёмным крылом моря. Арс сел на волны спать.
Сон был глубоким, но тревожным и, хотя море в ту ночь было почти спокойным, во сне Арса бушевала буря и сверкали молнии, которые он зачем-то мучительно пытался поймать.
Очередная не пойманная молния из сна обернулась солнечным лучом, врезавшимся в глаз, заставившим дёрнуться и проснуться.
Проснувшись, он увидел себя в открытом море, частью этого моря, и ещё кого-то рядом. На боковом утреннем солнце бликовали серые как его крылья толстые плавники и прокатывались гладкие спины афалин.
Один дельфин подплыл близко и подняв свой острый словно клюв зубастый рот протрещал что-то приветливо-любопытствующее.
Арс часто видел дельфинов на общих территориях с пищей, но никогда не встречался как сейчас. Они явно не казались, а были весёлыми.
Арс вспомнил, как спросил Сэна: «почему вы смеётесь так часто, шутите без конца. А сами говорите, то полёт – серьёзное дело?». Сэн тогда нахмурился, распушился в шар и сказал нарочито серьёзно: «Запомни, о Чайка Арс, тот кто умеет смеяться – счастлив, а только у того кто счастлив стоит чему-то учиться.»
Видимо у него был сейчас дурацкий вид, сонный и задумчивый. Дельфин прыжком обдал его брызгами и засмеялся.
Он смеялся, здоровался, справлялся о самочувствии, что-то рассказывал.
- Это я тебя понимаю? Или ты меня? – спросил Арс.
- Дурачок! – совсем не злобно и не обидно трещал Дельфин, - Ничего не бывает в одну сторону, как впрочем и в две.
«Хорошие слова – стоит взять!»
«Да, бери!»
И снова вслух:
- Ты один? Потерял стаю? Или одиночка по жизни?
Ответить сначала показалось сложно, а потом вдруг – нет.
- Да, да, да.
Дельф посмеялся, оценивающе подмигнул.
Беседа стала ненужной, но общение осталось приятным.
Они были рядом довольно долго. Солнце уже не чертило полос по воде, а вовсю разбрасывало щедрые блики, подсвечивая рыбу. Перестав общаться они поели.
Дельф уплыл со своей стаей. И тут Арс вспомнил вопрос. Взлетел, чтобы увидеть. Вопрос поймал и вернул друга, он поднялся из воды высоко на хвосте, крича и маша плавниками, словно толстый короткокрылый гусь. Арс спустился хохоча.
- Ты великолепен!..
- Спроси меня и отпусти!
-Ладно.
Дневной ветер погнал волны, и сидеть на воде было не очень удобно.
- Где находится Океан?
- Ну и вопрос! Ладно, попробую… Океан находится везде. То есть, в какую сторону не двинь, ты всегда в океане.
- …?
- … хотя у тебя может быть не так. Но не суть. Периодически натыкаешься на острова, рифы, берега больших кусков суши, но вокруг всего этого всегда океан.
Арс молча не понимал.
Дельфин злился, пробовал уплыть, но возвращался снова.
-… Эй! Разве ты не видишь? В любую сторону – океан!
- Но там, - Арс с трудом показал в ту сторону откуда летел, где жил, - берег…
И дом и Подруга словно подсказали наконец вопрос!
- Я понял, как спросить: где океана больше всего?
- Понятно. Ты хочешь безграничность. Смотри. - Дельф вынул из воды боковой плавник, поднявшись исцарапанным брюхом. – Мой плавник – море, где мы сейчас, твой берег – его край, а я весь – океан.
- Тогда мне надо на самое пузо…
- А, валяй! Ты - искатель, значит.
Слово хорошее было подпорчено ноткой снисходительного понимания.
- Я – чайка.
- Чайки ищут рыбу и удобные берега, как все птицы. И только изредка попадаются шальные вроде тебя, которые ищут Что-то ещё.
- Например?
- Ну, я не видел, мне говорили, один ищет край неба, другой совершенства, ты вот ОООкеан. У нас один есть, он в глубины ныряет, говорит: там чудеса, и сознание меняется там, где вода гуще.
- А ты?
Дельф посерьёзнел, даже вроде лёгкая судорога прошла по телу.
- Ну, я бы сказал, что ищу свободу… Только что ж её искать? Это как тебе воздух искать. Так, потоки… - Он похоже смутился и, стараясь скрыть это, замутил воду неуместными движениями.
Арс сделал несколько сильных взмахов, поднялся и стал делать большие круги в в высоком, мягком, несолёном воздухе, оглядываясь. Увидел в одной стороне густую землистую дымку, в другой несколько точек: корабли? острова? Решив: «последний раз», спустился.
- Просто скажи: где меньше всего суши, берегов?
Дельф перекатился по воде плавно и мягко.
- Я мог бы ответить тебе сотней разных притч и мудрых афоризмов. Или вопросом: зачем тебе много океана? Разве там, где мы сейчас мало? Но мой отец говорил мне: «Дельф, смейся над ленивым и мудрым, но не над тем, кто ищет». И потому я тебе скажу, странно, что ты не знаешь…
И он объяснил, как мог просто, про магнит в теле каждого, про чувство, которое подсказывает ему направление. Может у чаек также?
Сначала Арс думал, что это всё же какая-то уловка или притча, а потом поймал внятное щекотание и призыв.
Вместо благодарности он почувствовал раздражение: почему он не знал этого сам, почему не Отец, не Сэн…
- Спасибо, спасибо. – остановил он старающегося Дельфа, заходящего на третий круг объяснений. Ему захотелось (мучительно) сделать что-то из ряда вон, «что-то необычное, что не может…, хотя он вообще никак не может…». Выдохнув всё это резким свистящим «ха», Арс толкнулся от воды и пошёл вверх почти вертикально. Он совсем не оценил ветер, неудачно оказавшийся в брюхо. Пришлось делать разворот, а вышло что-то вроде штопора вверх. Тяжёлого, вкручивающегося в воздух напряжённым усилием. В какой-то момент Арс поймал точку невозможности в любую сторону, безволия, невесомости без падения. Единственным выходом из неё было, как говорил Сэн, отдаться миру.
Отдавшись, он наконец вдохнул, и словно набрав веса, сдал немного вниз по дуге и теперь мог просто лететь и дышать.
Он летел к океану. Летел над океаном, в океане.
Было хорошо! Свободно, приятно, счастливо. Рядом возник вопрос «Зачем?». И Арс ответил ему: «А вот так! Потому что это здорово! Потому что это надо испытать.» И вопрос спокойно отстал.
Арс придумал своё понимание океана. Океан – это когда ты находишься там, где хотел, где тебе хорошо, но это не место. И ещё, Океан – это где ты один и сразу же во всём мире. Тоже хорошо.
Через дни полёта он снова достиг берега.
Каменистый пляж переходил в скальные уступы, а те резко накрывало бурной зеленью растений.
Твердая поверхность больно ударила в отвыкшие лапы. Глаза медленно привыкали к неподвижной поверхности. «Да уж» - только и мог думать Арс. Его немного лихорадило.
Синяя Птица стояла сбоку, так что глаза их неминуемо смотрели друг на друга. Арс закрывал глаза, открывал и снова видел жёлтый немигающий взгляд, обведенный белым оглазьем, большую голову, бледно-оранжевый треугольник клюва, толстое или пушистое тело переливающееся цветами от вечерней тёмно-синей воды до полуденного неба, и всё это на одной желтовато-серой уверенной ноге.
Арс чуть заметно кивнул. Синяя Птица принял это, сделал несколько разных движений и оказался чуть ближе.
- Расскажешь?
Над ответом стоило подумать. Никакой вариант не казался подходящим, а молчание становилось невежливым.
- Никак не придумаю что, - наконец честно ответил Арс.
Синяя Птица сменил ноги.
- Ну судя по твоему виду и потому, что ты один – ты из далека и пытаешься стать легендой. А чтобы стать легендой, то есть для того, чтобы о тебе рассказывали другие, ты сначала сам должен что-то рассказывать…
- Например?
- Ну, либо о своих трудностях, подвигах и преодолениях, либо об устройстве мира и смыслах. А лучше и о том и о другом.
- Откуда ты это берешь?
СП выждал паузу, хотя было слышно, как ему хочется ответить.
- Эх, Чайка, пока ты летишь туда, я давно уже лечу обратно. – фраза была отполирована и переливалась как внутренность раковины моллюска. Она явно требовала к себе внимания. И Арс уделил ей его.
- Могу ли я тогда спросить: во-первых, что Там? а во-вторых, зачем обратно?
Он постарался придать вопросам самый не оскорбительный тон. СП, однако, засомневался и смотрел на него долго и подозрительно.
- Ладно, скажу, раз ты спрашиваешь. Время героев кончается, может уже и кончилось. Птиц стало слишком много, общения тоже, еды навалом. Мы вобщем выжили. Время героев, это время когда все боятся не выжить, и важны образцы.
- А что потом?
- Потом время смыслов. Нужны, востребованы, интересны те, кто придают чему-то смысл. Особенно жизни.
- И что, ты нашёл?
- Ты не понял, я же сказал: я уже лечу обратно!
Синяя Птица всё же обиделся, хотя совсем не понятно на что. (На самом деле он привык выслушивать и оценивать чужие рассказы, а тут получилось наоборот). Он развернулся и скакнул к скалам. При этом ветер, дующий с моря, смешно взъерошил его куцый хвост, приподнял концы всех перьев, превратив в странный цветок.
Арс сдержал смех, но не до конца:
- Зачем обратно?
Ветер приподнял крылья СП, и он не сумев прижать их, раскрыл (крылья, кстати, оказались довольно большими и очень красивыми). Синяя Птица махнул на Арса, но не полетел, а лишь укрылся под скалистым навесом.
Берег оказался очень гостеприимным. Было тепло, много еды, много ярких красок, мест для ночлега. В песчаных лагунах можно было дремать на гладкой мягко качающейся, приятно пахнущей воде.
Разнообразных птиц было много, но Арса что-то не тянуло общаться. Он здоровался, перебрасывался фразами обозначавшими ненападение и равнодушие и улетал.
Тело отдыхало и толстело. Боль серая и склизская, как подтухшая чешуя рыбы умершей в масляном пятне, окружала его и липла к перьям. Он стряхивал её, вымученно заставляя себя тренироваться в полётах, перемещаясь вдоль берега …, но скоро сдался.
Последние силы ушли на нахождение укрытия – хорошего места между двух больших камней с видом на океан и кусок галечного подхода к нему. Он взлохматился, насупился и отдался.
День и ночь дважды прошли перед его устающими от однообразия, но отказывающимися спать глазами.
- Тоска?
- Откуда ты знаешь? – Он так удивился вдруг и голосу, и вопросу, и точности диагноза, что спросил искренне и быстро, даже не поняв кого.
Потом стал смотреть. И увидел живот. Белый толстый живот, покрытый не то мелкими перьями, не то шерстью. Живот обрамлялся жёлтой полосой и переходил в ярко-чёрный бок. Над всем этим оказалась небольшая и дружелюбная голова с чёрным глазом и словно застывшим в доброжелательности острым клювом.
- Жизнь Пи. – Непонятно ответил Пингвин.
Арс решил, что пора пообщаться. И они стали приятелями на несколько дней.
Арс сначала переживал: ему казалось, что если… что когда он расправляет свои мощные красивые крылья, Пингвину должно быть обидно…. Потом обнаружив великолепные способности Пи по нырянию и плаванью, решил, что ничего…. И даже показал кое-что из наработок….
Они ели, плавали, обменивались шутками. Пи умел слушать, и это придавало рассказам-воспоминаниям гладкость и яркость его тела.
Через пару дней на закате Арс не выдержал. Он катал и катал этот вопрос в голове…
- Можно я спрошу тебя, Пи, не обидишься?
- …?
- Как ты с такими … - Арс смотрел на них и не решался назвать… - крыльями?
И теперь не понятно было: отвернуться смущаясь или следить внимательно за малейшим признаком, чтобы кинуться в извинения.
Пи ответил не торопясь, но и не задумываясь, просто:
- Тоска.
И они словно вернулись к моменту знакомства.
- Это очень тяжело…
- Привыкаешь…
- Может лучше не жить…
- Да нет уж, отчего. Жить можно…
- А смысл?
На этом разговор кончился. Приятельство тоже, как выяснилось на следующий день.
- Раз уж ты так хочешь беседовать о смысле жизней, тебе надо к Чем. Черепахе Чем. – так сказал ему Пи. – Ищи его там, где песок и большие валуны, покрытые травой.
И он ушёл, покачиваясь, в группу своих чёрно-белых, умеющих быть птицами без крыльев, толстыми и ловкими, глупыми и мудрыми, тоскливыми и живыми.
Арс обиделся, его прямо трясло от возбуждения. «Почему я обо всём узнаю поздно? Почему всегда есть кто-то, кто знает и умеет что-то, что я только начал искать...». Даже тоску у него отняли.
Он полетел низко над прибоем то ли для того чтобы найти Чем, того, кого искал, а может. Чтобы солёные брызги разъедали глаза. А шум – рвал тело рыданиями.
Мерзкая, ненавистная фраза «пока ты летишь туда, я уже лечу обратно» свербила его мозг и мучила тело. Берег, сначала перешедший в скалистый обрыв, потом вдруг вообще резко отвернулся и исчез, но сворачивать не хотелось. Это кстати оказалось правильным.
Он устал. Но долетел и нашёл. Это был уже другой берег, однако все они похожи. И повсюду валуны…
Почтительность к мудрым глазам, буро-чёрным морщинам и возрасту, начертанному на большом панцире, успокоила, угомонила его. Смиренно постояв в отдалении пока дыхание и сердце притормаживало, он приблизился и тихо спросил:
- Можно мне поговорить с Вами о смысле жизни?
Чем выдвинул голову побольше из панциря и повернул её на шее с неожиданным любопытством, легко и быстро кивнув. И Арс, смущаемый возможной нелепостью вопроса, спросил:
- Какой он – смысл жизни?
Чем смотрел не моргая.
- Расскажи мне свой.
Арс переступил с ноги на ногу, ещё, ещё, потом поджал одну, это сразу успокоило, и глядя на свои перебираемые ветром перья, начал.
На фразе, которую он решил сделать последней, он смело глянул в немигающие глаза Чем. В конце концов речь получилась неплохая.
- ...?
- Спасибо. – прохрустел Черепаха, - Твой смысл будет 24-м.
- Как это?
Чем оказался более разговорчивым, чем можно было ожидать.
- Я живу давно и давно интересуюсь этим вопросом. И я запоминаю, записываю в память возможные смыслы жизни, объединяя похожие. Пока у меня было их 23. Теперь с твоим будет 24.
Скрывая разочарование и не скрывая растерянное любопытство, Арс спросил.
- И какие ещё есть? Расскажите.
- Ну, например... хорошо кушать, спать и получать удовольствие от моментов жизни...
- Разве это может быть смыслом?
- Конечно. Если существо, найдя его, обретает спокойную уверенность и живёт им. Ещё: продолжение рода; забота о других. Служение; забота о своём пространстве;
развитие навыков до совершенства - это как у вашей чайки Джонатан или у одного дельфина…. Разные идеи, которым служат. Познание и собирание чего-то, похожего на мудрость (это как у меня). Ну, и много чего ещё. У меня записано на панцире и камнях.
- Какой же правильный?! – он понимал глупость вопроса. Но жаждал ответа. Он так не хотел, чтобы Чем сказал «не знаю».
- Все хороши. Может быть самый объединяющий – насчёт «желаний природы» и их выполнения. Ибо Природа явно не любит лишь одного – однообразия.
Дальше надо было молчать и думать. Арс думал: «24!»
- Я отвечу на твой вопрос, с которым ты летел про тех, кто до тебя, рядом и других. Видишь океан? – Чем замолчал.
...
- Тебе кажется вопрос глупым? Но если я спрошу. Что ты видишь, то глупым можешь показаться ты. Вот ответ на твой вопрос – океан. Волны накатываются друг на друга, каждая из них новая и одна и та же. И ещё. У океана нет берега, а у суши – только один – тот, на котором ты стоишь. Сейчас тебе надо понять только одно: познание – не то, что ты думаешь.
Он вобрался внутрь себя и стал частью каменистого берега.
- Вот ещё вопрос. Что происходит, когда ты взлетаешь?
- Ну я взмахиваю крыльями...
- И...
- Ну, я перемещаю воздух, а он меня...
- Хороший ответ. А теперь если задуматься о том, что внутри тебя, твоих лёгких костей, перьев, даже в крови тоже воздух...
- Кажется. Я начинаю понимать.
Арс подумал осторожно, трепетно: «Может, я сам являюсь смыслом и частью смысла, самостоятельным и неотделимым одновременно. Тс.. тише-тише…»
Так и шли дни
- Ты ещё здесь, Чайка по имени Арс? – сонный Чем был вроде искренне удивлён. – Лети уже.
- Куда?
- Слушай, я хоть и очень мудр, но Черепаха. Я ничего толком не знаю про летание. Вон дружок мой…- Чем странно шепеляво присвистнул, и от ближайших деревьев отделилась чёрная точка. Приблизившись, точка оказалась смешной птицей с ярко-жёлтым клювом. – Это Тупик.
Тупик подлетел к ним, но увидел моллюска и принялся за еду. Арса это расстроило, и он сделав хищный вид моллюска отнял.
Тупик закричал пронзительно, противно и безобидно. Чему пришлось вмешаться:
- Он хочет спросить: куда лететь?
«Только не у этого!!!». Но было уже поздно. Тупик подпрыгнул и чётко однозначно ответил:
- За счастьем, куда же ещё. – глянул косо на моллюска, понял, что безнадёжно и полетел обратно к деревьям.
За неимением лучшего Арс доел остатки, посмотрел («только чтобы запомнить») на спящий панцирь Черепахи и полетел.
Он летел много лун. Ориентиров было больше чем достаточно. Во-первых, он не летел назад. Во-вторых, он следовал телесному компасу. Он не боролся с ветром и погодой, чередовал сушу и океан. Он понял что мир отнюдь не безучастен… Поймав эту мысль, заигрался со словами «участен», «часть»… Снова понял что-то и летел дальше.
Ещё у него были разные Слова:
от Бабушки «Все могут всё»,
от Сэна «Нет ничего серьёзного»,
от Подруги «И всё же Любовь»,
от Бата «Главное вопрос или слова в нём?»,
от Дельфа «Ничего не бывает в одну сторону, как впрочем и в две»,
от Чема «У океана нет берегов, у суши – только один, на котором ты стоишь».
Ещё у него были неподдающиеся осмыслению сила Пи и милосердный ум Тупика.
Всего этого было более чем достаточно, чтобы ориентироваться в пути.
Когда-нибудь, может быть, получится рассказать об этом подробнее. Если надо.
…
Арс стал уставать. Уставать по большому счёту. Это не была усталость после долгого перелёта или от сопротивления неровному ветру. Это была утренняя усталость, словно накопленная за жизнь. Она мешала утром радостному потягиванию и хлопанью крыльями. Из-за неё он, проснувшись, мог долго стоять, чуть покачиваясь и глядя в одну точку, а потом вдруг уснуть снова и проснуться в разгаре дня с плохим настроением чего-то пропущенного. Возможно из-за этой же усталости его постоянной мыслью становилось «Ну и пусть». Но не то «ну и пусть», что раньше кидало на риск, разрешало делать глупости, оставаться голодным ради чего-то увлекательного. Теперь это было «ну и пусть», которое гнало поток жизни мимо него, устало останавливавшегося в стороне.
Он злился на эту усталость и себя, не могущего с ней справиться. От злости глаза желтели и тускнели, неухоженные перья топорщились и редели, лапы ныли и покрывались сухими трещинами.
И всё это до тех пор, пока он не засмотрелся на одной из стоянок на сухую траву.
Сначала только его взгляд зацепился за ничем не примечательный столбик подорожника… Там, где видимо когда-то была тропинка, шла полоса покрытых густой августовской пылью розеток круглых листьев и высохших палочек, усеянных семенами. Он смотрел на ближайший бурый столбик. Чуть выше других, отчего-то согнутый в середине, наполовину вроде мёртвый, служащий основой для кучки обсыпавших его семян…
Стоп-стоп! Никаких философствований о смыслах! Никакой идеи о продолжении рода! Он стоял и стоял. А если ветер –чуть покачивался.
- Я назову тебя «НУИПУСТЬ». – вдруг вслух сказал Арс довольно безучастному на вид подорожнику. - … и себя тоже.
Это было откровение!
Сначала он радовался самому факту этого откровения. Потом решил, что это его личное, без подсказок, и это подлило ещё радости! А потом посмаковав вдоволь, поймал мысль: «и это всё, на что я способен?». Она развеселила его особо.
Он стал скакать и летать от того, что это откровение очень его, только его! Он не сможет им ни с кем никогда поделиться и это делает его особым, неповторимым.
О, Небо! А может это и есть мудрость? Может формула Мудрости так и звучит: Ну и Пусть?
Что было с ним дальше? Пожалуй так: до этого что-то всё время было с ним, а теперь был он. На этом новом ощущении Арс попробовал жить, им питаться, с ним летать… Получалось даже приятно. Иногда вдруг садился и засыпал и просыпался с этим «Пусть», убрав несколько несоответствующие по динамике «ну и».
Места стали становиться знакомыми давней памятью кожи и внутренностей, и в один из дней он увидел Свалку.
Та, где Арс родился, умерла. Она была засыпана большой горой земли с непонятными мелкими строениями и конструкциями, поросшая травой. Но Арс знал, что это она. Рядом была другая свалка, в большом котловане, окружённая высоким забором, также с машинами, бульдозерами, бомжовыми домиками, полоской шлагбаума у будки и чайками.
Он сделал несколько кругов над горой, потом над свалкой. Долго, не торопясь, старательно ловил желания: посмотреть, спуститься? Никак. Одно только «Пусть» - не злое, не доброе, не грустное… Резкий звук от бульдозера напугал его тело, оно дёрнулось и попало в случайный порыв ветра. Пусть. И он полетел дальше вдоль новой старой дороги, которая теперь была много шире и заполненней.
Он летел к морю, радуясь тому, что его не мучают желания вспоминать места, события всплывают легко и ненавязчиво, а главное, тому, что вроде появилась цель, но не тревожная и зовущая, а матовая, мягкая, спокойная как Пусть. И всё же она (эта цель) была… «Как Бабушка» - вдруг подумал Арс. И снова его захлестнуло волной откровения, которым нельзя
делиться.
Берег тоже сильно изменился, оброс домами, пляжами, причалами. Утёсы поменяли свою форму и цвет. Чаек было немного.
За несколько неторопливых дней он отыскал стаю, в которой была Подруга и Бата за Главного.
Он был рад, что они позволили ему побыть в стороне и привыкнуть.
Как-то утром, когда стая поднялась на шумный завтрак к прибитому далёким штормом косяку рыбы, к нему, сидящему на тёмном случайно торчащем далеко от берега камне, подлетела и встала Подруга. Они смотрели, щурясь вдвоём, на кружащий молодняк и повыше солидно парящих старших.
- Хороший род получился. – сказала Она с нежностью и гордостью, забытыми старыми обидами, чуть с вопросом и приглашением…
Он ответил неожиданно для себя всем потоком жизни, потерь и находок, мыслей и переживаний, чувств и сомнений:
- Пусть. - и удивился, что она поняла.
КОНЕЦ
Апр-авг2010
пос.Милое
Нет Добра и Зла. Есть извечные два стремления: к слиянию и разделению, общности и различию, единству и одиночеству.
А потом присмотришься – их тоже нет.